Текст книги "Во время бурана"

Автор книги: Александр Смолян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

На балкон Миша за ней не пошел, тем более что мама предложила вторую порцию яблочного компота. Мама ушла за компотом на кухню, и вдруг с балкона появился Олежка. Да, да – именно с балкона!

– Ты… Ты все время там сидел?! – воскликнул Миша, уже догадываясь, что это не так.

– Нет, я – прямо из дому, от себя. Понимаешь, как здорово? Раньше надо было спуститься с седьмого этажа, перейти в другую парадную, подняться на лифте… А теперь… раз, и готово! Перелез через перила, прошел по лесам, еще раз перелез, и – вот он я, тут. Здорово, а? Мы таким же порядком к Тоське пойдем. Пойдем? Вот Тоська-то удивится! Пошли!

Мальчики бросились к балкону, но позади раздался удивленный голос:

– Куда вы? Олежка, откуда ты появился?!

Они обернулись.

– Оттуда, – сказал Олежка, показывая на балкон. Миша увидел, как блюдце с компотом задрожало в руке у мамы. Она осторожно поставила блюдце на стол, выглянула на балкон, чтобы посмотреть на путь, проделанный только что Олежкой, опустилась на диван и глубоко-глубоко вздохнула. В течение одной минуты Олежка на глазах у Миши превратился из бесстрашного героя в несчастного семилетнего мальчика, провинившегося и тяжело переживающего свою вину.

– Тетя Лена, – слабо защищался он, – там же совсем не опасно… Там загорожено…

– «Загорожено»?.. Да эти ограждения и взрослого не спасут! А ребенка… Ты хоть понимаешь, что могло случиться?

– А что? Ничего ж не случилось… Там не свалишься, тетя Лена!.. Если разве что нарочно между досками полезешь, тогда, конечно, другое дело…

Лучше бы он не возражал! Мама очень рассердилась, заявила, что она «поставит об этом в известность» родителей Олежки, сказала даже, что, «если он не изменит своего поведения», она запретит Мише играть с ним, «как сделают и другие матери, которые дорожат жизнью своих сыновей…». В конце концов Олежка разревелся. Мама принесла и ему блюдечко яблочного компота, и все успокоилось.

Когда мама ушла в другую комнату, Олежка сказал:

– В штукатуры я не пойду. Там одно бабье.

– Угу, – согласился Миша. – У нас тоже девчонка штукатурит.

– И у вас, и у нас. По всему этажу одни девчонки работают. Только недавно, наверно, ФЗО покончали. У них на всю бригаду только трое ребят… Нет, лучше в плотники пойти.

Олежка доел компот и предложил поиграть в бильярд. Миша подкинул кий, Олежка поймал его за середку. Стали меряться, нанизывая на кий кулаки. Мише выпало начинать. Он изо всей силы разогнал пирамидку, и два шарика сразу скатились в лузы. Потом прицелился как следует и уложил еще один.

– Вот зимой мы с тобой действительно поиграем! – спокойно сказал Олежка, вынимая шарики из луз и заменяя одним из них шарик, отвинченный от кровати. – Зимой в Красном уголке будет настоящий детский бильярд. Управхоз обещал купить, я сам слышал.

Он вытянул в стороны обе руки и показал:

– Вот такущий!

– А таких вовсе и не бывает, – на всякий случай возразил Миша.

– А вот и бывают!

Спорить с ним было бесполезно. Все дворовые новости он всегда узнавал одним из первых.

– Ну и все равно, – сказал Миша. – Все равно в Красном уголке не очень-то поиграешь. Там большие мальчишки будут играть. И подойти не дадут.

Тут уж Олежке пришлось согласиться.

Он выиграл три партии и ушел. Ушел через парадную, как всегда. На балкон даже не оглянулся.

Обрезок рельса возвещал не только об обеденном перерыве, в него били каждый час. Когда прозвучало четыре удара, мама вышла на балкон и спросила у девушки:

– Что это у вас – часы отбивают?

– Это наш прораб такую моду завел, – улыбнулась девушка. – Он это как-то по-особому называет… Не по-русски. Мне не сказать.

– Куранты?

– Вот-вот, куранты. Это, говорит, наши производственные куранты. Чтобы каждый рабочий мог свой почасовой график проверять. Оно, действительно, подтягивает, помогает. Как услышишь, что в рельсу бьют, сразу прикидываешь, много ли успел сделать за час. Одним словом, не позволяет забывать про время.

– Вам не страшно работать на такой высоте?

– Привыкла. Сперва-то мы все боялись, а потом привыкли. Мне на высоте даже больше нравится. Здесь вроде бы воздух чище, не так душно.

Разговаривая, девушка ни на минуту не прерывала работы. Подмости, на которых она стояла, были на уровне маминой головы. Мама и Миша смотрели, как девушка обрызгивает водой стену, ловкими и сильными движениями набрасывает на смоченные кирпичи серую кашицу штукатурки, тщательно разравнивает эту кашицу, затем обрызгивает следующий участок стены…

– Как вы быстро работаете! – сказала мама. – Молодец!

– Ой, что вы! – смутилась девушка.

– Молодец! – повторила мама. Она вытерла платком лоб, вздохнула и добавила: – Уж который день так печет! И – ни одного облачка…

– Нет, одно облачко все-таки есть, – возразил Миша. – Видишь?

– Где? – Мама взглянула на небо и сразу зажмурилась. – Ничего там нету, Мишутка.

– Ну как же нету, когда есть! Ну посмотри!

– Я даже смотреть на такое небо не могу, глаза слепит, – ответила мама.

А девушка оглянулась, посмотрела из-под ладони туда, куда показывал Миша, и, возвращаясь к работе, сказала:

– Правда, есть. Только оно не дождевое. Оно – от самолета.

Мама постояла еще минутку и ушла.

А Миша уже не уходил с балкона до тех пор, пока «производственные куранты» не сообщили об окончании рабочего дня. Сам-то Миша, может, и не понял бы, как хорошо работает девушка, но мамины слова помогли ему увидеть это. Особенно же пришлось ему по сердцу, что она не боится работать на такой огромной высоте. Больше всего на свете Мишу восхищала смелость.

Уходя, девушка спросила:

– Можно у вас в передней до утра инструмент оставить?

– Конечно, – сказала мама. – Зачем с ним таскаться туда и обратно? Оставляйте, тут никто не тронет… Вас как звать?

– Александрой. Дома Саней была, а тут Шуркой-Штукатуркой прозвали.

Она держалась просто, свободно, и хотя часто смущалась, но смущение ее проходило почти так же быстро, как возникало. Миша чувствовал, что маме нравится эта девушка.

– Хотите, Саня, принять после работы душ? – предложила мама.

– Ой, что вы, нет!

– Не отказывайтесь, ведь это единственное спасение в такую погоду. День кончается, а жара ни чуточки даже не спадает. Вы ведь все время на самом солнцепеке…

– Ничего, мы привыкли…

– Идемте, идемте. Вы где живете? В общежитии? У вас там душа нет? Ну, вот видите! Идемте, это дело пяти минут. Я дам вам резиновый шлем, так что даже волосы не намокнут. Сейчас я вам все налажу.

Мама увлекла Саню в ванную. Миша пошел вместе с ними.

– Раздевайтесь, – говорила мама, открывая кран. – Вы, может, Мишутки стесняетесь? А ну-ка, будущий мужчина, выходи отсюда!

Выходя, Миша слышал, как Саня спросила:

– Сколько ему?

– Большой уже, – ответила мама. – Осенью в школу пойдет.

Они продолжали разговаривать и смеяться, но за шумом воды Миша уже не различал слов. Выдворение на этот раз нисколько почему-то не обидело его, наоборот, чем-то оно было ему даже приятным, как будто возвышало его в собственных глазах.

Потом и мама вышла из ванной, а Саня полоскалась под душем еще полчаса, а не пять минут. Наконец она появилась – разрумянившаяся, похорошевшая – и сказала:

– Спасибо вам, всю усталость водой смыло! Будто рукой сняло! Будто вовсе и не работала сегодня.

Оказалось, что брови и ресницы у Сани вовсе не желтовато-серые, а темные, почти такие же, как у мамы. По обеим сторонам носа обнаружились две веселые стайки веснушек – прежде, под налетом цементной пыли, они были совсем незаметны. Даже цвет глаз стал как будто другим после душа – и ярче, и чище. И не серым, а серо-голубым. Наверно, раньше Миша просто не разглядел, какие у Сани глаза.

Она поправила волосы тыльной стороной руки. Так делала она во время работы, когда ладони были перепачканы известкой, и это вошло у нее в привычку, тем более что даже после мытья на кончиках пальцев не проходило ощущение известковой терпкости.

– А почему у вас волосы мокрые? – спросила мама. – Вы все-таки сняли шлем?

– Сняла. Так посвежей, попрохладней. Пускай и голова немножко отдохнет от жары.

– Конечно. Только если часто голову мочить – это, говорят, нехорошо для волос.

– А что им сделается? Дома, бывало, в такую погоду раз по десять на дню к речке сбегаешь. И плавала, и ныряла с крутояра… Бывало, от разу до разу волосы даже просохнуть как следует не успеют.

И Саня при этих словах так лихо тряхнула головой, откидывая назад потемневшие от воды волосы, что Миша сразу поверил: никогда ничего не сделается этим густым, рыжеватым кудрям!

Вечером Миша то и дело поправлял свою челочку тыльной стороной руки. Строго говоря, это не вызывалось необходимостью: руки были относительно чисты, да и вообще-то челка, очень коротко подстриженная, лежала вполне прилично, мирно. К тому же этот жест поначалу доставался Мише нелегко, так как от усердия он слишком сильно выворачивал руку.

Когда легли и мама погасила свет, он долго не мог заснуть – все думал о Сане. То представлялась она ему такой, какой была наверху, на подмостях, за работой, то – такой, какой она вышла из ванной комнаты, то – такой, какой никогда ее не видел: в красивом белом платье. Потом он стал представлять себе, как она бежала по Зеленому Лугу к реке. Вот она добежала, быстро сбросила на траву платье, стала на самом краю крутояра, прыгнула и летит, летит, летит…

Миша вспомнил, что утром видел Саню среди рабочих, разгружавших машины. Он поразился: неужели высокая шумная девушка в голубом платке могла показаться ему более красивой, чем Саня?! Это было совершенно непостижимо!

Вспомнил Миша и то, как встревожилась мама, узнав, что Олежка ходил по лесам. Но ведь Саня работает там целый день! Олежка проходил по настилу, на уровне балконов, а она работает еще выше, на подмостях. И ограждения там совсем редкие – гораздо реже, чем вдоль настила! «Ты хоть понимаешь, что могло случиться?» – с ужасом спрашивала у Олежки мама. Значит, Сане тоже грозит опасность?

Ужас закрался в сердце Миши. Но это был сладкий ужас, потому что каждый раз, когда Мишино воображение бросало бедную Саню с высоты седьмого этажа, оно готовило ей не гибель, а чудесное избавление. И каждый раз избавителем оказывался он, Миша. То он успевал бросить ей с балкона веревку, кричал: «Хватайся!» – и втаскивал обратно на балкон. То сам бесстрашно прыгал вслед за ней и, поймав ее на лету одной рукой, другой рукой успевал схватиться за трос, идущий от блока; лебедку включали, и они плавно опускались вниз, во двор, где уже стояли десятки людей, восхищенных его подвигом…

– Мишутка, ты не спишь?

– Нет.

– Почему ты все время ворочаешься? Тебе жарко, сыночек?

– Жарко, – повторил Миша, засыпая.

•

Проснулся он, когда солнце уже снова пекло вовсю. Мама давно встала. Он сразу вспомнил все, о чем думал перед тем, как заснул, и устыдился нелепости этих мыслей. Картины, с такой яркостью рисовавшиеся его воображению, оказались дикой ерундой, чепухой на постном масле. Но чем яснее обнаруживалась фантастичность планов спасения Сани, тем более реальной представлялась грозившая ей опасность.

Снизу, со двора, донеслось десять ударов. Ого, уже десять! А где же Саня? Может быть, несчастье уже произошло?!

Но в это время сквозь открытое окно Миша услышал песню. Саня пела довольно громко, не думая о том, слышит ее кто-нибудь или нет. Здесь, на высоте седьмого этажа, она чувствовала себя почти так же, как в широком поле или на берегу реки. Работа шла ровно, споро, над головой простиралось небо самой полной чистоты, люди были далеко внизу.

Девушка пела:

 
Эх, расставались мы
Да над той реченькой,
Где любовь наша прошла
Быстротечная.
 
 
Эх, над той реченькой,
Да на том берегу,
Где в любовь нашу
Я поверила.
 
 
Эх, на том берегу,
Да над крутым волнам.
Вы представьте себе,
Как тяжко было нам!
 

Миша слышал эту песню впервые. Она показалась ему странной и даже немного неправильной, его смутно встревожили ее печальные слова. Но главное было не в этом, главное было в том, что Саня здесь, что с ней ничего не случилось, что она работает и поет почти рядом, за окном. Стоит только выйти на балкон – и он снова увидит ее. Как вчера.

Подмости пересекали окно пополам. И вдруг на них появились чьи-то ноги – не в длинных, чуть подвернутых штанах темно-серого комбинезона, а голые, загорелые. Видны были только ноги, будто Миша смотрел из окна подвального этажа. Кто же это? Неужели сегодня сюда прислали другую работницу? А кто же пел? Ведь это была Саня, это ее голос! Может быть, сегодня она работает здесь не одна?

Миша выбежал на балкон. На подмостях стояла Саня, только одета она была не так, как вчера. Миша открыл было рот, но тут же закрыл его. С некоторым удивлением он вспомнил, что еще ни разу не разговаривал с ней. Как он должен называть ее – «Тетя Саня» или просто, без всяких «тетей»? Сегодня, в пестром платьице, она выглядела совсем еще девчонкой. Но может ли он говорить ей «ты»? Ведь даже мама говорит ей «вы», как взрослой.

Все эти вопросы еще не были разрешены, когда Саня сказала:

– Здравствуй.

– Здравствуй. А почему ты переоделась?

«Ты» возникло само собой, непреднамеренно. Миша был к этому почти непричастен.

– Ишь ты, какой любопытный! Захотела – и переоделась. А что? Разве в комбинезоне лучше?

– Нет… Так тоже очень хорошо.

Этот чистосердечный комплимент заставил Саню бросить шутливый тон и ответить по существу:

– Комбинезон я вчера вечером постирала и сушить повесила. А кроме того, в ситцевом платье работать легче, не так жарко. Вчера я комбинезон надела, потому что полсмены надо было работать на разгрузке машин. Эти металлические леса таскать – хуже нет! Знаешь, как в ржавчине извозишься! Сразу платье загубишь.

– А я проснулся, смотрю – чьи-то ноги на подмостях. Я даже сначала подумал, что это не ты. Что сегодня вместо тебя другую прислали.

– Ну и что ж? – спросила Саня, возвращаясь к прежнему тону. – Другая – так другая. Разве тебе не все равно? Может, другая аккуратней меня работает.

– Нет, лучше, чтоб ты.

Так состоялось это объяснение. Оно было прервано мамой.

– Выспался, Мишутка? – спросила она, выходя на балкон. – Иди скорей мыться, и будем завтракать. Мне нужно уходить.

Умываясь, Миша снова стал думать об опасности, подстерегающей Саню. И в голове его зародился новый план спасения.

Все зависит от того, на что человек падает – на твердое или на мягкое. Олежка рассказывал, что прошлым летом, в деревне, он прыгал в сено с крыши высоченного сарая. И другие мальчики тоже прыгали вместе с ним. А если бы не на сено, так обязательно сломал бы ногу. Он сам это говорил. Значит, если Саня упадет, – главное, чтоб она попала на что-нибудь мягкое. Правда, сена здесь не найдешь, но ведь подушка, например, еще мягче!

За завтраком мама сказала, что торопится к открытию универмага – может быть, будут летние туфли для папы. В командировке папа, наверно, окончательно изорвет ботинки, она знает, что такое карельские леспромхозы. К тому же папа вечно лезет в такие места, где и дорог-то никаких нет. Вернется из командировки – ему даже переобуться не во что, прошлогодние туфли совсем уже неприличные… Может быть, Миша пойдет вместе с ней в универмаг? Пусть тогда ест побыстрее, если хочет пойти.

– Нет, я лучше поиграю во дворе, – ответил он.

Мама ушла, сказав, что вернется часа через два. Миша с трудом подождал еще пять минут – время, в течение которого она должна была, по его расчетам, спуститься с лестницы. Затем он схватил с кровати подушку и бросился к выходу. Из передней вернулся, схватил еще одну подушку и выбежал на лестничную площадку. Здесь он остановился, подумал, снова вернулся и стал торопливо стаскивать с подушек наволочки: стоять во дворе с подушками в наволочках было бы неудобно, а так он сможет сказать, что несет их из магазина.

На одной из наволочек оборвалась пуговица, которую он не отстегнул, но он даже не поднял ее с пола, выбежал, захлопнул дверь и пустился вниз по лестнице.

Скорей, скорей! Мише пришло вдруг в голову, что если бы мама не согласилась отложить переезд, то сегодня они уже уехали бы на дачу. Страшно подумать – кто бы тогда выручил Саню?

Заторопившись, Миша споткнулся и со всего размаху шлепнулся на одной из лестничных площадок. Хорошо, что шлепнулся на подушку, не то наверняка расквасил бы себе нос. Миша увидел в этом прекрасное подтверждение своей идеи: если падаешь на подушку, так совсем не больно! Он поднялся, подобрал подушки и снова побежал вниз.

Однако на середине пути ему пришлось резко затормозить: мама все еще была здесь, она спускалась двумя этажами ниже. Она вела под руку Марию Францевну – старушку, жившую на шестом этаже. И поэтому шла очень медленно.

Нетерпение овладело Мишей. Он боялся, что Саня упадет именно сейчас, в эту самую минуту, когда он ничем не может ей помочь. Снизу доносились беззаботные голоса мамы и старушки. Но Миша не прислушивался к их разговору, ему было не до того. Он еле сдерживался, спускаясь со ступеньки на ступеньку, прижимая к себе подушки и стараясь не подходить к перилам, чтобы его не было видно снизу.

Наконец мама и старушка вышли на улицу, за ними хлопнула парадная дверь. Миша стремглав вылетел во двор. К счастью, ничего еще не случилось с бедной Саней. Подняв голову, Миша разглядел ее наверху. Она спокойно продолжала работу.

Здесь, во дворе, Мише сразу стало ясно, что план его далеко не безупречен. Во-первых, не так-то легко будет точно определить место, на которое упадет Саня, и вовремя подложить подушки именно туда. Во-вторых, при падении с такой высоты можно, пожалуй, разбиться, хоть и на подушки попадешь. «Но все-таки, – утешал себя Миша, – немножко-то все-таки мягче будет». Во всяком случае в сравнении с картинами, которые рисовались его воображению ночью, теперешний план выглядел довольно реальным. За неимением лучшего Миша решил не отказываться пока что от этого плана.

Трудности подстерегали его на каждом шагу. То и дело к нему подходили незнакомые женщины и спрашивали, где дают подушки. «Не знаю, – отвечал он. – Это мама где-то купила». Но каждый раз приходилось отводить глаза от Сани – ведь нельзя же стоять отвернувшись и задрав голову, когда разговариваешь с людьми! А что, если как раз в это время Саня упадет?

Кроме того, не прошло и десяти минут, как нестерпимо заныла шея. Конечно, если смотреть с противоположной стороны двора, то можно не так сильно задирать голову. Но оттуда в нужный момент и добежать, пожалуй, не успеешь. А если стоять там, где нужно, и все время следить за Саней, то кажется, что шея вот-вот переломится. Просто пытка!

Но главным препятствием к осуществлению Мишиного плана было то, что Саня вовсе не собиралась падать с высоты седьмого этажа. Миша никогда не признался бы в этом даже самому себе, но где-то в глубине сознания копошилось чувство, чуточку похожее на разочарование. Немножко все-таки неприятно, когда все твои приготовления к подвигу оказываются, в сущности, совершенно излишними.

Вахта продолжалась уже больше получаса, когда какой-то женский голос снова осведомился о том, где продают подушки. Но на этот раз Мишу назвали не просто «мальчиком», а по имени. Это была Олежкина мама, тетя Надя.

– Не знаю, – снова ответил он, не преступая пределов истины. – Это мама где-то купила.

– А почему ты стоишь с ними здесь?

– Мама велела подождать… Она в булочную зашла.

Теперь Миша соврал. А врать он не любил. Он почти всегда попадался.

– Ты тут Олежки не видал? – спросила тетя Надя.

– Нет.

– А давно ты во дворе?

– Давно. Целый час, наверно.

– Куда ж этот мальчишка запропастился!

«Вот и вышло глупо! – подумал он. – Ведь не могла же мама зайти в булочную на целый час». И он тут же стал мысленно выпутываться: «Сначала я просто так играл во дворе, а потом, уже совсем недавно, пришла мама и велела подержать подушки, пока она за хлебом сходит…» Но тетя Надя ушла, ни о чем больше не спросив. Миша печально посмотрел ей вслед.

Как он будет выпутываться, если история с подушками станет известна маме? Ей может рассказать тетя Надя или лифтерша. Зачем он выносил во двор подушки? Как это объяснить?

Сказать всю правду, раскрыть свой сокровенный план казалось Мише немыслимым. Раньше, когда план этот представлялся и разумным, и благородным, говорить о нем было просто нескромно. Нескромно и недостойно мужчины. Это была его тайна… А теперь, когда все оказалось нелепой и ненужной затеей, говорить об этом было бы совсем уж стыдно. Все равно что выставлять себя на посмешище. И не только самого себя, но и что-то еще, какое-то свое богатство, которого Миша не умел назвать.

Он еще раз взглянул наверх, на Саню, пестрое платье которой виднелось сквозь леса, и пошел домой. Мимо лифтерши, поглощенной вязаньем, ему удалось прошмыгнуть незамеченным, и он поплелся вверх пешком, волоча за собой подушки. Дома он слегка стряхнул их и засунул обратно в наволочки.

В перерыв Саня ушла обедать, а Миша слонялся по квартире, не находя себе дела. Было так жарко, что все вещи, казалось, вот-вот начнут плавиться, таять. Чтобы пальцы были сухими, их приходилось держать растопыренными и дуть на них. А стоило сложить их вместе или взяться ими за что-нибудь, – они сразу же покрывались потом. Миша поднял с пола и сунул в карман пуговицу, отлетевшую от наволочки. Пуговица тоже показалась влажной, будто уже начала таять от жары.

Саня вернулась за четверть часа до конца перерыва. А мама, пришедшая через несколько минут, увидела ее склонившейся над детским бильярдом. В руках у Сани был маленький кий, и, закусив от усердия губу, она целилась в блестящий стальной шарик. Миша, гордый своим превосходством, показывал ей, как нужно держать кий, и объяснял правила игры.

Потом Саня снова работала, а Миша помогал ей. Она штукатурила теперь простенки между балконной дверью и окнами, так что работа велась не с лесов, а прямо с балкона. Пока она принимала бачок с раствором, поднимавшийся к ней на блоке, Миша перекладывал остатки предыдущей порции раствора из деревянного ящика на квадратный поднос, который она называла «соколом».

– Эх, жаль, запасного сокола нет! – сказала Саня. – Мы бы с тобой показали темпы! Я бы работала без отрыву, а ты бы мне пока на следующий сокол раствор накладывал.

Миша старательно выполнял ее поручения, подавал инструменты. Он сразу запомнил, какой из них называется «мастерком», какой «теркой», а какой носит смешное название «полутерок». К сожалению, Саня меняла инструменты не очень часто, а все остальное время Миша не мог найти применения своим силам.

Зато очень интересно было смотреть, как постепенно просыхает штукатурка. Сначала в нескольких местах появлялись светлые пятачки. Они медленно разрастались, принимая форму удлиненных прямоугольников: на кирпичах штукатурка просыхала быстрее, а на швах между ними еще оставалась сырой. Рисунок кирпичной кладки как бы проступал сквозь штукатурку, повторенный темно-серыми линиями на светло-сером фоне. Но в конце концов эти линии тоже светлели, рисунок кладки отступал все дальше, а стена становилась одноцветной, ровной, сплошной и казалась на солнце почти что белой.

Саня облизнула сухие губы и сказала:

– Ой, до чего же пить охота! Принеси мне, Миша, водички.

Миша побежал в комнату. На столе стоял графин с кипяченой водой, и солнечные лучи играли на его гранях. Миша стал наливать воду в стакан, но перелил немного. Мокрое пятно сначала расползлось по скатерти, как клякса по промокашке, потом остановилось на секунду и тут же, на глазах, стало уменьшаться – так сильно накалился на солнце стол. Оно исчезло почти так же быстро, как исчезает со стекла летучий след дыхания.

«А может быть, дать Сане гриба?» – подумал Миша. В кухне, на подоконнике, стояла большая стекклянная банка с настоем чайного гриба. Мама не пила настоя и даже чуточку побаивалась гриба, заявляя, что он ей напоминает «порцию отмокших блинов, обернутых рваной медузой». Но папа и Миша очень любили кисловатый напиток, терпкий и освежающий.

Вылив воду обратно в графин, Миша нацедил сквозь марлю полный стакан грибного настоя и понес на балкон. Саня воскликнула:

– Ой, чего это у вас вода какая желтая!

– Пей, пей, не бойся! Вот попробуй.

Саня осторожно пригубила, потом сделала два глоточка, а потом жадно опорожнила весь стакан.

– Вкусно? – спросил Миша.

– Вкусно. Вроде кваса.

– Это называется гриб. Папа говорит, что он даже цеб… что он даже целб…

Миша хотел сказать «целебный», но вдруг забыл это слово. «Как же это? Цебледный?.. Целбедный?.. Нет, все что-то не то получается!» Миша с трудом преодолел смущение, проглотил слюну и повторил:

– Это называется гриб. Папа говорит, что он очень полезный.

– А еще есть?

– Есть. Принести?

– Принеси, Мишенька!

На кухне мама спросила:

– Ты который это стакан себе наливаешь?

– Я не себе, я Сане.

– А! Ну, неси, неси.

К концу смены в большой банке не осталось ни капельки настоя, а чайный гриб лежал на сухом дне, как медуза, оставленная морем во время отлива.

После работы Саня опять принимала душ. «Приму-ка, пожалуй, и я, – сказала мама. – Сегодня так замоталась, что еще ни разу не принимала».

Когда они вместе вышли из ванной и мама стала показывать Сане купленные для мужа туфли, Миша заметил, что волосы были мокры у обеих. Видимо, по примеру Сани, мама решила, что в такую жару можно обойтись и без шлема.

Саня горячо одобрила туфли, сообщила, что из следующей получки обязательно купит себе бежевые босоножки, попрощалась и ушла.

•

Ночью опять звонил папа, но на этот раз Миша совсем ничего не слышал. Только утром мама рассказала, что папа возвращается домой. Она решила, что теперь уже нет смысла переезжать на дачу самим, можно дождаться папиного возвращения.

Накормив Мишу, мама пошла на рынок. Саня закончила простенки между балконной дверью и окнами и теперь снова работала не на балконе, а на лесах. А леса были для Миши запретной зоной.

Он счел своим долгом позаботиться о питье для Сани. Вчера ей так понравился гриб, что поить ее сегодня водой Мише не хотелось. Гриб мама залила, но – жди теперь, когда он снова настоится!

Хорошо бы сбегать на угол и принести квасу! У Миши было немного денег: мама дала ему как-то на мороженое, но он их не израсходовал. В тот день мороженщицы не оказалось почему-то на месте, а потом он решил копить на золотых рыбок. И с тех пор прикопил еще семь копеек.

Денег, однако, не хватало. Если уж стоять в очереди, так надо взять по крайней мере литра два. Он пошел на балкон и спросил:

– Саня, у тебя есть деньги?

– А зачем тебе?

– Надо.

– Не скажешь – не дам.

Миша готовил ей сюрприз и поэтому вовсе не собирался заранее раскрывать свои намерения.

– Не скажу, – решительно заявил он.

– А сколько тебе нужно?

– Пять копеек.

– Принеси мою сумку. Она в передней стоит, под зеркалом, – сказала Саня, не заботясь о том, чтобы быть последовательной.

Миша принес сумку. Саня подошла к перилам и раскрыла ее. Внутри оказался большой белый сверток; в подкладке сумки был карманчик, из которого торчал уголок помятой пятерки. Саня сказала:

– Достань из того карманчика, у тебя руки почище. Только две копейки не бери, мне в обед надо по телефону позвонить.

– Зачем же тебе тратить деньги на автомат? Ты позвони от нас! Мама даже мне позволяет звонить… Если, конечно, не зря.

Миша присоединил к своим сбережениям Санин пятак, отнес сумку в переднюю и стал искать бидон. Вспомнив, что бидон взяла мама, он схватил графин, вылил из него в раковину воду и побежал на улицу. Он знал, что к десяти часам машина доставляет на угол прицепную цистерну, на серебристых боках которой с обеих сторон написано «Квас». Машина уходит развозить по городу другие цистерны, а вечером приходит за ними.

Впереди Миши шел какой-то военный – должно быть, полковник или по крайней мере подполковник. Шел он медленно, грузно, и на размягченном жарой асфальте четко обозначались следы его огромных ботинок.

Миша стал наблюдать за другими прохожими и увидел, что следы остаются после всех. Прошла девушка с лохматым псом, и от ее каблуков на тротуаре образовались настоящие ямки, целая цепочка ямок. Только собачьи лапы не оставили никаких следов.

Впрочем, там, где ступал Миша, асфальт тоже не поддавался. Миша старался ступать покрепче, прямо вдавливал сандалии в тротуар, но все равно ничего не получалось. Асфальту не было до этого никакого дела, Мишины сандалии, как и собачьи лапы, видимо, совершенно не интересовали его. Тогда Миша подпрыгнул и, опускаясь, изо всех сил стукнул пятками. Образовалось два вполне приличных следа, две небольших, но довольно заметных вмятины.

Затем он побежал вперед, обогнал военного и обернулся. Внимательно рассмотрев погоны, сосчитав звездочки на них и убедившись таким образом, что это действительно полковник, Миша свернул за угол.

Серебристая цистерна была уже на месте, возле нее вилась длинная очередь, толстая тетка в белом халате отпускала квас в бидоны, кувшины и банки. Работала она расторопно, но с таким строгим и сумрачным видом, будто не квас продавала, а стояла в почетном карауле. Несколько старшеклассников подошли попить. Не отрываясь от работы, она сурово смерила их взглядом и сказала:

– Слева не ставайте.

– Нам только по кружечке.

– Я вас не спрашиваю, по кружечке или по две. Не ставайте, говорю, все равно не налью.

– Ну, хоть через одного!

– Ни через сколько не буду наливать. Отойдите.

– Вы не имеете права! Зачем же у вас вон кружки стоят?

– Я свои права сама знаю. Не учите. Ставайте в общую очередь, тогда и пейте сколько влезет.

– Из-за одной кружечки – в такой хвост? Да что вы, мамаша!

– Во-первых, я вам не мамаша. Обознались. А во-вторых, отойдите. Следующий! Давайте, гражданка, ваш бидон, давайте. Сколько вам?

Ребята, посмеиваясь, отошли.

Миша стал в очередь и сразу же забеспокоился, что зря простоит: у графина горлышко было довольно узкое, толстуха, пожалуй, не захочет терять время. Он внимательно осмотрел всех – посуда была самая разнообразная, некоторые стояли даже с кастрюлями, но ни у кого не было графина. Ненадолго Мишу утешило то, что в руках у дяденьки, стоявшего человек на пять впереди него, было две бутылки. Но когда дяденька протянул бутылку продавщице, та заявила, что не может «из-за одного весь народ задерживать». Очередь, как по сигналу, зашумела, а дяденька, оказавшийся то ли пьяным, то ли очень обидчивым, швырнул бутылки на мостовую, махнул рукой и ушел, провожаемый самыми нелестными возгласами.

Миша вконец оробел. Он чувствовал себя так, будто все ругательства и все иронические замечания адресованные ушедшему дяденьке, обрушились на него самого. Очень захотелось улизнуть. Но продавщица быстро отпустила пятерых, стоявших впереди, взяла у Миши деньги, графин, налила квасу и крикнула: «Следующий!» Все обошлось благополучно.