Текст книги "Во время бурана"

Автор книги: Александр Смолян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Молодчага, Геннадий Михайлович! – крикнул Андрей Несторович, направляясь в рабочую комнату; он держал перед собой обеими руками карту, снятую с кухонного стола. – Вы совершенно правы, – продолжал он, переступая порог. – Как мне самому не пришла в голову эта мысль? Ведь я сегодня пролетал над этим районом. Ну конечно же! Эти холмы образованы наносами ледниковой Петляйки!

– Теперь мне это представляется совершенно очевидным, – ответил Гилинский с воодушевлением. – Даже странно, что мы с вами раньше не сообразили…

В это время Гилинский увидел Лелю, стоявшую за спиной начальника, на пороге. На секунду его взгляд встретился с внимательным, испытующим взглядом Лели. Гилинский глухо добавил:

– Впрочем, это не моя заслуга. Это Гречихин догадался.

•

Через несколько дней Андрей Несторович поручил Дмитрию сделать контрольный маршрут к высотке 132. Вначале он заговорил было об этом маршруте с Гилинским, но тот стал уверять, что боится «запустить текущую работу».

– Кроме того, – сказал Гилинский, – обследование высотки – задача чисто техническая. С ней даже Гречихин справится.

Начальник помолчал, потом сказал: «Правильно». И послал Лелю за Дмитрием. Осталось не вполне ясным, к чему именно относилось это «правильно»: к характеристике самой задачи или к убеждению в том, что Гречихин справится с ней.

– Заинтересовал меня этот холмик, – говорил он, напутствуя Дмитрия. – Несколько раз над ним пролетал, а разобраться не могу.

– Очень плотно задернован?

– Для опытного глаза дерн – не помеха. По растительному покрову можно делать выводы почти безошибочно. Сосна – значит, песчанистые отложения, ель – суглинки. Лиственный подлесок среди хвойных – значит, близко залегают кристаллические породы. Но здесь какие-то мхи… Никак их с воздуха не распознать!

Андрей Несторович разложил на столе карту и продолжал:

– Как видите, наша работа в этом районе заканчивается. Почти все обследовано, осталась только эта высотка. Отметка 132.

Вся карта была закрашена цветными карандашами. Только маленькое, величиною с гривенник пятнышко оставалось белым, незакрашенным.

– Должен предупредить вас, – продолжал Андрей Несторович, – высотка почти недоступна. Кругом гнуснейшие болота. Для лодки слишком густо, для ноги – слишком жидко. Топь, трясина. Один неосторожный шаг – с головой засосет. Единственный человек, который сможет проводить вас к высотке, – Иван Никифорович Конноев. Чудесный старик! Охотник, лучший знаток этих мест. Он мне часто проводником служил. Живет как раз по пути. Его изба у меня даже на карту нанесена. Видите – «Иван-сельга». Отметьте-ка на своей карте.

К исходу второго дня Дмитрий был в Иван-сельге. Но Конноева он не застал: старика вызвали в город на какое-то писательское совещание. Оказалось, что старик был не только знатоком родных лесов, но и знатоком родных сказаний, сочинителем песен, членом Союза советских писателей. Вернуться он должен был только к концу месяца – так сказала его жена, Мария Гавриловна.

Дмитрий сидел в избе, неторопливо беседуя со старухой:

– Так раньше тридцатого, говорите, не вернется?

– И не обещался. Дел много. Почитай, год в город не ездил.

Из-за печки выбежал, чуть пошатываясь, пушистый котенок. Видимо, он только что всласть налакался молока: брюшко было раздуто, а мокрая шерстка под мордочкой слиплась в смешную бороденку. Он подбежал к скамье, посмотрел на гостя, тоненько мяукнул и подпрыгнул.

Он сумел ухватиться передними лапками только за самый край скамьи. Ухватился и повис. Коготки плохо впивались в дубовую скамью, крепко отполированную за много лет голенищами болотных сапог хозяина. Брюшко тянуло вниз, заносило под скамью. Но котенок упорно перебирал соскальзывающими лапками, раскачивался, пытался подтянуться.

– Что, силенок не хватает? А ты поднажми, – подбодрял котенка Дмитрий, – поднажми… Вот так! Вот, вот.

Наконец котенок взобрался на скамью, устроился рядом с гостем и сразу замурлыкал.

– Так, Мария Гавриловна… Придется, значит, мне одному на высотку идти.

Старуха пыталась отговорить Дмитрия: она и за старика-то тревожится, когда он через эти болота ходит. Поняв, однако, что Дмитрий от своего решения не откажется, она стала готовить его в путь. Добавила снеди в рюкзак, щедро смазала сапоги жиром и велела пораньше лечь спать. А рано утром проводила Дмитрия до болота, указала направление, которого обычно придерживался Конноев, и попрощалась.

Дмитрий шел с осторожностью, которая сделала бы честь и самому опытному геологоразведчику. На три километра болот, отделявших Иван-сельгу от высоты 132, он затратил целый день. Дважды проваливался почти по пояс, выбирался и снова шел, пробуя палкой каждую кочку, осматриваясь перед каждым шагом. Несколько раз заходил в такие места, откуда продвинуться вперед было невозможно. Приходилось возвращаться на сто – двести так тяжело доставшихся шагов, чтобы искать лучшего пути. Лишь вечером он почувствовал под ногами не мягкую кочку, предательски подрагивающую на трясине, а надежный, устойчивый камень. Еще через десяток шагов он в изнеможении опустился на вереск, покрывавший подножье высотки.

Голова болела от болотных испарений, от приторного запаха дурман-травы, от многочасового напряженного внимания. Дмитрий поднялся на высотку, подальше от болота, и заснул.

Проснулся он полным сил, с аппетитом поел, обошел всю высотку, внимательно осмотрел ее. На каждом склоне он отбивал молотком образцы породы, записывал на листке блокнота направление склона и уровень места, с которого взяты образцы, и аккуратно складывал этот «паспорт» вместе с камешками в маленький мешочек. Наполнив рюкзак такими увесистыми мешочками, он отыскал камень, на который наступил, когда подходил к высотке. Теперь отсюда же, с этой границы твердой почвы и болот, Дмитрий двинулся в обратный путь.

Вначале идти было сравнительно легко: накануне Дмитрий, по совету Гавриловны, примечал дорогу и теперь обходил стороною топи – «погибельные места», как называла их старуха. Но вскоре Дмитрий понял, что отклонился от вчерашнего пути. Пришлось идти на ощупь.

Рюкзак натрудил плечи. Дмитрий снял его и налегке прошел вперед, чтоб разведать путь. Возвратившись, он обнаружил, что рюкзак, оставленный на вполне, казалось, надежном месте, наполовину засосало трясиной. Вытащить его не удавалось. Дмитрий торопливо стащил с себя гимнастерку, расстелил ее и стал перекладывать на нее по одному мешочки с образцами. Когда облегченный рюкзак удалось вытащить, Дмитрий сам был почти по колено в трясине.

Он продолжал путь, казавшийся ему бесконечным. Когда становилось совсем невмоготу и хотелось повалиться посреди болота, Дмитрий почему-то вспоминал смешного конноевского котенка и говорил себе: «Что, силенок не хватает? А ты поднажми, поднажми».

В Иван-сельгу он пришел грязный, голодный, с лицом, распухшим от комариных укусов. Гавриловна дала ему помыться, сытно накормила, постелила на печи. Утром Дмитрий увидел, что одежда его выстирана, и, пока рубашка и брюки сохли на солнце, он сидел в избе в одних трусах, составляя подробный отчет о своем походе на высотку 132. Впрочем, подробно в отчете была описана только сама высотка, что же касается похода, – были указаны лишь даты и необходимые сведения об окружающих высотку болотах.

Через неделю после ухода с базы экспедиции Дмитрий вручил начальнику рюкзак с образцами и тетрадку с отчетом.

– Дельно составлено, – говорил Андрей Несторович, подчеркивая чуть не каждую строчку жирной красной чертой. – Очень, очень дельно.

Затем, развязывая рюкзак, он спросил:

– Жив, значит, старик Конноев?

– Жив, – ответил Дмитрий.

Больше Андрей Несторович, углубившийся в рассматривание образцов, ни о чем не спросил. Потом он рассеянно сказал:

– Ну, идите, идите, отдыхайте.

Дмитрий ушел в свою палатку.

•

Жестокая лихорадка, подхваченная два года назад в Средней Азии, свалила Андрея Несторовича в постель. К нему явились летчик и Гилинский: в тех редких случаях, когда начальник не мог лететь сам, это поручалось старшему геологу.

Андрей Несторович посмотрел на Гилинского. В серовато-зеленом костюме, подбитом цигейкой и испещренном застежками-молниями, тот был гораздо больше похож на летчика, чем сам Георгий Вахтангович.

– Геннадий Михайлович, я хочу послать в полет Гречихина. Как вы считаете?

– Гречихина?.. – Гилинскому очень хотелось скрыть удивление и разочарование, но это ему плохо удалось. – Не напутал бы только.

Молнии на его костюме сразу утратили свой блеск. Как ни странно, это было именно так. «Что за чертовщина? – подумал Андрей Несторович. – Бред? Галлюцинации начинаются, что ли? Или повернулся он так, что свет иначе упал?» Как бы то ни было, молнии явно поблекли.

– Думаете, может напутать? Ничего, сделаем потом контрольный полет, проверим его карту…

– Андрей Несторович, – сказала, входя в комнату, Леля. – Прасковья Игнатьевна газеты со станции привезла.

– Давай сюда. Спасибо. И позови Гречихина. Только скажи, чтобы оделся потеплее. Сейчас полетит на съемку. Ну, чего обрадовалась? Не кататься едет, а работать.

Леля уже поняла, что румянец залил ее лицо, и, чтобы скрыть радостное смущение, круто повернулась и выбежала из комнаты.

Дмитрий помогал Прасковье Игнатьевне разгружать машину с продуктами и какими-то приборами.

– Скорей, Митя, – сказала Леля еще издали, – начальник зовет! Хочет послать вас на съемку. Только зайдем ко мне, возьмете мой свитер. Нечего отмахиваться. Как хотите, а без свитера не пущу! Начальник сам сказал, чтобы потеплее оделись…

И вот, впереди – кожаные плечи Георгия Вахтанговича, а внизу, под крылом, насколько видит глаз, холмы, озера, леса – сама овеществленная карта, не признающая никаких условных масштабов. Георгий Вахтангович знает местность как свои пять пальцев. А Дмитрий не сразу узнаёт даже те места, которые исходил пешком.

Река осталась позади. Она по-прежнему запружена сплавным лесом. Пока самолет шел низко, бревна были размером с карандаши, а потом, когда Георгий Вахтангович стал набирать высоту, заторы из бревен стали казаться беспорядочным нагромождением каких-то темных спичек.

Вот и станционный домик. Неужели это станция Сплавная? Какой крошечный домишко! Рослые деревья притворяются кустами, железная дорога – узкоколейкой. Серебряные ленты речек, не знающих сплава. Серебряные лужицы маленьких озер. Изредка – желтоватые, прямые, как чертежные линейки, дороги.

Георгий Вахтангович обернулся назад. Шлем низко надвинут и застегнут так, что не видно ни густых черных бровей, ни щегольских косых височков.

– Митина высотка! – прокричал Георгий Вахтангович, указывая рукой влево, туда, где виднелся холм, окруженный яркими болотными мхами. – Отметка 132. Это начальник ее Митиной высоткой называет. Когда вас дома нет.

За шумом мотора его слова едва слышны. Дмитрий кладет перед собой доску с картой, приготовляет цветные карандаши, отстегивает съемное оконце самолета…

– Давайте пониже, – кричит Дмитрий, – выходите на маршрут! Будем работать.

Маленький ЯК-10 круто пошел книзу, и леса стали приближаться, обозначаться резче, будто на них смотрели в бинокль, все время подвинчивая его на максимальную четкость. Вот сиреневые массивы скалистых пород, вот желтоватая морена. Вот участок с редкими соснами, весь поросший светлым мхом. Это белый ягель лакомство оленей. Раз – ягель, значит, на этом участке – гравийные отложения…

•

Дмитрий был еще в полете, когда Леля принесла начальнику чай. Тот отложил газету, но за чай не принимался.

– Пейте, Андрей Несторович, пока горячий.

– Спасибо. Я вот лежу, Леля, и думаю: как мы все-таки мало знаем людей, с которыми работаем… Характер их, силы, возможности. Ты никогда, Леля, не задумывалась над этим? В характере каждого человека есть этакие белые пятнышки – какие-то способности, еще не до конца проявившиеся, какие-то хорошие черты, неизвестные даже его друзьям. Открывать эти черты так же радостно, как открывать сокровища земли, выводить белые пятна с геологической карты.

– О ком вы, Андрей Несторович? – спросила Леля, притворившись недогадливой.

– Почему же непременно «о ком»? Вообще размышляю по случаю вынужденного бездействия.

– Андрей Несторович, я же вижу, что совсем не «вообще»!

– Да, Леля, ты права. Конечно, о нем. Он, оказывается, добрался до высотки один, без проводника. До той самой… Что ты так заулыбалась? Он тебе ничего не рассказывал?

– Нет.

– Вот здесь, в газете, заметка о писательском совещании. Старик Конноев, оказывается, выступал там. В тот самый день, когда наш Митя ходил на высотку.

Шурка-Штукатурка, или Повесть о первой любви

Жара стояла такая, что хоть целый день не вылезай из-под холодного душа! А ведь лето еще только начиналось.

Папа уже около месяца находился в командировке. Он ездил по карельским леспромхозам. Один раз он звонил оттуда по телефону, но это было ночью, и Миша проснулся не сразу. Сквозь сон Миша услыхал звонок, и ему приснилось, будто у дверей трезвонит Олежка из двадцать седьмой квартиры. Это было вполне правдоподобно: встав на цыпочки, распластавшись по стене и вытянувшись изо всех сил, Олежка уже мог дотянуться до звонка. Но он только недавно овладел этим искусством и не отнимал от кнопки палец до тех пор, пока дверь не открывалась. Впрочем, после этого он тоже не сразу отнимал от кнопки палец, чтобы хоть секундочку послушать звонок сквозь открытую дверь.

Мише приснилось, будто кнопка запала, и, пока мама пыталась высвободить ее ногтем, они с Олежкой стояли на лестничной площадке и наслаждались трезвоном. Потом мама сломала ноготь и кричала, что из-за этих противных мальчишек все ногти переломаешь; потом она бегала по комнатам в поисках какого-нибудь инструмента и кричала, что из-за этих противных мальчишек ничего не найдешь на месте… А трезвон все не прекращался, и противные мальчишки слушали его, слушали с упоением, как самую прекрасную музыку. Наконец мама прибежала с ножничками, высвободила кнопку, и все, к сожалению, стихло.

Такой случай однажды действительно произошел. Не раз после того Олежка старался снова запихнуть кнопку звонка, но больше ему это не удавалось. «А как ты тогда запихнул? – спрашивал Миша. – Надо было запомнить. Я бы обязательно запомнил!» Сам-то Миша пока что не мог даже дотянуться до звонка.

Дальше сон понес его куда-то в сторону, привиделось что-то совсем несуразное. Олежка вдруг превратился в старого доктора, который низко наклонился над Мишиной кроватью и закричал: «Что? Что? Говори громче!»

От этого крика Миша проснулся. Сквозь дверь доносился голос мамы: «Что? Говори громче, я ничего не слышу!.. Сереженька, ну куда же ты вдруг исчез?.. Алло! Медвежьегорск! Сережа? Вот теперь хорошо. Что?.. Мишка спит, конечно, мы уже давно легли… Мы здоровы, а ты-то как там? У нас дикая жара, просто невыносимая!.. Нет, нет, послезавтра мы переедем. Я все уже подготовила, честное слово!.. Жара здесь просто адская. Только вот по ночам можно чуточку отдышаться».

Миша понял наконец, что мама разговаривает по телефону с папой, и, окончательно вырвавшись из сонного оцепенения, спрыгнул с кровати.

– А вот и Мишка бежит, – сказала мама. – Проснулся. Сейчас я передам ему трубку… Что? Уже?! Целую тебя, Сереженька!.. Целую тебя! – повторила мама в телефон, поцеловала Мишу и повесила трубку. – Разъединили.

Миша снова забрался в постель. Ему было очень обидно, что не удалось поговорить с папой. Тем более что поговорить нужно было не просто так, а по делу. Уже несколько дней, как запропастился куда-то шарик от Мишиного игрушечного бильярда. Папа мог бы в два счета выточить точно такой же у себя на заводе. А пока пришлось отвинтить один шарик со спинки кровати. Но во-первых, мама была этим недовольна, во-вторых, шарик оказался немного меньше остальных, а в-третьих, он плохо катился: мешала дырочка. Правда, Миша с Олежкой залепили ее хлебным мякишем, но мякиш скоро ссохся, и шарик снова стал прихрамывать. И вообще без папы было скучно…

А утром пришел управхоз и еще трое мужчин. Миша впустил их и застучал в дверь ванной: мама была уже, конечно, там, под душем. Через минуту она вышла в халатике, стаскивая на ходу с волос резиновый шлем.

– Здравствуйте, Елена Феодоровна, – сказал управхоз. – Извините, что побеспокоили. Мы к вам по делу.

Заходя к жильцам этого большого дома, он всегда называл их по имени и отчеству. Папа сначала думал, что у него феноменальная память. Но мама смеялась и говорила, что, наверно, он каждый раз, когда собирается в какую-нибудь квартиру, заглядывает предварительно в домовую книгу. Потому, наверно, и называет ее Еленой Феодоровной, как записано в книге, а не просто Еленой Федоровной, как все другие.

Мама предложила гостям сесть, но молодой дяденька в круглых роговых очках сказал, что дело касается главным образом балкона, так что лучше поговорить там, на месте. Миша встревожился, не окажется ли это дело одним из тех, о которых при детях почему-то не говорят, и поэтому прошмыгнул на балкон первым.

Отсюда, с седьмого этажа, смотреть вниз было чуть страшновато и в то же время очень приятно. Бумажный голубь, пущенный отсюда, долго-долго кружил в воздухе, перелетал иногда через весь двор, а в особенно удачных случаях даже залетал в открытое окно какого-нибудь из нижних этажей.

Молодой дяденька в очках был, видимо, самым главным среди пришедших. Когда он говорил, управхоз почти все время с уважением повторял: «Точно, товарищ прораб, совершенно точно». Пожилой тоже носил очки, но не роговые, а железные. Одет он был так, будто жара вовсе его не касалась: воротничок рубашки застегнут, жилетка тоже застегнута на все пуговицы; сверху, вместо пиджака, надета спецовка, не застегнутая только потому, наверно, что пуговиц на ней не осталось; на ногах – тяжелые сапоги.

Третий из пришедших с управхозом был так молод, что его и дяденькой-то трудно было назвать. Майка его выгорела настолько, что едва угадывался ее прежний красный цвет; спецовка, надетая внакидку прямо на голые, загорелые плечи, была густо заляпана добрым десятком различных красок. Но несмотря на все это, казалось почему-то, что он одет красивее остальных. Потому, может быть, что сам он был очень крепок и статен.

Прораб быстро осмотрел балкон, попробовал, прочны ли перила, и сказал маме, что с завтрашнего дня начнут штукатурить дом со стороны двора.

– Ставить сплошные леса снизу доверху мы не будем, – сказал он. – То есть придется, конечно, поставить, но – только до пятого этажа. А верхние этажи – пятый, шестой и седьмой – оштукатурим с настилов. С балконов и с мостков, которые перекинем между балконами. Представляете себе? Прогонные брусья, а на них – настил. И разумеется, пóдмости. Так и быстрее получится, и гораздо дешевле.

– Точно, товарищ прораб, совершенно точно, – подхватил управхоз. – Гораздо дешевле получится. Вот мы к вам и пришли, Елена Феодоровна, чтобы, значит, договориться. Рабочим-то на балконы придется через квартиры ходить. Надо, значит, чтобы кто-нибудь был дома. Так сказать, впустить-выпустить.

– Ах, вот оно что! – сказала мама.

По лицу ее они догадались, что тут имеются какие-то затруднения.

– Видите ли, – сказал прораб, – все материалы мы будем поднимать при помощи блоков, лебедками. И плотницкий материал, и штукатурный…

– Точно, точно, – снова подхватил управхоз. – Так что никакой грязи в квартире разводить не будут. Об этом не беспокойтесь.

– Я не про то, – остановил его прораб, и за стеклами очков мелькнула едва заметная смешинка. – Я про то, что люди – это не известка. Организовать подъем раствора сравнительно просто. А подъем людей на уровень седьмого этажа – это несколько сложнее. Это, как вы сами понимаете, дело чрезвычайно ответственное. Тут – раз уж сплошных лесов у нас не будет – естественнее всего воспользоваться проходом через квартиры.

– Я понимаю. Но, право же, не знаю, как быть…

– Вам, Елена Феодоровна, особого беспокойства от этого не произойдет. В восемь утра пропустить человека на балкон, в пять часов выпустить. Вот и все.

На этот раз прораб не стал прятать свое веселье за очками. Откровенно улыбаясь, он сказал:

– Ну, это, положим, не совсем так. В обеденный перерыв людям тоже надо будет проходить через квартиру. Но вообще разговор идет только о трех днях. За это время все работы по седьмому этажу будут закончены. По графику через три дня штукатуры уже должны опуститься на шестой этаж.

– Я бы, товарищи, охотно. Только вот…

– Может быть, вы, Елена Феодоровна, сомневаетесь насчет чего-нибудь такого, – прервал управхоз, пытаясь довольно неопределенными жестами объяснить свои неопределенные выражения. – Так сказать, в смысле сохранности…

– Нет, нет, это меня нисколько не смущает. Это как раз пустяки. Дело не в этом.

– Кстати, – сказал прораб, – разрешите вас познакомить. Товарищ Троицкий, бригадир плотников. Товарищ Свиридов, бригадир штукатуров.

Мама протянула им руку. Пожилой дяденька, пожимая руку, сказал: «Будем знакомы». А молодой только произнес свое имя: «Павел».

– Кого ты сюда поставишь? – спросил его прораб.

– Александру Ярославцеву. Девушка вполне надежная.

– Мы уже совсем собрались на дачу, – сказала мама. – Завтра я думала переезжать. В такую жару держать ребенка в городе – это ведь просто преступление!

Управхоз и прораб молчали. То ли они уже исчерпали все свои доводы, то ли не хотели совершать преступления по отношению к ребенку. Что же касается самого ребенка, то он ничего не желал в этот момент так сильно, как того, чтобы преступление было совершено.

Переезд на дачу сулил, конечно, много интересного. Но Миша считал, что можно и повременить с переездом: не пропускать же такое необыкновенное событие, как оштукатуривание дома! Мнения Миши никто, однако, не спрашивал, а сам он не решался заговорить в присутствии посторонних.

И вдруг мама посмотрела на Мишу, их глаза встретились. Наверно, мама почувствовала, что Мише очень хочется остаться. Она спросила:

– Как ты думаешь, Мишутка? Может быть, все-таки задержимся немного?

– Задержимся! – воскликнул Миша, не скрывая радости.

– Хорошо, – сказала мама, обращаясь к прорабу и управхозу. – Я отложу переезд. Дня три мы, пожалуй, можем подождать, если нужно.

Весь этот день Миша провел в нетерпеливом ожидании. Такие слова, как «мостки», «пóдмости», «лебедки», «блоки», – слова, смысл которых он понимал лишь приблизительно, – уже зажгли его воображение. Раньше он и не думал о том, что дом будут когда-нибудь штукатурить со стороны двора.

– Мама, – спросил он вечером, – а зачем это – штукатурить?

– Так полагается. Наверно, для прочности. Чтобы стены дольше держались.

– А разве наш дом непрочный?

– Нет, прочный, конечно. Но все-таки кирпич – это ведь не настоящий камень. Он все-таки разрушается… Выветривается постепенно, что ли… Кроме того, оштукатуренный дом и выглядит гораздо лучше. Вот как у нашего дома фасад.

– А что такое фасад?

– Та стена, которая с улицы. У нее ведь совсем другой вид.

– А как другая стена называется? Та, которая со двора?

– Та… Не знаю, Мишутка, по-моему, никак она особенно не называется. Не приставай, маленький, дай дописать письмо. Займись чем-нибудь…

Да, со двора дом выглядел совсем не так, как с улицы: фасад был оштукатурен уже давно – раньше, чем Миша со своими родителями переехал сюда. Миша воспринимал его как нечто цельное, высеченное из одного огромного светло-серого камня. Мальчику никогда не приходило в голову, что это всего только штукатурка, тонким слоем которой покрыта самая обыкновенная кирпичная стена – такая же, как и та, что выходит во двор.

•

Утро началось оглушительным стуком, раздавшимся над самой головой. Мама и Миша одновременно открыли глаза и посмотрели друг на друга. Снова наверху загрохотало. Они сбросили с себя простыни и сели на своих кроватях. Теперь с чердака уже непрерывно доносились какие-то удары, скрежет железа, громкие голоса. Мама посмотрела на часы. Было ровно восемь. Она сказала:

– Так. Начинается. Хорошо по крайней мере, что предупредили.

Только теперь Миша понял, что все эти звуки означают начало работы. Он бросился к балкону, но в это время раздался звонок у дверей. Миша открыл.

На лестничной площадке стоял бригадир плотников – тот дяденька в железных очках, который вчера сказал: «Будем знакомы». Позади него стояло трое рабочих. Каждый из них поддерживал, прислонив к стене, массивный, сбитый из досок щит.

– С добрым утром! – сказал Будем Знакомы. – Разрешите?

– Пожалуйста! – крикнула мама из комнаты.

– Проходи, – повернулся он к рабочим. – Тащи прямо на балкон.

Миша отметил про себя, что он так и сказал: «Тащи», хотя рабочих было трое, а не один. Миша поздоровался с каждым из них, но первые два не обратили на него внимания. Зато третий не только ответил, а еще и весело подмигнул Мише, как старому приятелю.

Проводив рабочих на балкон, бригадир вернулся в комнату и сказал:

– Пока блоки-то налаживают, я и надумал щиты для настила с собой прихватить. «Чего, думаю, порожняком подниматься?» Так-то оно быстрей будет.

– Конечно, – сказала мама.

– Лифтерша у вас – женщина хорошая, сознательная, – продолжал бригадир. – А на прошлой неделе мы в Кривоколенном переулке работали, – так там нас в лифт со щитами не допускали. Говорят, «груз». А какой в этом щите груз? Никакого в нем нету груза! Что он – тяжеле человека, что ли?

– Может быть, там лифт не такой мощный, как у нас?

– Очень возможно, – охотно согласился бригадир. – Там лифт старенький, слабоватый… Я это все к чему говорю? Я к тому, что управхоз пообещался вам не таскать через квартиру материалы, грязь не разводить. А какая тут может быть грязь? Плотницкий материал – чистый, это не штукатурка.

– Так я ведь не возражаю. Носите сколько угодно!

– Вот и договорились, – произнес Будем Знакомы с таким довольным видом, как будто одержал нелегкую победу. – Носи, ребята! – крикнул он в сторону балкона. – Пока блоки наладят, мы еще три рейса сделаем.

Они ушли, а Миша тотчас же забрался на балкон. Здесь лежали один на другом оставленные плотниками щиты, возле них были положены топоры, ножовки, молотки. Стоял узкий и длинный деревянный ящик с ручкой; в отделениях этого ящика лежали гвозди разной величины. Самые маленькие из них были не короче пальца, а самые большие были по крайней мере с карандаш.

«Вот это гвозди! – с восхищением подумал Миша. – Длиннее, наверно, и не бывает». Он решил попросить один такой гвоздь у того веселого рабочего, который поздоровался с ним.

Затем он почувствовал непреодолимое желание немножко поработать. Вооружился молотком, взял в ящике гвоздь и стал забивать его в верхний щит. Сначала ничего не получалось. Но потом дело пошло, Миша очень увлекся и дубасил молотком изо всех сил. Мама была на кухне, готовила завтрак и не обращала внимания на стук, тем более что грохот с чердака доносился еще громче прежнего.

Спохватился Миша только тогда, когда сообразил, что сбил вместе два верхних щита. Он стал тащить руками наполовину вколоченный гвоздь.

За этим безнадежным занятием и застали его возвратившиеся плотники. Пыхтящий, обливающийся потом, расцарапавший палец о шляпку гвоздя, он даже не посмел поднять на них глаза. «Подвинься, – сказал один из них. – Э, тут, брат, рукой не вытащишь, тут гвоздодёром надо». А Будем Знакомы сказал:

– Тебе, молодой человек, здесь делать нечего. И без тебя тесновато. Будем здесь бревна кантовать, топорами орудовать – можем и зацепить ненароком. Иди отсюда, иди.

Миша ушел очень огорченный. Но вскоре он утешился. После завтрака он пошел во двор, где было, пожалуй, даже интереснее, чем на балконе.

Двор превратился в строительную площадку. Всюду сновали рабочие. Одни сколачивали дощатые загородки вокруг молодых, посаженных в прошлом году деревьев; другие разгружали машину, которая привезла трубчатые детали сборных лесов; третьи устанавливали лебедки, подводили к ним электричество.

Миша и другие ребята внимательно наблюдали за работой, спорили о названии и назначении различных инструментов, путались в ногах у рабочих. Когда одни прогоняли их, они бежали к другим, в другой конец двора. Электромонтер вначале не только не прогнал ребят, а даже поручил им разматывать толстый провод в резиновой оболочке. Но ребят было слишком много для этой несложной работы, они подрались за право участвовать в ней, и в конце концов электромонтер тоже прогнал их.

В это время несколько человек появилось на крыше дома. Задрав головы, ребята следили за ними. В трех местах крышу расшили, отогнули листы железа и в образовавшиеся отверстия высунули с чердака концы балок с закрепленными на них маленькими колесиками. В эти колесики завели тросы от лебедок, установленных во дворе. И вот уж лебедки включены, и на стальных тросах медленно поднимаются вверх бревна. На седьмом этаже плотники подхватывают бревна, укладывают их между балконами, закрепляют, настилают на них дощатые щиты, и вскоре вдоль всего этажа появляется что-то вроде одного сплошного балкона.

А внизу росли пока что трубчатые леса, первый этаж был уже целиком забран их крупной металлической клеткой. Один из рабочих повесил для чего-то на леса обрезок рельса. Ребята долго пытались догадаться, для чего он это сделал, но так и не успели, потому что отвлеклись чтением двух плакатов, которые он вешал рядом с рельсом. Первый плакат – печатный, наклеенный на фанерку, – напоминал: «Не стой под лесами!» Второй, написанный на фанере красной краской, гласил: «Т. т.! Все работы по этому объекту должны быть законч. к 5 июня!»

Рабочий ушел куда-то, а вернувшись, стал бить палкой по обрезку рельса. В раскаленном воздухе двора зазвучал громкий, чуть дребезжащий звон. Это был сигнал обеденного перерыва.

После каждого удара рабочий придерживал рукой раскачавшийся обрезок рельса. Потом отложил палку и крикнул:

– Двенадцать ноль-ноль! Обед!

Миша удивился: «Уже?» Он даже не заметил, как пролетело это утро.

– Правильно, Вася! – крикнул какой-то парень, спускавшийся с лесов, тому, кто подавал сигнал. – Правильно, самое время подзаправиться.

И, выразительно похлопав себя по животу, добавил:

– Бачок совсем порожний!

Миша тоже почувствовал, что проголодался, и пошел домой. Поднимаясь в лифте, он успел заметить на предпоследней площадке плотников, тоже, видимо, отправившихся обедать. Они его не заметили. От мамы Миша узнал, что плотники уже закончили здесь свое дело, и после перерыва придет штукатур.

Штукатуром оказалась совсем молоденькая девушка в темно-сером комбинезоне и белой косынке, из-под которой выбивалась прядка рыжеватых волос. Девушка пришла незадолго до конца перерыва, поздоровалась и сразу ушла на балкон.

Миша уже видел ее утром в той группе рабочих, которая разгружала машины. Там было несколько девушек в таких комбинезонах, была среди них и она. Другая девушка – рослая красавица в ярко-голубом платочке – все время шутила и брала с грузовика сразу по две тяжелых трубчатых детали, как рабочие-мужчины. А эта, как и остальные девушки, только громким смехом откликалась на шутки красавицы и носила только по одной детали.