Текст книги "Во время бурана"

Автор книги: Александр Смолян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Что же переполнило чашу твоего терпения?

– Не так-то легко это объяснить. В быту сталкиваешься с тысячами мелочей, и в каждой из них сказываются привычки человека. В каждом из тысячи случаев один поступает так, а другой считает, что надо бы иначе… Но когда Левка и мылом перестал пользоваться, тут уж я взъярилась.

– То есть как это?

– Как взъярилась?

– Нет, как перестал?

– Перестал, и все тут. Тоже начал всякие теории разводить. Но, как ты понимаешь, я ему устроила такое…

– Погоди, какие же теории он выдвигал на этот раз? Что собаки обходятся без мыла?

– Нет, собак он теперь оставил в покое. Он плел что-то насчет вирусов. Не помню уже, что именно… И тогда я ему сказала, что с меня хватит.

– Но постарайся припомнить. Это интересно. При чем тут вирусы?

– Господи, конечно, ни при чем! И что может быть интересного в бреднях человека, который спятил? И неужели ты думаешь, что я способна была слушать? Да я убить его готова была в тот момент! Я бросилась на него с кулаками и колотила по спине, пока не отбила себе костяшки пальцев.

– Помогло?

– Только в том смысле, что я немного успокоилась. Честное слово, я примирилась бы и на этот раз. Ты учти: во всем остальном он оставался тем же обаятельным Левкой. Умница, талант, любящий муж. Я перестала злиться. В конце концов, он ведь никому худого не делал, только себе. Но когда я поняла, что у меня будет ребенок, мне взбрело в голову, что теперь во всем доме должна царить образцовая чистота. Я снова стала придираться к Левке. Вот в такой обстановке и произошла та сцена, о которой ты уже знаешь.

Мы расплатились и вышли из кафе. Я проводил Лисицу до автобуса. На остановке я спросил ее:

– А как же будет дальше? Предположим, Левка вернется. Трудно рассчитывать на то, что он выкинет из головы свои завиральные идеи.

– Ну и пусть. Разве это главное? Я теперь буду умней, я уже все продумала. Если любишь человека, надо принимать его таким, каков он есть. Нельзя же переламывать взрослого человека. Да никому это и не удастся. Ведь Левушка не требует, чтобы я изменяла свои привычки и следовала его примеру. Зачем же я буду навязывать ему свое мнение, учить его, словно маленького?..

Интонации Тамары Андреевны явственно звучали теперь в словах Лисицы. Сама она, может быть, считала, что излагает собственные мысли, но мне они были не очень интересны: накануне я уже слышал все это. Так сказать, в авторском исполнении.

– Чудит, чудит Левка, – пробормотал я, чтобы только сбить Лисицу с этого несвойственного ей тона. – И надо полагать, эти его чудачества приводят к некоторым практическим неудобствам.

– Нет, представь себе! Самое удивительное, что практически это, честно говоря, совершенно незаметно на нем. Может, потому, что он такой здоровый человек… Не знаю! Я вот тоже не курю, и зубы у меня пока что целые, но я даже в турпоходе не могу без щетки. Я сама себе противна, если не почищу зубы. А ему это все будто и в самом деле не нужно…

Приближался ее автобус. Она спросила:

– Ты мне поможешь искать его? Или надо считать, что поиски зашли в тупик?

– Помогу, – ответил я.

Но теперь у меня действительно не было никакого плана дальнейших действий.

Весь этот вечер, с той минуты, как мы расстались с Лисицей, меня преследовала, словно назойливая муха, одна и та же мысль… Нет, собственно, даже не мысль, а только ощущение того, что мысль находится где-то совсем рядом и что ее обязательно нужно поймать, уточнить, додумать. Я занимался совсем другими делами, а это ощущение не покидало меня.

Едва я проснулся утром – опять то же самое. Но теперь по крайней мере я понял, что это как-то касается «Кузьмича», старика со сбитой набок бороденкой. Портрета, написанного Левкой.

Где же я видел этого человека? Или, может, он просто очень похож на кого-то? На Мусоргского, что ли?

И стоило мне так подумать, как сразу вспомнилось Лемболово, лесник, у которого мы с Левкой ночевали, когда ездили по грибы, и Левкины слова: «Попробуй, напиши с такого портрет. Скажут: вариация на репинскую тему. И дело не в том, что те же печальные светлые глаза чуть навыкат, тот же красный нос, – нет, весь облик тот же. Просто Мусоргский, постаревший годков на двадцать».

Конечно, это лемболовский лесник! Только еще лет на пять постарше. Значит, Левка не потерял с ним связи. Ведь и Лисица говорила, что он ездит «куда-то по сосновской линии». Скорее всего Левка именно там, у Кузьмича. Ну конечно, там, достаточно вспомнить, как ему понравился лемболовский лес, как, размечтавшись, он говорил: «Пожить бы здесь, поработать бы всласть, пожрать тушеной картошки с грибами, мохом обрасти!» Почему все это, так ясно вспоминающееся теперь, начисто исчезало куда-то из памяти?

Я вскочил и в одних трусах снова стал листать записную книжку. Может, он так и записан – «Кузьмичом»?.. Курдов, Крыжовников, Ковенчук, Коломиец, Корин, «Костер»… Нет, на «К» – ничего похожего. Поищем «Лемболово»… На «Л» тоже нет. А между тем какой-то лемболовский адрес, кажется, уже попадался. Где же он?.. Вспомнить бы фамилию лесника! Черта с два ее вспомнишь: по фамилии мы его не называли. В глаза – Кузьмичом, за глаза – Мусоргским.

Я решил систематически перечесть все записи: не найдется ли человек, у которого второй инициал – «К»? Байрамова М. К. была, разумеется, отвергнута. Но уже через две странички меня ждала удача! «Дорохов А. К., – прочел я. – Лемболово, 5-й километр». Вот он, этот лемболовский адрес, – видимо, второпях я перелистнул его.

Значит, фамилия лесника – Дорохов. Алексей Кузьмич? Андрей Кузьмич? Да, кажется, так.

За один этот день (прихватив, правда, часть ночи) я написал очерк, не вытанцовывавшийся две недели. В пятницу утром поехал в редакцию, сдал очерк и оттуда же позвонил Лисице. Понимая, как легко может рассыпаться шаткое здание моих догадок, я не хотел говорить ей о том, что немедленно выезжаю в Лемболово. Выдержав иронические взгляды двух товарищей, находившихся в комнате, я сказал, что на денек или на два уезжаю в редакционную командировку. И обещал позвонить не позже понедельника.

Глава четвертая, настолько антинаучная, что уже почти научно-фантастическая

В вагоне было полно грибников, корзины стояли и на багажных полках, и под скамьями, и на коленях у пассажиров. Кроме меня, почти у всех были корзины. И я пожалел, что составляю исключение: еще удастся ли найти Левку, а грибов, хоть немного, небось нашел бы.

Сойдя с поезда на станции Лемболово, я вскоре свернул с шоссе на проселочную дорогу, на пятом километре которой стоит домик лесника. И примерно на полпути встретил направлявшегося куда-то хозяина этого домика.

– Товарищ Дорохов! – воскликнул я.

– Он самый, – сказал старик, вопросительно глядя на меня светлыми печальными глазами.

– Андрей Кузьмич, если не ошибаюсь?

– Точно, точно. Авдей Кузьмич.

– Вы меня, конечно, не помните, Авдей Кузьмич. Я как-то ночевал у вас несколько лет назад. Мы тогда вдвоем с приятелем были, с Юрием Левченко, художником, вы его знаете, он с вас портрет писал.

– Портрет писал, это точно. А вас, извините, не припоминаю. У меня много народу ночует. Летом грибники или, скажем, ягодницы, зимой лыжники.

– А он сейчас не здесь? Не у вас?

– Юрий-то?

– Да.

– Юрий у нас. Вы идите, располагайтесь, а мне надо в магазин сходить…

Левка даже не пытался скрыть свое удивление, когда я появился в домике лесника. Да что там говорить – я и сам был несколько удивлен, что тонкая ниточка рассуждений и домыслов нигде не оборвалась, привела меня к цели. В двух словах я рассказал ему о миссии, возложенной на меня Лисицей.

– Делать тебе нечего, – наши семейные дела налаживать, – смущенно пробормотал он. – Впрочем, я рад, что Лисица догадалась позвонить тебе.

– Я тоже.

– Но либо я совершенно никудышный конспиратор, либо ты отличный детектив.

Вежливость не позволила мне поддержать первое из этих предположений, скромность не позволила поддержать второе. Поэтому я промолчал.

– Есть хочешь? – спросил Левка.

– Небось грибы?

– Ага. Тушеные, с картошечкой. Пища богов! И молоко.

Я не стал отказываться, но не без тайного умысла сказал, подойдя к рукомойнику:

– Надо бы умыться с дороги. Мыло у тебя имеется?

– Не употребляю, – сказал он с той категоричностью, с какой праведный кержак ответил бы на предложение распить с ним бутылку саперави. – Кузьмич иногда пользуется, да не знаю, куда его обмылок делся. Мойся так, привыкай к лесной жизни.

Теперь, помимо свидетельских показаний (или Лисицу следовало считать не свидетельницей, а потерпевшей?), мы имели и признание самого обвиняемого.

Левка разогрел на примусе «пищу богов», и мы сели за стол, сбитый из досок, на одной из которых можно было без особого труда прочесть: «Верх. Не кантовать». Видно, Кузьмич был так же чужд условностей, как и его жилец. Настолько, что даже не счел нужным прибить эту доску надписью книзу.

Я решил сразу «завести» Левку:

– Живем, значит, под лозунгом: «Назад к питекантропу»?

– Мне думается, – спокойно возразил он, – что способность самостоятельно мыслить и не поддаваться общепринятым заблуждениям как раз и должна отличать современного человека от его доисторических предков. У тех стадность была не немощью души, а неизбежной стадией развития.

– Мне думается, что общепризнанность какого-либо положения отнюдь не доказывает его ошибочности. И наоборот: вполне самостоятельное мнение ничем не гарантировано от того, чтобы оказаться заблуждением.

– В принципе согласен. Но мы ведь не об общих принципах говорим, а о такой конкретной штуковине, как мыло. Известно ли тебе, что мыловарение в сколько-нибудь серьезных масштабах существует только с прошлого века? Только с тех пор, как научились добывать дешевую соду. И Аристотель, и, скажем, блистательный Цезарь, и даже Вольтер и Свифт не пользовались этой скользкой вещицей, дающей обильную пену. А ты вон куда загнул – к питекантропам! Надеюсь, я не подорву твоего уважения к Шекспиру и восхищения перед прекрасной дамой его сонетов, если скажу о них то же, что о Свифте. И Данте с его Беатриче, и Петрарка с его Лаурой тоже, представь себе, не знали мыла. Как видишь, можно быть культурнейшим человеком, не пользуясь этой штуковиной. И можно, регулярно ею пользуясь, оставаться в прискорбной близости к питекантропам. Если Аристотель не употреблял…

– Не этим, брат, прославились Аристотель и Цезарь.

– Конечно, не этим.

– И у Вольтера, и у Свифта есть кое-что, более достойное подражания.

– Золотые слова! За них я премирую тебя добавочной порцией. Давай тарелку. Самое приятное в твоих словах – то, что ни одно из них не противоречит моим.

– Спасибо… Хорошо, пусть только с прошлого века. Но, значит, была в нем нужда, потребность, если оно стало таким популярным.

– Умело организованное парфюмерными фирмами предложение породило спрос, моду, популярность. Мода не так уж своенравна, как принято думать. Чаще всего это инъекция, допинговая инъекция, призванная подстегнуть бегуна, имя которому – покупатель.

– Но моды проходят.

– Если не переходят в привычку. Если не включаются в джентльменский набор, не становятся признаком, якобы обязательным для цивилизованного человека… Ты говоришь – «нужда, потребность». Но вот на наших глазах – извини мне этот нечаянный каламбур – что-то странное начинает твориться на глазах многих представительниц пола, именумого прекрасным. Какие-то черные хвостики, завитушки протягиваются от глаз к вискам, какие-то толстые черные или синие полосы появляются на верхних веках… Как видишь, некоторые вещи становятся популярными отнюдь не будучи продиктованы действительными потребностями. И лицо, измазанное черной краской для ресниц, красной краской для губ и всякой прочей химией, общепринятое мнение почему-то грязным не считает. А по мне…

– Э, нет, не жулить! Не передергивать! Речь у нас шла не о косметике, а скорее о гигиене. Но раз уж ты заговорил о лицах, измазанных краской, то сводить это к одним лишь новомодным увлечениям просто-напросто антиисторично. Не знаю, как насчет мыла, оно, может, вошло в обиход сравнительно недавно… Впрочем, были у него, наверно, какие-нибудь предшественники. Вроде глины кил, например… Но раскрашивание лиц – явление, имеющее, как известно, древнейшую традицию. Еще в каменном веке…

– Вот и договорились. Начал ты с упрека: дескать, я тяну назад. А дошел до того, что взываешь к традициям, идущим от каменного века.

– Да вовсе я к ним не взываю, что ты мелешь! Но давай ставить точки над «и». Что именно ты называешь заблуждением? Стремление к чистоте? Одно из самых естественных стремлений! Оно свойственно даже животным!

– Знаем, знаем: «Все с уважением относятся к коту за то, что кот соблюдает чистоту». Человек пошутил, а вы и уши развесили. Это же типичный антропоцентризм! Приписываете животному и собственные достоинства и собственные недостатки. Есть у Кузьмича кот, Мошкой звать. Полное имя – Мошенник. Сейчас где-то по лесу шляется. Кинь ему рыбку на этот грязный пол – не побрезгает, съест и вторую попросит. А с третьей еще и поиграет, еще больше ее по полу извозит. И мышей тоже ест без предварительной санобработки, как всякий порядочный кот. А что моется да чешется, так на это у него свои причины: во-первых, блох надо вычесать, во-вторых – чтоб шерсть не свалялась, а то зимой греть не будет. Это тебе не чистоплюй какой-нибудь, его реальные вещи заботят, а не какая-то абстрактная чистота. Это тебе не тетка моя, которая, помню, каждую конфетку брала щипчиками и под самоварным краном ошпаривала. Мне не то что есть – притронуться к этой конфете было противно, а мама восхищалась тетиной чистоплотностью. Нет уж, Мошка этого делать не стал бы! И если он свое дерьмо зарывает, то делает это не по предписаниям санэпидстанции, а по закону леса: «Не оставляй следов своих!» А послушал бы ты Кузьмича! «Грязь – не сало: высохла – отстала». Это одна из его любимых поговорок. Или вот еще: «От грязного не околеешь, на чистом не раздобреешь».

– Я вижу – вы с ним спелись. Полное сродство душ. И вообще, Левка, то, до чего ты доходишь в своем благородном стремлении к естественности и простоте, – это вульгарнейший, опошленный до предела руссоизм!

Словом, как будто и не прошло трех лет, завязался один из тех бесконечных споров, которые мы с ним вели начиная с восьмого класса. И, стараясь завести Левку, я, кажется, сам завелся. Во всяком случае, временами я совсем забывал о цели своего приезда.

Левка убрал со стола тарелки, поставил кружки. Слазил в подпол и, вернувшись оттуда с кувшином молока, налил мне, себе и в мисочку, стоявшую у печи, – для реалиста Мошки. Проделав это все в полном молчании, он сел за стол и сказал:

– Нет, не руссоизм. Это нечто иное. Руссо жил во времена, когда главным врагом человеческого здоровья был болезнетворный микроб. Тогда моя гипотеза попросту не могла бы возникнуть.

Его «гипотеза»! Вот оно в чем дело. Теперь я уже был уверен, что докопаюсь до сути. Теперь-то он выговорится.

– Знаешь, – продолжал Левка, – я, пока лазил за молоком, сообразил, что отчасти ты прав. Относительно прошлого века…

– Тебе надо почаще лазить за молоком.

– Не мельтеши, я говорю серьезно. В прошлом веке человечество действительно нуждалось в резком повышении гигиенического уровня жизни. «Чистота – залог здоровья» – это было тогда непреложной истиной, и, когда фюреру микробов доложили, что люди доперли до этого, он, наверно, понял, что его ставка бита. Но сейчас… Не знаю, как тебе все это объяснить… Один весьма неглупый человек писал приблизительно следующее: по мере того как мы осознаем, что нашим врагом номер один является уже не столько микроб, сколько вирус, мы начинаем понимать и то, как устарели наши представления об асептике и антисептике, более того – о гигиене в целом. Война с новым противником требует новой стратегии, вот почему я полагаю, что мы стоим на пороге создания принципиально новой гигиены.

– Дарлингтон, – сказал я. – Книга «Третий мир», глава «Враг номер один».

Я был достойно вознагражден: глаза Левки стали совершенно круглыми от удивления.

– Ты читал Дарлингтона? В оригинале? «Третий мир» у нас, по-моему, не переведен…

– Не могу сказать, что я читал Дарлингтона… Это было бы не совсем точно. Но это место я читал. Оно процитировано в какой-то журнальной статье и подчеркнуто красным карандашом…

– Понятно, – облегченно рассмеялся Левка.

– Мне остается предположить, что ты решил на досуге создать эту новую гигиену.

– Ты почти угадал. Если не создать, то хотя бы проложить к ней первую тропку.

– А ты не считаешь, что ученые как-нибудь справились бы с этой задачей сами?

– Нет, не считаю. Они обременены слишком большим багажом старых знаний, это их связывает. Пути, принципиально новые, нередко пролагали неофиты, люди со стороны.

– Не поведаешь ли ты все-таки профану, сидящему перед тобой, чем именно ты собираешься осчастливить человечество?

– Сейчас поведаю. Не знаю только, с чего начать…

Его нисколечко не задевал язвительный тон моих вопросов. Его невозмутимый вид как бы говорил: «Я понимаю, что тебе интересна моя гипотеза, и если при этом тебе почему-то неловко задавать вопросы впрямую, не паясничая, задавай их так, это мне не мешает».

– Ты, наверно, обратил внимание на то, – продолжал он, – что основные бактериальные инфекции либо уже ликвидированы, либо успешно ликвидируются. Об этом уже не раз и в газетах писали. Дескать, мы находимся накануне полной победы над болезнями, возбудителями которых являются микробы. И это действительно так. У нас, к примеру, и с чумой уже справились, и с холерой, и с тифами – ни сыпняка, ни брюшного, ни возвратного в Советском Союзе практически уже нет. Конечно, бывают единичные случаи, а в некоторых странах даже эпидемии, но это уже арьергардные бои, вылазки осажденных. Болезнетворные микробы обречены. А вирусы? Именно в это время они начинают свое наступление! Полиомиелит. Рак. Страшные эпидемии и даже пандемии гриппа. Итак, вывод первый: с развитием цивилизации микробы вынуждены отступать, тогда как вирусы, напротив, набирают силу и становятся опаснейшим врагом человека. Ясно?

– Не совсем. Может быть, здесь дело в улучшении диагностики? Эти болезни могли быть и раньше, но их не умели распознавать.

– Конечно, диагностика стала точнее. Согласен, скинь на это какой-то процент. Суть явления, о котором я говорю, не изменится. Конечно, я многое схематизирую: так яснее видны главные тенденции. В жизни это все темнее, запутанней. Вот, например, скарлатина. Как с ней ни бьются, держится проклятая. Снизили смертность, облегчили характер осложнений, но полная победа никак не дается. И что же? Теперь выясняется, что возбудитель ее не стрептококк, как думали прежде, а особый вирус. Вот причина ее упорства! Знаменательная история, не правда ли? Нет, к диагностике здесь дело не сведешь. Есть болезни старые, и есть молодые. Первые в большинстве – бактериального происхождения, вторые в большинстве – вирусного. Рак никогда не пожирал столько жертв, сколько пожирает сейчас. Первые эпидемии полиомиелита – этого компрачикоса, калечащего детей, – прокатились по ряду стран только в нашем веке. Сначала по Швеции и Норвегии, потом по Англии и Франции. Думаешь, грипп намного старше? Его первая пандемия тоже относится к нашему веку, к восемнадцатому году. Он тогда напал буквально на все человечество и, действуя под именем «испанки», унес больше двадцати миллионов жизней. Больше, чем предшествовавшая ему мировая война! Хоть и слабее была диагностика, но этакие хворобы и раньше не остались бы незамеченными, если бы проявлялись с подобной силой.

– Пожалуй.

– Это мы рассмотрели явление, так сказать, во времени. А теперь рассмотрим его в пространстве. И увидим, что в слабо развитых странах Африки, где еще гнездятся и чума, и проказа, и малярия, и сыпняк, вирусных заболеваний гораздо меньше. Из основных – разве что оспа, остальные вирусные там составляют ничтожный процент. Картина, как видишь, прямо противоположная тому, что мы наблюдаем в Европе и Соединенных Штатах. Таков второй вывод: Его Вредоносие Вирус, за некоторыми исключениями, почему-то предпочитает страны с более высоким жизненным уровнем. Как видишь, оба вывода бьют в одну точку.

– Постой! Более высокий… Значит, и более высокий гигиенический уровень?

– Вы догадливы, мой друг.

– Но это же явная нелепица!

– Воздержимся от эмоций. Не будем равнять факты на привычные нам представления, а попытаемся составить себе представление на основе наблюдаемых фактов.

– И что же получилось у тебя из такой отважной попытки?

Как я ни сопротивлялся, как ни старался не поддаваться его убежденности, но спор превратился в лекцию. Да, Лисица была права, что не вступала с ним в споры на эту тему. Конечно, Крыжовников мог позволить себе такое развлечение, но нам с Лисицей оно было недоступно. Разница состояла в том, что она вовремя успевала пустить в ход кулаки, а я невольно превращался в ученика. Пусть строптивого, усердно ищущего возражений, но все же ученика.

Пока я ругал себя за это, Левка говорил:

– Давай прежде всего вспомним, что кожа наших рук выделяет фермент, убивающий микробов. Для этого, разумеется, нужно, чтобы руки были достаточно чисты, иначе и выделение фермента и его действие на микробов затруднены. Вот одна из причин, по которым с распространением цивилизации бактериальным инфекциям приходится отступать.

– Об этих ферментах я где-то читал. Это, по-моему, было известно еще до рождения Юрия Левченко.

– Хорошо, что читал. Это поможет тебе понять дальнейшее.

– Но ты сам только что сказал, что именно чистота…

– Да освободись ты от этого культа чистоты! Не обожествляй ее! Все хорошо в меру. Никогда не забывай о мудром изречении, которое гласит, что самые большие беды проистекают не от употребления плохих вещей, а от злоупотребления хорошими. Кстати, ты знаешь, кого у нас на Севере – в Мурманской области, в Архангельской – называют «чистяками»? Меринов так называют, выхолощенных жеребцов! Очень меткое словечко! Пуризм всегда бесплоден – и в языке, и в науке, и в жизни.

– Чего ты на меня напустился? Я только хочу сказать, что ты противоречишь сам себе.

– А противоречие – штука неуютная, да? Лучше, братец, вдумайся в это противоречие – не в нем ли вся суть? Может быть, именно то, что микробу – смерть, вирусу – здорово? А?

– Не понимаю.

– Что такое вирус? Грубо говоря, это частичка нуклеиновой кислоты в белковой оболочке. Но он не погибает и без своей белковой оболочки, более того – в клетку чужого организма он внедряется только голышом, только одной нуклеинкой. А уже внедрившись, этот паразит мастерит себе новую оболочку из чужого белка. Дошло? Нет еще? Вникай: тот же самый фермент, который губит микробов, разрушая белки их организма, оказывается невольным сообщником вирусов. По крайней мере – некоторых из них. Разрушая белковую оболочку, он освобождает нуклеинку, делает ее способной к нападению, к внедрению в наш организм. Вот тебе и разгадка. Вот почему вирус так резво поспешает за прогрессом.

Он замолчал, вопросительно глядя на меня. Я тоже молчал, несколько ошеломленный его словами. Потом я спросил:

– А что говорят специалисты?

– И ты туда же! Никак не можем без оглядки на авторитеты.

– Пойми, Левушка, что я слишком мало знаю об этом. Я даже не знаю, что здесь – данные науки, а что – твои умозаключения. Мне было интересно слушать тебя, но я не могу быть судьей твоей гипотезы. Даже если нет в твоих построениях логической ошибки, они еще нуждаются в проверке опытом.

– Несомненно. Именно для этого я и нахожусь здесь, – загадочно ответил Левка.

Тут я наконец вспомнил о том, зачем приехал в Лемболово.

– И долго еще ты намерен здесь оставаться? Что ты ответишь Лисице?

– Что вернусь. Конечно, вернусь! Ты надолго сюда?

– Нет, сегодня же – обратно.

– Я провожу тебя до станции и позвоню оттуда Лисице. Так соскучился по своей рыжей, как будто месяц не был дома.

– Может, со мной и поедешь? Долго ли тебе собраться?

– Не могу.

– Почему?

– Ты ведь сам говорил о необходимости проверки.

– Что еще ты выдумал, Левка? «В скромном домике лесника проводился эксперимент, которому суждено было составить новую главу в истории мировой науки…»

– Сколько, братец, ни шути, жизнь все равно не перешутишь. Я действительно провожу эксперимент, на который никто пока не решался.

Он посмотрел на меня, едва заметно улыбаясь, как будто еще раздумывал – говорить или не говорить. Потом пошел за печь и вернулся оттуда с новеньким этюдником («Купил-таки», – мелькнуло у меня в голове). Он открыл этюдник, вынул оттуда и осторожно поставил на стол деревянную стоечку, в пазы которой было вставлено десять пробирок. Две из них были пусты, восемь – наполнены какой-то зеленоватой жидкостью.

– В этих пробирках – вирус гриппа, – сказал Левка. – Точнее, одна из разновидностей этого вируса, вызывающая наиболее тяжелую и наиболее чреватую осложнениями форму заболевания. К счастью, эпидемий этой формы гриппа еще не было, как и сколько-нибудь значительных вспышек. Но отдельных заболеваний зарегистрировано уже немало, что и дало возможность выделить эту разновидность вируса. А чем мы гарантированы, что не вспыхнет эпидемия? Пока есть время, надо испробовать все способы борьбы. И прежде всего – все способы профилактики. Этим я сейчас и занимаюсь. Будь уверен, я не взялся бы за такое дело, если бы хоть немного сомневался в своей гипотезе. Потому что осложнения при этой форме гриппа поражают главным образом нервную систему. Чаще всего это острый менингит…

Я поймал себя на том, что с опаской покосился на пробирки. Левка тоже заметил это.

– Не беспокойся, – сказал он. – Я провожу опыты не здесь. Довольно далеко отсюда, среди болот, есть холмик, – кроме нас с Кузьмичом, туда и дороги-то никто не найдет. Первые опыты прошли вполне успешно: инкубационный период у гриппа очень короток, и я уже чувствовал бы, если бы заразился. К тридцатому числу я закончу опыты и тогда вернусь в город.

Вначале, признаюсь, я поверил Левке, но постепенно благоразумная недоверчивость взяла верх.

– Где же ты взял это добро? – спросил я, кивнув на пробирки, которые он убирал в этюдник.

– В ИВИ, у Крыжовникова.

– Либо ты пытаешься заморочить мне голову, либо Крыжовников неплохо подшутил над тобой. Я немного знаю Ивана Ипполитовича и уверен, что никогда в жизни он не дал бы тебе пробирок с таким содержимым. Если ты очень уж приставал к нему, он, может быть, дал тебе водички, чуть подкрашенной зелеными чернилами.

– Правильно, я тоже решил, что мне не удастся его упросить. И поэтому – тебе я могу признаться – я просто спер пробирки с вирусом в его лаборатории.

– Левушка, я-то думал, что ты стал хоть немного серьезней за эти годы!

– Не веришь? Хорошо, что же это, по-твоему?

– Откуда мне знать? Может, разбавитель для красок. Или лак для закрепления их на готовой картине. Или жидкость для промывания кисточек. Или самоновейший состав для подготовки холста…

– Может быть, ты даже позволишь капнуть тебе на руку, если я распечатаю одну пробирку?

– Не испытываю никакого желания.

– То-то же.

– Вовсе не «то-то же». Просто… Вдруг у этой жидкости какой-нибудь отвратительный запах… Мало ли, на какой дурацкий розыгрыш ты способен.

– Пусть так. Не буду тебя разубеждать.