Текст книги "Во время бурана"

Автор книги: Александр Смолян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Потом папа умылся, а вытираясь, велел Мише согнуть руку, пощупал мускулы и сказал:

– Ну что ж, по-моему, неплохо. Этим летом обязательно научу тебя плавать. Как приедем на дачу, чуточку разберемся и сразу – на речку.

– А там… – начал было Миша, но остановился, задумавшись.

– Что?

– Там крутояр есть? – спросил Миша, проводя по челке тыльной стороной руки.

– Крутояр? – переспросил папа. – А вот мы как-нибудь выберемся в поход, пойдем вдоль по берегу и отыщем крутояр. Обязательно отыщем.

Он повесил полотенце, внимательно поглядел на Мишу и, обращаясь к жене, сказал:

– Здóрово Мишка изменился за этот месяц. Совсем взрослый парень!

– Ты бы еще дольше ездил! – улыбнулась она. – Тогда и вовсе бы сына не узнал.

Сели завтракать. За завтраком мама сказала, что папа, наверно, очень устал в дороге, но он ответил, что, во-первых, совсем не устал, а во-вторых, нельзя больше откладывать переезд – так все лето может пройти!

И в тот же день переехали на дачу.

Все мы в сущности таковы

Глава первая, мемуарно-лирическая

Я был уверен, что это звонят из редакции: когда же наконец будет готов обещанный очерк? А очерк не получался. Но в ответ на мое тихое «слушаю», исполненное готовности выслушать любые упреки, в трубке вдруг раздалось:

– Это ты, Тарзан?

– Да, Лисица, я.

Конечно, это была Лисица, я сразу узнал ее голос, хотя не слышал его три года. Больше трех лет.

– Ты можешь сейчас приехать ко мне?

– Сейчас же?

– Да.

– Могу. Форма одежды?

– Нет, ты неправильно меня понял, я не в гости зову, у меня никакого торжества. Скорее наоборот. Мне просто нужна твоя помощь. Ты знаешь адрес?

– Да, у меня записан.

Еще бы мне не знать их адрес! Когда они с Левкой справляли новоселье, я весь вечер проторчал под окнами…

– Лучше всего возьми такси. Если у тебя нет денег, я уплачу.

– Спасибо, на такси у меня найдется.

– Я жду.

– Хорошо, сейчас приеду.

Что же стряслось с Лисичкой? В ее голосе звучала нешуточная тревога.

В машине я все время думал об этом, перебирал в уме всевозможные варианты. Мне было приятно, что я сразу узнал ее голос, даже измененный волнением. Впрочем, как же я мог не узнать: кто еще стал бы называть меня Тарзаном? Немногие, совсем немногие. Школьные клички – это ведь не просто прозвища, это еще и пароли школьного братства.

Кажется, это было в седьмом классе. Кто-то притащил истрепанную книжонку Эдгара Берроуза «Возвращение Тарзана». Мы все ее прочитали. Кто – дома, кто – на уроках; кто – скептически кривясь, кто – искренне восторгаясь. Тогда-то и прилепилась ко мне эта кличка. Шел урок физкультуры, девчонки были свободны и сидели на матах, а мы занимались на коне, отрабатывали опорные прыжки. Мне удалось довольно сносно прыгнуть, учитель сказал: «Отлично!» А Лисица тут же отозвалась с мата: «И прыгает отлично, и волосатый, как обезьяна, – настоящий Тарзан». Так и окрестили с ее легкой руки.

Сама-то она стала Лисицей еще раньше – с шестого или даже с пятого класса. Кто-то придумал песенку-дразнилку:

 
Лизка-Лиска, Лиска-Лиса!
Рыжая Лисица, злая, как оса!
 

Насчет злости – это была клевета. Если чем-нибудь Лизка напоминала осу, так только поразительно тон кой талией. Вспыльчивая – да, насмешница – да, но вовсе не злая. Наоборот, она всегда готова была выручить товарища, подсказать, хотя не раз ей за это крепко влетало. Вообще-то она делала это очень ловко, но иногда все-таки попадалась, а некоторые учителя ужасно этого не любят. Тем более что, будучи мастером подсказывать, она, прямо скажем, отнюдь не была мастером отвечать, если сама стояла у доски.

А вот рыжей она действительно была… Хотя почему «была»? Не стала же она краситься, надеюсь! Рыжей она была до ослепительности, хоть жмурься. Совершенно лисьей масти девчонка!

Я влюблялся в нее много раз: в каждом классе по-новому. Но началось это, по-моему, с того изумления которое я испытал, впервые увидев ее. Значит, с пятого класса: первые четыре года она училась в какой то другой школе.

Волосы ее круглый год пылали ярким пламенем осенней рощи, а веснушки, как им и положено, появлялись только весной. Но ранней-ранней, так что именно по ним мы и узнавали о том, что зима прошла. Весеннее солнце их зажигало или они прилетали раньше, его вестницами? Я, во всяком случае, раньше замечал их, а потом уж солнце. А зимой ее лицо был того немного розового цвета, который, будь он хоть чуть-чуть менее розов, еще казался бы белым. Как снег, едва тронутый лучами зари. Зимой не было для меня во всем мире ничего милее этой чистейшей ровной розоватости ее лица. А каждую весну я убеждался, что еще во сто крат милее две веселые стайки веснушек, которые свободно располагались по обе стороны носа нашей Рыжей Лисицы.

Перед выпускными экзаменами в нее влюбился мой лучший друг Левка. Впрочем, он такой же Левка, как я – Тарзан: на самом деле («в миру», как говорила Лисица) он Юрка Левченко. Левченко – Лев, а Лев – Левка. Так Юрка Левченко стал Левкой Юрченко.

После школы Лисица уехала из Ленинграда с родителями: ее отец – офицер, его перевели в Свердловск. Я поступил в университет, на филфак, Левка – в институт живописи. Из двух его увлечений – биологией и живописью – второе победило.

Мы с ним дружили по-прежнему, говорили обо всем на свете с полной откровенностью. Обо всем, но только не о ней. Это у нас повелось еще со школы, с тех пор, как мы чуть не рассорились из-за нее. Чуть – молодые петухи! – глотки друг другу не перегрызли. С тех пор действовало между нами молчаливое соглашение: о ней – ни слова. Этой темы в наших разговорах не существовало. Табу!

Так прошло несколько лет. И вот является ко мне Левка с Лисицей. Поздравьте их, они женятся. Оказывается, они все эти годы переписывались, каждый год виделись во время каникул… Поздравил. Даже принял приглашение на новоселье. Свадьбу-то они сыграют в Свердловске, у ее родителей, а вернувшись, будут справлять новоселье: купили себе двухкомнатную квартирку в кооперативном доме. Где-то это здесь, в районе Гавани… Вот эта улица – сплошь из новых домов. Тогда, в назначенный день, я приехал сюда, но в последний момент решил не заходить. Искренне радоваться за них я был не в силах, а портить людям праздник не хотел. Бродил перед домом, глазел на освещенные окна второго этажа. Я знал, что они живут во втором, Но – за которыми они окнами? Потом открылась балконная дверь, на балкон вышли Лисица с Левкой, их гости… Я стоял в темноте, под деревом, и хорошо слышал ее голос, ее смех. С тех пор уже больше трех лет прошло…

– Какой номер? – спросил таксист.

– Тридцать четыре. Вон тот, пятиэтажный… Здесь, спасибо.

Я вышел из такси. Что же все-таки могло у них случиться? Ладно, сейчас узнаю.

Глава вторая, до некоторой степени детективная

Нет, слава богу, волосы она не покрасила. В передней было полутемно, свет падал из комнаты через открытую дверь и золотым сиянием отражался от ее головы.

Но лицо ее не сияло. Слабо улыбнувшись, она пожала мою руку, провела в комнату, усадила в кресло и сразу сказала:

– Левушка исчез.

– То есть как это «исчез»? В каком смысле?

– В самом буквальном. Ушел из дому и не вернулся.

– Давно?

– Уже три дня.

– Ну, это не так уж много… Я хочу сказать, что это еще не безнадежно…

– Нет, это очень много. У нас так никогда не бывало.

– Он не пьет? Не пристрастился к этому делу? Ты прости, Лисичка, но, чтобы предпринять какие-то шаги, мне надо быть в курсе… С художниками это, знаешь, случается.

– Это случается не только с художниками. Но Левка к вину совершенно равнодушен.

– А к картам?

– Это исключено. Ты же его знаешь.

– Время меняет людей.

– Левка скорее из тех, которые способны изменить время. Он всегда полон замыслов, ему всегда некогда. Краски и книги, книги и краски. Он просто не понимает людей, способных зря растрачивать целые часы…

– Может быть, внезапная болезнь?

– У него бычье здоровье.

– Это все – до поры. От болезни никто не гарантирован. Кроме того, возможен несчастный случай.

– Мы с его мамой были на «скорой», обзвонили справочные всех больниц. Даже в морги ходили.

– Документы у него были с собой?

– Да. Паспорт, билет Союза художников и пропуск Публичной библиотеки.

– А деньги?

– Угу. Не очень много, но были.

– Действительно, странная история. В котором часу он ушел?

– Около девяти вечера. Я еще, помню, говорила ему, что магазин работает только до девяти.

– В милицию ты сообщила?

– А что ты подозреваешь? Убийство? Неужели ты думаешь, что вот так, среди бела дня…

– Во-первых, ты только что сказала, что это было вечером. В девять сейчас уже совсем темно. А во-вторых, я не хочу предполагать ничего худого. Но согласись, Лисичка, что, ежели человек выходит из дому со словами: «Я скоро вернусь» – и не появляется трое суток…

– Левушка не говорил: «Я скоро вернусь», – тихо произнесла Лисица.

– Неважно, это я – к примеру… Если человек идет в ближайший магазин.

– В магазин? Не думаю. Вряд ли…

– Ты ведь сама только что говорила!

– Ах, ты про это. Да, он собирался в магазин, и я его поторапливала. Но это все было примерно за полчаса до его ухода.

– А что же произошло за эти полчаса?

– Мы поссорились, – совсем уж шепотом призналась она.

– И вместо «скоро вернусь» он сказал, что никогда не вернется?

– Не надо острить, Тарзанчик, мне очень плохо.

– Извини. Постараюсь воздержаться.

– Но ты прав, он сказал, что уходит… совсем…

– Давай называть вещи своими именами. Иначе я ничего не смогу понять. Он тебя бросил?

Она молча кивнула головой.

– Вот оно что… Тогда милиция здесь, действительно, ни при чем.

– Почему же? Мы сообщили. Его мама сказала, что надо сообщить в милицию. Ведь он же исчез, понимаешь. И сегодня мы им звонили. Но в милиции тоже пока ничего…

– А все-таки? Как там реагировали?

– Они говорят, что «исчез» и «не ночевал дома» – это не совсем одно и то же. Нет, говорят, закона, предписывающего человеку всегда ночевать дома.

– Тоже верно.

– Верно-то верно, да мне от этого не легче.

– Что же ты, Лисичка, сразу мне не сказала, что вы с Левкой… что он тебя оставил?

– Ты не спрашивал. Ты все спрашивал про другое – про водку, про документы…

– Да… Видишь ли, мне просто в голову не приходило. Левка мне казался типичным однолюбом. И в твоем голосе мне слышалось огорчение, слышалась тревога, а вовсе не ревность.

– Ревность?

– Я говорю «не». Не ревность!

– Не ревность – к кому?

– Откуда же мне знать, Лисица? Мы столько лет не виделись! Я вообще говорю, в смысле – «шерше ля фам». Или это ты тоже исключаешь?

– Никакой «фам» ты тут не «нашершишь».

– Да, да, – подхватил я, – ведь «Левка к женщинам совершенно равнодушен». Так?

На этот раз мне не влетело за попытку сострить: Лисица даже не заметила, что я перефразировал ее слова о вине.

– Если в этом замешана женщина, – сказала она, – то найти ее очень просто. Это женщина по прозванию Лисица. Я очень глупо вела себя.

– Ты? Знаешь что, расскажи мне лучше все по порядку. А я постараюсь не сбивать тебя вопросами.

– Хорошо. Я в тот день затеяла стирку, а Левку попросила сходить в магазин. Он сказал, что пойдет, но все не мог оторваться от какой-то книжки. А я кипела-кипела, злилась-злилась, сдерживалась-сдерживалась…

– Ну?

– Ну – и взорвалась в конце концов. Зашла к нему в комнату уже взвинченная… Он-то, оказывается, совсем уж собрался идти, ему полстранички оставалось до конца главы, он дочитывал стоя, а я, понимаешь, увидела, какой у него беспорядок в комнате, и понесло меня. Ругалась, ругалась, пока не довела человека.

– Что же ты сказала ему?

– Разве не все равно? Об этом даже следователь в милиции не спрашивал.

Я молча пожал плечами.

– Ну, хорошо, я попробую вспомнить. Не все, конечно, я ведь долго ругалась… А потом я сказала… Ну, приблизительно так: «Ты мне надоел, ты мне отвратителен, я не могу больше жить с такой скотиной, как ты. Убирайся ко всем чертям и – чтоб я тебя никогда больше не видела. Если ты меня не оставишь в покое, я сама уеду в Свердловск». Вот, в таком роде.

– Значит, не он тебя бросил, а ты его выгнала!

– Выгнала? Счастливый ты человек, если не знаешь, как жены ругаются. Еще и не так! И это вовсе не называется «выгнала».

– Допустим. Дальше.

– Дальше? Первую ночь я еще кое-как спала. Проснусь, пореву и опять засну. Думала, что он ночует у своей мамы. Утром раненько поехала к ней, – оказалось, что он даже не заходил. Все остальное ты уже знаешь: «скорая», милиция, морги… Из машины в машину, из машины в машину… За три дня мы с Тамарой Андреевной весь город исколесили. Были у всех его товарищей, звонили в Москву, его дяде… На работе я отпросилась, взяла отпуск за свой счет… Но я не знаю, что теперь делать. Решила вот посоветоваться с тобой.

– Прежде всего советую тебе не тревожиться. Если бы с ним случилась беда, тебе сообщили бы: сама же говоришь, что документы при нем. А поскольку твой Левка жив-здоров, значит он сукин сын.

– Не ругай его, он хороший.

– Замечательный.

– Я сама виновата.

– А я не про это. Ваши отношения – дело ваше. Но при чем здесь Тамара Андреевна? Почему он не считается с матерью? Она-то за что страдает? Представляю себе ее состояние, если вы уже по моргам шатались…

Лисица промолчала.

– Уточним, – сказал я, – чего именно ты хочешь?

– Смешно! Хочу, чтоб он вернулся.

– Ясно. Давай в таком случае сформулируем задачу. Их, собственно, две. Первая: разыскать Левку. Вторая: живым или мертвым доставить его тебе. Привезти и бросить к твоим ногам.

– Лучше – живым.

– Я тоже так думаю.

– Но главное – разыскать. Ну и поговори с ним, конечно, когда найдешь. Но это уже будет не так сложно. Просто скажешь ему, что я дуреха.

– Полагаю, что определенное мнение о твоих умственных способностях у него уже давно сложилось.

– Но ты ему скажешь это от моего имени. Ему важно знать, что это говорю я. Словом, он поймет, что это значит. Это – вместо «я больше не буду». Ведь у каждого есть самолюбие…

– Почему ты думаешь, что этого будет достаточно?

– Я же понимаю, что ему самому охота вернуться, я же все-таки не дура…

– Только что ты утверждала обратное.

– Это в другом смысле… Ему ведь без меня тоже несладко. Словом, ты его уговоришь, я знаю.

– Откуда у тебя эта уверенность?

– Отсюда, – сказала Лисица и приложила руку к сердцу с такой детской непосредственностью, что мне даже стало неловко. Хотя я ведь не вмешивался в их сердечные дела, она сама позвала меня.

– Он согласится, согласится! – продолжала она. – Во-первых, он меня любит. – При этих словах розовый цвет ее щек стал заметно гуще. – Во-вторых, он знает… Он знает, что я его люблю. – Не надо было прибегать к колориметру, чтобы заметить, как при этих словах ее щеки из розовых стали красными. – А в-третьих… – Теперь она зарделась до ушей. – В-третьих, я… мы… у меня будет ребенок.

– Прими мои поздравления.

– Спасибо. Только это пока секрет. Ты – первый, кому я сказала. Так уж вышло. Я совсем уже собралась Левке сказать, да вот, вместо этого… Так что ты ему не рассказывай, я хочу сама…

– Значит, одного из аргументов ты меня лишаешь?

– Ну, если уж очень нужно будет, тогда расскажешь.

– Мы рассуждаем, как будто уже насыпали ему соли на хвост. Между тем местопребывание скрывшегося все еще остается тайной.

– Да, да, главное – найти его. Он где-нибудь в городе. Он сейчас иллюстрирует одну книжку для детского издательства, а у них в пятницу выплатной день. Ему там уже кое-что причитается.

– Скажи, Патрикеевна, почему ты позвонила именно мне? Я думал, что ты давно забыла о моем существовании.

– Нет, мы с Левушкой часто тебя вспоминаем. Он всегда очень считался с тобой… А я… У нас много знакомых, приятелей, но я знаю, что лучшего друга, чем ты, хоть мы с тобой и не видимся совсем, – лучшего друга у меня все равно нет.

Такое признание, конечно, обязывало. Я смущенно пробормотал что-то приличествующее случаю. То ли «Постараюсь оправдать доверие», то ли «Ладно, Лисица, не унывай, что-нибудь сделаем».

Затем я попросил разрешения посмотреть комнату Левки. Переступив порог, я словно попал с уютной и благоустроенной планеты в мир первозданного хаоса.

– Он не позволяет мне убирать здесь, – услышал я за спиной.

Опустившись на табуретку, измазанную красками, я некоторое время сидел осваиваясь и с видом инспектора Мегре оглядывал нагромождения натянутых на подрамники холстов, сваленных в углу линогравюр и еще нетронутых кусков линолеума, разбросанных по столу оттисков и журналов. Постояв минутку в дверях, Лисица ушла.

Одну за другой я пересмотрел написанные Левкой картины. Не поручусь, что во всех случаях мог бы правильно объяснить, что именно изображено на них. Но некоторые мне понравились – несколько портретов и пейзажей. Особенно портрет старика с взлохмаченной, сбитой в сторону бороденкой. Лицо его даже показалось мне знакомым, но надпись на обороте – «Кузьмич» – не вызвала никаких ассоциаций.

Под ворохом журналов я обнаружил старую записную книжку. Видимо, Левка пользовался теперь другой, эта была заполнена до последней строки, некоторые адреса и номера телефонов были в ней зачеркнуты, заменены новыми. На всякий случай я сунул ее в карман.

Пересмотрел я и журналы. Ни одного, посвященного искусству! Только научные, биологические. И в оглавлениях стремительными Левкиными птичками помечены только статьи по вирусологии!

Читать эти статьи подряд я и не пытался, понимая, что они мне не по зубам. Но отдельные места, подчеркнутые красным карандашом, прочел. Красный карандаш валялся здесь же, на столе.

Я еще просматривал журналы, когда Лисица меня позвала.

– Давай выпьем кофе, – сказала она. – Ты извини, но ни на какую готовку у меня руки не поднимаются.

И, увидев, что я отложил журнал, продолжала:

– Пока ты тут все изучал, звонила Тамара Андреевна. Оказывается, у нее в ящике лежала открытка от Левушки. Он просит ее не беспокоиться, сообщает, что едет на этюды. Тамара Андреевна ночевала у меня, а там ее ждала открытка…

Рыжие глаза при этом говорили: «Вот видишь, какой он хороший!»

– А куда он ездит на этюды?

– В разные места. Он очень любит Павловск. Иногда ездит куда-то по сосновской линии, иногда – на Ладожское озеро.

После кофе мы занялись записной книжкой. Я читал фамилии, Лисица говорила, кого она знает, о ком только слыхала от Левки, о ком даже не слыхала. Отметили тех, у кого они с Тамарой Андреевной уже справлялись.

Уходя, я сказал:

– Вооружись, Лисичка, терпением. Лучше всего возвращайся на работу. Для поисков, наверно, потребуется какое-то время. Пока что у меня нет еще ни плана действий, ни каких-нибудь определенных предположений. Но отыщем твоего Левку, не бойся. Помнишь: «У зайца хвост репейничком, а у лисы трубой»?

Этой старой поговоркой мы когда-то подбадривали Лисицу, если ей случалось – с кем не бывает! – схватить на уроке «пару».

Глава третья, также содержащая малую толику детективности

В действительности план действий уже начал складываться у меня в голове. Да и предположения кое-какие были. Просто мне не хотелось раньше времени делиться ими с Лисицей: если они окажутся ошибочными, для нее это будет слишком огорчительно. Пусть лучше потерпит, подождет, пока нападем на след.

Прежде всего я поехал к Тамаре Андреевне и попросил показать мне открытку. Там было всего несколько строк: «Мамочка, я уезжаю на этюды. С Лизой мы разругались. Не беспокойся, если задержусь. Юра».

Меня интересовал не столько текст открытки, сколько почтовый штемпель. Она была отправлена из отделения связи М-221. По телефонной книге я без труда установил, что отделение это находится на проспекте Космонавтов, а по Левкиной записной книжке – что в этом самом доме живет Коломиец Сергей Сергеевич. Неужели это всего лишь случайное совпадение? Лисица говорила мне, что Коломиец – это художник, график, Левкин товарищ по институту. После института они встречались очень редко.

Немного волнуясь, "я набрал номер телефона.

– Сергей Сергеич? Простите, не могу ли я попросить Юрия Левченко?

– Его нет.

– Нет? А он, говорят, звонил мне вчера и оставил ваш телефон. Видимо, он собирался быть у вас…

– Да, да, он тут пожил у нас денька два. У него ремонт, что ли. Но сейчас его нет, он уехал. Говорил, что собирается на этюды.

– Вот как! Куда?

– Право, не знаю.

– А надолго ли?

– Тоже не говорил.

– Ну, простите.

– Пожалуйста, пожалуйста.

Я повесил трубку. Как это считать – повезло или не повезло? След обнаружился и сразу же снова затерялся. Но я уже чувствовал себя заправским сыщиком.

Тем не менее поиски приходилось отложить до утра: было уже около одиннадцати.

Мы еще побеседовали немного с Тамарой Андреевной. Она была расстроена, но не сильно: открытка успокоила ее. Даже к моему разговору с Коломийцем она отнеслась без большого интереса. Мы поговорили с ней о том, что «семейная жизнь – это очень хрупкий сосуд», и о том, что современная молодежь не умеет нести этот сосуд с необходимой бережностью. Под «современной молодежью» подразумевалась, конечно, бедная Лисица.

Перед сном я еще раз проглядел записную книжку беглеца. В ней меня особенно интересовала такая запись: «Проф. Крыжовников, Ив. Ип.» Далее следовали телефоны – домашний (с пометкой: «до 9 утра») и служебные (с пометками: «мед. ин-т, пон., среда» и «НИИВИ, вторн., четв., пятн.»). Какие шашни Левка завел с этим видным ученым? Лисица ничего не смогла мне объяснить, она сама удивлялась, когда я показал ей эту запись. Только теперь, лежа в постели и неторопливо листая книжку, я обратил внимание на одно соответствие, которого раньше не замечал: телефон «библиотеки института» лишь на последнюю цифру расходился со вторым служебным телефоном профессора Крыжовникова. Между ними чуть не десяток страничек, а разница лишь в последней цифре. Значит, скорее всего, это библиотека не института живописи, как я вначале предполагал, а НИИВИ – научно-исследовательского института вирусных инфекций! Впрочем, это открытие почти ничего не добавляло к сведениям, которыми я уже располагал.

В половине девятого я позвонил профессору и получил разрешение заехать в мединститут: после двух первых лекций он готов побеседовать со мной, если мне достаточно получаса.

Тучный, еще не старый, но по-старомодному любезный, он внимательно выслушал меня и воскликнул:

– Вот оно что! А я-то уж приготовился к очередному интервью. Так что же это с нашим дорогим Левченкой, а? Срочно, говорите, нужен? Где же его теперь искать? Только вчера заходил – не сюда, а туда, к нам, в ИВИ. Заходил, книжки кое-какие взял. Насколько я его понял, он куда-то надолго собирался, много книжек набрал… Вы, говорите, старый его друг? Мне очень это приятно. «Скажи мне, кто твой друг…» Я тоже горжусь дружбой с Юрием, хоть и не старой дружбой, мы с ним года полтора назад познакомились. Очень, по-моему, талантливый человек. Впрочем, я, конечно, плохой ценитель, да и мало его работ видел. А что касается моего портрета, так тут я вообще всего лишь натура, а не критик… Вирусы? Да, да, очень увлекается, это действительно его хобби. Жаль, что нет у него специальной подготовки, в наше время любителю трудно что-нибудь сделать в науке. Но идеи его весьма, весьма оригинальны. Правда…

Иван Ипполитович повертел в воздухе пальцами, подыскивая формулировку помягче, и продолжал:

– Правда, они, к сожалению, малообоснованны, но в своеобразии им не откажешь. Поспорить с ним, знаете ли, – одно удовольствие…

Из мединститута я поехал в детское издательство. Здесь были у меня друзья, поэтому я легко установил, что Левка заезжал вчера и сюда. Оставшиеся иллюстрации обещал сдать через месяц. Сказал, что все это время будет в отъезде и причитающиеся ему деньги лично получить не сможет. Оставил в бухгалтерии заявление с просьбой перевести эти деньги на его сберкнижку.

Около пяти я позвонил Лисице и попросил ее приехать в кафе «Ленинград». Она примчалась раньше, чем я успел заказать обед.

– Есть новости?

Я коротко рассказал о том, что мне удалось узнать от Коломийца, Крыжовникова и сотрудников издательства.

– Молодец, – похвалила она. – Ты думаешь, он действительно уехал?

– Да.

Он даже этюдник не взял.

– Мог взять у кого-нибудь из приятелей. У того же Коломийца. Мог, наконец, купить новый.

– А если он все это им говорил только для отвода глаз?

– Чьих? Он вовсе не предполагал, что кто-то будет его выслеживать. Что ты будешь есть?

– Все равно.

– У тебя какие-нибудь новые неприятности?

– Нет, извини. Просто когда ты позвонил, я почему-то решила, что ты приготовил мне сюрприз. Что вы оба будете ждать меня здесь.

– Ох и нелегко же угодить тебе, Лисичка!

– Да, я, конечно, свинья неблагодарная. За один день ты узнал вдесятеро больше, чем я за целых три. Я буду есть ленивые вареники. Две порции. И сбитые сливки.

– Мы ели, болтая о всякой всячине. Утолив голод, я принялся за дело.

– Мне хотелось бы знать, – сказал я, – истинную причину вашей ссоры.

– Думаешь, я тебе врала?

– Нет. Ты не врала, но ты сказала мне не всю правду. Ты говорила о том, как возникла ссора, о ее конкретном поводе, а я спрашиваю об истинной причине. Не могу же я допустить, что ты устроила скандал только из-за неприбранной комнаты или из-за того, что Левка недостаточно быстро собрался в магазин.

– Чаще всего семейные сцены возникают именно из-за пустяков, – возразила она, уплетая вареники.

– Допустим. Но сейчас меня интересует не то, как бывает чаще всего. А в данном случае было не совсем так.

– Ну, может быть. Может быть, в последнее время я вообще была слишком раздражительной. Говорят, с беременными это бывает, – улыбнулась Лисица, все еще не понимая, что ей не удастся провести меня.

– Ты никогда, помнится, не страдала излишней уравновешенностью.

– Тем более!

– Но ты никогда не была вздорной.

Рыжие глаза взглянули на меня с подозрительностью: в нашей компании не принято было делать комплименты.

– Ты можешь мне ничего не рассказывать, – продолжал я. – Я, разумеется, не вправе допытываться. Пойми только, что я спрашиваю не из праздного любопытства. Чтобы найти Левку, догадаться, где он, мне нужно влезть в его шкуру, понять его состояние, его намерения, ход его мыслей. А я твердо уверен, что какая-то ерунда уже давно замутняла ваши отношения, вносила разлад в вашу жизнь.

– С такой интуицией, – огрызнулась Лисица, – можно на эстраде работать. У Мессинга хлеб отбивать… Ну что ж, ладно, расскажу, если так. Только вот сливки сначала съем, хорошо? А то они распустятся.

Дело было, конечно, не в сливках. Но и не в том, чтоб выиграть время и придумать новую отговорку. Я знал, что теперь Лисица будет говорить откровенно. Просто собирается с духом.

Что же касается моей интуиции, так поразившей ее, то здесь дело обстояло не совсем чисто. Впрочем, давно уже кем-то неплохо сказано: информация – мать интуиции. Накануне вечером Тамара Андреевна говорила мне: «Жаль, конечно, Лизочку, но отчасти она сама виновата. Юра – человек со странностями, я не отрицаю. Но нельзя же терзать его за это изо дня в день. А она совсем не считается с его привычками. Она своей чистоплотностью кого угодно может допечь. Лизочка хорошая девочка, очень хорошая, я о ней никогда плохого не скажу. И Юру любит, и неглупая. Но терпения у нее маловато и не умеет мириться с чужими недостатками. А в жизни и это нужно».

Вот как обстояло дело с моей интуицией. Мессинг мог спать спокойно…

– Ладно, – повторила Лисица, выскребая остатки сливок и облизывая губы. – Но мне даже неудобно рассказывать тебе об этом. Потому что все это тоже пустячнейшие пустяки. Тебе трудно будет поверить, что я могла придавать этому такое значение.

– Но, видимо, эти пустяки порядком попортили вам жизнь?

– Да. А может, не столько они, сколько мое отношение к ним, моя нетерпимость. Ты, наверно, помнишь, что Левка еще в школе терпеть не мог всяческого чистоплюйства. И меня вечно дразнил «чистюлей»… И директоршу шокировал своими вихрами, своим расхристанным видом…

– Помню.

– Ну вот. Все это продолжалось. Год за годом.

– Он продолжал тебя дразнить?

– Не смейся. Он продолжал пренебрегать самыми элементарными правилами приличия, порядка, аккуратности…

– Я помню и еще кое-что. Помню, как однажды, на классном собрании, когда директорша напустилась на Левку, ты бросилась на защиту. Ты тогда говорила, что никто не обязан соблюдать всякие условности, что каждый имеет право одеваться так, как нравится ему, а не другим…

– Да, да. Я тебе даже больше скажу. Может, Левка произвел на меня впечатление именно независимостью своих суждений, свободой от общепринятых вкусов, своим царственным безразличием к одежде. Мне все это нравилось, хоть иногда я и называла его чертополохом…

И это я помнил. Даже, может быть, с большими подробностями, чем сама Лисица. Помнил, как мы шли втроем из школы, дул сильный ветер. Была ранняя весна, март или самое начало апреля, а Левка шел в одном пиджачке, да и то – внакидку. Лисица сказала, чтоб он надел пиджак в рукава и застегнулся, но он только рассмеялся и ответил, что на пиджаке все равно ни одной пуговицы нет. Она сказала, что он «типичный чертополох», а он – будто только и ждал этого – чуть не целую лекцию нам прочел. «Что ж, – сказал Левка, – чертополох, иначе именуемый репейником, растение во многих отношениях замечательное. Во-первых, исключительно жизнестойкое. Как только ни воюют с ним, как ни пытаются его извести, а ему все нипочем. Во-вторых, цветы: редкие оттенки лилового, и запах очень приятный. А какая нежная паутинка на бутонах! В-третьих, своеобразнейшая форма листьев и стеблей: они и крепенькие, и так изысканно вырезаны. Недаром архитекторы издавна используют их рисунок в орнаментальной лепке. Может, еще выяснится, что чертополох – полезное растение. Репейное масло и сейчас очень ценится. Вчера сорняком считался, а сегодня в почете – таких примеров сколько угодно…» Ну, кто еще из наших мальчишек мог так мыслить? Для остальных сорняк – он и есть сорняк, ничего больше, так про него и в учебнике сказано… Вот Лисица и развесила уши. А Левка, помню, еще шутил, что рядом с чертополохом огненная лилия выглядит особенно выигрышно. Мне этот комплимент показался довольно неуклюжим, но Лисице – я это заметил – пришелся по вкусу…

Я поймал себя на том, что, предавшись воспоминаниям, почти не слушал Лисицу. А она продолжала:

– Мне нравилось по Невскому с ним пройти этакой контрастной парой. Я – намытая, нарядная, причесанная, каблучками тук-тук, а он рядом идет вразвалочку, лохматый, руки в карманах потертой кожанки… Я – подтянутая, все на мне новенькое, начищенное, наглаженное, а он – воплощение непринужденности и полного пренебрежения к тому, что о нем подумают…

– А потом это тебе разонравилось?

– Знаешь, одно дело – пройтись по Невскому, и совсем другое – жить с человеком бок о бок. Я привыкла жить иначе… Я и так вначале старалась мириться с тем, чего никому другому не простила бы. Старалась относиться к этому с юмором, не придавать большого значения… Но Левка – ты же знаешь, какой он, – на полпути не остановился. Вслед за гребенкой он отказался и от зубной щетки. Я уж не говорю о щеточке для ногтей – ею он никогда не пользовался. Но зубная! Стал разводить всякие теории – дескать, черствый хлеб и вообще грубая пища гораздо лучше очищают зубы. Дескать, это метод гораздо более естественный, которым прекрасно обходилось раньше все человечество, а большинство обходится и теперь, причем – большинство, реже страдающее от зубной боли. Договорился до того, что стал мне ставить в пример собак. Вон, дескать, какие у них крепкие зубы, а ни паст, ни щеток не употребляют. «Ладно, говорю, живи как собака, если это тебе нравится». Тоже еще примирилась, превратила все в шутку.