Текст книги "Кремлевский опекун"

Автор книги: Александр Смоленский

Соавторы: Эдуард Краснянский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Чего же все-таки надо прокурорским чиновникам? Крови? Обличения порока?

Судья непроизвольно выдала ход собственных мыслей сидящему по правую руку от нее государственному обвинителю Виталию Титовичу Гришайло, в повседневной жизни – главе районной прокуратуры. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: от него не ускользнули крамольные мысли судьи.

Галина Николаевна никогда не считала себя идеалисткой. Она знала, что служителей ее профессии на каждом шагу подстерегают десятки коварных рифов, о которые многие незадачливые коллеги в щепки разбивали свою карьеру. Зуевой такой финал, разумеется, не грозил. «Крепкий орешек», – решила она, глядя на обвинителя.

«Еще та мымра», – в отместку ее мыслям незамедлительно подумал Гришайло.

К счастью, Галина Николаевна за свою карьеру научилась разбираться в людях. Это исподволь позволяло ей гибко маневрировать в житейских и судейских политесах, а в конечном счете успешно держаться на плаву как в годы беспробудного, милого сердцу россиян периода застоя, так и в хаотическом водовороте демократии минувшего десятилетия. Надоело! От нее опять ждут гибкого, молчаливого послушания, проявления ярко выраженного конформизма. Иначе бы не заслали в эту дыру. Мол, кому-кому, а ей можно спокойно выдать полную индульгенцию на ведение процесса. Не подведет, засудит, как положено. Тогда почему вдруг именно в этом деле, еще неосознанно и робко, ей захотелось быть принципиальной в своих воззрениях до самого конца? Какие вольные ветры вдруг закрутились в ее голове?

Галина Николаевна, если верить ее личному делу, никогда не была замужем. И, говорят, никого никогда не любила. Тем более не любила, как эти дети. Подсудимый и потерпевшая.

Ее сердце, ее душа уже давным-давно сморщились и высохли, как безводная пустыня, навсегда лишенная надежды даже на одну любовную единственную слезу природы, упавшую на нее с небес. Так, по крайней мере, Зуевой всегда казалось, когда она вообще смела думать о подобной чепухе. Неужели ей был нужен этот судебный процесс, чтобы усомниться в самой себе? Стыдно признаться. Тем более когда тебе лишь чуть за пятьдесят.

– Нет ли у обвинения и защиты отвода судьи? – спросила она прокурора и защитника.

– Нет! – мгновенно откликнулась адвокат.

– Ни в коем случае, ваша честь, – миролюбиво проинформировал государственный обвинитель.

– Тогда приступим. Поскольку по желанию подсудимого судить его будет суд присяжных, прежде всего необходимо утвердить состав заседателей. У меня уже имеются предложения по присяжным, поступившие от прокурора и от защиты. Прошу стороны подойти к отбору кандидатур с максимальной ответственностью. Если будут отводы по персоналиям, прошу высказывать их, невзирая на лица.

Адвокат и прокурор согласно кивнули. Гришайло при этом внутренне всего передернуло. Два месяца назад, когда очертания будущего судебного процесса в целом у него полностью сложились, тогда еще подследственный Сироткин никакого понятия не имел о суде присяжных. В этом прокурор убедился сам, когда спросил парня, будет ли тот настаивать на суде присяжных. И получил «под запись» красноречивый ответ: делайте что хотите, только быстрее. «Кто же его за это время научил? – Гришайло неприязненно взглянул на молодого адвоката. – Неужели она? Только зачем ей-то это надо? Ведь дамочка назначенав защитники. Чего ей копья ломать? В итоге только процесс затянется».

Екатерине Черняк действительно присяжные тоже были не нужны. Она вела лишь третье в своей жизни дело и прекрасно сознавала, что, сколь бы процессуально она ни была сильна, в ораторском искусстве прокурора ей не переиграть.

А что присяжные? Из американских фильмов Екатерина знала, что присяжные клюют на красивые речи, прислушиваются сначала к подсказкам сердца и души, а потом уж к здравому смыслу.

Настроения местных жителей были ей давно известны. Еще с той поры, когда тринадцать лет назад уехала из родного города, а точнее, сбежала куда глаза глядят, лишь бы вырваться из этого «махрового» царства мещанства и пошлости. Им только ткни пальцем в городского изгоя, как тут же разнесется по улицам: «Ату его!»

Тем не менее защитник даже не задумывалась о том, чего вдруг ее подзащитный пожелал суда присяжных. Лично она ему такой совет не давала. Наверное, тоже насмотрелся кино...

Между тем двадцать кандидатов в присяжные уже сидели в зале в первых рядах, ожидая своей участи.

– Кандидат от защиты, – прочитала судья, заглядывая в свой список. – Управляющая отделением банка Заломова Ева Матвеевна. Представленные документы характеризуют ее как принципиального и требовательного человека. – Судья сделала выразительную паузу, предоставляя право защите и обвинению отклонить предложенную кандидатуру или согласовать. Но обе стороны настроены были миролюбиво. – У представителя потерпевшей – Добровольского Владимира Андреевича имеется отвод по кандидату?

Опекун Насти сидел в первом ряду и незамедлительно ответил отрицательно.

– Значит, нет возражений, – констатировала судья, отправив Еву в ложу присяжных. – Следующий в списке – начальник местной топливной станции Грязнов Петр Валерьевич...

Судья безошибочно уловила какое-то непонятное, вспыхнувшее, как спичка на ветру, напряжение в воздухе и успела перехватить стремительный взгляд Грязнова, украдкой брошенный в сторону подсудимого. В этом взгляде смешались растерянность, злость и какой-то непонятный, глубоко запрятанный страх.

– Гражданин Грязнов, вы знакомы с подсудимым? – сочла необходимым спросить судья, вновь констатировав, что прокурор и защитник по-прежнему пассивны.

– Нет, – ответил он, приподнявшись со своего места.

Зуевой показалось, что в голосе кандидата отсутствовала уверенность в том, что он говорит.

– Прошу внимательно подумать и вспомнить: возможно, вы сталкивались с подсудимым при иных обстоятельствах? Или вас объединяли с ним какие-нибудь косвенные отношения?

– Ничего меня с ним не объединяло и не объединяет!

Зуева вновь посмотрела на адвоката и представителя потерпевшей стороны, но на их лицах не выразилось никаких эмоций. Она перевела взгляд на прокурора. Тот безучастно перебирал какие-то бумажки, как бы молчаливо соглашаясь со всем. Ладно, девчонка-адвокатша, но он-то, зубр, не мог не заметить того, что увидела она!

Гособвинитель Гришайло при всей своей внешней, мягко говоря, незначительности ко всему был еще человеком, вконец задерганным разного рода житейскими проблемами. Облик лысеющего, излишне полноватого «колобка» в мундире совершенно не вязался с образом безжалостного прокурора из берущих за душу блатных шансонов. Что на самом деле никак не мешало ему всякий раз требовать максимального срока для каждого попавшего в его руки самого заурядного подсудимого.

– Еще один кандидат – Родион Николаевич Корниенко – известный в городе предприниматель, директор базы отдыха «Никольская слобода». Характеризуется положительно. Есть ли возражения у сторон?

Спустя пять минут Корниенко уже сидел рядом с Евой Заломовой и о чем-то с ней говорил. Оказавшись в кресле присяжного, Ева тут же, как всякая женщина, стала прислушиваться к посылам своего сердца. «Этот Сироткин хоть готов жениться на этом чуде, – размышляла она, – не то что ее старый козел, даже материально не помогает. Конечно, Уфимцева – малолетка несмышленая. Разве можно было так с ней поступить? Любил бы до поры до времени на расстоянии. Другую девчонку для секса не мог, что ли, себе найти? Только помани – любая побежит. Так нет, малолетка понадобилась. Еще заделал ей ребенка». Подобного Ева не могла сердцем ни понять, ни простить.

– Далее в списке кандидатов в присяжные следует Стронго Юрий Сергеевич, депутат районного собрания. Он же – торговый работник. Хранитель местной старины. Во всех смыслах положительный человек.

«Еще один знакомец!» – было непонятно, обрадовался Родион Корниенко или нет, узнав, что в компанию присяжных вливается еще и Юрка, с которым они приятельствовали много лет. Сколько знакомы с ним – все жену выбирает. Только что он понимает в страстях Димки Сироткина и этой молодой мамы, Насти Уфимцевой?

– Ну вот, – сказала судья с удовлетворением, после того как примерно через сорок минут процедура согласования присяжных наконец завершилась, – все четырнадцать человек. Двенадцать основных и двое запасных. Можем переходить к существу дела.

Судья вновь покосилась на подсудимого, что было в данный момент вполне естественно, затем перевела взгляд на эту странную потерпевшую Анастасию Уфимцеву. Та сидела в первом ряду в свободном, как балахон, сером платье, стараясь даже здесь оставаться незаметной, как мышка. Если она время времени и поднимала глаза от стертого до черноты паркета, то лишь для того, чтобы еще раз посмотреть на Диму, перехватить его взгляд и найти в нем именно то, что она постоянно видела на протяжении последнего года: любовь и страсть.

Несмотря на юный возраст, после родов Настя необыкновенно расцвела, и это пробуждение плоти лишь добавило ярких красок к ее уже оформившейся женственности и стати. Стоило девушке оказаться на улицах города, в магазине или, упаси бог, в кино, как местные мужики мгновенно превращались в возбужденных хищников, пожирая глазами каждую частичку ее тела.

Ну и что с того? Насте не нужен был никто, кроме ее Димки. Она и не замечала никого вокруг. Лишь постоянные сальности, брошенные вдогонку, возвращали ее к реальностям бытия. Ничего, кроме омерзения, это у нее не вызывало.

– Имеются ли возражения по поводу кандидатуры Кустова Сергея Сергеевича, известного всем человека, директора санатория «Сказка»? – словно откудато издалека донеслись до Насти слова Зуевой, мгновенно вернувшие ее из области своих воспоминаний в зал суда. «Есть! Есть!» – как можно громче хотела крикнуть Настя и с вызовом взглянула на человека, чью фамилию минуту назад произнесла судья. Это он тогда подвозил Настю на своей «Волге», когда она опаздывала в школу, а автобуса не было, и дал волю рукам. Водитель подтвердит, какими словами он обзывался...

Конечно же, вслух она ничего не произнесла, так как жутко боялась, что судья скажет в ответ лишь то, что и Владимир Андреевич в тот же день, когда она ему все рассказала:

– Ну и дура! Нечего было лезть в чужую машину. И нечего теперь жаловаться.

Судейская пауза несколько затянулась, и Зуева сама это поняла.

– Слушается уголовное дело в отношении Сироткина Дмитрия Михайловича, 1989 года рождения, обвиняемого в совершении преступлений, предусмотренных статьей сто тридцать первой, часть вторая, пункт «д» и часть третья, пункт «в» УК Российской Федерации. – Галина Николаевна произнесла эту дежурную фразу абсолютно невыразительно, затем выдержала небольшую паузу, по опыту зная, что большинству граждан безликие номера статей ни о чем не говорят. Поэтому, оторвавшись от текста обвинительного заключения и артистично нарастив голос, печально добавила от себя специально для подсудимого и присяжных: – Статья сто тридцать первая – это изнасилование, то есть половое сношение с применением насилия или с угрозой его применения к потерпевшей, заведомо не достигшей четырнадцатилетнего возраста, – часть третья, пункт «в». Срок наказания – до пятнадцати лет лишения свободы. А также изнасилование заведомо несовершеннолетней – часть вторая, пункт «д». Срок лишения свободы – до десяти лет. При этом сроки наказания по части третьей, пункт «в» и по части второй, пункт «д», статьи сто тридцать первой УК РФ могут быть сложены полностью или частично.

Не успела Зуева еще закончить ликбез для присяжных, как толпа на площади уже была проинформирована.

– Ему грозит пятнадцать лет. Максимум, что возможно! Только сейчас объявили, – выпалил киномеханик, который выскочил на улицу из своей будки.

– А минимальный? – спросил уверенный женский голос где-то рядом с журналистом Львом Багрянским, который торчал здесь же, на площади перед Домом культуры, где шел суд.

– О минимальном пока не сказали, – ответил киномеханик, – я бы услышал. Только про максимальный.

– Как все просто у них получается? Суд еще не начался, а уже заранее приговорили!

Лев повернулся, пытаясь рассмотреть, кто это сказал. Чуть позади себя он увидел молодую женщину приятной наружности лет тридцати.

– Ты о чем? – спросил ее мужчина в зеленой бейсбольной кепке, по возрасту явно моложе, чем его знакомая.

– Об «автоматизме» в судебном процессе. Слышал? – Женщина кивнула в сторону доморощенного глашатая. – Даже минимальную меру наказания по статье судья не сочла необходимым объявить.

– Значит, сидеть бедному, сидеть, – покуражился мужик в бейсболке.

– Да что я тебе объясняю?! Ты же сюда за «клубничкой» приехал. В твоем «Комсомольце» разве комунибудь нужна суть? Что суд, что футбол – все едино.

– Что ты на меня взъелась? Стою, молчу, – оправдывался мужчина. – Я вообще ничего не понял. Ты-то откуда все знаешь?

– В отличие от тебя, дорогой, я успела подготовиться, – ни капли не красуясь, с достоинством ответила женщина.

Багрянский еще раз взглянул на нее с интересом и уважением. Он сразу сообразил, что перед ним коллеги по журналистскому цеху. Лев уже слышал от Родиона Корниенко, директора «Слободы», где обычно останавливался, что в город специально на суд пожаловали столичная и питерская пресса. «Разве пишущую братию остановит, что суд закрытый? Вообще что за глупость – слушать дела об изнасиловании в закрытом процессе? – недобро подумал он. – Эти юридические крючкотворы придумали удобные себе правила и отлично живут по ним. Сегодня в любой книжке насилия – читай не хочу, в подробностях об изнасиловании пишут».

Строго говоря, в Дом культуры Лев не собирался и пожаловал лишь после того, как узнал об интересе к процессу своих московских коллег. А что? Чем черт не шутит? Может, действительно что-то любопытное.

...Судья Зуева позволила присяжным переварить информацию об уголовной статье и сроках, а затем продолжила стандартную процедуру:

– Подсудимый, встаньте и назовите себя!

Лицо Димы Сироткина посерело от беспомощности. Он мужественно пытался взять себя в руки, однако это ему плохо удавалось. Зуева поймала себя на мысли, что пока подсудимый не вызывает в ней сколь-нибудь откровенной антипатии.

– Сироткин Дмитрий Михайлович, – подняв голову, твердо выговорил он.

– Вы понимаете, в чем вас обвиняют? И признаете ли себя виновным полностью, частично или не признаете вообще?

– Понимаю, – безразлично ответил Дима, – только я не понимаю, почему меня обвиняют. Мы с Настей любим друг друга. У нас есть ребенок. В чем же мы виноваты? В одном или в другом? Или в обоих преступлениях сразу? Извините, я оговорился. Настя вообще ни в чем не виновата. Вы слышите меня?

Его голос, равнодушно-безразличный в начале фразы, перерос в нескрываемо угрожающий.

– Напрасно вы себя заводите, Сироткин. Отвечайте только по существу заданного вопроса. Ведь вам вручено обвинительное заключение? Там черным по белому записано, что вы еще в ходе следствия признали факт изнасилования проживающей с вами под одной крышей несовершеннолетней Анастасии Уфимцевой.

– Мой подзащитный и отвечает по существу, – изза полированного конторского стола, аналогичного тому, за которым восседал прокурор, словно на перехват пули, направленной в сторону юноши, выскочила адвокат Екатерина Черняк.

Сироткин утвердительно кивнул, что, видимо, означало – к данному ответу ему нечего добавить.

– Прошу отвечать на поставленный мною вопрос: «Да, ваша честь» или «Нет, ваша честь», а не кивать вместо этого. Лично мне непонятны такие жесты. Ваши слова должны быть занесены в протокол судебного заседания, – строго заметила судья.

– Немого из себя строит, гад, – склонившись к уху Грязнова, прошептал заседатель Кустов. – Небось, когда девку портил, язык вертелся как помело от всяких любовных соплей и обещаний.

– Подсудимый, я еще раз повторяю свой вопрос.

– Да, ваша честь. Но я не понимаю, почему меня обвиняют.

– Ваши протесты и объяснения, Сироткин, суд выслушает, когда вы будете давать показания. А пока, будьте любезны, отвечать на вопросы.

Адвокат Черняк быстро обернулась к обвиняемому и попыталась что-то ему втолковать. Но тот уже замолчал.

Из обстоятельств дела убедительно вытекало, что потерпевшая Анастасия Уфимцева и отрешенно сидящий на скамье подсудимых Дмитрий Сироткин с момента самого факта изнасилования продолжают сожительствовать. Более того, у них родилась дочь Оксана. Так или иначе, дети – а кем еще они могли быть в глазах местной общественности?! – Дмитрий и Анастасия не скрывали своих отношений. Наоборот, как явствовало из материалов предварительного следствия, хотели их официально узаконить. Беда в том, что закон этого не хотел, вернее, не дозволял. Насте еще не исполнилось четырнадцати лет.

Тем не менее город взорвался именно тогда, когда на свет появился ребенок, и молодые, взявшись за руки, гордо явились в местный загс, чтобы получить свидетельство о рождении дочери и одновременно расписаться. Их опекуну, отставному подполковнику Добровольскому, ничего не оставалось делать, как поплестись вместе с ними. Он отчетливо понимал, что дальше скрывать их общую тайну невозможно.

Заведующая загсом, куда явились молодые, настолько обалдела от услышанного, что незамедлительно повернула жениха и невесту домой. Она коротко и ясно проинформировала, что поскольку у них уже ребенок, то пусть приходят, когда маме исполнится шестнадцать лет, а раньше не положено. Всю следующую неделю она бегала по инстанциям и даже ездила в областной центр советоваться. В итоге решение вопроса «повисло» на неопределенный срок.Из материалов дела было совершенно непонятно, почему по прошествии столь долгого времени с момента факта изнасилования Сироткина задержали.

* * *

На перерыв, объявленный до четырнадцати часов, участники процесса расходились в смешанных чувствах. До Багрянского, который бесцельно шатался вокруг Дома культуры, доносились обрывки отдельных фраз, из коих недвусмысленно следовало, что, даже не видя происходящего на суде, горожане принимают его близко к сердцу. Но особо перемывали косточки присяжным, про которых тут же всем стало известно.

Рядом со Львом оказалась средних лет женщина, оказавшаяся начальницей санэпидстанции. Она деловито взяла под руку свою приятельницу – местного дизайнера.

– Душечка, проводите меня до работы, там немного подкрепимся, а заодно и поболтаем на досуге.

Долго упрашивать дизайнершу, такую же одинокую и неприкаянную даму, как сама начальница СЭС, не пришлось.

– Я вообще не понимаю, душечка, зачем этот показательный суд, да еще с присяжными, когда совершенно очевидно, что преступление налицо, – тараторила «главная хранительница городской чистоты».

– Конечно, налицо. Какие могут быть сомнения? Причем вы знаете, Ниночка Ивановна, что меня больше всего волнует? Это не какое-нибудь заурядное преступление типа воровства или, упаси господи, убийства. А самое что ни на есть аморальное преступление. Вы, надеюсь, понимаете меня? Что может быть порочнее, чем физическое растление несовершеннолетней девочки, – охотно пустилась в философию дизайнерша. – И кого? Почти что сестры! Живут-то под одной крышей. Впрочем, чему удивляться? – с азартом продолжала она. – Вы посмотрите, какие фильмы у нас продаются? Кому «Оскар» только что присудили?! Вы, надеюсь, уже видели, ну, этот фильм про какую-то гору? Фильм, где мужчина, простите мою душу грешную, занимается любовью с мужчиной...

Как раз в сей важный момент разговора приятельницы пересекали наискосок центральную площадь городка, которую украшала большая и ухоженная местная церковь. Обе дружно и наскоро перекрестились.

– Как я вас понимаю, душечка! – подхватила слова своей собеседницы начальница санитарной станции. – Нет, я фильм еще не видела, но понимаю, о чем вы говорите. Мужчины выкидывают сексуальные номера, а у нас тут каждая вторая женщина или холостячка, или в разводе. При этом, заметьте, мы все церемонимся с этой непонятно откуда взявшейся семейкой. То есть я имею в виду, что судья церемонится. И с кем?! Поймите меня правильно. Я никому не желаю зла, – словно оправдываясь, заметила начальник СЭС. – Но будь я на месте прокурора, я бы усадила на скамью подсудимых и их опекуна Добровольского. Откуда он здесь, у нас в городе, взялся? А еще бывший офицер. Говорят, что работает в президентской резиденции. О чем они все там думают?

– Целиком и полностью согласна с вами, – громко, так, что услышала вся площадь, подхватила дизайнерша. – Тут такое творится, а они очередные церемонии разводят. Суд присяжных им подавай! Вы меня простите, но я вообще считаю, что весь этот суд – наглый и дерзкий вызов нашей общественности. На каких примерах мы будем воспитывать своих детей?

Несмотря на то что приятельницы усиленно кляли институт присяжных как таковой, уже у дверей СЭС они сошлись на том, что будь они среди присяжных, наверняка бы не колебались в вынесении обвинительного вердикта этому Сироткину.

Обе дамы, к слову, были хотя и немолоды, но не замужем. Отлично зная друг за дружкой пару интимных грешков, они усиленно делали вид, что это если не сплетни, то у них «все гораздо сложнее и запутаннее». Словом, не повезло в жизни.

– Лев Владимирович, – окликнул Багрянского оказавшийся рядом Родион Корниенко. – Вы уже слышали, меня в присяжные выбрали?

– Слышал.

– Ну и каково? – риторически спросил местный бизнесмен.

– Откуда мне знать? Ты там был, тебе и судить. Но вообще, как я понимаю ситуацию, пока еще рано о чем-то говорить, Родион Николаевич. Посмотрим, что дальше будет.

– Хорошего ничего не будет, – тоном, не принимающим возражений, грустно заметил Корниенко.

У Багрянского даже создалось впечатление, что тот знает нечто большее обо всей этой уже нашумевшей любовной истории.

– А вы хоть знаете, кого судят? – неожиданно спросил Корниенко.

– Знаю, что парнишку. И то, что он якобы сначала изнасиловал девчушку, а потом захотел на ней жениться, но ему не разрешили, потому как девчонка несовершеннолетняя, да и сам он тоже. Я правильно излагаю?

– Вы, Лев Владимирович, забыли добавить, что у них еще родился ребенок. Но в данном случае я спросил не об этом. Вы помните симпатичного парнишку, который прошлым летом работал в «Слободе»? Еще помогал вам рыбачить? Вспомнили? Так это он сидит за решеткой...

– Отлично помню, – удивился Багрянский. – Неужели он? Такой услужливый, воспитанный. Вот уж поистине пути Господни неисповедимы. Не может быть, что он на такую мерзость, как изнасилование, сподобился. Влюбился, наверное... А из-за того, что пассия несовершеннолетняя, его обвиняют в изнасиловании.

– Ума не приложу, как могло такое случиться, – согласился Родион. – Мне тоже что-то не верится.

У Багрянского по поводу начавшегося суда в голове была полная каша. В тонкостях юриспруденции он никогда не был искушен, но интуитивно, с первых же минут суда, понимал: что-то здесь не так. Нельзя судить за любовь. И точка! Вся мораль. А то, что судят в конечном счете именно любовь, сомнений у него почти не было. Только кто все же судит? Валдайское общество? Или власть, опираясь на букву закона?

Он оставил Корниенко в одиночестве купаться в лучах послеобеденного солнца, а сам отошел в сторону. Какие-то смутные сомнения забрезжили в его голове, и как часто бывало в подобных случаях, Багрянский стал набирать мобильный номер своего друга – банкира Александра Духона. Тот мгновенно ответил, словно ждал этого звонка.

После коротких приветствий и традиционных шуточек в адрес друг друга Багрянский стал рассказывать Духону, что еще и для себя не сформулировал окончательно.

– Представляешь, кого здесь судят? Причем с такой помпой! Областной судья! Районный прокурор! Присяжные! – возбужденно прокричал он в трубку. – Помнишь, год назад у тебя в «Слободе» трудился такой славный парнишка? Еще рыбачить нам помогал? Вот его и судят!

Духон, судя по интонациям в голосе, не разделял эмоций приятеля.

– Что за паника? Ну, был парнишка. Теперь-то уж наверняка мужиком стал, если под судом оказался?! – то ли утверждая, то ли спрашивая, ответил Александр. – Ты считаешь, это повод, чтобы отрывать меня от дел?

– Ты вечно так, не дослушаешь, а уже наезжаешь. Как танк. Ты бы лучше спросил, за что судят парня. Парня судят за из-на-си-ло-вание, понимаешь, за растление малолетней. А он сам сопляк. Но вот беда, говорят, как безумный любит свою пассию и открыто плюет на все законы и условности. Заделал ей ребенка, представляешь, на виду у всего города продолжал с ней сожительствовать...

Он услышал, как Духон тихонько чертыхнулся.

– Что за слова ты выбираешь? Тоже мне, литератор.

Багрянский заранее знал, что юридический термин «сожительство» наверняка заденет друга, который никогда не любил подобной фразеологии. На одном дыхании он выпалил другу все, что ему казалось главным, и стал ждать.

На другом конце провода молчали. Потом Духон с демонстративной иронией спросил Льва:

– И что же ты от меня хочешь? Чтобы я заплатил за его освобождение? Кстати, как зовут парня?

«Какая разница, как его зовут, – хотел уже было огрызнуться Багрянский, но тут же прикусил язык. – Это хороший знак, – подумал он, – что Духон интересуется именем парня».

– Ты прав, старик. Ты прав. Одно дело, когда подсудимый, так сказать, обезличен, когда не имеет лица, привычек, характера и звать его никак. И совсем другое, когда у него имеются имя, фамилия, видишь его глаза, улыбку, манеру разговаривать... Собственно, и я на это попался. Как дошло, кто именно за решеткой, то сразу вспомнил. Хороший парень. Не гнилой. А зовут его Дима Сироткин.

– Что значит, за решеткой?

– Это, Саша, как я понимаю, элемент устрашения и унижения одновременно. А может, правило у них в суде такое. Мол, глядите, какие мы нетерпимые к пороку!

– Что-то я начинаю припоминать. По-моему, такой яркий блондин. Верно? И глаза у него сероватозеленые...

– Ну, ты даешь! Надо же, вспомнил...

Про себя Багрянский подумал: «Это же здорово! Значит, Духона что-то все-таки зацепило. Если не так, уже давно бы послал...» Зная друга как облупленного, он прекрасно чувствовал малейшие подвижки в его настроении. Правда, положа руку на сердце, Багрянский еще сам не понимал, чего же в данный момент хочет он сам. Просто выговаривается?

Александр тоже изучил все «нюансы» своего приятеля. И если тот звонил и о чем-то тревожился, значит, неспроста.

– Стало быть, любовь, говоришь?

– Любовь.

– Надо все это переварить, – после довольно продолжительной паузы наконец сказал Духон. – Старик! Может, ты присутствуешь на судебном процессе по делу современных Ромео и Джульетты. На валдайский манер.

– Пока, пожалуй, только над Ромео. Но Джульетта тоже получит все сполна. Будь уверен. И от родни, и от местной общественности. Не сомневаюсь.

«А Палыч, похоже, в точку попал, – согласился Лев с этим, строго говоря, лежащим на поверхности определением. – Валдайские Ромео и Джульетта. Надо будет обязательно продать этот заголовок для статьи той журналистке, что возмущалась на площади. Заодно с ней и познакомлюсь».

– Так что ты думаешь? Я так и не понял, – спросил он в трубку.

– Я же сказал, надо подумать. Ты пару дней там еще посмотри, послушай, а к пятнице возвращайся в Москву. Здесь и потолкуем.

Багрянский не очень охотно направился назад к Дому культуры. Уже подходя, он заметил, как внутрь прошмыгнул глава местной администрации Царьков, а с ним еще какие-то неизвестные персоны, явно не из простых смертных. Надо будет попытать Родиона Корниенко – кто есть кто.

Он отыскал взглядом столичную журналистку, которая сидела на скамейке под деревьями и что-то усердно записывала в блокнот. Ее коллег, что было весьма кстати, рядом не было.

– Можно я присяду? – приняв самый приличный вид из всех возможных, спросил он. – Если, разумеется, ваш спутник не вернется?

Женщина с интересом подняла на него глаза.

– Да он уже в баре на площади водку пьет со скоростью бутылка в час. И еще наверняка пивом запивает. Так что вряд ли сюда вернется. А вы, судя по всему, не местный?

– Этот вопрос означает, как я понимаю, что визуальный контроль завершен и я могу сесть рядом? – Багрянский улыбнулся и сел. И наклонившись к самому уху соседки, добавил: – Правильно вычислили. Из Москвы. Как и вы. И даже ваш коллега. В прошлом. Об остальном, если не будете возражать, поговорим вечером. Обменяемся впечатлениями, поужинаем.

– Где здесь поужинаешь? – с известной долей досады заметила журналистка. Ее аккуратное маленькое ушко источало милейший аромат туалетной воды, явно не валдайского происхождения. Багрянский предпринял серьезное над собой усилие, чтобы не переусердствовать.– Место найдется. Было бы согласие.

На какое-то время они оба позабыли, зачем здесь находятся, что там, в Доме культуры, уже началось вечернее заседание суда.

– Встать! Суд идет, – второй раз за день в зале прозвучала эта, пожалуй, самая популярная в любом судебном процессе фраза.

«А заслужили ли мы, судьи, чтобы нас встречали подобным церемониалом?» – неожиданно для себя подумала Зуева, занимая место председательствующего в процессе.

Прошло всего несколько часов с начала суда, а она уже ощущала себя уставшей и разбитой. Причем, что совсем странно, в обед, прошедший в тяжелых раздумьях, она устала больше, чем за все минувшее утро. То и дело возвращаясь мыслями к материалам предварительного следствия, Зуева почему-то ни на минуту не сомневалась, что ее непосредственное начальство – по собственной ли воле или с чьего-то указания, – перенесшее рассмотрение дела на областной уровень, наверняка надеялось, что процесс надолго не затянется. Так ее и напутствовал председатель областного суда Никодимов: «Дня три, от силы – неделя на все про все».

За обедом, который она провела в гостиничном номере в одиночестве, судья долго ломала голову: почему такая спешка? На поверхности лежала лишь одна резонная мотивация: суд надо вершить крайне быстро, иначе – кто-то опасается – процесс может рассыпаться в любой момент. По какой уж причине, Зуевой было невдомек.

Галина Николаевна посмотрела на присяжных заседателей. Может, все же в них ее спасение?

Вопреки ее ожиданиям первый день суда пока проходил гладко, без особых сенсаций и сюрпризов. Отлично понимая, что, несмотря на его закрытость, дело все же получит достаточно широкую огласку, а в перспективе и вовсе обещает стать скандально известным, судья Зуева старалась вести заседание четко и неторопливо. Ей непременно хотелось убедительно продемонстрировать, что правосудие неподвластно влиянию со стороны, тем более толпы. А сама она абсолютно уверена в себе, абсолютно независима и невозмутима. Судья как бы параллельно спрашивала: а не обманывается ли она, заверяя себя, что все эти ее декларации будут соблюдены? Если вина подсудимого будет доказана, то, подчиняясь исключительно духу и букве закона, приговор будет вынесен. Строгий, но справедливый.