Текст книги "Кремлевский опекун"

Автор книги: Александр Смоленский

Соавторы: Эдуард Краснянский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

«Идиот, – внутренне смеясь в этот момент, подумал о прокуроре не позволяющий себе пропустить даже малейшую интонацию оппонента адвокат Бахтин. – Отвел свидетеля от невыгодного ему вопроса и тут же спровоцировал еще более острый. Действительно, интересно, как Добровольский остановил свой выбор именно на этих мальчике и девочке...»

«Ответ заинтересовал бы и агентство», – подумал Мацкевич, потому что удачно встраивался в пока еще гипотетическую схему расследования, которую Леонид Сергеевич набросал в уме. И абсолютно не устроил бы обвинителя, который наверняка хочет представить опекунство Добровольского именно над Димой и Настей как личный выбор.

Леонид Сергеевич даже не обратил внимания на то, что впервые в своих рассуждениях подумал об агентстве, про которое фантазировал Духон как о реальном новом месте работы. Настолько органично мысль об этом нечаянно свалившемся чуде запала ему в душу.– Должен же я был кого-то выбрать, – донеслись до аналитика слова свидетеля, наконец-то подобравшего ответ на вопрос. Добровольский непроизвольно пожал плечами, словно сомневался в своих словах.

Тут грубо и неуклюже вновь вмешался прокурор:

– Вы знали, что Уфимцева и Сироткин брат и сестра? – в лоб спросил свидетеля прокурор, вызвав тем самым очередной прилив эмоций присяжных.

– Вопрос неправомочен! – решительно выкрикнул Бахтин. – Нигде в материалах дела не сказано, что подсудимый и потерпевшая брат и сестра. Если же господин обвинитель настаивает, то защита, в свою очередь, потребует отправить дело на доследование.

«Лучше сразу удавиться», – только и успел подумать прокурор.На его счастье, Зуева решительно прервала обсуждение скользкой темы и объявила перерыв до утра.

Вечером все вновь собрались в «Слободе», никакой новой темы для светской беседы четырех немолодых мужчин искать не пришлось.

– Что вы думаете, Леонид Сергеевич? Так сказать, в первом приближении? – с нескрываемым интересом спросил Духон.

Проснувшись после полуденного сна и узнав, что Мацкевич все же не стерпел и отправился на суд, Александр весь извелся вопросами.

– Для того чтобы делать выводы, у меня, к сожалению, нет достаточного материала, – после некоторых размышлений заметил Мацкевич. Он понимал, что сейчас находится в центре внимания, и по привычке дорожил этим.

– Рассказывайте, рассказывайте, Леонид Сергеевич, – нетерпеливо поддержал Духона адвокат.

Они познакомились только после окончания заседания суда и теперь присматривались друг к другу. В предложении Бахтина «рассказывать» сквозил неприкрытый интерес.

– Мнение, естественно, сложилось. Но далеко не полное, – все еще как бы оправдываясь, продолжил Мацкевич. – Если вы позволите, Александр Павлович, свои предложения изложу по старинке. По пунктам. Но перед этим короткая ремарка. Судя по тому, какие вопросы задавали судья, прокурор и уважаемый Борис Фиратович, – при упоминании адвоката бывший эфэсбэшник отвесил ему поклон, – следствие по делу велось, мягко говоря, никудышно. Подобное случается лишь в тех случаях, когда следствие торопится и поэтому в «лишние» детали не вникает. Почему не вникает? Потому что сам процесс – всего лишь ширма. Так сказать, драпировка чего-то более важного, существенного...

– Согласен на сто процентов, – не удержался, чтобы не вставить слово, Бахтин. – Это чистейшей воды «панама». Я не поленился и потрепался с некоторыми коллегами на предмет припомнить нечто подобное в их практике. Ни-че-го, господа! Чтобы так обрушить на детей судебную машину? Я еще с этим разберусь.

– Разберётесь, Борис Фиратович. Непременно разберётесь. Но дайте закончить Мацкевичу, – умоляюще сложив ладони, как делают в церкви, обращаясь к богу, попросил Духон.

Он единственный за столом пил крепкий кофе, явно наплевав на индивидуальные последствия – обязательную изжогу, – лишь бы только себя взбодрить. Остальные пили чай. Хотя нет, перед Багрянским кофе стоял нетронутым и давно остывшим. Прислушиваясь к разговору, Лев внимательно следил за тем, что кухня в лице столь любимого ему «обоза» мечет на стол, собирая торжественный ужин. Оно и понятно, в таком составе компания еще не собиралась.

– Да... Драпировочка... Но чего? – дождался момента продолжить Мацкевич. – Предлагаю именно этот вопрос сделать для нас главным. Ответим – будем на коне! – Мацкевич достал из кармана пиджака блокнот и сделал какую-то запись. – Итак, по пунктам. Первое. Безусловно, надо поднять все, что имеется на Сироткина и Уфимцеву. Если исходные документы не сохранились, выяснить хотя бы, где их подобрали, прежде чем направить в детский дом. Второе, а может, и первое. Начинать лучше не с детей, а с их опекуна Добровольского. Установить его линию жизни будет проще – он-то не из приюта.

– А вдруг и он оттуда? – усомнился Бахтин.

– Ничего страшного. Все бывшие офицеры находятся на учете в военкоматах. Где служил, где учился, крестился, женился, отличился...

– Действительно, – воскликнул Духон, – отсюда ниточка намного короче.

– Так, во всяком случае, мне пока представляется. Я могу взять Добровольского на себя.

– Не надо, Леонид Сергеевич. Не растрачивайте себя попусту на эту рутину.

Ко всеобщему удивлению, Духон вытащил из портфеля и положил перед аналитиком весьма толстую папку с копиями документов о послужном списке отставного подполковника артиллерии Владимира Андреевича Добровольского, чем сорвал аплодисменты присутствующих и несколько смутил Мацкевича.

– Ну, теперь намного легче. Позвольте изучить, а к утру доложить, – предложил он.

– Тогда в бой, господа! – скомандовал Багрянский и разлил виски по бокалам...

Когда решили расходиться, Бахтин вдруг пожелал дать утечку в СМИ о том, что защита вот-вот получит сведения, которые в состоянии изменить ход всего процесса.

– Так надо, – пояснил он, при этом выразительно взглянув на Багрянского.

– А что? Действительно, не мешало бы каким-то образом расшевелить этот муравейник, – задумчиво произнес Мацкевич.

– Вы знаете, как именно? Или так, пальцем в небо? – полюбопытствовал Духон.

– Как уж получится, – не кривя душой, признался Леонид Сергеевич. – Но то, что за ходом процесса сейчас следят специально обученные люди, готов дать руку на отсечение. Вот мы и заявим о себе.

В этот раз на Багрянского красноречиво уставился Духон.

– Понял, – быстро согласился бывший журналист. – Что еще надо слить? Только не рано ли, Леонид Сергеевич?– В самый раз. Завтра, перед отъездом, я вам оставлю страничку текста.

К шести утра Мацкевич закончил изучать досье на Добровольского. По какому-то внутреннему чутью Леонид Сергеевич сузил круг своего интереса в нем до участия подполковника в вооруженных конфликтах на территории бывшего СССР. С одной стороны, он достаточно был информирован, чем занимались некоторые российские офицеры в эпоху хаоса и неразберихи, когда армия находилась на грани развала, а хваленая армейская дисциплина трещала буквально по швам. С другой стороны, что еще, кроме войн, даже таких локальных, как в последние десятилетия, чаще всего оставляло детей сиротами?

Афганистан он сразу отбросил. Ни Сироткина, ни его Джульетты по годам и в проекте тогда не могло быть, а следовательно, потерять своих родителей в ту войну они не могли. А вот Карабах, Приднестровье, Чечня? Мацкевич задумался. Тут стоило смотреть внимательнее. Тем более что в досье оказалось немало документов этого «военного» периода биографии Добровольского. Но в них даже не пахло боевым армейским духом.Вот первая командировка в Тирасполь. Для чего? Почему? Якобы для изучения обстановки. Скорее всего, конкретные предписания отдавались устно или по телефону. Так... А это что? «Вменяется в обязанность функция посредника в ходе организации переговоров с молдавскими ополченцами... с целью лучшей координации... широкие полномочия». Ха-ха, очень характерно. Вот где, может, следует завязать первый узелок?!

Глава 10 Война

Впившийся в уши, стремительно нарастающий свист выворачивал нутро, вынуждая тело сжаться, пригнуться, распластаться... Раздался оглушительный грохот. Снаряд угодил на поляну за спиной, никого не зацепив и лишь раскидав комья земли.

Добровольский осторожно приподнял голову над насыпью. Минуту назад она казалась достаточно надежным укрытием, отсюда можно было спокойно наблюдать за молдавскими ополченцами на другом берегу реки. «Откуда у них такой крупный калибр?» – удивился он, оглядываясь на воронку.

Стреляли с холма из-за реки. Косое утреннее солнце било противнику в глаза, и, значит, оптические приборы, которые они тщательно замаскировали, не должны были бликовать. Что ж, хорошо, если пальнули наугад. Второй снаряд разорвался с недолетом метров в пятьдесят.

– Немедленно уходим! Поодиночке. Бегом! – скомандовал Добровольский.

Он заскочил в первый попавшийся дворик и только там почувствовал себя в относительной безопасности. В деревне жили и русские, и молдаване. Так что ополченцы вряд ли стали бы стрелять по домам. Он оглянулся на насыпь. Пыль улеглась, обнажив огромную яму, зияющую как раз в том месте, где они укрывались.

Майор-артиллерист Владимир Добровольский прибыл в Тирасполь два дня назад и сразу же потребовал отправить его на передовую. Его командировали сюда, чтобы он на месте вник в обстановку. И он исправно «вникал», наблюдая за поведением молдавских ополченцев на противоположном берегу, беседуя с солдатами, большинство из которых оказалось абсолютно несведущим в вопросах военной стратегии и тактики.

Из-за кустов появились запыхавшийся лейтенант и еще не оперившийся солдатик, приставленные к нему в качестве сопровождающих. Солдат был бледен как мел, из ноги у него сочилась кровь.

– Чем это его зацепило? – озабоченно спросил Добровольский у лейтенанта.

– Сам не знает, только сейчас заметили. Кажется, осколок.

– Давай его в дом!

Офицеры подхватили солдатика и втащили его в близлежащий дом. Хозяйка быстро принесла бинт и перевязала ногу.

– Потерпи, миленький! Господи, что творят, что творят... Бога на них нет! – причитала она.

– Парня надо в госпиталь, – засуетился Владимир. – Можно пройти дворами?

– Отчего же нельзя, я укажу.

Миновав горницу, они выбрались на задний двор.

– Вон калитка, а дальше можно и по улице. За домами с реки не увидать...

Машина, на которой они приехали еще засветло, терпеливо дожидалась в небольшой буковой роще. Шофер лениво дремал на сиденье, и даже артобстрел не сдвинул его с места. Добровольский сознательно попросил машину с местными номерами. Погоны свои в отличие от лейтенанта он тоже не выставлял напоказ, облачившись в камуфляж.

– Ну что, наездился во сне? Гони теперь в город! – Добровольский толкнул водителя рукой.

Тот растерянно протер глаза, не поняв сразу, что происходит. Потом заметил раненого и присвистнул:

– Это мы мигом, тут недалеко. У въезда в город. Раньше там санаторий был для офицеров.

– И что, не растаскали?

– Не успели...

– А персонал разбежался? – Владимир вынужден был говорить громче, чтобы его услышали.

– На месте. Там всегда классные врачи работали. Как-никак за полковниками и генералами присматривали. А уж солдата на ноги поставить – им раз плюнуть!

Водитель и вправду оказался не промах и доставил их к воротам санатория за несколько минут. Караульный на посту подозрительно оглядел Владимира, покосился на номера, но, заметив раненого, тут же их пропустил. У входа в приемный покой их встретили санитары с носилками.

Добровольского дома никто не ждал. Попади снаряд тогда в цель – и все. Финал. Были, конечно, в Москве приятели, была жена, помянули бы наверняка. Но помянуть – не значит помнить, это не та память, которая с болью отрывает кусочек сердца.

С женой они сосуществовали сугубо формально. Вежливо здоровались, сталкиваясь по утрам в большой московской квартире, доставшейся ему от родителей. Однако их судьбы давно напоминали две реки, впадающие в разные моря. Во всяком случае, он точно знал, что в жизни жены его место четко ограничивается небольшим уголком в этой самой московской квартире, и ничуть об этом не сожалел.

Он уже не мог вспомнить, как они познакомились и почему он на ней женился. Служил где-то на краю света, в Средней Азии. Там все выглядело по-иному. Ему показалось, что Светлана, работавшая учительницей в захолустном городке, единственная, кто его понимает. Позже, когда его повысили в звании и перевели в Москву, он понял, что допустил роковую ошибку. Потянулись унылые годы совместного проживания, так и не осчастливившие появлением детей. А без них все казалось бессмысленным и никчемным.

Как Светлана устроила свою личную жизнь в столице, он не знал и совершенно этим не интересовался. Внешне она строго соблюдала необходимые приличия. Посторонние мужчины в доме никогда не появлялись, и они свободно умещались на одной жилплощади. Сам Владимир имел за собой грех: несколько раз в отсутствие жены, уезжавшей на отдых, приводил в дом знакомых женщин. Но это все было «не то».

Из операционной вышла медсестра и, оглядев коридор, уверенно направилась в его сторону.

– Вы Добровольский? – спросила она.

Владимир утвердительно кивнул.

– Спасибо, что не стали медлить. Рана, правда, несерьезная, но парень потерял много крови. Осколок извлекли, сделали переливание, так что все страшное теперь позади.

– Так это все-таки осколок. Я могу его забрать?

– Осколок? – удивилась женщина и подняла на Добровольского свои огромные карие глаза.

– Ну да. Мне необходимо передать его на экспертизу, – объяснил артиллерист.

– А, понятно. Вы извините, я просто в первый раз сталкиваюсь с подобной просьбой. – Медсестра немного смутилась. – Обычно мы такие штучки отдаем больным на память...

– Не лучшие воспоминания, я бы сказал. Все-таки странно устроен человек. Неужели в жизни так мало приятных минут, чтобы оставлять в памяти именно эти?

– Что вы имеете в виду? – насторожилась медсестра.

– Да нет, ничего. Это я так, размышляю вслух.

– Вы знаете, я тоже иногда над этим задумываюсь. Ведь действительно мало! Однако грех роптать, жизнь земная – это наш крест.

Ее слова озадачили майора. Он внимательно на нее посмотрел.

– Вы верующая?

– Православная. Почему вы вдруг спросили?

– Сам не знаю. Внешность у вас какая-то не местная... Европейская.

Он только сейчас заметил, что стоящая перед ним женщина необыкновенно привлекательна, но красота ее не сразу бросается в глаза. В ее облике ощущалось какое-то неподдельное природное достоинство, врожденный аристократизм, а за мраморной неприступностью красоты угадывались искренняя доброта и сердобольность. Наверное, такое странное сочетание и заставило его затеять этот ничего не значащий разговор.

– Вы полагаете, что русские люди утратили европейские черты? – медленно уточнила она. – Возможно, в какой-то мере вы и правы. Большевики на корню уничтожили лучший генофонд. Говорят, очень часто они хватали людей не за убеждения, а за их внешность. Если благообразен – к стенке. По-своему они были правы: у благородного человека убеждения всегда написаны на лице.

– Честно говоря, я так глубоко над этим не задумывался, – смутился Добровольский. – И что же написано на моем лице? Кстати, простите, не представился – Владимир Андреевич, можно Володя.

– Меня зовут Аглая Волосова. А на лице у вас, уважаемый Володя, написано, что вы, увы, не из аристократов. Но глубокая печаль, так сказать, сплин, присутствует. Вы случаем не из бывших? – лукаво прищурилась Аглая. – Фамилия у вас, знаете ли, такая звучная. Добровольский!

– Нет уж! – испуганно отмахнулся он. – Скорее из этих – как там раньше говорили? – из разночинцев. В анкетах пишу «из служащих». Советских, естественно...

– Покажите вашу руку, – неожиданно попросила Аглая.

– Зачем?

– Не бойтесь, не укушу. Показывайте скорее.

Добровольский протянул ей свою ладонь.

– Видите эту изломанную линию? – произнесла, подняв на него глаза. – У меня такая же. Стало быть, нас ждут в жизни серьезные испытания.

От Владимира не укрылось, что это случайно сорвавшееся «нас» заставило ее покрыться румянцем. Неожиданно он ощутил, что ее красивые нежные пальцы продолжают держать его ладонь. Она это поняла и, словно обжегшись, постаралась немедленно исправить ошибку.

– Хироманты советуют таким людям держаться подальше друг от друга, – торопливо отдернула она руку.

– Я не верю гадалкам. Хотите, заключим пари и проверим?

– Зачем же проверять?

– Не знаю... Я здесь в командировке, даже не с кем пообщаться...

– Лучше и нам не общаться, – неуверенно возразила она. – Простите, меня ждут.

Аглая резко повернулась и пошла обратно в операционную.

– Я все равно вас найду! – крикнул ей вслед Добровольский.

За два дня у него не выпадало ни минуты свободного времени, чтобы сосредоточиться на чем-то личном. Своего однокашника по военному училищу Гришку Пряхина он встретил совершенно случайно, когда забежал на минутку в штаб армии, чтобы позвонить в Москву и уточнить у начальства, долго ли ему еще кантоваться в Тирасполе. Вразумительного ответа он так и не получил, видимо, в верхах опять что-то не складывалось. Обозленный Добровольский вышел в коридор и натолкнулся на Пряхина.

Гришка никогда ему особенно не нравился. В училище за ним закрепилась сомнительная репутация: курсанты были убеждены, что, прикрываясь комсомольской принципиальностью, он кого угодно мог заложить начальству. Правда, с тех пор утекли годы. Многое забылось, многое пришлось осмыслить заново. Была служба, был Афган, где Добровольский научился больше доверять людям. Там просто не получалось иначе.

Узнав, что однокашник прибыл в Тирасполь в командировку, Гришка, несмотря на свои досрочно выстраданные подполковничьи погоны, сбил с себя спесь и заинтересованно спросил:

– Живешь-то где? Наверняка в «Аисте». Но там же срач! Зачем тебе это нужно?

– Надо же где-то жить.

Немедленно забирай вещи и ко мне. Есть бумажка? Запиши адрес и телефон.

Вечером он без особого труда разыскал Пряхина. Тот действительно жил в добротном доме в самом центре города.

Они засиделись допоздна. Гриша о службе своей говорил мало. Добровольский, которому все опостылело, его не расспрашивал и о себе тоже старался не распространяться. На откровенности почему-то не тянуло, зато они вволю наговорились о прошлых временах, об однокашниках, которых разбросало по огромной стране. Посетовали на мизерную офицерскую зарплату, ругнули, как положено на кухне, власть, правительство и генералов – одним словом, приятно отметили встречу.

Когда время перевалило далеко за полночь, Добровольский поднялся из-за стола, намереваясь уйти, но Пряхин и слышать ничего не хотел.

– Места тут навалом. А у меня есть еще раскладное кресло – специально повсюду за собой таскаю. Завтра с утра отправлю ординарца в гостиницу за твоими вещами, так что можешь ни о чем не волноваться.

Пряхин настаивал искренне, и Добровольский не стал противиться. Он остался, даже не предполагая, что вскоре на многие годы вперед определит свою судьбу.

Утром голова не хотела отрываться от подушки, будто кто-то накануне залил в нее свинец. Во рту пересохло, трудно было ворочать распухшим шершавым языком. Собрав остатки утраченной воли, Владимир заставил себя сесть. Когда туман понемногу рассеялся, он побрел на кухню. На столе – лишь грязные тарелки с остатками вчерашней закуски и недопитая бутылка коньяку. Он повертел ее в руках – на дне плескалось немного жидкости. Ну и гадость!

Добровольский вылил остатки в стакан, зажал нос, долго настраивался, но так и не сумел глотнуть. Организм решительно протестовал. Он кинулся в ванную, до конца открыл кран и подставил голову под плотную освежающую струю. Через пару минут боль в висках отпустила, тошнота прошла. Он несколько раз судорожно глотнул воду, уткнувшись лицом в ладони, и даже не ощутил ее вкуса. На столе он заметил небольшой листок бумаги. Гриша писал второпях.

«Старик, извини, служба. Я отчаливаю на пару дней, до четверга. С квартиры не съезжай, обидишь. Она в твоем полном распоряжении. Можешь не церемониться, если что, и баб приводи. Не забудь только и на мою долю припасти. Вернусь – отметим. Ключи под ковриком у вешалки. Кстати, вчера замечательно посидели».

Добровольский вышел в коридор, задрал коврик – под ним действительно лежала большая связка ключей. Может, по городу побродить? Тоже глупое занятие, лучше еще поспать, чтобы мозги окончательно встали на место.

Он снисходительно позволил голове вновь уткнуться в подушку и моментально провалился в глубокий сон.

Разбудил его настойчивый стук в дверь. Кому это неймется? Хмель выветрился, Владимир бодро вскочил с постели, доведенными до автоматизма движениями натянул форму и побежал открывать. Странно, почему не позвонили? Там, на косяке, кнопка – она была красная и легко бросалась в глаза. Стук повторился. Он был уже в коридоре и быстро распахнул дверь...

Перед ним в легком домашнем халатике стояла... знакомая медсестра. От неожиданности Добровольский даже не поздоровался. Женщина выглядела растерянной. Глядя мимо и не узнавая его, она смущенно пролепетала:

– Простите... там... – Она указала пальцем в пол и смущенно замолчала.

– Что там? – каким-то отчужденным голосом переспросил он.

– Ой, это вы? – Женщина вдруг узнала майора.

Ее огромные глаза раскрылись еще шире, выражая искреннее недоумение. Она смешалась, порозовела, стала нервно запахивать полы своего халатика.

– Я тут у бывшего однокашника заночевал, – почему-то оправдываясь, объяснил Добровольский. Он все больше и больше на себя злился.

– А я вот под вами... Снимаю квартиру...

– Так вы не местная? – удивился майор.

– Нет, – покачала головой медсестра. И вдруг, словно опомнившись, опять замахала рукой. – Вода там у меня течет, сверху... От вас.

– Как вода? Вот черт! – воскликнул он и кинулся в ванную, хлюпая по воде, растекающейся по коридору. Он совсем забыл про открытый кран! Заснул, а вода продолжала хлестать, переполнив раковину.

Володя стал лихорадочно перекрывать кран и заметил, что женщина подобрала подол халата и орудует подхваченными где-то тряпками и ведром. Ее округлые белые колени с ямочками и босые ступни, деловито шлепающие по воде, невольно пробудили в Добровольском давно забытое волнение. Он быстро отвернулся, засуетился, подхватил наполненные ведра, стал сливать их в унитаз. Ванная оказалась тесной для двоих, и они то и дело невольно касались друг друга то бедрами, то плечами.

Вдвоем управились быстро. Добровольский выпрямился и протянул медсестре руку, чтобы помочь подняться. Она с благодарностью ухватилась, встала, демонстрируя гордую осанку. Тело ее источало энергию, глаза блестели. Володя вдруг почувствовал, как удивительно хорошо и сладко стало на душе.

– Спасибо! – нерешительно прошептал он, не выпуская ее руки. Но она и сама не торопилась ее отдернуть. Под ее халатиком учащенно вздымалась небольшая аккуратно вылепленная грудь. – Даже не знаю, чем бы все это кончилось...

Оба инстинктивно чувствовали – ничего не кончилось, все только начинается и неизвестно куда их несет. Добровольский вдруг словно потерял опору под ногами, его приподняло, завертело и неудержимо кинуло на живое, упругое, желанное тело. Умом он понимал, что это плохо, что так не надо делать, что надо остановиться. Все эти разумные команды были понятны мозгу, но никак не плоти. Страсть победила и полностью подчинила его своей воле. Тогда, устав сопротивляться самому себе и налетевшему, как цунами, порыву, Добровольский плотно прижал Аглаю к себе.

– Не надо! Я прошу... – услышал он доносящийся откуда-то из другого мира умоляющий шепот и ощутил, как ее протестующие руки уперлись ему в грудь.

– Не сейчас... Не здесь...

Он продолжал ее обнимать, гладить, ласкать чувственные места. Аглая то поддавалась, отвечая на ласки, то, вдруг опомнившись, уворачивалась.

– Я прошу... Не сейчас... – По ее щекам потекли слезы. – Не спеши. Я сама не понимаю, в чем дело. Просто не привыкла вот так, сразу.

Добровольский разжал объятия и ласково провел рукой по ее волосам.

– Прости, я не сумел сдержаться. Ты так соблазнительна, так красива, никто бы не устоял на моем месте.

– Никто не мог бы оказаться на твоем месте. Это случай, фортуна. Я все время думала о тебе после той нашей встречи в госпитале. Пощади меня! Дай собраться с духом. Я не ожидала встретить тебя...

Владимиру стало невыносимо больно. За считаные минуты эта женщина стала ему желанной и родной. Но кто она, откуда появилась, что пережила в этой жизни? Она права, нужно сознавать ответственность за поступки.

– Может, ты и права, нам надо лучше узнать друг друга, – примирительно сказал он. – Ведь все, что ты пока знаешь обо мне, это то, что меня зовут Владимир Андреевич Добровольский. А я знаю, что ты Аглая Волосова. Даже, прости, отчества твоего не знаю.

– Да, это все, что мы успели сообщить друг другу при знакомстве. С тех пор я думала о тебе. Мистика какая-то... Твоего отца звали Андреем, а в моем роду по мужской линии было много Андреевичей и Андрюш. А один даже – Андре! Дядя.

– Француз, что ли? – беззаботно спросил офицер.

– Какой француз? Русский. Правда, я его никогда не видела.

– Почему?

– Так он живет за границей. То ли во Франции, то ли в Канаде. Часть моей родни по материнской линии еще в Первую мировую войну эмигрировала. Род у нас такой был неудобный для советской власти. Из графьев мы. Орловы! Из тех, екатерининских времен. Впрочем, какая сейчас разница?! Сам знаешь, какие времена были. Всю родню растеряли. А я теперь Волосова. Аглая Волосова. – В ее голосе сквозила ненадуманная грусть.

– Давай отметим наше знакомство утренним чаепитием! – неожиданно предложил Владимир. Ему настолько понравилась собственная идея, что он от души засмеялся. Он решительно направился на кухню, но неожиданно вспомнил о грязной посуде, недопитом коньяке и остановился. – Только там у нас, как бы это сказать... Не убрано.

Она все сразу поняла и улыбнулась.

– Последствия холостяцкой вечеринки? Нашел чем удивить. Ты плохо знаешь женщин. Мне было бы намного больнее, если бы чья-то женская рука успела навести порядок. Тем не менее чай мы пойдем пить ко мне, а потом я все приберу.

Квартира, которую снимала Аглая, оказалась на редкость уютной, как бывают уютны старые ухоженные квартиры, хранящие в себе дух предков и семейных традиций. Казалось, в ней не было ничего случайного, все несло определенный смысл. И картина в добротной золоченой раме, с изображением морской бури на закате. И книжные полки, вобравшие вместе с современными изданиями солидные дореволюционные фолианты с искусно расписанными корешками. И старинная люстра без хрусталя со свечами, со временем переделанная под обычные электрические лампы.

Но больше всего поразил Добровольского огромный обеденный стол с резными ножками в виде львов с пышной гривой. Даже не сам стол, а то, как органично смотрелись на нем такие же массивные столовые приборы, особенно серебряные подстаканники, в которые Аглая вставила узорчатые стаканы и теперь наливала в них ароматный чай. Володя никогда не пил чай из стаканов в таких подстаканниках с тончайшей серебряной вязью. Он помнил подстаканники у бабушки на даче, куда ездил ребенком. Но то были обычные металлические цилиндры и никаких чувств не вызывали.

– Тебе нравится? – улыбнулась Аглая, подсаживаясь рядом.

– Я плохо разбираюсь в подобных вещах, но чтото мне подсказывает, что все эти вещи покупались очень давно и выбирали их люди с хорошим вкусом.

– Вам, сударь, определенно следует покопаться в своей родословной! Только человек с природным чутьем может так тонко уловить неповторимый стиль прошлого.

– Чего нет, того нет. Да разве в этом дело, Аглая...

– Называй меня лучше Аля.

– В тебе так много загадочного. И чем ближе я тебя узнаю, тем больше открывается новых тайн.

– На свете не бывает людей без тайны. Только большинство не особенно любит в них копаться. Им кажется, что прошлое уходит безвозвратно, и потому любые тайны теряют смысл.

– Но сама-то ты так не считаешь?

– Я не могу так считать, потому что меня по-другому воспитывали. Ну да ладно! Хватит об этом. Я сегодня до вечера свободна. И если у тебя есть время, мы можем погулять по городу.

День выдался жаркий. Добровольский не замечал ни пыли, ни жары. Ему было лестно идти рядом с такой привлекательной женщиной, чувствовать на себе ее чуткий взгляд, который обещал, как ему казалось, немало светлых минут.

В городском парке, где было не так жарко, они сели за столик в тенистом кафе и заказали вино и фрукты.

– Знаешь, Аль, а я заметил, ты очень нравишься мужчинам. Даже трудно поверить, что у тебя так долго никого не было.

– Ты меня случаем не ревнуешь? – рассмеялась Аглая. – Успокойся, я никогда не лгу. Но, признаюсь, меня раздражает в мужчинах то, что они обычно ищут в женщинах.

– Ты что, ярый противник секса? – нарочно поддел ее Добровольский.

– А ты уверен, что знаешь, что такое настоящий секс? – Аля пристально посмотрела на него.

– Не обижайся, но, может быть, у тебя с сексом проблемы? Ты другой, и мне это близко и понятно. И как раз это меня в тебе привлекает. Секс должен иметь под собой плодоносный корень, который его питает. Тогда он превращается в волшебство, через которое хочется проходить вновь и вновь, а не становиться похабщиной, от которой тянет в ванную, чтобы отмыться.

– Тебе часто приходилось отмываться?

– Не часто, но приходилось. Как и тебе, я уверена. Я не хочу сейчас об этом говорить. Мне вообще в жизни через многое пришлось пройти.

– А как ты оказалась в Тирасполе?

– Я медсестра и, как некогда маркитантки, иду за солдатами, туда, где война. На войне я помогаю лечить людей. На войне я нужна. У меня мама, бабушка, прабабушка, из тех самых, Орловых, всегда шли за солдатами, потому что у каждой из них была своя война. Мама прошла всю Великую Отечественную... Все мои деды-прадеды были людьми военными, причем в высоких чинах. Наверное, во мне их гены и соединились.

– Да? – удивился Добровольский, вспомнив утренний рассказ Али о своей кровной родне, и, чтобы вновь не портить ей настроение, односложно сказал: – Понимаю.

– Вообще-то я терапевт, но когда выяснилось, что госпиталю требуется операционная сестра, я согласилась. Я не знаю, кто прав и кто виноват в этой войне. Я даже не хочу вникать. Главное для меня – оказывать помощь тем, кто в ней нуждается...

– Когда я спросил тебя о мужчинах, ты сказала: «во-первых». Значит, есть еще и «во-вторых»?

– Во-вторых? Да, есть и во-вторых: с чего ты вообще взял, что я так активно нравлюсь мужчинам? Признаться, никогда не замечала особого интереса с их стороны.

– Не скажи. Видишь там под деревом молоденького офицера? Мы с ним сегодня сталкиваемся не в первый раз. Вы знакомы? Он то и дело поглядывает на тебя.