355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Шумилов » К полюсу! » Текст книги (страница 7)
К полюсу!
  • Текст добавлен: 20 марта 2017, 08:30

Текст книги "К полюсу!"


Автор книги: Александр Шумилов


Соавторы: Дмитрий Шпаро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

На этой самой северной нашей лагерной стоянке мы устроили торжественный обед. Наевшись досыта, заползли в свой любимый спальный мешок, ставший нашим верным другом и убежищем.

Меридиональное наблюдение показало, что мы должны находиться примерно под 86°10' северной широты.

Пятница, 17 мая. -10,9° (минимальная температура -19°). Итак, сегодня 17 мая [14] 14
  17 мая – день принятия первой норвежской конституции, национальный праздник норвежцев.


[Закрыть]
. Я был уверен, что в этот день мы будем где-нибудь вблизи берегов. Вышло иначе. Лежа в спальном мешке, я думаю о том, какие у нас сейчас на родине торжества; воображаю себя среди детских процессий и людского потока, который течет в этот час по улицам города, – радость светится в каждом взоре. О, как все там дорого сердцу и как красиво! Посмотреть бы на развевающиеся красные полотнища флагов на фоне голубого весеннего неба! На солнечные блики, падающие сквозь светло-зеленую молодую листву! А мы лежим на плавучем льду, не зная хорошенько, где находимся, как далеко от нас неизвестная земля, на которой мы надеемся найти пищу для поддержания своего существования и по которой хотим пробиться на родину.

Вчера выдался тяжелый день. Погода стояла прекрасная, солнечная, путь был превосходный, лед хороший, и мы с полным правом могли ожидать успешного перехода, если бы не собаки. Они беспрестанно останавливались, и тому, кто шел впереди, приводилось трижды проделывать один и тот же путь: сначала вперед, чтобы найти дорогу и проложить след, потом второй раз – назад и, наконец, в третий раз по тому же пути вперед, погоняя собак; таким образом движемся, конечно, медленно. По совсем гладкому льду собаки еще кое-как тащатся, но на первой же неровности останавливаются. Вчера я пробовал сам впрячься в нарты вместе с ними. Дело пошло немного лучше. Но лишь только начинается более тяжелый лед, не помогает и это.

Все же мы пробираемся вперед вопреки всему и в конце концов завоюем победу. Сейчас мы сочли бы самой большой наградой, если удалось бы достигнуть земли и берегового припая без этих проклятых полыней. Вчера встретили их четыре – и все большие. Первая, перед которой пришлось остановиться еще позавчера, не причинила особых хлопот. Потом некоторое время пробирались по сносному льду – не очень хорошему, но и не слишком плохому, хотя и на нем то и дело попадались участки чистой воды и торосы. Но затем перед нами протянулась ужасная полынья, которая вынудила предпринять длинный обход.

Пятница, 24 мая. -7,4° (минимальная температура -11,4°). Вчера у нас был самый трудный день за все время. Полынья, которая вынудила нас позавчера остановиться, оказалась хуже всех прежних. После завтрака, в час ночи, пока Иохансен занимался починкой палатки, я побрел вперед на поиски перехода, но, проблуждав часа три, так ничего и не нашел. Оставалось только идти вдоль полыньи на восток в надежде, что где-нибудь в конце концов найдется переход. Но поиски эти длились много дольше, нежели мы предполагали. Когда подошли к месту, где полынья как будто кончалась, лед там трескался во всех направлениях, вдоль я поперек; льдины стремительно наскакивали одна на другую и крошились – о безопасном переходе нечего было и думать. Там, где я минуту назад еще мог перейти, в следующий момент (когда я приходил вторично с собаками и нартами) лежала открытая полынья. Мы карабкались со льдины на льдину, насколько было возможно, уклоняясь все дальше и дальше на восток, чтобы как-нибудь пройти этот хаос. Под ногами и вокруг нас все время происходили сжатия, и вывертываться было нелегко. Много раз мы думали, что вот наконец прошли – и тут же перед нами открывались еще худшие полыньи и трещины. Порой можно было прийти в отчаяние.

Среда, 7 августа. Наконец-то у самой земли, наконец-то плавучие льды, а вместе с ними и все мытарства и тяготы остались позади; перед нами открытая вода – надо надеяться, вплоть до самой земли. Вдали, тускло отсвечивая, отвесно поднималась из води окутанная туманом стена ледника. Какая радость захлестнула наши сердца при этом зрелище! Все мучения теперь остались позади, перед нами лежал водный путь до самого дома, к свету и радости.

Теперь оставалось снарядить каяки для морского перехода. Конечно, лучше всего было бы грести каждому отдельно, но если поставить на палубы каяков тяжелые нарты, такое плавание оказалось бы довольно трудным. Бросить нарты мы не решились, так как они могли еще нам пригодиться. До поры до времени не оставалось ничего другого, как по обыкновению связать покрепче поставленные рядом каяки, укрепить их пропущенными под стропы лыжами а поставить поперек нарты – одни на носу, другие на корме.

И вот все было готово, мы тронулись в путь. Истинное удовольствие скользить по воде в каяках и слушать, как мелкие волны плещутся у борта. Два года мы не видели перед собой такой обширной водной поверхности. Пройдя немного на веслах, решили воспользоваться попутным ветром. Над плотом поднялся парус. Мы спокойно плыли к земле, к которой так долго и с таким трудом стремились.

28 августа. Дело шло к осени, я окончательно решил зазимовать здесь.

Благоразумнее было немедленно начать готовиться к зимовке, пока еще кругом вдоволь дичи, да и место для зимовки было тут неплохое.

Прежде всего мне хотелось добыть моржей, которых в первые дни было немало возле нас на льду; теперь они, как назло, пропали. Впрочем, море кишело ими; день и ночь слышны были рев и сопение этих зверей... Мы могли еще как-либо обойтись без мяса, а запастись на зиму топливом было, безусловно, необходимо. Когда работа была наконец, закончена и у нас на берегу выросли две громадные кучи сала и мяса, хорошо прикрытые толстыми моржовыми шкурами, мы почувствовали немалое удовлетворение...

С радостью могли мы наконец 7 сентября приняться за постройку хижины. Мы облюбовали по соседству хорошую площадку на пригорке и с этого дня каждое утро, как настоящие рабочие, шагали туда на работу с ведром питьевой воды в одной руке и с ружьем в другой. Мы выламывали камни из морен и сносили их в одно место; потом выровняли площадку и сложили, как умели, стены. Орудий у нас было немного, по большей части мы пользовались голыми руками. Обрезок полозьев служил рычагом, и мы выворачивали им крепко смерзшиеся камни, когда не в силах были сделать этого руками. Лыжной палкой с железным наконечником разрыхляли гравий на площадке. Заступ сделали из лопатки моржа, привязав ее к обломку лыжной палки. Кирку изготовили из моржового клыка, прикрепив его к перекладине от нарт. То были жалкие орудия, но терпение наше преодолевало все трудности, и на площадке мало-помалу вырастали прочные стены из камней, уплотненные щебнем и проконопаченные мхом...

После целой недели усердной работы стены хижины были готовы. Они были невысоки, поднимались едва лишь на один метр над поверхностью земли. Но между ними мы вынули столько земли, что хижина будет достаточно высока: во всяком случае, в ней можно будет стоять. Теперь дело за крышей; но соорудить ее задача нелегкая. Кроме найденного нами на берегу бревна да моржовых шкур, других материалов у нас не было. Бревно было толщиной а 12 дюймов. Иохансен, провозившись с ним целый день, кое-как обтесал его с помощью нашего маленького топора. С немалым трудом втащили бревно наверх и водрузили поверх стен, как матицу.

Шкуры были такие длинные, что пришлось их перекинуть с одной боковой стены хижины через матицу на противоположную стену. Из моржовой кожи мы нарезали ремней и на них к обоим концам шкур подвесили большие тяжелые камни; и тогда шкуры вытянулись до нижнего края стен. Затем поверху наложили на крышу камни. И опять же камнями, мхом, обрезками шкур и, наконец, снегом плотно заткнули все щели. Оставалось еще соорудить каменные скамьи для спанья и приладить «дверь» к входному отверстию. Оно было сделано в стене, в одном из углов хижины. К нему вел вырытый в земле короткий проход, накрытый сводом из льдин, подобный тому, как устраиваются входы в эскимосские хижины. Нам не удалось вырыть проход такой длины, как хотелось, – земля промерзла и стала слишком твердой для наших самодельных орудий. И высота прохода была невелика, пробираться по нему в хижину приходилось ползком на четвереньках.

Хижина была немногим больше десяти футов в длину и около шести в ширину. Укладываясь в ней поперек, я упирался головой в одну стенку и ногами в другую. Но и тогда все-таки можно было немножко двигаться, а на середине я мог стоять, выпрямившись во весь рост.

В одном углу хижины мы устроили небольшой очаг, на котором готовили еду. В крыше над ним вырезали в моржовой шкуре круглое отверстие, а из медвежьей шкуры устроили заслонку. Вскоре, однако, понадобилось устроить трубу, чтобы ветер не гнал дым обратно в хижину, иначе чад в ней становился нестерпимым. Единственными строительными материалами были теперь лед и снег; из них воздвигли на крыше великолепную трубу, которая отлично исполняла свое назначение и давала хорошую тягу. Понятно, такая труба не могла быть особенно прочной; с течением времени отверстие в ней расширялось от нагрева, бывало и так, что из трубы капало прямо в очаг. Но в таком строительном материале, как снег и лед, недостатка не было, и обновлять трубу было нетрудно. Это понадобилось сделать в течение зимы дважды. В местах, особенно подверженных воздействию огня, укрепили трубу кусками моржового мяса, костями и т. п.

Меню наших трапез упростилось до предела. Утром готовили бульон из медвежатины и съедали вареное медвежье мясо, по вечерам лакомились медвежьими бифштексами. Обеда у нас не было. Зато за завтраком и ужином каждый раз съедались огромные порции, и, странное дело, эта однообразная пища никогда нам не надоедала, и мы всегда поглощали ее с волчьим аппетитом. Иной раз мы или прибавляли к мясу кусочки сала, или обмакивали мясо в топленое сало. Но чаще подолгу довольствовались одним мясом. Если вдруг приходила охота поесть жирку, попросту вылавливали несколько поджарившихся кусочков сала из ламп или съедали шкварки от сала, которые оставались в лампе после горения; мы называли их пирожными, находя необычайно вкусными, и не раз мечтали, как восхитительны они были бы, если бы чуточку посыпать их сахаром...

В общем, нам в хижине жилось неплохо. Благодаря жировым лампам удавалось поддерживать в середине ее температуру примерно на точке замерзания. У стен было значительно холоднее, и сырость осаждалась на них красивыми узорами инея. Стены совсем побелели, а свет ламп, отражаясь от них, зажигал искрами тысячи кристаллов, и в хорошие минуты можно было вообразить себя в мраморных чертогах. За эту красоту приходилось, однако, дорого расплачиваться: при перемене погоды или когда мы много жарили и варили, со стен ручьями текла вода, между прочим, прямо в наш спальный мешок.

Мы поочередно несли обязанности повара – каждый в течение недели, и только это одно, в сущности, и разнообразило жизнь: вторники, когда один из нас кончал, а другой начинал стряпать, служили вехами, по которым определяли время. Мы постоянно подсчитывали, сколько «поварских» недель осталось еще до того момента, когда можно будет весной тронуться в путь. Я надеялся, что успею за зиму многое сделать: обработаю свои наблюдения и заметки, напишу отчет о нашем путешествии. Но сделал я ничтожно мало. Мешали не только скудный мигающий свет жировой лампы и неудобное положение – писать приходилось лежа на спине или сидя и ерзая на острых камнях, – вся окружающая обстановка отнюдь не располагала к работе.

Мозг работал вяло, и я никогда не чувствовал охоты писать что бы то ни было. Быть может, это зависело также от того, что записи невозможно было сохранить чистыми. Стоило только взять в руки лист бумаги, как на нем появлялись темно-бурые жирные пятна от пальцев; заденешь бумагу краем одежды, образуется темная полоса. Записи мои за это время приобрели отвратительный вид. Это в буквальном смысле слова «чернокнижие». Каким восхитительным представлялось нам то время, когда мы снова сможем писать на чистой, белой бумаге черными чернилами! Часто я сам с трудом разбирал свои карандашные заметки, сделанные лишь накануне.

Жизнь была так однообразна, что мало о чем приходилось писать. День за днем приходили и исчезали одни и те же мысли. В них было не больше разнообразия, чем в наших разговорах. В сущности, сами пустота дневника дает полное представление о нашей жизни за девять месяцев зимовки.

Только 19 мая норвежцы двинулись на юг. Через месяц на мысе Флора они совершенно случайно встретились с английской экспедицией, а 13 августа 1896 года корабль уже доставил их на родину. Через неделю в Норвегию вернулся и «Фрам»...

Уже на склоне лет, выступая перед молодежью, Нансен говорил: «Разрешите мне выдать один секрет по части так называемых счастливых предприятий, которые случались и в моей жизни. Этим самым я думаю дать вам действительно хороший совет. Поступайте так, как дерзал я: сжигайте за собой корабли, разрушайте позади себя мосты. Только в таком случае для тебя и твоих спутников не останется другого выхода, как только идти вперед. Ты должен будешь пробиться, иначе ты погибнешь».

Нансен был удивительным, разносторонне талантливым человеком.

В девятнадцать лет на чемпионате Норвегии по конькам он занял второе место вслед за будущим чемпионом мира Поульсеном, потом двенадцать раз побеждал в марафонских лыжных пробегах. Он был талантливым художником (в этой книге вы найдете рисунок самого Нансена) и выдающимся ученым – доктором зоологии и профессором океанологии.

Но главный его талант – человечность. В 1920 году Фритьоф Нансен становится Верховным комиссаром только что созданной Лиги Наций. Он заботится о возвращении на родину сотен тысяч пленных, оставшихся на чужбине после окончания первой мировой войны. Заботится о судьбе греческих и армянских беженцев.

Молодая Республика Советов, едва покончившая с интервенцией, задыхалась тогда в хаосе послевоенной разрухи, в тисках экономической блокады.

Голод в Поволжье. С трибуны Лиги Наций звучит набатом голос Фритьофа Нансена:

«В этот самый момент 20—30 миллионам людей угрожает голодная смерть. Если через два месяца не придет помощь, участь их решена. Но правительства отказали в кредитах. Я не верю в то, что это правильно. Я не верю в то, что это мудро. Я могу сказать только одно – это роковая ошибка.

Вокруг кишат гнусные лживые слухи. Про первый поезд, отправленный в Россию, говорили, что он разграблен Красной Армией. Это ложь. И тем не менее ее вновь и вновь повторяют европейские газеты.

Я знаю, чем руководствуются эти люди. Это – боязнь, что наша деятельность укрепит Советскую власть. Пусть погибнет лучше 20 миллионов людей, чем помогать Советскому правительству... Они не в состоянии раздобыть необходимые 5 миллионов фунтов стерлингов. Все вместе они не могут дать для голодающих в России половину той суммы, которую стоит современный дредноут!

Именем человечности, именем всего благородного... я призываю правительства, народы Европы, весь мир оказать помощь. Спешите, действуйте, пока еще не поздно!»

Все свои сбережения и Нобелевскую премию мира сам Нансен отдает голодающим Поволжья. Он собирает частные пожертвования, организует бесплатные столовые, показательные сельскохозяйственные коммуны.

Председатель IX Всероссийского съезда Советов Михаил Иванович Калинин в 1921 году подписал Почетную грамоту. В ней говорилось: «Русский народ сохранит в своей памяти имя великого ученого, исследователя и гражданина Ф. Нансена, героически пробивавшего путь через вечные льды мертвого Севера, но оказавшегося бессильным преодолеть безграничную жестокость, своекорыстие и бездушие правящих классов капиталистических стран».

Ромен Роллан, близко знавший Фритьофа Нансена, назвал его «единственным европейским героем нашего времени».

МЫ БУДЕМ ЛЕТАТЬ, КАК ОРЛЫ

Еще не поднялся в небо аэроплан, еще не придуман дирижабль. Единственный известный летательный аппарат – неуправляемый воздушный шар – не более чем игрушка стихий, мыльный пузырь в безбрежном океане. А Соломон Август Андрэ, никому не известный инженер Стокгольмского бюро патентов, мечтает покорить на воздушном шаре полюс.

Кто он – безумец? Романтик?

Андрэ был физиком. Не только по профессии, но и по своим «антиромантическим», если так можно выразиться, убеждениям. Рассказывают, что для него не существовало ни музыки, ни живописи, ни изящной литературы. Однажды его спросили: читал ли он какой-то роман?

– Нет, – покачал головой Андрэ. – Я в детстве читал приключения барона Мюнхгаузена. Но ведь это одно и то же.

Он признавал только научную литературу. Он фанатично верил в будущий прогресс техники, в ее безграничные возможности. Прибавьте к этому огромную трудоспособность, неутолимый, ненасытный интерес к естествознанию, не знающую преград настойчивость.

По мнению Андрэ, для полета на полюс необходимо построить воздушный шар грузоподъемностью около трех тысяч килограммов. Это вполне выполнимо. Труднее добиться непроницаемости оболочки. По расчетам, шар должен продержаться в воздухе не менее тридцати суток. И главное – необходимо, чтобы шар был хотя бы в какой-то степени управляем. Может, использовать паруса?

Обычный шар всегда движется со скоростью ветра. Использовать же паруса для лавирования возможно только в том случае, если скорость шара будет меньше скорости ветра.

Андрэ предлагает искусственное «торможение». По его замыслу, полет должен проходить на высоте около 150 метров. Длинные канаты, гайдропы – их общая длина достигала 1000 метров, а вес 850 килограммов, – должны волочиться по земле (или по льду), замедляя движение. Тогда парус будет работать! Кроме того, гайдропы обеспечат «автоматическую» регулировку высоты. Чем выше, тем длиннее висящая в воздухе часть гайдропа, тем тяжелее становится шар и неминуемо снижается.

А что делать, если гайдроп зацепится за торос?

«Эта опасность, – писал Андрэ, – была и остается главным доводом критики. Постоянная ссылка на нее заставила меня сконструировать так называемые винтовые швы – изобретение, не лишенное, может быть, некоторого остроумия, но, по моему мнению, совершенно ненужное».

Если бы Андрэ остался при своем мнении...

В пробных полетах шведский инженер, используя гайдропы и паруса, действительно добивался отклонения шара на 30—40° от направления ветра. Вообще, к 1897 году Андрэ был уже опытным воздухоплавателем. В одном из полетов он поднялся на высоту 4387 метров, а затем пролетел 400 километров с рекордной скоростью – 107 километров в час.

Все девять предварительных полетов Андрэ выполнил в одиночку – тоже своеобразный рекорд. Но для путешествия к полюсу он избрал двух товарищей – Нильса Стриндберга и Кнута Френкеля.

Воздушный шар, построенный на частные пожертвования, Андрэ назвал «Орлом». К сожалению, добиться необходимой непроницаемости оболочки так и не удалось. Впрочем, воздухоплавателей это не смущало: «Погода для путешествия как раз такая, на какую мы надеялись, а шар уже не станет лучше, сколько еще заплат на него ни сажай».

На случай вынужденной посадки и возвращения по дрейфующим льдам был взят запас продовольствия на три с половиной месяца, лодки, сани. Мир еще не знал радио, и возвестить о покорении полюса должны были... почтовые голуби. Тридцать шесть голубей презентовала путешественникам стокгольмская газета «Афтонбладет». Кроме того, Андрэ взял несколько буйков, которые воздухоплаватели предполагали сбрасывать во время полета, вкладывая в них записки.

11 июля 1897 года. 13 часов 46 минут. Бухта Вирго, Западный Шпицберген. Старт!

Раскачиваясь из стороны в сторону, воздушный шар медленно поднимается. Гайдропы скользят по воде, оставляя широкую борозду. Вот воздухоплаватели уже над серединой бухты, высота более 50 метров. Внезапно шар резко ныряет вниз, так что гондола чуть ли не наполовину погружается в воду. С берега видно, как лихорадочно выбрасывают Андрэ и его товарищи мешки с балластом. Шар резко взмывает вверх.

– Канаты остались на берегу! – неожиданно кричит один из матросов...

Гайдропы, предварительно растянутые по берегу, были, видимо, перекручены. И вот теперь, во время старта, две трети длины гайдропов просто-напросто отвинтились. «Остроумное соединение», навязанное Андрэ критиками, подвело.

Весь предварительный план нарушен, шар уже неуправляем. «Орел» уносит воздухоплавателей в бескрайние ледяные просторы – туда, где никто не сможет помочь им в случае катастрофы...

Конечно, Андрэ мог немедленно опуститься. Но это было отнюдь не в его характере.

Первый в истории полет над Северным Ледовитым океаном начался...

Из дневника Андрэ.


Соломон Андрэ.

Гибель экспедиции Андрэ. Л.—М., 1931.

11 июля.

Четыре почтовых голубя, выпущенные в 5.40 пополудни гринвичского времени, полетели в западном направлении. Мы находимся сейчас надо льдом, сильно разреженным во всех направлениях. Погода великолепная. Настроение превосходное.

12 июля.

3.51 [15] 15
  Хронометр, как отмечает Андрэ, спешил на 51 минуту 45 секунд. В тексте время дано с поправкой в 52 минуты.


[Закрыть]
утра. Скорость 0,4 м в сек.

3.58. Туман немного поредел, и шар значительно поднялся. Многое из того, что мы считали открытой водой, вероятно, было просто льдом, свободным от снега и покрытым водою.

4.08. Движение продолжается непрерывно. Я увидел глупыша, кружившего возле нас. Он не обнаруживал страха.

4.13. Снег на льду светлый, грязно-желтый. Шкура полярного медведя такого же цвета. Лед сжат несильно или, вернее, совсем не сжат. По нему можно ехать на лошади и в санях, если поверхность твердая. Земли нигде не видно. Но горизонт неясен. Поистине необычайный ночной полет. Я прозяб, но не хочу будить обоих спящих. Им надо отдохнуть.

Когда шар снижался, канаты расположились неправильно, а вследствие этого гондола идет задом наперед и паруса прижимают шар книзу. Это жаль...

4.28. Скорость 0,8 м.

В 5.08 утра сделан первый фотографический снимок.

Морской заяц (морж?). Два таких показались. Один испугался, другой нет. Лед изрезан каналами с незамерзшей водой. Гондола теперь часто снижается до 15—20 м высоты.

5.26. Скор. = 1,4 м/с.

Все небо покрыто тучами, и так было все время с тех пор, как меня разбудили.

В 5.58 шар остановился, в 6.18 он продолжал стоять.

В 6.23 совсем близко от гондолы появился глупыш. Шар тронулся только в 6.40.

Кофе сварился за 18 минут.

5.08 пополудни. Лед сжат сильнее, иногда совсем.

8 «туше» [16] 16
  Здесь – удар гондолы о землю.


[Закрыть]
за 30 минут.

«Хоть бы поесть спокойно».

5.23. Длинный водяной канал.

Два «туше» за 30 мин.

Лед сжат. Никаких правильных направлений.

6.33. Непрекращающийся густой туман и толчки каждые 5 минут.

Настроение хорошее.

Местами сильно сжатый лед.

7.02. Скор. 3,2 м. Лед крупнее и еще больше сжат, чем до сих пор.

8.43. Лед ровнее, туман густой по-прежнему.

8.53. 1,75 м в сек, «Туше» каждую минуту или через минуту. Задеваем землю и штемпелюем приблизительно через каждые 50 метров.

В 10.01 шар остановился при скорости ветра 4,5 метра.

10.53. Отовсюду каплет, и шар сильно отяжелел.

Хотя мы могли бы сбросить балласт и хотя ветер, может быть, отнес бы нас к Гренландии, мы все же решила стоять на месте. Нам пришлось сегодня сбросить много балласта и не удалось заснуть или вообще отдохнуть из-за досадных толчков, и нас едва ли хватило бы надолго. Все мы трое должны отдохнуть, и я отправил Стриндберга и Френкеля спать в 10.28, думаю дать им поспать до 5 или 6 ч, если смогу продержаться на вахте до этого времени. Потом попробую отдохнуть сам. Довольно-таки странное чувство – парить вот так над Полярным морем. Первым пролетать здесь на воздушном шаре. Скоро ли появятся у нас последователи? Сочтут ли нас сумасшедшими или последуют нашему примеру? Не стану отрицать, что мы испытываем горделивое чувстве. Мы считали, что спокойно можем принять смерть, сделав то, что мы сделали. Уж не происходит ли все это от чрезмерно сильного чувства индивидуальности, которое не смогло примириться с тем, что будешь жить и умрешь заурядным человеком, позабытым грядущими поколениями? Что это – честолюбие?

Шорох гайдропов и хлопанье парусов единственные звуки, которые слышны, кроме скрипа в плетеньи корзины.

13 июля.

Утро, 0,28 (3-й день пути).

Сила ветра 2,68 м/c. Ветер северный.

1.19. Шар качается, снует и беспрерывно поднимается и опускается. Он стремится вдаль, но не может, потому что ветер сейчас всего 2,1 м/c.

3.23. Скорость ветра 3,0 м/c.

За всю ночь не показалось ни одного живого существа, ни птицы, ни тюленя, ни моржа, ни медведя.

В 10.57 шар оторвался.

Френкель жадно ищет глазами – где бы взять воды для мытья посуды.

В 0.45 пополудни. Медвежьи следы. Такелаж обледенел.

4 почтовых голубя (3-я почта) выпущены в 1.08 пополудни. Они сначала сели на кольцо для инструментов и гайдроп.

5.34. Скорость 2,2 м.

Постоянные толчки сильные. Густой туман.

Лед, как обычно, удобный для передвижения, ровный, но трещины!

6.08. Загорелось в гондоле.

6.38. Не видно и не слышно ни одной птицы, значит, поблизости нет земли.

Меня сильно ударило по голове.

7.08. У Стриндберга морская болезнь.

В 8.12 паруса поставили против ветра и закрепили.

8.32. 2,4 м в сек.

До этой минуты гайдропы не поднимались над землей с того времени, как мы в первый раз летели на большой высоте. Паруса стоят против ветра. Они отлично держат и ускоряют полет. Теперь, когда так поставили паруса и сбросили 50 кило балласта, шар идет отлично. Все вместе прямо великолепно.

9.36. Скорость 3,0 м.

9,49. В 30 метрах прямо под нами огромный белый медведь. Он уклонился от гайдропа и, выбравшись на лед, побежал вперевалку. К нам не пытался вскарабкаться. Сейчас, в 9.57 вечера, мы должны были пролететь около 120 километров на С-В 60° прибл. прямо, то есть 60 килом. на север и 105 килом. на восток и, следовательно, должны находиться на 82°35'. Сквозь туман кажется, будто лед и вода поднимаются у горизонта, и вода тогда до иллюзии похожа на землю. Это много раз меня обманывало.

10.08. Лед ровный и красивый. Он, наверное, не достигает и локтя толщины, потому что лежит очень низко.

10.57. Сильно торосистый лед.

11.18 ночи, скор, 1,8 м. Наш длинный гайдроп оборвался. Постоянный густой туман. Ни земли, ни птиц, ни тюленей, ни моржей.

11.42. Лед, удобный для передвижения, если бы на льдинах и между ними не было воды.

11.50. Пролетели над огромной полыньей, идущей с С-3.

11.58. Сильный туман и много «открытой воды». Но больших пространств воды нет.

14 июля.

В 0.10 ночи. Скор. ок. 3,3 м в сек.

0.28. Один из наших голубей кружится сейчас около нас.

0.58. Великолепный гладкий лед. Однообразные «туше»...

1.14. Медвежьи следы.

1.19. 82°18'; 23°49'.

2.23 утра. Спустили боковые паруса.

5.28. Шар стал набирать высоту, но мы открыли оба клапана и снизились опять в 5.37.

7.19 вечера Мы выпрыгнули из гондолы.

Посадка. Измучились и изголодались, но пришлось усиленно поработать 7 часов, пока нам удалось передохнуть...

На следующий день шкипер норвежского промыслового судна заметил какую-то странную птицу, за которой гнались две полярные чайки. Птица села на гафель судна, и шкипер – ему показалось, что это куропатка, – застрелил ее. Птица, к несчастью, упала за борт. Не стоит, конечно, спускать шлюпку, чтобы подобрать жалкий кусочек мяса. Судно ушло.

Но через несколько часов шкипер Хансен встретил другую норвежскую шхуну и узнал о полете Андрэ, о голубях-почтальонах.

Хансен вернулся (удивительно – вернулся на то же место в открытом океане!), спустили две шлюпки, и... матросы нашли голубя!

Под одним из перьев хвоста, в гильзе, залитой парафином, была маленькая записка:

«От полярной экспедиции Андрэ для «Афтонбладет», Стокгольм, 13 июля. 12.30 пополудни. Широта 82°2'. Долгота 15°5' остовой. Хороший ход на восток, 10° к югу. На борту все благополучно. Это третья голубиная почта. Андрэ».

Голубь, подстреленный Хансеном, оказался единственным, который сумел доставить почту.

Проходили дни, недели, месяцы, годы.

В 1899 году на северном побережье Исландии был найден один из буйков, выброшенных Андрэ. В 1900 году на северном побережье Норвегии – второй. Потом был найден специальный большой буй, который предполагалось выбросить на самом полюсе. Значит, вершина планеты все-таки была покорена?

Только через тридцать три года обстоятельства гибели первых полярных воздухоплавателей несколько прояснились. Норвежское судно «Братвог» обнаружило последний лагерь Андрэ на скованном льдами острове Белом в архипелаге Шпицберген. Тела воздухоплавателей, их вещи, дневники, фотопленки были доставлены на родину. Пленки, пролежавшие треть века подо льдом, удалось проявить и отпечатать! Дневники, хотя и не полностью, прочитали.

Теперь мы знаем, как проходил полет. Как убедился читатель, дневник Андрэ сух и лаконичен, в нем нет отчаяния. Только вскользь упоминает Андрэ о роковой потере гайдропов.

Трое суток боролись воздухоплаватели. Все ниже и ниже спускался отяжелевший от влаги воздушный шар...

«Орел» закончил свой путь приблизительно в 350 километрах от Земли Франца-Иосифа и в 300 километрах от Шпицбергена. Вначале воздухоплаватели шли к Земле Франца-Иосифа – здесь еще до начала экспедиции был устроен вспомогательный склад продовольствия. Но встречный дрейф оказался непреодолимым.

Тогда они повернули к Шпицбергену и с наступлением зимы построили снежную хижину на дрейфующем льду.

В дневнике нет слов сожаления, нет ничего личного. Андрэ полностью поглощен научной работой – подробно описывает встреченных птиц и животных, высказывает интересную гипотезу (и даже набрасывает чертеж) образования слоистых льдов.

Потом, уже у берега острова Белый, льдина, на которой они жили, раскололась. Андрэ и его товарищи сумели перебраться на остров.

Последняя запись в дневнике Андрэ датирована 3 октября: «Никто не впал в уныние. С такими товарищами можно выпутаться из каких угодно обстоятельств». Есть еще несколько разрозненных записей, но прочесть их не удалось. А в дневнике Стриндберга, точнее – в его заметках, на октябрьских листах книжки-календаря, записи обрываются чуть позже, однако они предельно лаконичны и ничего не объясняют:

«2. Ночью наша льдина раскололась у самой хижины.

3—4. Положение напряженное.

5. Перебрались на берег.

6. Метель, разведка.

7. Переезд.

17. Домой 7,5 утра».

Это все. Это, видимо, конец. Обстоятельства и причины гибели Андрэ и его товарищей по-прежнему остаются загадочными.

Ясно, что первым умер Стриндберг – его тело захоронено среди камней метрах в 30 от лагеря. Андрэ и Френкеля смерть, по-видимому, застигла почти одновременно. Их останки найдены в палатке. Между ними общий спальный мешок. Рядом примус, который и через тридцать три года был готов к действию.

В лагере достаточно мяса и консервов, боеприпасов для ружей, спичек и топлива – людям вряд ли могла грозить смерть от голода и холода. Неподалеку валяются медвежьи шкуры, брезентовая лодка наполнена всевозможными предметами экспедиционного снаряжения.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю