Текст книги "Все, что вы хотели знать о королях, но не решались спросить"

Автор книги: Александр Шёнбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

А что можно сказать о коронах, которые находятся в распоряжении сегодняшних монархов? Во всяком случае, большинство из них – это слишком хвастливые китч-короны. Например, Королевская государственная корона хоть и весит 1,27 килограмма и украшена пятью рубинами, одиннадцатью изумрудами, восемнадцатью сапфирами, двумястами семьюдесятью семью жемчужинами и тремя тысячами бриллиантами, но была изготовлена только в 1838 году для королевы Виктории и, за исключением показной роскоши, не означает ровным счетом ничего.

Время европейских корон началось с опозданием и кончилось, строго говоря, после эпохи барокко с ее любовью к блеску и церемониалу.

Глава седьмая. СУЩЕСТВУЮТ ЛИ МЕЖДУ КОРОЛЯМИ РАЗЛИЧИЯ В ЗВАНИЯХ?

Если он – король, то, разумеется, он должен сидеть рядом со мной! А если нет, то что этот проклятый негр тут делает?

Принц Эдуард Уэльский на вопрос чиновника по протоколу, должен ли король Гавайев сидеть рядом с ним

Выше короля стать невозможно. По меньшей мере, с западнохристианской точки зрения. И император – тоже король, только с немного более пышным титулом. Каждый, кто суверенно правит страной, пусть даже самой маленькой, с точки зрения протокола – король. Различные титулы властителей в нашем культурном пространстве вызывают желание предположить некую иерархию среди них, однако на самом деле ее нет. У индусов все намного проще. Король, правящий маленькой страной, называется раджа. Тот, кто правит большой территорией, – магараджа (большой король). В Непале был еще магараджа-раджа (совсем большой король) – но даже он был все-таки раджой и по протоколу не стоял выше суверена какого-нибудь карликового княжества. В принципе один король всегда равен по происхождению и положению другому, независимо от того, правит ли он мировой империей или народом, одетым в набедренные повязки и живущим где-то в Андах.

Маленький анекдот проиллюстрирует это лучше любой теории. Правда, он политически не совсем корректен, но сохранился именно в таком виде: незадолго до того, как в 1898 году Гавайи были аннексированы Соединенными Штатами Америки, Калакауа I, король Гавайских островов, нанес визит принцу Уэльскому (будущему королю Эдуарду VII). Он надеялся заручиться поддержкой Англии против могущественного американского соседа. Эдуард в ту пору интересовался в основном картами, а не политикой, но, конечно, был готов пригласить Калакауа на торжественный обед. Специалисты по протоколу при английском дворе не были уверены в ранге экзотического короля. Итак, они спросили принца Уэльского, где посадить гостя. Эдуарду вопрос показался совершенно неуместным – и он ответил той знаменитой фразой, которую я предпослал этой главе в качестве эпиграфа. И то был единственно правильный ответ: или этот человек – король, и тогда с ним, разумеется, надо обходиться со всеми положенными почестями. Или он – не король, но тогда ему нечего делать при дворе.

И все же гавайский король, суверенность которого насчитывает всего два или три поколения, пользуется гораздо меньшим уважением, чем король такой древней монархии, как английская. Да и Наполеон или Бокасса, а оба они короновались самозвано и очень старались украшать себя всевозможными королевскими регалиями, в наших глазах являются скорее представителями королей, чем настоящими королями. Кстати, Бокасса просил папу Павла VI провести церемонию коронации. (Вот только папа, к сожалению, отказался.) А еще он именовал себя – а это, между прочим, показывает, что он кое-что понимал в сущности королевской власти, – «Первым крестьянином», «Первым инженером» и «Первым футболистом» своей страны. И все-таки во всем королевском облачении и на троне из золота высшей пробы он являл собой жалкую фигуру. Главная ошибка: Бокасса пришел к власти в результате путча только в середине шестидесятых годов. Если бы все это произошло немножко раньше, например в году 1200-м, общественность его полностью приняла бы.

Дело в том, что определенную роль играет «стаж». В этом отношении, кстати, английская монархия должна бы пропустить вперед датскую: ведь в Англии со времени завоевания норманнами, то есть с 1066 года, происходили многочисленные смены династий, а в Дании вот уже добрую тысячу лет правит одна и та же семья, какими бы странными путями ни наследовались ее гены. Только одна европейская династия правила еще дольше – Виттельсбахская. Виттельсбахи появляются в Баварии уже в начале X века в качестве местных правителей, в 1180 году император Барбаросса дарует им звание герцогов Баварских. Они – единственная династия, правившая непрерывно с X столетия. И этим объясняется, почему уничтожение монархии в 1918 году никак не смогло изменить того факта, что Бавария и сегодня, по крайней мере в глазах ее коренных жителей, продолжает оставаться самостоятельным королевством.

Несколько лет тому назад мне пришлось пережить нечто продемонстрировавшее, что не один только возраст придает настоящий авторитет королевскому дому. Тут есть кое-что еще.

В двенадцати часах лету от Европы на северо-западном берегу острова Борнео расположено королевство, которого почти не коснулась нынешняя цивилизация, и поэтому на самом деле оно находится гораздо дальше от нас, чем просто в двенадцати часах пути. Властитель этого королевства – его величество Хаджи Хассанал Болкиах Муиззаддин Ваддаулах, султан Брунея Даруссалама. «Даруссалам» означает «обитель мира». Говорят, султан – один из богатейших людей на земном шаре, его страна в избытке наделена природными ресурсами. Бруней – последняя абсолютная наследственная монархия в мире.

Каждая капля нефти, каждая молекула природного газа, каждая песчинка Брунея принадлежат лично султану. Правительства в собственном смысле этого слова нет, вместо него есть Государственный совет, председателем которого является султан. Правление в Брунее идет по старинке – посредством указов.

Расположенный в середине архипелага в Юго-Восточной Азии, в центре судоходных путей Древнего Китая, Бруней уже примерно в 1000 году превратился в богатое торговое государство. То есть первые жители Брунея пришли сюда из Китая. Среди коренного населения, обитающего в джунглях, по слухам, еще встречаются каннибалы. Бруней упоминается в древних китайских рукописях уже в VI веке. Китайские же историки пишут, что в XIV веке Аванг Алак Бетатар, будущий султан Мухаммед Шах, принял ислам. С тех пор династическая цепочка властителей Брунея не прерывалась.

Архитектором современного Брунея считается отец сегодняшнего султана, Хаджи Омар Али Сайфуддин. Его сын, Хассанал Болкиах, воспитывался относительно скромно и строго, якобы окончил школу лучшим учеником, затем продолжил образование на родине и, чтобы навести последний лоск, был послан в знаменитую английскую военную академию Сандхерст, но потом его спешно вернули домой из страха, что ему понравится вольная жизнь на Западе. И тут же женили на кузине.

На одной свадьбе в Англии Ирина и я видели этого последнего абсолютного монарха. В какой-то момент я набрался храбрости и заговорил с ним. Мы некоторое время беседовали, и я сказал султану, с каким удовольствием мы бы как-нибудь посетили его в Брунее. С присущей ему вежливостью он пообещал, что как-нибудь нас пригласит.

Когда примерно через полгода рано утром в нашей квартире в Берлин-Кройцберге зазвонил телефон и на другом конце провода кто-то со странным акцентом пробормотал что-то невразумительное, я был уверен – это может быть только владелец палатки, торгующей кебабом на углу, который снова жалуется, что мы не там припарковали машину. Понадобилось некоторое время, пока я понял: мужчина из далекого Востока пытается мне объяснить, что я приглашен на день рождения его властелина.

Разумеется, мы приняли приглашение. Правда, для нас был один очень щекотливый вопрос: а как мы туда попадем? Но мне удалось объяснить личному секретарю султана (естественно, с максимально возможной вежливостью), что хотя мы и приехали бы с большим удовольствием, но, к сожалению, перелет вокруг земного шара подорвет наш семейный бюджет. В результате мы летели на самолете личных авиалиний султана, «Брунейских королевских авиалинии». Там, где на билетах обычно написано: «Не подлежит обмену и возврату», стояла приятная помета: «За счет короля».

Когда мы приземлились в аэропорту Брунея, я еще со взлетно-посадочной полосы увидел балдахин, под которым стояли несколько торжественно одетых персон, а замыкали ряд черные лимузины с затемненными стеклами и штандартами. И это не был таможенный контроль. Последние шаги мы сделали по красной ковровой дорожке. Нас приветствовало множество людей, имена и должности которых в тот момент были нам не совсем ясны. Как выяснилось, среди них были принцесса Масна – сестра султана и главное дипломатическое лицо страны, ее муж, шеф протокола дворца и некий господин Кёрнер, представившийся как первый секретарь германского посольства и сразу же извинившийся, что пришел только он, потому что посол сейчас находится в отпуске на родине. Разумеется, господин Кёрнер не имел ни малейшего представления о том, кто мы такие. Приезд немецкого графа с женой по понятиям даже самого исполнительного немецкого чиновника хоть убей не тянет на «официальный визит». Если бы речь шла о депутате крейстага[5]5
  Крейстаг – районное собрание в ФРГ.


[Закрыть], он, так уж и быть, смирился бы с такой помпой, но тут дело касалось частного лица, о котором, запросив Министерство иностранных дел в Берлине, он так ничего толком и не узнал, и, вероятно, все происходящее должно было казаться ему несколько загадочным.

Поездка от аэропорта до гостевого дома султана заняла всего несколько минут. Вдруг мотоциклы сбавили скорость, мы завернули и подъехали к воротам, при въезде солдаты отдали нам честь. Это место, по которому медленно двигалась наша колонна, называлось Ассара, здесь расположена дюжина таких же дворцов – домов для гостей султана. На газонах и лужайках, словно пасущиеся косули, – маленькие человечки в шляпах, с граблями, ухаживающие за травой. Мы остановились перед дворцом № 8. Ирина и я вступили в холл огромного, выложенного золотом «холодильника». На потолке – непомерно огромные люстры. Перед нами – батальон согнувшихся в глубоком поклоне людей в униформах, это – наш обслуживающий персонал на следующие три дня. Двое из них вышли вперед и протянули нам на золотом подносе маленькие, сложенные, благоухающие розовым маслом влажные и прохладные полотенца.

Мы чувствовали себя чрезвычайно уставшими, возбужденными, изможденными от всех этих впечатлений и решили часок-другой отдохнуть. Ирина приняла ванну, а я немного огляделся в доме. Постель оказалась размером с нашу квартиру в Кройцберге, а письменный стол – с автомобиль. Во всем доме висели шедевры импрессионистов. Наконец-то я понял, куда исчезают картины Моне и Сезанна, о которых после больших аукционов сообщается, что они куплены человеком, пожелавшим остаться неизвестным. Интересно, а султан знает, что эти картины висят в его гостевом доме? Сам он их когда-нибудь видел?

Наш первый официальный визит должен был состояться только на следующее утро – большой парад по поводу дня рождения султана. После него, как нам сообщил приданный нам офицер, выполнявший функции секретаря, запланирована аудиенция у султана, затем рано вечером мы должны присутствовать в тронном зале на ежегодной речи о положении страны, во время которой нас посадят рядом с королевской семьей. Для меня осталось загадкой, почему нас принимают с такими высокими почестями. Возможно, султан считал это любезным жестом по отношению к дружественному английскому королевскому дому, к которому он причислил и Ирину.

Парад по поводу дня рождения – полный сюр. Он проходил на площади, похожей на футбольный стадион. Я сидел в королевской ложе в окружении увешанных высокими наградами генералов в расшитых золотом парадных формах. Где-то далеко позади меня – дипломатический корпус. Кульминацией парада, во время которого все рода войск под звуки маршей сделали несколько кругов по стадиону, было появление султана. Он въехал на стадион, стоя под балдахином в белом открытом «роллс-ройсе», сопровождаемый восторженными криками толпы. Потом три реактивных самолета на бреющем полете пролетели над стадионом, оставляя после себя полосы дыма, раскрашенные в цвета национального флага – желтый, белый и черный. Султан в своем эксклюзивном автомобиле покинул стадион. Затем все кончилось. С днем рождения!

Через два часа мы во дворце. Исгана-Нурул-Иман считается самым большим королевским дворцом в мире, но при жилой площади больше 200 000 квадратных метров он производит впечатление скорее конгресс-центра класса гиперлюкс, чем королевского дворца. Кажется, он сделан исключительно из двух материалов: из мрамора и золота. После того как нас провели через анфиладу залов (в каждом следующем больше золота, чем в предыдущем), наконец-то открылись двойные двери в зал для приемов. Мы садимся. Через двадцать минут, показавшихся нам вечностью, торопливо входит невысокий мужчина в ярко-красной униформе, кланяется, откашливается и сообщает, что султан может появиться в любую минуту. Двойные двери распахиваются, перед нами стоит султан, рядом с ним – обе его жены, увешанные драгоценностями.

В подарок султану мы привезли маленькую фарфоровую табакерку производства Королевской фарфоровой мануфактуры в Берлине, так как из всех материалов, о которых нам удалось выяснить, что они нравятся султану, только фарфор оказался нам по карману. Султан небрежно принял наш подарок и поболтал с нами четверть часа – ни о чем. Но очень оживленно. У меня создалось впечатление, что для него беседа с двумя цивилизованными европейцами – настоящее удовольствие. Остальные окружавшие его люди прямо-таки ползали перед ним на коленях. Казалось, он рад возможности видеть перед собой людей, способных вести с ним обычную беседу. Я, естественно, приготовил несколько вопросов, но все они вылетели у меня из головы.

Наша непринужденная беседа для меня была в первую очередь возможностью как следует его рассмотреть. Султан невысокого роста, производит впечатление спортивного человека. Атлетически сложенный, красивый, со светлой, немного пористой кожей, правильными чертами лица, светло-карими шоколадными глазами и ослепительно белыми зубами. Его борода так аккуратно подстрижена, словно придворный парикмахер стриг каждый волосок в отдельности под лупой. Вполне вероятно, что я прямо-таки уставился на его бороду, она из-за своей аккуратности казалась ненастоящей. Все, о чем мы говорили в эти полчаса, полностью исчезло из моей памяти. Твердо запомнился мне только цветовой фон этой встречи: золотой. И, как ни странно, легкий аромат жасмина.

В 2000 году Ирина и я посетили султана Брунея То, что выглядит, как букет цветов, – на самом деле букет из драгоценных камней. Слева – королева Хаджа Салеха беседует с Ириной, справа – султан и я

Когда все закончилось и мы снова оказались в нашем гостевом доме и переодевались к тронной речи султана (я – во фрак, Ирина – в вечернее платье), я начал обдумывать этот «близкий контакт третьей степени». Я частенько подшучивал над Ириной по поводу особ королевских кровей из числа ее дальних родственников, которые разъезжают на велосипедах и жуют на пляжах гамбургеры. Но разве то, что мы увидели здесь, – это проявление настоящей королевской власти? Вот это – король, какого я себе представлял по сказкам моего детства? Или все-таки султан со всей его чрезмерной роскошью напоминает скорее доктора Но, а его государство – своего рода королевство Джеймса Бонда в стиле хайтек? Только что передо мной стоял владыка, обладающий настоящей властью. И тем не менее при всем его неоспоримом авторитете этот человек не вызывал во мне ничего, хотя бы приблизительно похожего на трепет, какой я почувствовал, когда впервые оказался перед испанским королем (хотя на нем тогда была футболка, а сам он засмотрелся на какую-то пышногрудую блондинку). И ощущения, что я стою на Страшном суде, какое у меня всегда появлялось при двух или трех встречах с королевой Англии, здесь, в Брунее, я, как ни странно, не испытал. И это несмотря на то, что королева – любезная пожилая дама с чувством юмора, власти которой не хватило бы даже для того, чтобы приказать эвакуировать мой автомобиль, а султан Брунея, наоборот, мог приказать обезглавить меня на месте, без указания причин.

В пятидесятые годы английский дипломат и писатель Гарольд Николсон написал книгу «От мандарина до джентльмена» – о нравах и манерах, принятых в этих странах, которые он хорошо узнал, вначале как сын дипломата, потом и на самостоятельной дипломатической работе. В ней он утверждает, что уровень цивилизованности общества можно понять по степени унижения, которому подвергает людей придворный церемониал. Он рассказывает, как его в молодости однажды неприятно задело, когда он вместе с отцом был свидетелем государственного праздника при османском дворе. Министры, большинство из них уже в возрасте, были вынуждены почти бежать рядом с каретой калифа. С тех пор, как он пишет, он страдает определенной чувствительностью к церемониям, «требующим от человека отрицания своего личного достоинства».

Вероятно, именно это и отличает западные и восточные формы правления. Возможно, особое достоинство, которое присуще европейским королям, основано как раз на том, что подданные не ползают перед ними в пыли. Даже при британском дворе придворный церемониал ограничен минимумом необходимого декора. При испанском дворе или в северноевропейских монархиях – тем паче. Как-то меня представили нидерландскому престолонаследнику – перед этим его адъютант строго меня предупредил, что я имею право сказать «ваше высочество» самое большее один раз, а затем должен избегать подобного обращения. В Испании ли, в Англии, Нидерландах, Дании или в Швеции – везде приветствие придворными своего суверена выглядит как короткий, очень быстрый наклон головы. Ни в коем случае никаких глубоких поклонов!

Может быть, как раз это подсознательное равноправие подданных, которые в древние времена по собственному выбору поднимали своего «вождя» на щит, и делает возвышенного таким образом человека еще возвышеннее. Клятва верности знати Арагона испанскому королю прекрасно передает этот дух раннего Средневековья: «Мы, причем каждый из нас столь же достоин, как и ты, а все вместе мы сильнее тебя, по доброй воле клянемся тебе в вечной верности».

Дело в том, что подданные, исполненные достоинства, придают своему королю куда больше величия, нежели самые верноподданные пресмыкающиеся.

Глава восьмая. КОРОЛИ ОБЯЗАТЕЛЬНО ДОЛЖНЫ ЖИТЬ ВО ДВОРЦЕ?

Дерьмо, дерьмо, дерьмо!

Фердинанд Болгарский о своем дворце в Софии

Во-первых, нет. Например, испанская королевская семья живет на очень большой вилле. А во-вторых, обязательно! Потому что трехэтажный дворец Зарзуэла на северо-западной окраине Мадрида, отремонтированный в шестидесятые годы, это – высеченное в камне признание: современная испанская монархия примирилась с тем, что Испания – гражданское государство, глава которого занимает что-то вроде поста наследственного президента. Испанский король – король милостью народа. И поэтому некоторые из его якобы подданных живут роскошнее, чем он. Но в монархии, заслуживающей своего названия, жилище короля должно быть самым роскошным в стране и демонстрировать все величие его положения.

Когда Фердинанд Болгарский в феврале 1909 года вернулся после похорон русского великого князя Владимира из роскошного санкт-петербургского дворца в свою скорее скромную резиденцию в Софии, то весь день было слышно, как он, бормоча: «Дерьмо, дерьмо, дерьмо», с топотом ходил по анфиладам комнат. Будем точными, ругался он по-французски, то есть «merde, merde, merde», это конечно же звучало несколько изысканнее, но сводилось к тому же: чтобы придать своему вновь созданному царству вес в компании европейских государств, чтобы показать собственному народу, что наступили новые, блестящие времена, необходим дворец, который сможет выразить эти амбиции. Благодаря наследству своей бабушки, принцессы Антуанетты Кохари, одной из богатейших землевладелиц Венгрии, Фердинанд смог сделать из своей тесной и сырой городской резиденции в Софии красивый, покрашенный в желтый цвет, как замок Шёнбрунн, городской дворец, в котором французская элегантность сочеталась с немецкой солидностью. Он наполнил его камергерами, адъютантами, лейб-медиками, церемониймейстерами и прочей обслугой, без которой не обходится ни один уважающий себя двор. Несметные суммы Фердинанд потратил и на загородную резиденцию Врана (включая маленький личный зоопарк с вольером для трех слонов), и на летнюю резиденцию Евксиноград на Черном море, напоминавшую знаменитый замок Сен-Клу.

По типично идеальной схеме монархии столица должна быть центром королевства, ее центром должен быть дворец, а центром дворца – трон. Центр с давних пор считается местом высокой символичности, местом притяжения. Центр означает примирение всех противоречий, всех споров, всех парадоксов. Центр означает равновесие, единодушие и истину, в центре находятся сила и утешение. Может быть, обществу, чтобы стать настоящим сообществом, необходимо особое место внутри себя самого, которое служило бы ему ориентиром? Может быть, именно центр и является предпосылкой существования общества?

Примиряющая идея центра, сглаживающая все противоречия, играет большую роль в античных культурах. Например, в Индии изображение колеса, вращающегося вокруг своей оси, причем ось считается «неподвижным двигателем», и сегодня остается символом миропорядка. Когда в Мекке верующие с молитвами ходят вокруг Каабы, расположенной по исламским представлениям ровно под центром неба, они в этот момент представляют собой огромное мировое колесо, которое должно постоянно пребывать в движении. В буддистских странах правитель так и называется «чакравартин» – «поворачивающий колесо».

В архетипическом смысле король – это именно неподвижный двигатель, упорядочивающая сила, успокаивающий полюс, пункт притяжения и идентификации общества. И поэтому он не может по своему желанию скромно жить в каком-нибудь доме.

В азиатских культурах с их пристрастием к астрологии место жительства правителя должно было символизировать центр космоса. Но и в европейском культурном пространстве идея центра играет в мифологии королевской власти (внимание – каламбур!) центральную роль. Английская легенда о короле Ллудде, например, рассказывает, как он, чтобы стать настоящим королем, вначале должен был определить центр своего королевства. По этой легенде, британским островом правило жестокое племя, называемое Кораниайд. Чтобы освободить страну от Кораниайд, Ллудду надо было вначале победить дракона. А чтобы заманить чудище в ловушку, ему пришлось измерить британский остров в длину и ширину и выкопать яму точно в том месте, где находился центр острова. В качестве приманки в яму поместили бочонок с медом. Дракон прилетел, Ллудд его победил, королевство было спасено. В древней германской саге, в «Эдде», Один, чтобы овладеть миром, принес себя в жертву себе же в центре мира, на Мировом Ясене Иггдрасиле.

Или вспомним центр египетского царства. Геродот рассказывает, что первый (полумифический) правитель Египта, фараон Менес, объединил Верхний и Нижний Египет. Для этого ему пришлось изменить течение Нила, а на осушенной земле основать новый город – Мемфис, причем именно как центр нового государства. Правда, в отличие от Ллудда, ему не пришлось искать этот центр, он имел право сам его установить. Благодаря основанию Мемфиса Менес стал великим предком всех тех королей-основателей, которые не жалели себя для создания центра своих стран. Среди них Александр Великий, основавший по всему известному тогда миру новые города – причем все эти города он называл своим именем; Константин Великий, превративший рыбацкую деревню в центр Византийской империи (будущий Константинополь); Филипп II, который перенес центр Испании из Толедо в Мадрид; Петр Великий, на пустом месте создавший Санкт-Петербург, новый центр своего государства. Основывать и строить – вот исконные творческие акты короля, которыми он создает не только символ королевского величия для своего народа, но прежде всего – центр, точку отсчета.

Правителем, совершившим это с самым большим размахом, вероятно, был Людовик XIV. Тогда, в середине XVII столетия, Франция была главной мировой державой. Людовик хотел, чтобы эта слава, «lа gloire», была видна всем, так сказать, ощутима. За время его владычества целые города «катапультировались» из Средневековья в Новое время. В ту пору Париж был тесным, беспорядочно построенным городом, с запутанными улочками. Король велел сровнять с землей целые кварталы, наполнил светом и воздухом этот, прежде темный, средневековый город. Он распорядился сделать во всех новых домах большие окна (вместо привычных маленьких отверстий), ввел ручные и уличные фонари и тем самым создал буквально революционное для своего времени новшество: освещенные улицы! Лишь гигиене он не уделял особого внимания, в этом отношении с городом дело обстояло так же, как и с телом самого Людовика. Несмотря на всё новые улицы, площади, роскошные бульвары, дворцы, парки, триумфальные арки, Париж оставался большой клоакой – рассадником бесконечных эпидемий, и в конце концов, ведь Бурбоны очень ценят свежий воздух, это и послужило причиной для, вероятно, величайшей гениальной выходки короля – строительства Версаля!

Версаль Людовика XIV – это дворец, какого никогда не было в истории человечества и больше никогда не будет. Все помпезные архитектурные фантазии наших дней, будь то в Дубай или в Шанхае, при сравнении с грандиозным сооружением, каким тогда был Версаль, – просто игра в замки из песка. Если сравнить человеческие или финансовые жертвы, которых потребовал Версаль, то даже пирамиды Гизы выглядят жалко. Строя Версаль, Людовик хотел создать не только «символический» центр государства, но и его настоящий центр. «Весь свет», то есть все, обладавшие хоть каким-то положением, должны были иметь возможность находиться в Версале постоянно. На это тратились суммы по тогдашним масштабам совершенно немыслимые. Министр финансов приходил в отчаяние от экстравагантных желаний Короля-Солнца, в 1663 году он записал в своем дневнике: «Его величество исходит из того, что все персоны получают жилье в Версале с полной меблировкой. Его величество хочет кормить весь мир и приказывает держать в комнатах наготове все, включая дрова для растопки и восковые свечи, что еще никогда не было принято в королевских домах». Проповедники со своих кафедр осуждали любовь короля к роскоши как наглую заносчивость. Однако эта любовь к роскоши имела политическую функцию. Версаль был построен, чтобы символизировать королевство.

О совершенстве, с которым это удалось сделать, можно судить по садовой архитектуре Версаля. Норберт Элиас пишет: «Кроны деревьев и кустарники должны быть обрезаны таким образом, чтобы не оставалось и следа от беспорядочного роста. Дорожки и клумбы должны быть расположены так, чтобы планировка парка демонстрировала ту же ясность и элегантность, что и само здание королевского дворца. Здесь, в архитектуре зданий и парков, в совершенном покорении материала, в абсолютной обозримости и упорядоченности покоренного, в полной гармонии частей, составляющих единое целое, в элегантности пышного декора, которая подчеркивает элегантность движений короля и придворных дам и кавалеров, в уникальных размерах зданий и парков, которые… служили презентации королевской власти, идеалы короля воплотились, возможно, с большим совершенством, чем это достижимо путем контроля и подчинения людей».

С давних пор королевский дворец – нечто большее, чем просто жилище короля. Это – визуализация идеи государственности с полагающимися ей достоинством и блеском.

В эпоху парламентского конституционализма, когда уже появились первые признаки заката монархий, Вильгельм II еще раз попробовал жить в соответствии с идеей «мистического центра». И это удалось ему, монарху, которого так часто высмеивали. При нем в Германии положение императора – а учитывая расщепленное немецкое самосознание, уже одно это было большим достижением – стало ориентиром, по которому сверялись, признаем, недолго, все институты империи, все слои и сословия населения, больше того, каждый отдельный житель Германии мог точно оценить свой социальный статус по дистанции, отделявшей его от императорского двора. В центре рейха – шикарная немецкая столица, в ее центре – императорский дворец, а в центре дворца – легендарный Белый зал. Мой покойный друг, вильгельмофил и вельможа Николаус Зомбарт, говорил, что это место вообще нельзя оценить по достоинству, если говорить о его красоте или пытаться подойти к нему с мерками искусствоведения и истории архитектуры. В нем надо видеть мифическое место.

– Здесь и нигде больше, – говорил Зомбарт, – должны были проходить важнейшие церемонии и государственные акты.

Томас Манн называл Белый зал «строгим местом лицедейского культа». Великолепие, или «щедрость» (воспользуюсь одним из любимых слов моего друга Зомбарта), Вильгельм II считал не удовольствием, а своим неотъемлемым долгом.

Ну и, кроме того, есть, разумеется, еще одна причина, почему король должен жить во дворце: дворцовые привидения. В Европе практически нет ни одного королевского дворца, о котором не было бы истории про привидения. Они – неотъемлемый реквизит дворцов уже хотя бы потому, что напоминают королям: вы не только стоите в длинной череде предков, но и правите, так сказать, под их постоянным критическим наблюдением. У королевы Англии, например, нет ни малейших сомнений в том, что по коридорам Виндзора регулярно проходит призрак Елизаветы I. Уже маленькими детьми, рассказывает королева, она и ее сестра Маргарет видели этот призрак – в Зеленом коридоре, рядом с бывшей детской комнатой королевы. Елизавета I была дочерью Генриха VIII и Анны Болейн, она умерла в 1603 году после сорокачетырехлетнего правления. Ее постоянно преследовал страх заразиться чумой. В разгар своей фобии она приказала построить во внутреннем дворике Виндзора виселицы и казнить каждого придворного, которого подозревала в болезни. Старожилы Виндзора верят, что именно эти жестокие поступки не дают Елизавете I обрести покой после смерти.

В 1996 году дворецкий Шон Кросдейл уронил поднос с благороднейшим французским вином «Шато Петрус» и, белый как мел, с криком побежал по дворцу. В свое оправдание он позднее заявил, что ему явилось привидение, а именно – призрак недавно умершего дворецкого Тони Джерреда. От этого сообщения в Виндзоре не отмахнулись, словно от пустой выдумки, а отнеслись к нему почти как к делу обычному. Королева приказала Кросдейлу прийти и все ей как можно подробнее рассказать. Для нее было совершенно очевидно, что этот человек говорит правду. Тони Джерред, один из любимых дворецких королевы, внезапно умер после тридцати восьми лет преданной службы.