Текст книги "Криминальные повести"

Автор книги: Александр Серый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Когда Широков услышал про медсестру-блондинку, сердце аж «ёкнуло». Пораженный догадкой, он посмотрел на Ерофеева. Тот прикрыл глаза, давая понять, что ему на ум пришла та же мысль. Вслух же он поинтересовался у Яшина:

– Возможность проникновения посторонних в больницу отработали?

– Нет, еще не успели, – развел руками следователь, – вот только перед вашим приходом передали список работников, которые оставались в больнице на ночь после двадцати часов. Все они на месте – я распорядился, чтобы домой их пока не отпускали.

– Хорошо, – одобрительно кивнул подполковник, пробегая написанный от руки список, где кроме фамилий были указаны должности и непосредственные рабочие места каждого. – Ну, вы тут занимайтесь осмотром, а мы с людьми побеседуем. И вообще…

Петр Сергеевич сделал какой-то неопределенный жест рукой и, подхватив Широкова под локоть, вышел с ним в коридор.

– Вот что, Стас, – вполголоса произнес Ерофеев, – давай-ка восстановим последовательность событий с учетом вчерашнего вечера у Гвоздковой. Как раз и ты узнаешь, что там произошло после потери тобой сознания. Итак, к Гвоздковой ты пришел около восьми, так?

– Так. Ровно в 19.55 – я еще посмотрел на часы.

– Ага. Как сообщила соседка из пятой квартиры Седова, примерно в половине седьмого к ней зашла Гвоздкова с мужчиной, которого представила своим братом. Точнее – двоюродным братом. Гвоздкова сказала Седовой, что ее последнее время преследует один мужчина, занимающий видное положение, с целью заставить вступить в интимные отношения. Сегодня, якобы, этот мужчина придет к Гвоздковой после семи часов, чтобы в очередной раз домогаться своего. Маргарита Сергеевна хочет ухажера проучить и позвала на помощь брата, которого и просит на время приютить. Когда надо будет, Гвоздкова «брата» позовет на помощь, да и Седова будет также свидетельницей «гнусных посягательств нахала».

Ерофеев достал сигарету и, воровато оглядевшись, прикурил.

– Причем, заметь, ход был рассчитан предельно точно: бабка из породы сплетниц и домовых шпионов, обожает разные грязные истории. Естественно, она с готовностью согласилась. Так вот… В 19.55 ты вошел в квартиру. В 20.30 Свешников, сидя у подъезда, услышал шум и крик: в это время «брат» и Седова вбежали в квартиру Гвоздковой. Здесь они, как и задумывалось, увидели «ужасное насилие над женщиной». Последняя, защищаясь, нанесла обидчику удар бутылкой по голове. Приведя себя в порядок, Маргарита Сергеевна заявила «брату» и бабке, чтобы те покараулили злоумышленника, пока она сходит за милицией. В 20.30 Гвоздкова пробегает мимо Игоря, стоявшего в подъезде. Игорь слышал шум отъехавшего «Жигуленка» – скорее всего, нашу красавицу ждал второй сообщник. От дома до больницы пять минут на машине. Еще пять минут – надеть халат, шапочку и подняться в палату номер 306. Заметь, работая в больнице, Гвоздкова прекрасно знает расположение помещений. Три минуты сделать укол. Спуститься к машине и вернуться обратно – еще десять минут. Итого, на всю операцию – 20-25 минут! Максимум – полчаса. По дороге обратно – звонок в милицию о попытке изнасилования. К приезду опергруппы Гвоздкова уже дома, с ней – двое свидетелей и фотография. Какой удар по милиции: ее сотрудник – насильник. И алиби превосходное. В больнице в момент убийства Касьянова она быть не могла, так как отбивалась в это время от насильника и бегала за милицией! Блестяще!!!– восхитился Ерофеев.

– Подождите, Петр Сергеевич, – поморщился Широков. – Но ведь, случись все не так, как задумала, по вашим словам, Гвоздкова, в ходе расследования обратили бы внимание на получасовые хождения Гвоздковой за милицией – это раз! Да и, учитывая связь с событиями на Гоголевской, на нее сразу бы пало подозрение, по крайней мере, в содействии устранению Касьянова.

– Е-рун-да! – четко выговаривая каждый слог, возбужденно возразил Ерофеев. – Ты только представь, какая бы каша заварилась вокруг тебя и всех нас! Где факты заинтересованности Гвоздковой в смерти Касьянова? Где факты вообще ее участия во всей истории?! Где?!

Видя, что Широкову возразить нечего, подполковник продолжил:

– Таких фактов у нас нет. Есть только предположения, основанные на интуиции, а их, как известно, к делу не пришьешь. А у Гвоздковой – факт посягательства на ее честь. И потом, полчаса – чушь! Она бы заявила на следствии, что выходила на десять-пятнадцать минут, что ближний телефон-автомат не работал, пришлось искать другой. Словом, что-то в этом роде. «Братик» бы все подтвердил, а старуха, услышав их слаженный дуэт, запела бы в полный унисон. При этом, возбужденная и напуганная всем увиденным, искренне считала бы, что так и есть, как говорит «несчастная» женщина. И поди тогда докажи, что ты – не верблюд. Страшно представить, что бы получилось! – он нервно затянулся дымом и, поперхнувшись, зашелся в отчаянном кашле. Когда приступ прошел, а злополучный окурок полетел в открытое окно, Ерофеев, придя в себя, хлопнул Станислава по плечу:

– Эта белокурая бестия не учла только, что у нас может возникнуть мысль подстраховать тебя, учитывая ее слишком назойливое желание затащить капитана Широкова в постель.

Станислав оценил скромность шефа относительно «нас», хотя прекрасно понимал, что идея «подстраховать» принадлежала, конечно, самому подполковнику. Еще Широков вдруг ощутил страшную слабость в конечностях и испарину на лбу, слушая начальника и явственно представляя предсказанный тем вариант развития событий, что называется, в лицах.

– Что же было дальше на самом деле? – едва выдавил он.

Ерофеев коротко описал задержание «брата», обнаружение в комнате бездыханного капитана и очумевшей Седовой. Придя в себя, Станислав констатировал с некоторым удовлетворением:

– Выходит, Маргарита Сергеевна допустила-таки промах. А финал эпизода не трудно представить: вернувшись на машине сообщника из больницы к дому, они увидели у подъезда милицию, все поняли и смотались в неизвестном направлении. Кстати, Гвоздкова действительно звонила по «02»?

– Звонила… А то как же там оказался автопатруль, пришедший на помощь Свешникову.

– А «брат», кто он?

– Вот это пока неизвестно. Свешников пытался «колоть» его до середины ночи, но безуспешно. Даже имени не говорит, гад.

– Что дал обыск у Гвоздковой?

– Ничего хорошего. Никаких писем, записных книжек, фотографий – ничего!

– Не понял! Она же хотела мне показать альбомы семейные! – удивился Широков.

– Не знаю, что она хотела тебе показать, только никаких альбомов нет, – проворчал Ерофеев. – Ладно. Заболтались мы тут. Дело надо делать. И делать со всей тщательностью, чтобы при следующей встрече с Маргаритой Сергеевной козыри были у нас в руках, а не наоборот.

Вместе они направились в кабинет, где, как сказал Яшин, пребывали Белозеров с Котиной.

В просторном и светлом кабинете зав. отделением находились хозяин – высокий светловолосый мужчина лет сорока, молодая блондинка с заплаканным опухшим лицом и Слава Белозеров. Ерофеев и Широков представились мужчине и женщине, после чего подполковник попросил заведующего выяснить, пришел ли главврач, с которым необходимо было переговорить, а также найти пару кабинетов, где сотрудники милиции могли бы побеседовать с персоналом, работавшим в ночь. В это время Широков исподволь разглядывал медсестру и пришел к выводу, что внешне она действительно напоминает Гвоздкову.

– Как вас зовут? – мягко спросил он, решив взять инициативу разговора на себя.

Женщина подняла наполненные тоской глаза и чуть слышно выговорила:

– Катя…

– Катюша, мы понимаем ваше состояние сейчас, но мы вас ни в чем не обвиняем и не подозреваем, поверьте, – и заметив, как женщина вздрогнула и подалась вперед, добавил: – Соберитесь с силами и постарайтесь по минутам вспомнить весь вчерашний вечер: что вы делали, где были, кого видели?

Подавив рвущийся из груди вздох, Котина проговорила:

– Дежурство у меня начиналось в восемь вечера. Я, как обычно, пришла минут на пятнадцать-двадцать раньше, чтобы переодеться и принять смену. Сдававшая дежурство Серегина Тамара уже подготовила лекарства для выдачи больным перед сном. В начале девятого она ушла, а я пошла по палатам с лекарствами и одновременно проверить самочувствие больных. Потом вернулась к себе за столик…

– Уточните время, пожалуйста.

Чуть помедлив, Котина ответила, нервно теребя полу расстегнутого халата:

– К столу я вернулась в половине девятого, Я на часы посмотрела.

– А в триста шестую вы заходили?

– Да. В палате были Тарасов и Касьянов. Ефим Петрович, по-моему, спал. По крайней мере, он лежал лицом к окну и никак не отреагировал на мой приход.

– Что же было потом? – вмешался Ерофеев с нетерпением.

– Потом… – Котина всхлипнула.– Потом я ушла пить чай…

– Не понял… Как это: ушли пить чай? – Ерофеев удивленно поднял брови,

Котина закрыла лицо руками и расплакалась окончательно.

– Где вы пили чай и до какого времени? – жестко настаивал Ерофеев.

– В соседнем отделении. Это – на нашем этаже, через лестничную площадку…– давясь слезами, ответила Котина. – Я там была-то всего полчаса, до девяти…

Ерофеев раздраженно заходил по кабинету.

– Скажите, Катя, чаепитие, как я догадываюсь, обычный вечерний ритуал у дежурных медсестер? – спокойно осведомился Станислав, стараясь не давить на женщину.

– Да…

– Оно всегда происходит в одно и то же время? С половины девятого до девяти?

– Да…

– Кто об этом знает из работников больницы?

– Все, кто имеет отношение к работе отделений…

– Кто еще из медперсонала находился после 22.00 в вашем отделении? Кто приходил? Кого вы видели?

– Никого… Кабинет дежурного врача в вестибюле между отделениями.

– И врач, конечно, тоже пил с вами чай?

Котина немного успокоилась и молча кивнула. Станислав решил не темнить и спросил напрямую:

– Вы знаете Гвоздкову Маргариту Сергеевну?

– Конечно, она работает в хирургии на втором этаже.

– Вчера вы ее видели?

– Нет.

– Она знала о времени чаепитий в вашем отделении?

– Наверное… У них ведь точно так же пьют чай.

Ерофеев и Широков понимающе переглянулись.

– Еще один вопрос, Катя. Практикуется ли в отделении производство уколов не только в процедурной, но и непосредственно в палатах, где лежат больные? И еще… Бывала ли Гвоздкова в отделении, как часто?

Котина удивленно посмотрела на Широкова. Казалось, до нее, наконец, дошло, что сотрудники милиции направленно интересуются Гвоздковой.

– Вы… думаете… – начала она, с ужасом переводя взгляд с Широкова на Ерофеева. – Вы думаете, что это – она?!

– Мы ничего пока не думаем, – отрезал подполковник. – Ответьте на заданный вам вопрос,

– Боже мой… Да-да, конечно… Гвоздкова часто бывала у нас по работе: то за лекарством взаимообразно, то просто поболтать… А уколы мы, действительно, иногда делаем в палатах…

Она опустила голову и замолчала.

В этот момент в кабинет вошли Яшин с Ерохиным, а с ними – пожилой полный мужчина в синем халате.

– Это комендант здания, – представил мужчину Гоша. Послушайте-ка, что он рассказывает.

И следователь ободряюще кивнул несколько смущенному коменданту. Тот окинул взглядом из-под седых бровей присутствующих и, убедившись, что он в центре внимания, кашлянул и сообщил басом:

– Я, вообще-то, сегодня выходной. Но пришлось выйти на службу: на девять часов договорился с водопроводчиками посмотреть задвижку в подвале. Вот, значит… Пришел, я говорю, в восемь часов. Ну, думаю, пока их нет, схожу в подвал, подготовлю там… Пошел, значит. Спускаюсь, я говорю, по нашей главной лестнице. А у нас так: лестница доходит до первого этажа и еще малость ниже продолжается на один марш. Там вправо коридорчик и две дверки, значит. Вот, я говорю, прошел в тот коридорчик. Правая, дверь, значит, в подвал будет, а левая – навроде черного хода. Я ей пользуюсь для, значит, всяких хозяйственных надобностей.

– Извините, – прервал коменданта Ерофеев, несколько заинтригованный необычной манерой рассказчика. – Катя, пожалуйста, посидите в коридоре, мы вас потом пригласим.

Подождав пока женщина выйдет, подполковник кивнул мужчине, в котором Широков не без основания начал подозревать отставного вояку.

– Так я продолжаю, значит. Ну вот. Только хотел отпереть дверь в подвал, слышу за спиной скрип. Глянул – непорядок: дверь-то на улицу отперта и на сквозняке болтается. Думаю, значит, как же так? Позавчера самолично, я говорю, запирал. Вчера ее не трогал, ключи только у меня, а дверь отперта. Вернулся к себе в каморку, значит. Гляжу, а в шкафчике, где у меня все ключи висят, одного ключа от черного хода, значит, нет, я говорю. Бывало-то два, а теперь – один. Матюгнулся я, в сердцах, конечно, кто ж его взял без спросу? Взял оставшийся, я говорю, и пошел дверь запирать. Потом назад в раздумьях возвращаюсь. А тут подходит ко мне, значит, бабка Маня – она у приемного отделения, я говорю, на вахте сидит – и эту историю про покойника, значит, рассказывает. Ну я подумал и к главврачу, значит, пошел. А он уж к вам отправил, я говорю…

Комендант окончил монолог и посмотрел на Ерофеева, проверяя, какое впечатление произвело его сообщение.

– Как вас зовут? – спросил коменданта Ерофеев.

– Петром Ивановичем, а фамилия, значит, Коваль.

– Петр Иванович, тезка дорогой! – проникновенно произнес подполковник, при этом глаза его искренне потеплели. – Спасибо вам за помощь! Только давайте мы еще кое-что уточним. Когда вы видели оба ключа последний раз?

– Так, я говорю, значит, позавчера самолично дверь запер и ключ в шкафчик повесил. Часа в четыре вечера было.

– Значит, 21-го июля в 16.00,– поправился комендант.

– Шкафчик запирается?

– Нет, просто крючком замыкаю…

– В вашем присутствии кто-то может взять ключ?

– Не-е, – с сомнением покачал головой Коваль, – шкафчик-то висит позади стола, у меня за спиной, я говорю… Уходя из кабинета, дверь запираю…

– Всегда-всегда?

Смущенно моргнув ресницами, комендант вздохнул:

– Я, значит, говорю, не всегда… Когда надолго – да. А на минутку – то и нет.

– Вспомните, Петр Иванович, вчера вы оставляли дверь кабинета открытой? И, вообще, было ли что-то необычное в этот день?

Обхватив широкой ладонью подбородок, Коваль несколько минут напряженно смотрел в глубь себя, обдумывая вопрос, затем сказал:

– Было вот что, значит… Где-то после обеда, я говорю, позвали меня из приемного покоя к городскому телефону. У меня-то только внутренний. По нему и позвала, значит, баба Маня. Я говорю, пошел, конечно. Дверь не закрывал – тут же рядом: метров двадцать по коридору до вестибюля, значит, а там – через вестибюль направо еще метров десять – и приемный. Подошел, я говорю, взял трубку, а там мужик какой-то чушь несет. Я, значит, выяснять начал, что ему надо. Но так ничего и не понял, повесил трубку и вернулся, я говорю. Но в кабинете никого не было.

– А в коридоре, в вестибюле?

– Погодите-ка… В коридоре, значит, встретил работницу нашу из хирургии. Ритой ее зовут. Симпатичная, значит, молодуха. Вот, больше никого.

Услышав это, Ерофеев одобрительно крякнул.

– Еще раз, огромное спасибо, Петр Иванович, вы нам очень помогли. Побудьте пару минут в коридоре, а потом мои коллеги запишут ваши показания.

С чувством собственного достоинства комендант кивнул присутствующим и, не торопясь, степенно вышел из комнаты.

– Яшин, следователя прокуратуры вызвали?– потирая руки, спросил подполковник.

– Вызвали… Так ведь они как обычно… В выходной никогда не найдешь. Сегодня Мальцев дежурит. Полчаса назад дозвонились наконец. Обещал скоро быть.

– Бог с ним. Не будем ждать. Варухин и Яшин, осмотрите черный ход, потом Гоша официально запишет показания Котиной, Коваля и других. Белозеров пусть берет на себя остальной персонал. Широков – то же самое. А я поговорю с главврачом. Особое внимание обратите на связи Гвоздковой, – есть же у нее здесь подруги. Мальцев приедет, пусть подключается, – распорядился Ерофеев. И, отозвав Станислава в сторону, уточнил:

– Свешников будет в управлении в 14.00, Зайдите ко мне с материалами, обсудим…

23 июля. Суббота. День.

После полудня, когда опергруппа закончила работать в больнице, Широков ощущал себя совершенно разбитым. Голова разболелась не на шутку. Больше всего хотелось плюнуть на все и завалиться спать. Но обстановка требовала действий. Ерофеев, правда, взял на себя решение организационных вопросов. Он вместе с Ерохиным уехал в в управление раньше: следовало срочно сравнить отпечатки пальцев, снятые ночью в квартире Гвоздковой с различных предметов, с теми, что обнаружились на шкафчике с ключами в кабинете коменданта. При положительном результате, это становилось какой-никакой, но все же уликой против Гвоздковой. Широков считал, что шанс есть, так как после Гвоздковой другие лица, исключая самого коменданта, шкафчиком не пользовались. Кроме того, надо было раздать размноженные фотографии Гвоздковой, взятые из личного дела в больнице, сотрудникам, поднятым ночью по тревоге и до настоящего времени перекрывавшим город. Помимо засады, оставленной по месту жительства Маргариты Сергеевны, необходимо было срочно проверить адреса выявленных трех подруг по работе и послать туда своих людей, на всякий случай. Да и мало ли еще дел приходится решать, когда в городе идет розыск опасного преступника!

Возвращаясь в управление на машине дежурной части, Широков обменивался впечатлениями с Мальцевым и Белозеровым. Их искренне заинтересовала вся история по мере того, как они глубже в нее вникали. Тем более, Широков в общих чертах поведал о предыдущих событиях и обстоятельствах.

– Маловато фактов против твоей Гвоздковой, – с сомнением заметил Мальцев, проведя рукой по ежику серебристо-седых волос, покрывавших его массивную округлую голову.

– Ну, почему мало? – не согласился Слава, – среднего роста коренастый шатен, с волевым загорелым лицом, будто созданным для типажа пропагандистских плакатов. – Кроме «пальчиков», есть показания медсестры из хирургии, видевшей мельком сквозь открытую дверь своего отделения женщину, похожую на Гвоздкову, когда та поднималась на третий этаж как раз около девяти вечера. Есть показания сменщицы Котиной – Серегиной, работавшей вчера в отделении днем, что Гвоздкова подходила к ней и интересовалась состоянием здоровья Касьянова.

– Кстати, показания Серегиной очень важны потому, что проливают свет на мотивы поведения Гвоздковой, – поддержал коллегу Широков. – По ее словам, Гвоздкова вчера пришла в терапию около 11 часов дня. Поговорив о том, о сем, вдруг спросила, читала ли Серегина в городской газете за 22 июля сообщение о трупе неизвестного мужчины на Гоголевской. Серегина объявления не читала, но сказала, без задней мысли, о поступлении два дня назад в отделение деда с пробитой головой, как раз с Гоголевской. Гвоздкова этим обстоятельством очень заинтересовалась и выяснила, в какой палате лежит Касьянов, в каком он состоянии находится. Ушла она, по словам Серегиной, несколько взволнованной. Теперь, следующее… Как пояснили работники хирургии, Гвоздкова вчера в обед покинула больницу, хотя обычно обедала здесь же в столовой. И отсутствовала до 14 часов, то есть с обеда, оканчивающегося в 13.30, также опоздала.

– Видно, понадобилось срочно встретиться с сообщниками, ибо факт наличия в живых свидетеля представлял для дела серьезную опасность, – вставил реплику Белозеров.

– Да, скорее всего, так и было, – согласился Станислав. – Возможно, тогда же родился план операции по устранению Касьянова. Ведь в 14.15 уже был звонок Ковалю, позволивший Гвоздковой завладеть ключом.

– А ты когда с ней беседовал? – спросил Мальцев.

– Что-то в 14.40-14.45. Именно мой приход окончательно напугал Гвоздкову и заставил действовать незамедлительно. Хотя я, как будто, ничего особенного ей не сказал.

– Ты думаешь, что в процессе разговора с тобой у нее и возник план, который почти удался?

– План – не план, а какая-то задумка, уверен, появилась, раз она пригласила меня к себе домой.

На это Мальцев недоверчиво покачал головой.

– Насколько я понял из беседы с главврачом, – заметил он, – предварительный результат вскрытия будет сообщен Ерофееву к 14 часам. Впрочем, принципиального значения это иметь не будет…

– Это почему же? – удивился Широков.

– Потому что Гвоздкова вряд ли заранее планировала убийство и хранила где-то специально приобретенное для такой цели средство. Решение и его реализация произошли, если верить твоим рассуждениям, Стас, в один день. И медик Гвоздкова воспользовалась каким-то препаратом, который был под руками…

«Вот черт!– подумал Станислав.– А я это совсем упустил из виду. Надо же было назначить проверку на рабочем месте Гвоздковой». И он еще раз чертыхнулся уже вслух. Товарищи удивленно посмотрели на него, а Слава поинтересовался, что случилось. Выслушав объяснение Широкова, Николай Николаевич усмехнулся:

– Это ты не подумал… Проверка уже делается: у меня тамошний председатель группы народного контроля знакомый. Он все сделает, как надо…

– Ну, Николай Николаевич, вы – голова! – констатировал Широков с искренним уважением. – И если все так, как вы полагаете, то появится еще улика против Гвоздковой.

– Не будем загадывать… Не будем загадывать, дружок,– довольным тоном проговорил Мальцев, неуклюже выбираясь из машины, затормозившей у здания УВД.

В своем кабинете Широков неожиданно обнаружил Свешникова. Лицо Игоря, как всегда, светилось улыбкой, правда, было бледнее обычного – сказалась усталость после бессонной ночи. Пожав руку другу, Станислав сгреб того в объятия.

– Спасибо! Огромное спасибо, Игорек! – с чувством пробормотал он, уткнувшись в мягкое плечо.

– Ну что ты, Стасик, – это все Ерофеев! Его надо благодарить…– возразил Игорь, смущенный этим порывом.

– Кстати, – продолжал он, усевшись за свой стол, – если тебе это интересно, то фотография твоя нигде не всплывет: тот гад, которого мы поймали, метнул фотоаппарат в окно, прокладывая себе путь к бегству. Хороший был «Зенит»… – сокрушенно покачал головой Свешников.

– Что же из себя этот экземпляр представляет, какова его роль?

– Спроси что-нибудь полегче! Я его до трех ночи мурыжил – ничего. Даже имени, подлец, не назвал. Твердил, что при падении ударился головой об асфальт и ничего не помнит. Сейчас собирался его еще раз «поднять», да ты пришел. Может, вместе?

– Ну что же… Чуть больше часа до рандеву с шефом у нас есть.

– Стоп! А как ты себя чувствуешь? Что-то видок у тебя неважный…

Игорь подозрительно оглядел Станислава с головы до ног. Покачав головой и ощутив очередной прилив боли, Станислав поморщился.

– Ясно! – безапелляционно сделал вывод Игорь. – Я уж один как-нибудь справлюсь. Ты лучше введи меня в курс дела по больнице.

Широков, привалившись затылком к приятно прохладной стене, удовлетворил любопытство друга, слушавшего молча и внимательно. И только потом Свешников задал вопрос:

– Значит, кроме моего «крестника», у Гвоздковой был еще сообщник, отвозивший ее к больнице. С ним она и сбежала, да?

– Выходит, так. Может быть, это он и звонил коменданту?

– Прекрасно! – воскликнул Игорь с энтузиазмом. – Я в таких ситуациях ощущаю себя рыбаком! Сети раскинуты, прикормка сделана, а рыбка вот-вот должна начать клевать. И это ожидание клева – самое упоительное!

– И самое противное! – добавил Широков.

– Ну, не скажи… О, кстати, о рыбке… Тоня где-то раздобыла парочку лещей. Завтра делает их на обед в сметанном соусе – мир-ровая еда! Если удастся вырваться с работы на пару часов, я тебя заранее приглашаю.

И, хитро стрельнув глазками, добавил многозначительно:

– Вместе с Наташей!

Широков от неожиданности растерялся и переспросил:

– С какой Наташей?

– Так с любой, коль их у тебя много! – съехидничал Игорь.

Пробормотав нечто нечленораздельное, Станислав нарочито сурово распорядился:

– Довольно лясы точить. Пошли в изолятор, побеседуем с «ударенным».

И видя, что Свешников собирается возразить, отрезал:

– Сие не обсуждается, а выполняется! Вперед!

Следственные комнаты изолятора временного содержания, размещавшегося в подвале управления, как две капли воды походили одна на другую: пара столов в противоположных углах, привинченные к полу табуретки, слева от входа, на стене, вешалка для верхней одежды. Окрашенные серой масляной краской стены отнюдь не придавали уюта помещениям. Кроме того, здесь было довольно прохладно.

Широков расположился за правым столом лицом ко входу, а Свешников уселся на краешек соседнего, чтобы находиться сбоку от задержанного. Через минуту-другую дежурный ввел в комнату незнакомца. Это был мужчина лет тридцати пяти, среднего роста, плотный, одетый в легкую спортивную куртку из серой плащевки и синие потертые джинсы. Темные, довольно длинные волосы, спадали спереди неопрятной челкой на, и без того низкий, покатый лоб. На угристом скуластом лице приютился утиный нос, под которым торчали короткие усики. Глубоко посаженные глаза смотрели, казалось, равнодушно.

Жестом предложив мужчине сесть, Широков спросил:

– Узнаете меня?

Мужчина поднял голову и скользнул взглядом по лицу оперативника. Потом, снова уставившись в пол, утвердительно кивнул.

– Тогда назовите себя: фамилию, имя, отчество и так далее…

– Петренко, Роман Михайлович, пятьдесят четвертого года, приезжий, – угрюмо сообщил тот.

– Откуда и когда приехали в наш город, где проживаете, цель приезда?

– С месяц как приехал… Из Архангельска… Живу на Корабельной у хозяйки…

– Фамилия хозяйки и номер дома?

– Бушуева… Екатерина Семеновна… Корабельная, 36, – все так же нехотя промямлил Петренко.

– Так что понадобилось в городе? – настаивал Станислав. – На какие средства изволили жить?

Задержанный окинул его злым взглядом и процедил:

– Бабу приехал искать, начальник… Надоело одному мыкаться. Слыхал, бабы у вас тут красивые. А деньги с собой привез – чай, на Севере работа денежная…

– Э-э-э… Да вы, никак судимый, Роман Михайлович! Давно ли и за что?

– Ага, судимый… Только я свое отсидел… Два года назад… Подчистуюю… Грехи молодости, так сказать! – ощерился Петренко.

– С Гвоздковой Маргаритой Сергеевной что вас связывает? – вступил в разговор Свешников.

– Я ж сказал, что бабу искать приехал. На этой почве с Маргаритой и познакомился. Красивая бабенка, правда, начальник? – обратился Петренко к Широкову, насмешливо глядя на него в упор.

Станислава аж передернуло от такой наглости, но он сдержался, скрипнув зубами, и не отвел глаз. Петренко, видимо, понял, что перегнул палку, и отвернулся.

– Как вы вчера вечером оказались с фотоаппаратом в квартире Гвоздковой?

– Случайно, а то как же еще… Зашел к ней в начале седьмого просто так, по-приятельски. Она сказала, что ее преследует один мент… Простите, работник милиции. Проходу не дает, хочет, чтобы она с ним переспала. Должен как раз вот-вот прийти. Ну и попросила о помощи… Я согласился сдуру. Тогда она запихнула меня к своей соседке, дала фотоаппарат со вспышкой и велела, если услышим крик, бежать к ней и все фотографировать, что увидим.

– И все-таки… Почему вы согласились?

– Так она ж попросила, – пожал плечами Петренко, – почему ж не помочь? Драться с милицией глупо, а вот щелкнуть на пленку – это другое дело. Ловко баба придумала, верно?

– Куда Гвоздкова ушла из квартиры после того, как вы со старухой выполнили задание и остались караулить… капитана милиции? – чуть запнувшись при формулировке вопроса, поинтересовался Свешников.

– Сказала, что за милицией…

– Так чего же вы испугались, когда я позвонил в дверь и объявил себя сотрудником милиции? Почему спокойно не открыли дверь, а выпрыгнули в окно? Чего было бояться, коль считали себя защитником правды, а?

Петренко некоторое время молчал, очевидно тщательно обдумывая ответ. Затем выпрямился и заявил:

– Так вы больно быстро пришли… Да и голоса Гвоздковой я что-то не слышал. Я и решил, что вы – дружок капитана, стоящий на стреме… Как представил, что сейчас будет, честно говоря, испугался. Ну, думаю, впутался, дурак, в историю, надо «ноги делать»… Вот и сиганул в окно…

– Допустим. Тогда, что заставило кинуться на меня с ножом?

– Опять же с перепугу. Даже крыша поехала, начальник! Ты уж извини.

Выдержав паузу, Игорь уточнил:

– Где с Гвоздковой познакомились, в каких отношениях были?

– Случайно в толкучке в троллейбусе оказались. Потом проводил ее. Пару раз в кино приглашал. Но большего, если ты «интим» имеешь в виду, начальник, то этого не было. Я-то, конечно, не против, да она возражала. – Петренко гаденько хихикнул.

Тем временем, пока Игорь беседовал с задержанным, Станислав машинально разглядывал Петренко. В какой-то момент его привлекла обувь: красные замшевые кроссовки на тонкой полиуретановой подошве.

Еще утром, узнав от Ерофеева о задержании мужчины, Станислав подумал, не является ли тот одним из двух неизвестных, побывавших на Гоголевской в компании с «толстяком». Потом эту версию заслонили хлопоты в больнице. Только сейчас, при виде кроссовок, мысль вернулась к нему. Воспользовавшись паузой в диалоге, Станислав задал Петренко вопрос:

– Где вы купили эти кроссовки?

– В Архангельске купил, – удивился Петренко.

– Давно?

– Этой весной, на майские… А что?

– Да так, ничего особенного… Нравятся они мне. Удобные, наверное? Если не трудно, снимите – я хочу поближе посмотреть.

Вероятно, Петренко все еще не понимал, куда клонит Широков, потому что, недоуменно пожав плечами, стянул кроссовку с правой ноги и протянул Станиславу. Даже после беглого осмотра сомнения пропали: рисунок подошвы был тот же, что у следов в кладовке и возле сарая. Стараясь ничем не выдать волнение и продолжая держать добычу в руке, Станислав попросил отдать и вторую.

– Чего это, начальник? Зачем? – в глазах задержанного вместе с растерянностью появился испуг.

– Снимай, снимай! – настойчиво поддержал товарища Свешников, понявший мотивы поведения Широкова.

Заполучив полную пару и еще раз внимательно осмотрев ее, Широков спокойно поставил ботинки на подоконник себе за спину.

– Чего это он, а? – обратился Петренко к Свешникову.

– Теперь, Петренко, быстро отвечайте на вопросы. Что вы делали вечером 20 июля, начиная с 20 часов?

Петренко вздрогнул всем телом и подался назад, словно столкнулся с опасностью.

– Это еще зачем?

– Отвечайте, где были в среду после восьми вечера? – угрожающе повторил Станислав.

– Не помню я… Что я обязан помнить все? Голова и так плохо варит. Я и вчерашний день плохо помню… – последнюю фразу он прокричал, лихорадочно переводя взгляд с одного милиционера на другого.

– А на Гоголевскую, эдак, часиков в десять вы не заглядывали? Туда, где дома старые ломают? – невинно поинтересовался Игорь.

– Не-ет! Не был я на Гоголевской вашей! Не был никогда. И где эта улица, не знаюГ – и увидев усмешку на лице Свешникова, взорвался: – Что ты «лыбишься», начальник? Что вы мне голову морочите?! В среду в кино был в «Волне»! И отстаньте от меня…