Текст книги "Косово 99"

Автор книги: Александр Лобанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Некультурные люди имеют привычку оставлять без какого бы то ни было ответа непонравившееся им предложение, выказывая таким образом неуважение к тому кто это предложение сделал. Некультурных людей иногда за это хамство наказывают. Правильно что наказывают, неправильно что только иногда. Бывший начальник полиции являлся человеком культурным и не стал игнорировать наше предложение. Через несколько дней после нашей, едва не ставшей исторической, встречи в кафе он прислал нам ответ. Его ответ передал нам на словах серб-спецназовец. Я не помню точной формулировки, но суть ответа была проста: «Операцию проводить не надо». Так всё и кончилось не успев толком начаться. После этого я окончательно утратил надежду на то, что мы сможем помочь сербам. Я не разозлился, скорее у меня появилась своеобразная апатия ко всему происходящему. Не то чтобы я перестал сочувствовать сербам, просто я смирился с мыслью что мы им ничем помочь не сможем. Я перестал придавать большое значение происходящим вокруг событиям, как бы перестал замечать их. Обращать пристальное внимание на что-то негативное и не иметь возможности это негативное исправить значит попросту трепать свои нервы. Думаю большинство наших парней к тому времени уже пришло к аналогичному выводу.

Я уже упомянул, что наши отношения с местными сербами стали заметно охлаждаться и после того как наша отчаянная попытка помочь им не увенчалась успехом отчуждение стало взаимным. Мне, да наверное не только мне, но и большинству из нас, было неудобно и даже стыдно общаться с людьми которые обоснованно ждали от нас защиты, но не получили её. Я старался лишний раз не разговаривать с сербами и даже старался без надобности не находиться рядом с ними. Однако, кроме стыда за свою за неспособность защитить сербов в нежелании лишний раз общаться с ними сыграло немаловажную роль и поведение самих сербов. Дело в том, что адекватных людей, понимавших что мы являемся простыми солдатами и от нас уже не многое зависит, среди сербов было мало. Одним из редких исключений был бывший полицейский спецназовец, но он в общем-то даже и сам по себе отличался от простых гражданских людей. Мало кто из сербов отдавал себе отчёт в том, что русские солдаты очень даже хотели бы прогнать проклятых албанских оккупантов и обеспечить безопасность братьям славянам да только эти солдаты не имеют для осуществления своего желания ни достаточных сил, ни, что самое главное, приказа. То ли сербы реально «не врубались» в ситуацию, то ли они всё понимали, но не имея возможности высказать всё что думают о такой «братской помощи» напрямую правительству России выплёскивали свои неприязнь и разочарование на нас. В любом случае требовать от простых солдат урегулировать вопросы мировой политики было проявлением неадекватности.

Я понимаю, что жизнь каждого серба в те дни висела на ниточке, но всё же не нужно было требовать от нас прыгнуть выше головы. Поскольку среди местных сербов адекватно воспринимающих ситуацию людей было мало, а людей желавших невозможного, наоборот, много, то вскоре общее отношение к нам со стороны сербов стало недоброжелательным. В принципе, наше поведение провоцировало сербов – будучи физически крепкими, вооружёнными и экипированными парнями мы только и делали что день за днём пили, ели, разговоры разговаривали и бездельничали. Как бы то ни было, охлаждение отношений начатое сербами вызвало у нас ответную реакцию. Меня раздражала ставшая в последние дни очевидной недоброжелательность сербов. Особо огорчало то, что буквально на днях я собирался рискнуть жизнью, здоровьем и свободой ради того чтобы хоть как-то помочь им.

Я решил, что раз сербы так несправедливы к нам, то и пускай «все они идут на хер вместе со своими трудностями». И я стал отвечать на сербскую холодность своим равнодушием. На практике это означало, что помимо ограничения в общении я стал почти не обращать внимания на сербские проблемы. Так в общем-то стали делать мы все, во всяком случае на нашем посту. Я не профессиональный психолог, но сейчас я чётко понимаю, что в такой обстановке наши отношения с сербами по-другому развиваться не могли. Невозможно нормально общаться с людьми когда испытываешь перед ними стыд и в тоже время понимаешь, что эти же самые люди относятся к тебе несправедливо. Короче, всё шло по принципу: «Чем дальше, тем хуже».

Любопытно отметить, что когда я читал многочисленные воспоминания русских добровольцев воевавших на стороне сербов во время балканских конфликтов 1990–99 годов, то мною было подмечено что авторы этих воспоминаний замечали, что по прошествии какого-то времени между ними и сербами появлялось необъяснимое словами отчуждение. Тема участия наших соотечественников в балканских войнах меня притягивала как магнит (почему не знаю сам) и интересоваться этой темой я стал ещё до армии. За несколько лет я прочитал существенное количество литературы посвящённой этой теме и в дальнейшем даже пообщался с несколькими добровольцами.

В некоторых публикациях авторы обращали внимание на взаимное отчуждение возникавшее между русскими и сербами спустя какое-то время после прибытия наших соотечественников в места боевых действий. Наиболее интересно это явление было описано в журнале «Солдат удачи» Борисом Земцовым повоевавшим в Боснии на стороне сербов в качестве добровольца. Помимо ведения боевых действий он вёл ещё и своеобразный дневник, записи из которого стали основой для его статьи. Написано было толково, видно было, что писал человек неглупый и хорошо понимавший ситуацию. Хотелось бы мне как ни будь встретиться с этим человеком и вдоволь пообщаться, но видимо это вряд ли получится.

Я много думал о том, почему же между нами и сербами неизбежно появлялся психологический барьер. Думал-думал и придумал. Вернее понял. Как мне представляется дело тут в том, что реальные русские бойцы очень сильно отличались от того образа русских воинов, что витал в сербских головах. Начитавшись учебников истории сербы должно быть ориентировались на тех русских, что жили в России до революции: православных, свято чтящих славянское братство, смиренных чудо-богатырей. Это очень напоминает ситуацию, когда потомки дореволюционных эмигрантов приехав в современную Россию наивно и нелепо рассчитывают увидеть страну которую покинули их предки. В действительности от России дореволюционной не осталось ничего кроме памятников и антиквариата. Русских людей как таковых в России в общем-то тоже не осталось – большинство русскоязычных жителей современной России это люди не русские, а ПОСТСОВЕТСКИЕ. Между русскими и постсоветскими людьми пропасть. Не в смысле внешнего вида или языка, а в смысле мировоззрения.

Русский народ был смертельно ранен в 1917 году и затем мало-помалу умер. Нету больше русского народа в прямом смысле слова, зато есть народ постсоветский. Но именно этот постсоветский народ сейчас официально называется русским. Принадлежность к русскому народу всегда определялась не по характерному внешнему виду, а по культурной идентичности. Этот принцип русские унаследовали от своих предков – древних славян. Этот принцип называется принципом общинности – раз живёшь с нами по нашим жизненным понятиям, считаешь себя нашим, ну значит ты наш, родной. Так живут все сильные народы, живут и процветают не смотря ни на что. К примеру, такой принцип характерен для казаков. Русский народ унаследовал от древних славян принцип общинности, но не религию. Христианство убило общинность (старообрядцы пытались её сохранять), но тем не менее оно объединяло народ вокруг одной мировоззренческой идеи. Советская система убила и эту идею, заменив её на веру в светлое будущее. Светлое будущее так и не настало.

Современный русский народ даже сложно назвать народом по причине отсутствия у него общенародной объединяющей идеи. Я уверен, что её уже никогда и не будет, равно как не будет и самого народа – русский народ уже прошёл свою точку невозвращения. Кстати, европейцы тоже. Великий русский народ-исполин уйдёт в небытие, но повернул он туда не сегодня, и не в семнадцатом году, и даже не тогда когда пучеглазый император запретил русским любить русское. Русский народ повернул в небытие когда его князья стали насильственно повсеместно внедрять чуждое славянам христианство. Европейцы сгинут по той же причине – куда приходит христианство, те народы не процветают. Причина в том, что вырождение и противоестественность заложены в саму идеологию христианства и являются его неотъемлемыми составляющими. Я даже не представляю кто придумал христианство, но точно уверен что это были очень хитрые и злые люди.

Христианство это порочная система и любой народ принявший её неизбежно будет порабощён или же погибнет. Простой пример абсолютной извращённости христианства это вопрос половых отношений. С точки зрения природы здоровые половые отношения не смотря на всю свою специфичность это дело совершенно обыденное. В этом смысле половые отношения ничем не отличаются от таких процессов как еда, сон, работа. В тоже время естественные половые отношения доставляют людям огромное наслаждение и могут привести к зачатию новой жизни. В этом смысле половые отношения это явление не просто хорошее, а почти что святое. Другими словами, половые отношения это счастье, радость и возможность повторить божественное дело созидания жизни. У христиан всё наоборот – половые отношения это грех, то есть зло. И после этого христиан можно считать душевно здоровыми? Конечно нет.

Примеров извращённости христианства полным-полно, достаточно только внимательно почитать библию. Даже сейчас когда христианство по всему миру сильно сдало позиции, предрассудки вдолбленные в головы глупых людей христианской церковью живут и здравствуют. Уместно привести в пример те же половые отношения. Несмотря на очевидную обыденность и естественность половых отношений открыто говорить о них считается неприличным. Понятно, что никому не хочется выставлять на всеобщее обозрение свои чувства и страсти, их и не надо демонстрировать кому попало, но ведь и обсуждение теоретических вопросов считается неприличным. Идиотизм полнейший. Особо считается неприличным вести подобные разговоры при детях. Хотя если хоть немного включить мозги и подумать, то становиться очевидным, что людям именно с малых лет нужно разъяснять здоровую природную сущность половых отношений. Если ребёнок с малых лет будет всё знать о нормальных близких отношениях между мужчинами и женщинами, то эти отношения не будут для него великой тайной к раскрытию которой нужно стремиться всеми способами. Для него они будут просто обыденной частью жизни взрослых людей. Поменьше будет маньяков и извращенцев. И уж точно будет меньше жестоких и глумливых мальчиков считающих, что если они трахнули девочку то значит смогли её унизить. Меньше будет и высокомерных девочек считающих что для того чтобы отдаться мужчине нужно сперва заставить его холуйски добиваться себя. Меньше будет нравственной грязи, а кайфа и здоровой естественности будет больше. Но это в теории, на практике предрассудки незримо главенствуют над душами не слишком умных людей.

Неестественный взгляд на половые отношения это только одно из проявлений безумия христиан. И это безумие веками насильно вдалбливалось в головы русских людей. Славяне были великими и славными людьми, русский народ будучи частью народа славянского мог быть ещё более великим (долгое время ему не смотря на христианство это даже удавалось), но пошёл не туда куда было надо. Русский народ стал мёртвой ветвью славянского рода. Именно христианство стало гибельным для русского народа, все остальные нравственно-идеологические бедствия были его порождениями. Но вместе с этим нужно заметить, что у православного христианина есть много того, что для него свято, у безбожного человека святого нет ничего. Люди советского, а в дальнейшем и постсоветского периода были как правило безбожными. Русские пришедшие на землю бывшей Югославии в девяностых годах прошлого века были людьми постсоветскими и имели соответствующее мировоззрение. Я не хочу сказать, что мы были плохими людьми, среди нас хватало людей и плохих и хороших, но мы точно не имели ничего общего с теми русскими о которых сербы читали в учебниках истории.

Когда реальность сильно не соответствует воображаемым представлениям о ней неизбежно наступает разочарование этой реальностью. Следом за разочарованием приходят отчуждение, холодность и недоброжелательность. Недоброжелательность порождает ответное отчуждение. Вот так.

Мы продолжали охранять госпиталь и благодаря возможности подыматься на его крышу открыли для себя отличный способ разнообразить служебную рутину. На крыше можно было чудесно загорать. Жаркое балканское солнце создавало идеальные условия для получения великолепного загара. Мы стали каждый день ходить на крышу «понаблюдать за местностью». Наш поход на «наблюдательный пост» выглядел весьма колоритно: бойцы одетые в трусы и солнцезащитные очки, с автоматами, полотенцами и зачастую с пивом шли по госпиталю как заправские туристы по отелю. Сербы всё это видели и увиденное им явно не нравилось, но лично у меня их реакция тогда уже вызывала ехидную улыбку. Надо отметить, что сербы быстро привыкли к нашим походам на крышу и через день-другой перестали на нас пялиться. Командир не запрещал нам загорать, но зато он запрещал брать с собой пиво. Он вообще стал как-то более требователен к нам, как в вопросах организации службы, так и в вопросе употребления спиртного. Видимо таким образом он надеялся сохранить хоть какое-то подобие порядка.

Пиво мы всё равно пили и однажды он застав нас с пивом даже выбросил пару бутылок с крыши. В принципе он был прав, но только толку от его правоты не было никакого. Мы не спорили с ним, но тем не менее продолжали делать то, что нам хотелось. Наказать нас ему было просто нечем. Я всегда был сторонником дисциплины и порядка как в армии, так и в жизни, однако и на дисциплину, и на порядок я имел свои собственные взгляды. В данном случае я полностью подчинялся служебным распоряжениям Командира, но в свободное время, от скуки и для удовольствия, я позволял себе вольности. Загорать я вообще-то не люблю поскольку у меня слишком светлая и слабая кожа и я вечно сгораю. Солнечные ожоги доставляют мне длительные мучения – обгорев я чешусь несколько дней ежечасно проклиная свою беспечность. В те дни в Косово мне удалось загореть как никогда в жизни. Так сильно и удачно я не мог загореть ни до этого, ни после. Я не только стал бронзовым, но и приобрёл своеобразный иммунитет к солнечным лучам – я мог находиться голый на солнце сколь угодно долго и вообще не обгорать. Я просто день ото дня становился всё бронзовее и бронзовее.

Кроме «солярия» на крыше у меня появилось ещё одно крайне интересное ежедневное занятие. Я снова обнаружил телефон, причём прямиком в госпитале, в неработающей его части. Хотя эта часть госпиталя не работала, зато обнаруженный в ней телефон работал превосходно – слышимость была как будто звонишь в соседний дом. Звонил я разумеется не в соседний дом, звонил я в Россию. Звонил часто, говорил долго – было скучно и я развлекался. Звонил всем кому только мог. Родителям в первую очередь. Естественно родителям врал, говорил, что нахожусь сейчас в Боснии. Родственникам тоже врал. А вот друзьям я рассказывал где сейчас нахожусь, но без подробностей – вдруг враги прослушивают. Если раньше я старался подолгу не разговаривать поскольку понимал, что за переговоры нужно будет кому-то платить, то теперь я не стеснялся. Причиной такого поворота в моём поведении было вышеупомянутое отношение сербов к нам. Я говорил подолгу, иногда часа по полтора-два. Кроме меня позвонить на Родину приходили практически все наши парни. Телефон не простаивал без дела ни днём, ни ночью. Кажется, в дальнейшем, когда в госпиталь прибыл офицер-медик из России, доступ к телефону нам был запрещён, но тогда мы уже наговорились вдоволь и телефон нам был уже не нужен.

Однажды днём, когда я стоял на посту на въезде в госпиталь, ко входу подъехал автомобиль из которого вылезла группа албанов. Албанцы привезли в больницу толстую старуху, видимо какую-то свою родственницу. Они показывали знаками что у бабки болит живот. Эти албаны были грязные и неопрятные и как мне представляется проблемы с животом у этой старухи возникли по причине нечистоплотности в еде. Я встал у них на пути и начал выяснять «какого хуя им тут надо». Сербка, дежурная медсестра, также подошла к ним и стала интересоваться чего они хотят. По лицу медсестры было видно, что она не горит желанием обследовать, и уж подавно лечить албанскую старуху.

Я ждал когда сербка пошлёт албанов куда подальше и был готов помочь им туда и отправится. Сербка, заметно злясь, косилась на меня, однако албанцев не прогоняла. Я решил ей немного помочь и в шутку предложил вылечить старуху собственноручно, при помощи автомата. Я сказал, что если выстрелить бабке в голову то живот у неё болеть уже точно не будет. Хотя это была шутка, тем не менее я с удовольствием бы прострелил этой старой ведьме башку. И не только из-за желания облегчить её страдания. В отличие от застигнутых мною врасплох несмышлёных пацанов эта старая албанка точно была повинна в творящемся вокруг беспределе. Помимо того, что она была взрослой оккупанткой (за одно это она заслуживала смерти) она наверняка произвела на свет и воспитала какое-то количество выродков что сейчас мародёрствуют, грабят, насилуют и убивают.

Моя шутка сербке не понравилась и она одарив меня неприветливым взглядом повела албанку в госпиталь. Один из прихвостней старухи, вероятно её сын или родственник, пошёл за ними. Сербка видимо не хотела лечить эту бабку и ждала что я прогоню её. Я в свою очередь был готов применить силу, но ждал указаний от медсестры. Ей достаточно было сказать мне, что это чужие люди и им здесь не место и я бы отправил албанов куда подальше, но сербка ничего так и не сказала. Как я понимаю она хотела чтобы я сам принял решение и сам его исполнил, а она вроде тут не причём. Типа того что как-то не хорошо со стороны смотрится когда врачи прогоняют больную бабушку. Подошедший ко мне Командир был более красноречив чем сербка и поинтересовался зачем я пустил в больницу эту старуху. Я ответил, что пропустил её после того как за ней пришла медсестра и провела её. Командир напомнил мне о том, что албанцы мусульмане и они настроены по отношению к нам враждебно, а следовательно среди них могут оказаться террористы-смертники.

Мусульманам в этом вопросе никогда нельзя доверять: любой из них может оказаться радикалом, следовательно и террористом может быть кто угодно, хоть ребёнок, хоть старик. Я не оговорился, всё многократно проверено и подтверждено жизнью. Или смертью, с какой стороны посмотреть. Бабка как нельзя лучше подходила на эту роль (своё отжила) и её толщина вполне могла объясняться десятью килограммами тротила обвязанного вокруг тела. Это конечно только теория, на практике расправиться с нами можно было значительно проще, во всяком случае не тратя для этого живую бомбу. Бабка была обычной грязной албанской старухой и госпиталь не взлетел на воздух. Вскоре бабку вывели из госпиталя, как её там лечили мне не ведомо. Албаны загрузились в машину и отчалили восвояси.

Земфира продолжала петь про СПИД, неизвестный исполнитель продолжал петь про «ультрамарин-адреналин», но мы уже не чувствовали себя столь кайфово как прежде. Кураж от ощущения собственной крутости стал уходить от нас. Кураж уходил в небытие также как немного ранее ушло от нас и чувство глубокого дискомфорта вызванное невозможностью помочь сербам. В нас осталась только нереализованная агрессия, а к ней добавилась и накопившаяся за напряжённый месяц усталость. Усталость как физическая, так и психологическая. Мы продолжали выпивать почти каждый день, но на приключения и геройства нас уже не тянуло. Нам окончательно стало ясно, что помогать сербам мы не будем, воевать с албанами мы не станем и все самые интересные события уже кончились. Начиналась повседневная жизнь оккупированного Косово.

Стало сходить на нет фронтовое товарищество – мы становились опять такими же как были до начала опасного марша. На практике это выражалось в том, что каждый из нас стал общаться только с теми, с кем ранее общался. С ними он делился чем-либо, помогал им чем мог, а с остальными сослуживцами поддерживал отношения по принципу «каждый сам по себе». Мы снова стали такими, какими бывают русские люди в обычной жизни, то есть недружными. Между некоторыми парнями возобновились давние раздоры. Помноженные на чувство нереализованной агрессии они могли привести к самым печальным последствиям – мы были далеко не хилыми людьми и что самое главное, всё время находились при оружии. От самых худших последствий нас спасала, как мне представляется, уже упомянутая усталость. Многим просто вообще ничего уже было не надо. Я говорю не столько про наш пост (у нас как раз таки было в общем-то тихо), сколько про ситуацию в батальоне в целом. Информацию об общем состоянии нашего распустившегося войска мы получали каждый день от заезжавших к нам пацанов. Парни ездили на различные мероприятия, типа уточнения обстановки или переговоров и иногда заезжали к нам.

Парни привезли важную новость: подкрепление из России вышло и движется сюда по железной дороге через территорию Греции. Кроме того, на самолётах также уже прибыло определённое количество наших сил и вероятно нас скоро заменят. В подтверждении этих слов чуть позже к нам прибыл военный медик в каком-то большом звании. Кажется он был подполковник, точно не помню. Он сразу занялся осмотром госпиталя, видимо командование в дальнейшем планировало развёртывание на его базе нашей медицинской части. Медик держался обособленно и как правило общался с нами через нашего Командира. Наш Командир с ним мало контактировал.

К осмотру госпиталя медик относился весьма серьёзно: он тщательно инспектировал все его помещения. Однажды он продемонстрировал мне свою принципиальность. В одном из помещений было складировано огромное количество чистых белых пластиковых канистр объёмом не то пять, не то десять литров. Я подумал, что эти канистры вполне могут пригодиться мне для питьевой воды – мало ли как дальше дело пойдёт. Я взял штуки четыре и не таясь двинулся с ними через госпиталь к своему БТРу. По дороге мне встретился военный медик который увидев у меня в руках канистры приказал мне вернуть их на место. Я сказал ему, что канистры мне нужны для дела и что там где я их взял их валяется полным-полно и от того что я взял себе четыре штуки там явно не убудет. Медик надулся как индюк и стал читать лекцию о том, что нехорошо присваивать себе сербское имущество, что всё имущество в госпитале посчитано, ну и всё такое прочее. Он пафосно выступал пару минут после чего приказал отнести канистры обратно. Я отнёс. На следующий день этот принципиальнейший человек предложил мне несколько вышеупомянутых канистр если я помогу ему навести порядок в одном из помещений. Как будто не он вчера «толкал речь» о недопустимости присвоения этого имущества. Не уважаю и не люблю двуличных людей. Разумеется я не стал ему помогать, мотивировав свой отказ необходимостью нести службу по охране госпиталя. Приказать он мне не мог, я ему не был подчинён. А канистры я всё равно взял себе, но не четыре, а две. Правда они мне в дальнейшем так и не пригодились. Разрешения у «принципиального» доктора я естественно не спрашивал.

Я стоял на посту (сидел на стуле) у въезда в госпиталь когда движущаяся по дороге британская БМП круто повернув направилась в нашу сторону. От дороги до нас было пара десятков метров и английская машина благополучно подъехала прямо к воротам госпиталя. Я прекрасно видел её и понимал, что прорываться на территорию госпиталя англичане не будут. Манёвр англичанина был дерзким, возможно это была провокация на предмет того, что в этом случае будут делать русские часовые. Русский часовой, то есть я, не сделал ничего особенного. Я просто поднялся со стула и встал на пути английской машины. Подойдя к носу грохочущей БМПэшки я стал показывать знаками её водителю чтобы он отъехал назад. Водила не отъезжал, из башни показались другие члены экипажа.

Я пытался всё же заставить экипаж убрать свою машину от въезда в госпиталь, но я крайне плохо говорил по-английски, да и двигатель БМП грохотал прилично – как следствие инглезы меня вообще не понимали. Конечно они видели мои жесты и понимали чего я от них хочу, но они явно не для того так резко сюда свернули чтобы вот так сразу убраться. Сербы наблюдали эту картину, вероятно такая дерзость англичан показалась им дополнительным свидетельством того, что от русских защиты ждать не стоит. Я реально не представляю, что я стал бы делать если бы англичане просто взяли да и поехали дальше, прямиком к подъезду. Или если бы они просто остались стоять на месте перегородив своей боевой машиной въезд в госпиталь. Приказать я им не мог, стрелять по ним я бы не стал. Кстати, никаких конкретных инструкций на счёт англичан мне никто не давал.

Если с албанцами всё было предельно ясно, то возможность вторжения на территорию госпиталя инглезов мы даже ни разу не обсуждали. Тут подошёл наш Командир, видимо он услышал шум и грохот. Быстро спросив меня о том, что тут случилось и получив исчерпывающий ответ он стал объясняться со старшим инглезов. После непродолжительных переговоров проводимых в основном при помощи жестов БМП поползла назад. Чего было надо инглезам никто из нас так и не понял. Как только англичане уехали Командир непривычно нервно, в резкой форме обратился ко мне: «Ты чё их сюда пустил?!» – «Товарищ капитан, я же их остановил на въезде» – «А чё сразу, у дороги, не мог остановить!? Чё они у тебя сюда проехали?!» – «Да как я их сразу остановлю-то, мне чё под гусеницу бросится что ли?» Командир, в основном при помощи мата, высказался о том как я несу службу. По его мнению службу я несу плохо. Попросту говоря он ругался. Командиру было очевидно, что я в данной ситуации не мог поступить по иному, он просто сорвал на мне злобу. Это было нетипично для него, обычно он был спокойный и рассудительный. Сказывались вышеупомянутые накопившаяся усталость и нереализованная агрессия. В этом смысле он не отличался от всех нас, даже не смотря на свой большой экстремальный жизненный опыт.

Наконец нас посетило высокое начальство. На наш пост прикатил генерал Попов, главный по всей миротворческой деятельности ВДВ. Это был полный пиздец. Моё знакомство с начальством произошло при следующих обстоятельствах. Не ведая о прибытии высокопоставленного проверяющего я шёл по госпиталю в трусах, солнцезащитных очках, тапках и естественно с автоматом в руках. Я как обычно шёл загорать. Выйдя в коридор я увидел картину которая мне сразу не понравилась: капитан В. стоял поникнув головой, а над ним буквально нависал тогда ещё неизвестный мне генерал, рядом топталась генеральская свита. Генерал злобно орал на нашего командира, командир стоял потупив взор и иногда что-то тихо отвечал ему. Мне стало жалко нашего командира – я понял, что сейчас командир получает за нас, за себя и просто потому что в российской армии принят такой порядок, при котором во время проверки начальники всегда терзают своих подчинённых.

Судя по тому как высокомерно вёл себя генерал можно было сказать, что приехал он к нам исключительно для тирании и реализации своего комплекса власти. Предполагаю, что ни порядок, ни дисциплина не были главными для этого человека, для него было главным насладиться своей властью. В дальнейшем это предположение нашло подтверждение: перед своей второй поездкой в Боснию, на сборах в Рязани, я имел «счастье» понаблюдать за деятельностью этого генерала. Он имел ярко выраженную склонность к всевозможным парадам и торжественным маршам, принимать которые он любил стоя на трибуне. Поскольку я находился в строю солдат замуштрованных тренировками этих никому ненужных парадов то я естественно не слишком был рад пристрастиям нашего «главнокомандующего».

Тогда, в госпитале, он походил на киношного эсэсовского офицера-садиста: как-то уж очень белобрысый, в фуражке с высоко задранной тульей он производил отталкивающее впечатление. Для полноты картины ему надо было бы показать на нас пальцем и заорать что ни будь на подобии: «Партизанен! Ахтунг! Фоер!». Когда в дальнейшем я видел его стоящим на трибуне под которой ровными колоннами проходили солдаты в голове у меня появлялись вполне определённые ассоциации. Неприятный человек и нетипичный для ВДВ офицер.

Завидев высокопоставленного проверяющего я резко изменил курс и направился в комнату где лежали моя форма и бронежилет. Генерал всё же увидел меня и продолжая орать ткнув пальцем в мою сторону повелел мне подойти. Я подошёл, представился как положено, и на вопрос о своеобразности своей формы одежды ответил что собирался в душ поскольку мне было необходимо помыться. Генерал больше не уделял мне внимание и снова принялся словесно тиранить нашего беззащитного Командира. Я был отправлен привести себя в надлежащий вид, попросту говоря одеться в военную форму. Когда спустя несколько минут я вышел одетый и экипированный генерал уже уехал. Командир к происшествию отнёсся стоически – за свою жизнь он много всего повидал, да и годы проведённые в армии научили его не ждать от начальства ничего хорошего.

Капитан В. выглядел уставшим и немного разозлённым. Завидев меня он без большого энтузиазма высказал мне за то что я шляюсь голый в то время когда приезжают проверяющие. Командир даже не догадывался о том, что я узнал о прибытии генерала только тогда когда вышел в коридор. Меня просто никто не предупредил – мы совсем расслабились. Командир сообщил, что за нарушение дисциплины нас снимут с этого поста. Так оно и вышло.

То, что нас будут менять было известно заранее и поэтому «вламывая люлей» генерал просто решил показать на нас свою власть. Видимо ему это доставляло удовольствие. Известие о том, что нас снимут с этого поста лично меня обрадовало, поскольку я уже не мог больше общаться с сербами. Мне было стыдно перед сербами за то, что мы не защищаем их. Я не мог общаться с людьми которые ждали от нас, братьев-славян, помощи и защиты, но не получили этой самой помощи хотя мы вполне могли бы её оказать. К тому же мне очень сильно не нравилось поведение самих сербов. Многие сербы стали относиться к нам как будто ЛИЧНО мы виноваты в бездействии со стороны России. Я никогда не понимал придурков которые слишком многого хотят от обычных людей, в данном случае от простых солдат. Ну если в конце-то концов вам, разлюбезные сербы, так не нравиться бездействие России так и съездите в Москву да плюньте в лицо Ельцину. Зачем показывать свою недоброжелательность нам, простым российским парням? Парням, в большинстве своём готовым помочь, и даже в меру сил помогавшим вам. Короче, огорчало меня поведение некоторых сербов, но всё же чувство стыда перед ними превалировало над всеми другими чувствами. После отъезда из госпиталя я больше не общался ни с одним из косовских сербов.