Текст книги "Роман с урной. Расстрельные статьи"

Автор книги: Александр Росляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

14. Испытание орбитой

Первым не выдержал такого стресса наш небоевой полковник, чей душевный строй уже был изрядно смят противной всем его устоям забастовкой: «Уже нет сил гундосить, что так жить нельзя! Молодой вождь только гнет пальцы веером, строит авантюры, – это он никак не мог забыть его инвестора-японца, – а в итоге социология провалена, с деньгами жопа… Только ты идешь как танк своим путем, и ничего тебя не берет!» Но потом вдруг обвалил свою душевную лавину на меня за то, что я нигде сроду не служил и, значит, ничего не смыслю в жизни – а он отдал жизнь службе. «На кого?» – «А этого таким как ты не объяснить! Моя бы воля, я бы вообще таких стрелял!»

И он составил список из 5-и пунктов, почему сейчас же по расчету должен покинуть нас. Первым там стояли те же деньги, а четыре следующих посвящались мне: что я плюю на все его советы и заветы – и, значит, ему не хрен здесь и делать.

Серега его отговаривал как мог, но уже ставший на обидную тропу Сергеич закусил удила. И лишь Серега выбил первый транш, что почти весь ушел на его гонорар, тут же взял билет домой – и я отвез его на вокзал, где мы по-братски все-таки простились.

При этом главным пунктом, почему я не последовал за ним, была моя, обратная его устоям, склонность к авантюре. Чему эта кампания – втроем против полсотни супостатов, без всяких графиков и твердой веры, что заплатят, зато с уймой всяких приключений – была, конечно, лучшим образцом.

Однако это ничуть не означало, что я был готов без боя отступиться от своих пененз. Расплата с беглецом показывала, что тугое вымя доится – и, значит, надо лишь потверже взяться за соски, что я и сделал.

Серега, оказавшийся меж двух огней в лице меня и неподатливого вымени, страшно хотевший победить в принципиальном для него бою, извелся весь. Когда я начал новую, уже в одиночку, забастовку, грозившую провалом всей кампании, он поклялся, что расплатится со мной, если для этого даже придется продать его московскую квартиру. Но я стер все свои файлы в штабе и демонстративно приходил туда только затем, чтобы дождаться там Наташку и уйти с ней в «Кафе-Блюз» или на вечерние дебаты.

Свой ноутбук в гостинице при этом я не погасил, заверив боевого друга, что вся необходимая работа втихаря идет, но без пененз не выйдет за пределы моей комнаты. И самым для меня нелегким стал конфликт на этой почве с Юрой, которому Серега сообщил, что я сделал и ему газету. Юра, стесняясь сам просить, забомбил меня через других, чтобы я ему ее отдал – но я остался тверд и собственной рукой похоронил, как мне ни жалко было, этот труд.

В итоге это все-таки дало частичную отдачу – после чего я тут же выдал второй выпуск Коломийца «Не дай Бог никогда!» Правда, он не сделал и близко того шума в городе, что первый, хотя казался мне нисколько не слабей. Это невольно уязвило мое авторское самолюбие, озадачив и Серегу; и лишь потом пришла разгадка этой мнимой неудачи.

Зато все вражеские СМИ тут стали на уши. Писали, что этой грязной газеткой противно даже подтереться; на сказочника Ивана Баева рисовали карикатуры в духе Кукрыниксов времен Отечественной войны – как его бьет под зад народная нога; в письмах трудящихся требовали его гражданской казни; вражеский штаб устроил чуть не марш протеста с лозунгами: «Мы не куры, мы люди! Мы не мыши, мы славгородцы!» Хотя все мои сказки были безадресны – но эти олухи, не зная что ли поговорки «На воре шапка горит», сами себя заклеймили получателями их. Бедная Катюша, говорили, чуть не плакала, не зная, как в этом глупом русле дать мне состоятельный отпор. Сам Гельмель, искушенный краснобай, в теледебатах не сдержался и пожаловался, уже точно курам на смех, на эти сказочные происки.

Что говорило косвенно о нашем информационном выигрыше – хотя в деле, столь непредсказуемом, как выборы, всю правду мог сказать лишь их итог. Но уже здесь вся встречная волна со стороны противников явила одну в высшей мере удручающую истину. На самом деле против нас старались не какие-то обсевки в современном технополе – а бригада уже названного известного сибирского пиарщика Дрягина. И коли она в итоге разразилась в стилевом ключе еще Вышинского: «Раздавите проклятую гадину!» – за явным неименьем лучшего, плохо же наше демократическое дело. Когда-то, в рамках моего коммунистического образования, я в душе согласился с постулатом Маркса: «Бытие определяет сознание». Но в нашем случае, причем как раз когда свершился полный рыночный переворот, все переставилось с ног на голову. Наше скованное в мрачные 37-е сознание определило наше бытие – и, как я здесь почувствовал, еще минимум на полста лет вперед.

Финальная прямая, на которой обостряются все составляющие нашего шансового пути, уже, подобно посадочным огням аэродрома, нарисовалась перед нами. Но приземлиться там без катастрофы, по жестоким правилам этой игры, мог лишь один из стартовавших самолетов. Решения тут надо принимать уже аврально, так как никаких вторых заходов и запасных аэродромов, согласно тех же правил, нет. А я еще не получил и половины соей мзды, не получил ее и Серега – и как дальше быть?

Спецвыпуск кандидата с его обязательной предвыборной программой, без которой он слетает с выборов, был у меня давно готов, составленный по-тихому с помощью Светки. Кстати она, не понимая наших жестких игрищ, звонила мне со все большей тревогой ее добросовестной души: вот-вот ее труды, а заодно и гонорар, погибнут! И мы с Серегой снова начали держать совет. Он, одержимый своей целью, все жал на результат: «Нельзя дать сняться кандидату! И проиграть нельзя! А выиграем – деньги никуда не денутся!».

Но я считал иначе – хотя, конечно, снятие в финале кандидата и нам не оставляло шансов: какой смысл тогда платить угробившей его команде? Но и победа его, равно как и поражение, нам тоже оставляли шансов мало. Поскольку в случае поражения психологически невмочь платить прямым его виновникам, а в случае победы – непричастным к ней пришельцам. Все надо получать только до выборов, когда кандидат, обычно пребывающий и в моральной зависимости от команды, еще имеет в ней реальную нужду.

Поэтому я зажимал этот спецвыпуск до того дня, за которым он уже технически не мог пройти – несмотря на все увещевания и клятвы юного вождя.

Кстати он на поверку оказался молодцом: после двух с лишним месяцев в одной консервной банке мы с ним расстались в куда лучших отношениях, чем стартовали. И это при том, что Наташка о моем характере сказала: «Коломиец держит первые пять мест среди баранов, а ты – первые пять среди Коломийцев». По натуре он был типичным комсомольским лидером – но несколько иного плана, чем Гельмель и его комсомолята. Он был кипуч на саму деятельность, даже порой в азарте забывая о ее корыстных целях. Его любимым выражением, доставшимся нам от той кадровой кузницы, было «порешать вопрос». Он, как лихой водила, обгоняющий слева и справа в нарушение всех правил, расщелкивал эти «вопросы» так же лихо – и, главное, себе в охоту. Его фантазия била ключом – взять тот же его план нанять корейца, обрядить японцем и выдать представителем «Хонды», желающей открыть в Славгороде филиал под нашего главу. Но он умел еще и останавливаться вовремя; зато сам этот авантюрный склад натуры позволял ему делать успешные нетривиальные ходы – чему пример весь наш проект с Коломийцем.

Ему б дать дело в руки, он бы с тем же успехом, как строил местных рыхлых активистов, успевал за ночь выпустить тираж и раскидать по всем почтовым ящикам, строил бы БАМы и давал стране угля. Но та же судьба привела его на нашу скользкую дорожку. А раньше он держал фотосалон в Якутске, торговал там шмотками и еще каким-то воздухом – успев попутно кончить Академию Госслужбы. В общем молодец: все испытания орбиты, которые прежде всего валились на него, снес с честью – потом еще и подивил меня самым небывалым образом. И я в конце концов почувствовал, что с ним, при всем несходстве наших душ, готов и впредь идти в любую орбитальную разведку.

Спецвыпуск нашего главы я выдал все-таки до полного расчета. Серега поклялся на крови, что под его действительно отчаянным нажимом деньги уже перечислены, осталось лишь их снять со счета. Упираться дальше уже не имело смысла, так как срыв кампании не добавлял в наши карманы ничего. Осталось только ждать, чем обналичится уже свершившаяся данность: если наши маневры возымели действие, деньги дойдут, нет – уже не возникнут в любом случае.

15. Золотая пуля

За сам исход кампании я был спокоен тоже: отлитые нами пули уже ушли в цель – а впопад или невпопад, покажет вскрытие избирательных урн. Я влил в них все, что мог, и так, как мог, любая правка уже невозможна, поэтому теперь надо расслабиться и ждать, пока подкатится к подсчету выбитых очков сама мишень.

Кстати мы напоследок запустили еще одну кознь против врагов: мини-книжку «Славгородские сказки». Они и сами по себе, как уже сказано, прошли с большим успехом, но когда соперники еще и сделали им бесподобную рекламу, грех было не воспользоваться ей. Мы изготовили тираж, и затем в день выборов книжка была раскидана по городу – в полном согласии с избирательным законом. Поскольку в ней ни слова не было ни о каких местных выборах, всё только о зверюшках – в которых все однако узнавали с хохотом того, кого и надо было.

Но только я собрался всласть расслабиться, как Серега, все же не вынесший бездеятельного ожидания, впал в новую авантюру, заставившую нас напоследок изрядно подрожать.

Ему пришла мысль: снять кино по мотивам моей «Иглы» и показать его накануне выборов, чтоб уж совсем добить врага. Сценарий был такой: посадить в кресло с затемнением девчонку, которую он уже нашел через наших друзей, и пусть расскажет в камеру всю эпопею Сашеньки, чем вышибит у местных матерей слезу. Как я ни отговаривал его от рисковой, в том числе и технически, затеи, которую он мыслил в целях конспирации провести силами одного меня, отговорить не удалось. Я под его нажимом отменил свидание с Наташкой, которая немедля заподозрила меня в измене, и на ночь глядя мы пошли на тайную квартиру ставить этот трюк.

Два часа только настраивали свет и звук – поскольку я в этом деле был профаном, хотя как-то раз и занимался им на выборах в Архангельске. Меня туда зазвал один мой шапочный знакомый, телережиссер, и только по прилету оказалось, что и моя роль – телережиссера тоже. Он с пьяных глаз при нашем шапочном знакомстве записал меня в их гильдию; опровергать товарища мне показалось не с руки – тем паче отдавать уже взятый аванс, и я решил: где наша не пропадала! Взял приданных мне оператора с монтажником – и через пару дней, благодаря их дружеским подсказкам, уже работал как заправский тележук.

Короче, наконец настроив технику, я еще полтора часа режиссировал мнимую исповедь подсадной девчонки – кстати оказавшейся на удивление толковой. Работали мы так: я проговаривал отрывок ее текста, направляя ее интонацию и жесты, она за мной повторяла – когда удачно сразу, когда через пару-другую дублей. В итоге я ощутил, что есть минут на 8 очень даже сносного на языке ТВ «синхрона». Мы тут же смотали технику и помчались на телестудию делать монтаж.

Но говорят: Бог шельму метит! Нас он пометил так, как, думаю, ни одному из телесъемщиков не снилось и в кошмарном сне. Студия муниципального ТВ порядком не блистала: кругом какие-то петлички, проводки, платы, поломанные стулья. Рабочее же место – сроду зеркало души того, кто на нем трудится. Мы заперлись за оббитой бугристой жестью дверью студии; Серега ушел с кем-то еще в смежную комнату; я с монтажником, одновременно и дежурным оператором, стал перегонять отснятое с кассеты на компьютер.

А на ТВ у нас сейчас реклама пива регламентируется, и в неположенное время ее надо выключать из федеральных каналов, транслируемых сразу на несколько часовых поясов. Чем и заведовал дежурный оператор, а враждебный «ТВ-Траст» вел каждый вечер запись всех трансляций по «Степи», дабы поймать на недозволенной рекламе и замучить через суд. И пока шла наша перезапись, мой увалень-монтажник несколько раз автоматически включал и выключал эту трансляцию.

Вдруг звонит телефон, он берет трубку, что-то в ней слушает, его лицо бледнеет, губы оттопыриваются, он опускает трубку, как убитый громом, телефон опять звонит – и он вновь ошалело его слушает. Затем бросается через весь местный хаос к пульту, что-то на нем дергает – и говорит мне даже не голосом, а одними шлепающими губами: «Мы вышли в прямой эфир». А телефон снова заливается – это неравнодушные горожане, увидев на экранах голоногую красотку с затемненным лицом, которую я поучаю, как ей врать, кинулись звонить в студию.

Я в стихийном страхе пойманного за руку мошенника кинулся к Сереге, у того сейчас же тоже вылезли на лоб глаза, мы схватили свои манатки – и, дай Бог ноги, вон из студии.

Уже в гостинице устроили авральный съезд наших друзей: что теперь делать? Звонит блеющим от страха голосом директор студии: ему уже успели позвонить враги с каким-то чрезвычайным шантажом насчет нашего прокола, отчего его душонка ушла в пятки.

Сидели мы сидели, откупоривали пробки сперва ходуном ходившими руками – но, поразмыслив, все же успокоились. А что собственно произошло – глазами действующей юрисдикции? А ничего, технический всего-навсего сбой. Пусть даже враги двинут в суд запись этого пятиминутного эфира – и что дальше? Да, делали какое-то кино, там ни фамилий, ни имен – хотя, конечно, все, кто видел, догадались, о чем речь. Просто ошибка, бляха муха! Несовершенство техники! И ни один закон не скажет больше ничего!

И окончательно у всех поднялся дух, когда я еще сказал: «Зато представьте, какой стрем сейчас в их стане! Ручаюсь головой, они уже все тоже выскочили из кроватей и сидят, в отличии от нас не в курсе ничего, гадают, что за пакость мы им строим! Но мы сейчас допьем и ляжем спать – а там до самого утра не лягут. Наверняка уже пишут свои иски – и пусть пишут!»

В итоге мы действительно ушли все спать, мне почему-то после всех наших тревог спалось на диво сладко – и этот сон, как дальше показала жизнь, был в руку.

Назавтра, это была пятница, а в воскресенье 26 декабря уже выборы, Серега мне с утра сказал: «Все, твоя миссия закончилась, бери билет, езжай домой. Деньги пришли, и ты сегодня их получишь».

Я тут же позвонил Наташке – она тоже видела фрагмент кино, которому из-за немыслимого местного раззявства не сфартило выйти на экраны, все поняла и хохотала – пока я не сказал, что нынче уезжаю. В кассе гостиницы я взял билет на самолет на завтрашнее утро – и на вечерний поезд в Барнаул. После чего мы встретились, она ушла с работы, и мы пошли выбирать ей новогодние дары на их громадный рынок, казавший особенно громадным от нехватки покупателей.

Она хотела отнести пакет с подарками домой – но по дороге ее героические ножки отказали, и мы присели подкрепиться в том кафе при рынке, где забывали свои горести его торговки. Потом, взяв на подсластку злой разлуки золотого, розового и еще какого-то шампанского, пошли с ней в гостиницу. В самом разгаре нашего прощанья позвонил Серега – и в своем номере отдал мне до копейки эти самые пенензы. Своей получки он согласился ждать до после выборов, на которые остался, как заложник, по действующим выборным законам. Он ее так потом и не получил, отдав нам с Сергеичем, как капитан, последним уходящий с корабля, все наши доли. Чем, честно говоря, потряс меня до глубины души на нашей скользкой выборной дорожке.

Потом наши друзья мне выслали конвой, доставили нас с Наташкой до вокзала, которому она все порывалась учинить теракт – за уготовленную им разлуку. Сибирский мороз, пока мы доцеловывались с ней у поезда с экзотическим названием «Карасук – Барнаул», был за 30 градусов, я обморозил лоб, уши и раскровавленные ее страстью губы. И еще несколько дней дома хранил с нежным чувством эту памятную обмороженность и надкус губ.

Наутро после выборного воскресенья я позвонил Сереге в Славгород. Он там сидел за пиром победителей: мы победили со счетом 64 на 22 процента. Это по выборному счету, когда была действительно борьба, а не ее инсценировка, примерно как в хоккее 15–0. Серега ликовал с главой и его присными, и мы с ним тут же уяснили мнимый провал нашего второго «Не дай Бога». Наш первый «Не дай Бог», как золотая пуля, поразил врага в самое сердце – и потому второй лишь стал контрольным выстрелом в уже мертвый труп. Отсюда уже и не вызвал в массе славгородцев, похоронивших в душах супостата, никаких эмоций.

Хотя мне стало вдруг ужасно жалко бедную Катюшу, чем-то страшно напомнившую бедную Сашеньку: одна всем телом, а другая всей душой отдались тому же супостату. И промахнулись в результате обе.

С Наташкой я, как только долетел домой, стал тут же переписываться по интернету. Она в жанре актуализированной мной в сказочном Славгороде сказки обещала мне прислать свою легенду о нашей любви – и выслала ее. Но дальше наша переписка сделалась все реже, реже – и совсем сошла на нет, поскольку все кончается на свете.

Неужто кончится когда-то и вся эта дикая, несправедливая к ее текущим жертвам – Кайзеру, его вдове, Наташке, Люде, Сашеньке – жизнь, и грянет новая, хорошая? Построится ли не фиктивный, а настоящий Спас на всеми ими пролитой крови? Бог весть. Моим умом во всяком случае, когда это настанет – и настанет ли когда-то? – не понять.

Приложение
^{Из Славгородских сказок}Влюбленный Лис
^{Сказка без конца}

Один хитрый лис страсть как любил кур. Это у него в роду было: его папаша еще при старой власти, строго державшей свою лапу на курятнях, даже пострадал за эту роковую страсть. И хитрый лис сперва окончил высшую сторожевую школу – и стал в Кургороде следователем отдела внутренних куриных дел.

Сопрет одна курица у другой зерно или подерутся петухи – он уже тут как тут, а мера пресечения у него всегда одна и та же – в суп.

Работал он в пуху лица, был награжден нагрудным знаком «Лучший курощуп» и орденом «За храбрость против кур». И дома у него куриная лапша не переводилась, рыльце так и лоснилось от нее.

Но раз пресек он «по неосторожности» одного племенного петуха – и вылетел, пинком под зад, со службы.

Но кур-то все равно любить не перестал, не мысля жизни без указанной лапши. А тогда в Кургороде как раз зашла приватизация. Выдали всем курам на смех ваучеры – но что делать с ними, клушкам невдомек. Лис эти ваучеры поскупал по три зерна за штуку – и приватизировал все местные курятни. И его как самого большого знатока куриных дел избрали главой Кургорода.

С тех лет в архиве сбереглось его меню на каждый день:

«Завтрак: сациви из кур, куриный салат, цыпленок жареный. Обед: устрицы, куриная лапша, чахохбили из кур, цыплята в ананасах. Ужин: салат из куриных пупочков с трюфелями, курица на вертеле, цыпленок в шоколаде».

Но хоть в ту пору власть уже была не та, все ж кое-как следила за порядком. И когда весь Кургород от этого обжоры раскудахтался, направила туда проверку. В курятни глянули – а там все куры тощие, голодные; сквозь крыши каплет; цыплят по каждой осени огромный недочет! И как ему дадут опять под зад, он аж через забор перелетел – и прямо рылом в грязь, которую успел повсюду развести.

И долго в Кургороде о нем не было ни слуха, ни духа.

Но лис есть лис, тем более который жить без кур не может. Выждал, пока подзабылось прошлое – и снова лезет избираться к ним. Всем даже интересно стало: как теперь он объяснит тот факт, что его раньше вышибли отсюда?

А он, не моргнув глазом, говорит: когда это меня отсюда вышибали? Да, в знак протеста против держиморд из старой власти я Кургород покинул – это факт. И что кур люблю незнамо как – факт тоже. Вот даже мешок проса притащил – не для себя же, я его не ем!

И тогда одна старая курица сказала: «Зерна-то ты не ешь, то правда; лисы его сроду не едят. Зато куриную лапшу больно здоров хлебать! Всю жизнь таскал курей, за это тебя, а ни за какую не политику, с позором завсегда и гнали. Да ты вишь какой: тебя пинками в дверь – а ты в окно!»

Тут куры раскудахтались, лис в них давай швырять свое зерно, пух, перья полетели…

Какой конец у этой сказки, не могу сказать: не знаю. И хоть ей уже давно пора бы кончиться – судя по влюбленному в куриные пупочки лису, эта сказка без конца…

Прохиндей

Посвящается всем тем, которые себя узнают в этой сказке.

В некотором царстве, в тридевятом государстве стоял среди степей широких один славный город. И жил в нем один тоже прохиндей. Большой плут и мошенник, и сидеть ему б за его плутни в их остроге – но уж больно ловок был. Умел от судей откупиться, подъехать куда надо на кривой козе – и, главное, вовремя дать деру.

Всех служб сменил не счесть, но не служил путем нигде. А так – прикинется стражем порядка, станет стеречь чье-то добро – его же и сопрет. При этом еще громче всех кричит: «Держи вора!» – и со слезами на глазах за честность ратует.

И до того наловчился дурить славных горожан, что те однажды даже выбрали его главой их города. Но он и тут проворовался в пух, и чтоб не загреметь в острог, опять же ловко дунул, плюнул – и дал деру.

Потом в чужих краях менял работы, все ища такой, чтоб не работать, только класть в карман. И когда уже и вся чужбина его плутовство узнала, а свой город призабыл – он восвояси возвращается. И сразу же за старое: врать со слезами на глазах и сулить всем золотые горы – чтоб на своей кривой подъехать снова к городской казне. Но понимал, что во второй раз это у него без колдовской подмоги не пройдет.

А в том же городе в хоромах из малинового кирпича как раз жил колдовавший на заказ трехглавый дракон. Одна его голова писала, вторая говорила, а третья, самая ужасная, и говорила сразу, и показывала. Ударил по рукам с ним прохиндей – и ну через его три горла охмурять народ.

А там еще был один сказочник, тоже умевший ловко, но без прохиндеевой корысти, загибать. И решил он прохиндею с его заказным драконом помешать. Сочинил одну сказку про кота, надувшего мышей; другую – как хитрый лис свою любовь к курятине за любовь к курам выдавал. Все в тех коте и лисе сразу же узнали прохиндея – и пальцем на него показывать. Затрясся он как лист – и со всех ног к трехглавому. Все, раскусили, говорит, пора уносить ноги по добру по здорову!

Но тот ему: «Да не дрожи ты так, удрать всегда успеешь, а на что три горла у меня? Как вдарим из всех трех по этому сказителю – от него мокрого места не останется. Ты только лапу дополнительно позолоти». А прохиндей и так уже немало на ту лапу дал, жалко ж кидать коту под хвост – он и додал еще в надежде все-таки свою аферу довершить.

И тут дракон через свои три жерла как на сказочника налетит: мол где это видано, чтоб наших славных горожан уподобляли всяким курам и мышам! Долой из города клеветника! Скажем «нет» грязным писакам этих врак с их дедушкой Крыловым – который, сволочь, научил приравнивать людей к разным скотам и прочим гадам!

И кой-какие околдованные горлопаном горожане ему даже поддались: зачем нам эти сказки про животных, в которых не дай Бог узнать себя? Еще в какой-нибудь мартышке – ладно, но ведь там еще и пауки, и змеи есть!

Задумался тут сказочник – видя, куда метит чудище: сам кладезь мудрости народной ради прохиндеевой аферы закопать. Думал он, думал, как его от злыдней тех спасти – и сочинил вот эту сказку.

И когда прохиндей с драконом ее прочли, увидели, что крыть им нечем, совесть одолела – да и сдохли с горя.

Но это все, конечно, сказка. На самом деле совести в них не водилось отродясь, они и дальше кляли сказочника за его сказки – что де слишком уж правдивые. И за эту вот – больше всего.

Но потом сдохли все равно – поскольку никакая ложь на свете долго не живет, а рано или поздно заболеет и помрет.

Вот тут и впрямь сказке конец.