Текст книги "Роман с урной. Расстрельные статьи"

Автор книги: Александр Росляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Глазами ящика

– Гость нашей студии сегодня – наше всё, которое не надо представлять: Грызло Грефович Пупин! Дорогой Грызло Грефович! Прежде всего позвольте от лица людей поблагодарить вас, что пожертвовали своим драгоценным временем для встречи с ними. И за такую исключительную жертву поцеловать от имени их вашу туфлю!..

– Ну, эту дикость тоталитаризма мы уже изжили… – подставляет ведущему туфлю. – Разве если вам так хочется…

– Еще бы! Кто, как говорится, не целует, тот не ест! – вытирает платком губы, на экране вспыхивает: «Платок ведущему предоставлен фирмой «Новый вкус» – эталон мужского вкуса и достоинства!»

– А теперь, после такого эмоционального вступления, переходим к самой встрече. Спонсор ее – компания «Педегри кал». Если хотите, чтобы ваш любимый пес был гладок и приятно калился, покупайте лучший американский корм «Педегри кал»! И первый вопрос гостю – он прозвучал в тысячах писем, присланных по всем каналам связи: «Как ваше драгоценное здоровье?»

– Чтобы покончить сразу с этой темой: не дождетесь!

– Ну что вы! Этого никто уже и не ждет – как говорится, быть самим бы живу! И об этом следующий вопрос от Веры Павловны из Соль-Наранска: «Как можно выжить, если зарплата у нас в городе 3 тысячи рублей, а квартплата 4 тысячи?»

– Вопрос правильный, и его надо решать. Но есть объективные законы экономики, которая у нас испытывает трудности от роста мировой цены на нашу нефть. Отсюда и инфляция, и рост тарифов. Но уже готовится решение о сокращении в ближайшие 10–15 лет разрыва между доходами и выживанием людей. За это время и самих их станет меньше – значит, больше каждому достанется. Так что долгих лет жизни, уважаемая Вера Павловна!

– Ответ исчерпывающий, вселяющий такой необходимый всем оптимизм – залог здоровья, сейчас часто и единственный. В этой связи вопрос от пенсионерки Евдокии Карповны из Крематорска – вы в прямом эфире.

– Пришла на операцию, а доктор мне: «У нас реформа медицины: наркоза нет, ничего нет, ни ниток, ни иголок, есть только за деньги». Я нитки принесла свои, зять дал нож, а без наркоза мы за эти годы уже все привыкли. А он: тогда бери расписку у нотариуса, чтобы потом не было претензий. Пошла к нему, а он такую цену заломил, глаза на лоб…

– Как, говорите, город называется, Крематорск? А с крематориями хоть у вас в порядке?

– Работают, ничего не скажу, без перебоя – только дымище страшный и вонища. Туда же тоже только со своей соляркой принимают, а они там подворовывают, вот и не сгорает все как надо…

– Ваша проблема решена, я только что велел прописать в бюджете льготные расписки всем ветеранам крематорской медицины. А вам еще от меня лично ведро солярки – и тоже сто лет жизни!

– Вот это мастерство ответа! Если бы все у нас могли так отвечать, уверен, и вопросов этих не было б! Но пока они еще есть, вот и Анжела Иномарковна из Санкт-Петербурга пишет: «На днях ехала в своем новом «Лексусе», на светофоре облепили беспризорники, испачкали мне дверь и испугали дочку. Сколько еще в нашем городе, называемом культурной столицей России, терпеть эту заразу?»

– Прежде всего хочу внести ясность: беспризорных детей у нас нет. С этим позорным для правовой страны явлением мы уже покончили – дав им официальный статус безнадзорных. Но проблема есть, и ее надо решать. Вижу такой выход: эти дети с их здоровыми во многом органами могли бы послужить святому делу медицины – пользуясь все большим спросом у наших западных заказчиков. Это даст комплексное и эффективное решение: и сокращение их числа, и вклад в совместный бизнес. А когда у нас иссякнет нефть, главный источник нашего существования, этот восполняемый ресурс вполне мог бы прийти ей на смену.

– Воистину соломоново решение! Но что у нас все женщины и женщины, давайте наконец дадим слово мужчине. Вот режиссер подсказывает: есть звонок от Ивана Петровича из поселка Великие Муки. Иван Петрович, вы в прямом эфире – спрашивайте!

– У нас всему поселку отрубили воду, тепло, свет, телефоны…

– А как же вы тогда нас смотрите и нам звоните?

– Ну, телевизор от динамы, ее бабы крутят, а для звонка вам скинулись всем миром на мобильник. Так люди спрашивают: у нас уже 20 лет реформа, она никогда не кончится, или когда-то кончится? То есть печки-буржуйки уже ставить – или как?

– Давайте по порядку. У вас отключили свет и воду за неплатежи?

– Нет, платежи мы все внесли, но для этого пришлось все провода и трубы сдать во вторсырье. А где еще взять, если работы никакой не стало?

– А почему ее не стало?

– Так все производства позакрывались как неэффективные.

– А почему они неэффективны?

– Так они были эффективными, пока не приватизировали. А потом всю нержавейку с консервного завода сдали в то же вторсырье – оно одно у нас с эффектом действует. Все остальное забанкротили, поля вокруг цыгане поскупали сеять коноплю, девки ушли в проститутки на шоссе, а парни запили, которые еще не сели…

– Понятно. Теперь отвечаю на вопрос. С пути реформы мы, конечно, не сойдем, поскольку больше никакого у нас нет. Но у меня для вас есть тоже комплексное и эффективное решение…

– Алло! Алло! Мы вас уже не видим – динама задымила, и не слышим – батарейка в телефоне села…

– Все, связь оборвалась – но нам по-человечески жаль, что в силу не зависящих от нас, тем более от гостя студии, причин в Великих Муках не дождались их ответа. И переходим к следующему вопросу – говори, мальчик.

– Дядя Пупин, у нас в школе Закон Божий ввели, и я там прочитал, что легче верблюду войти в игольное ушко, чем богатому в рай. Спросил батюшку, он у нас на черном бумере ездит: что, тогда он и все богатые попадут в ад? А он мне дал за это по балде и сказал, что меня надо в класс для идиотов. Мама тоже мне нашлепала, и папа велел меньше спрашивать, а то не купит новую игру «Космические киллеры». А вы, раз тоже в церковь ходите и креститесь, могли бы объяснить?

– Хороший вопрос! Мы его как раз недавно обсуждали с Патриархом и нашли решение. В подмосковной Балашихе будет открыта фабрика по выпуску игл с таким ушком, что не только верблюд, но и слон войдет. Так что пусть батюшка тебя не лупит, а лучше с местной властью вложится в проект широкого игольного ушка, куда уже вложилось много видных бизнесменов и политиков. Чтобы потом не оказалось, что, как говорится, много званных – мало переизбранных.

– Святая правда! Теперь вопрос по интернету от учительницы истории Наивны Иосифовны: «Я рассказывала детям о страшном культе личности, когда в лагерях в нечеловеческих условиях сидел миллион человек. Но есть такие с позволения сказать детишки, которые, не понимая духа демократии, спрашивают: ведь и сейчас у нас сидит там тот же миллион – так чем тогда лучше демократия?»

– А вы вспомните, чем раньше занимались заключенные? То строили Беломорканал, то Байконур, то Университет в Москве. То есть не сидели – даже по тому бесчеловечному закону, а созидали из-под палки в нарушение всех прав. А сейчас они, подобно всем свободным гражданам, и в зонах ничего не делают. Вот и ответ: при демократии мы дали право всем не делать ничего – будь это даже вор или убийца.

– Блестяще сказано! И как раз в тему к нам дозвонился телезритель из Екатеринбурга, представившийся как Вован. Вам слово!

– Алло, гараж! Сперва хочу братве из Питера и Кузни передать наш пламенный привет! У нас все до хрена путем, все пацаны уже в бизнесе, проблемы есть, но чисто так, через людей решаем. Теперь эй ты, Грызло! Ну, за судебную реформу и суды присяжных от братвы поклон, всё, на хрен, четко сделал, но и мы всё отбашляли. Но тут братва интересуется конкретно: когда пройдет поправа по УК, чтобы пожизненно давать условно? Базар же был, лаве заслали, кто, на хрен, за базар ответит?

– Отвечаю. Ты что, Вован, упал, в прямом эфире мне предъяву делать? Да я сейчас здесь кончу лохов разводить – твой рог сверну!

– Грызло Грефович, я извиняюсь, но формат нашей беседы…

– А ты, халдей, приткнись, когда тут люди вышли чисто на дела! – бьет туфлей ему в морду, брызги крови, рекламная заставка, после чего залепленный пластырем ведущий появляется уже один:

– К сожалению, наше время истекло, и мы кончаем на такой горячей ноте. Но несмотря ни на что «Педегри кал» остается с вами – и желает вашим псам приятно гадить! И до новых встреч в эфире!

Доктор Гулаго

Мысль изреченная есть срок

Последние судебные процессы над писателем Юрием Мухиным, обвиненным в экстремизме, напомнили мне 50-летней давности травлю Бориса Пастернака.

Сегодня нет публичного политика, который бы не заступился за покойного, не надавал за него отважных оплеух покойной тоже власти. «И тут началась истеричная травля Пастернака… Будущего нобелевского лауреата пинали ногами, приклеивая ему злобные ярлыки: «литературный сорняк», предатель, отщепенец», – в таких выражениях рисуется сейчас эта история. И кто-то крестится в суеверном ужасе: да, страшные то были времена, когда так обходились с бедными творцами!

Но «так» – это как именно? Действительно, за публикацию за границей крамольного романа «Доктор Живаго» власть в весьма топорной форме выразила Пастернаку чисто символическое порицание. Но – и все! Никаких реальных топоров, судов, тяжких телесных повреждений – всего того, что применяется сейчас к инакопишущим, к нему не применялось.

Мало того, за ним сохранили царский особняк в Переделкино, его обеспечили доходной переводческой работой, пьесы в его переводах шли по всей стране, давая значительные отчисления… Да, исключили из Союза писателей – но не из Литфонда. И если первое служило чисто статусным признанием, в чем ставший классиком при жизни Пастернак и не нуждался, второе даровало такой список благ, что травимый мог кататься как сыр в масле! Спроси любого нынешнего писателя, согласился бы он на такую травлю? Да счел бы за верх счастья!

Кстати роман «Доктор Живаго» – очень слабый, по сути это свод черновых материалов к гениальным «Стихам из романа». Но три четверти «Литературной газеты» за 25.10.1958 г. были посвящены его подробнейшему пересказу и разбору. Неважно, что под знаком минус; Федин, Симонов и другие «подписанты» это наверняка отлично понимали, делая опальному собрату ту шумиху, без которой ему бы не видать Нобелевской как своих ушей.

И сам он за месяц до смерти написал: «По слепому случаю судьбы мне посчастливилось высказаться полностью, и то, что есть самое лучшее в нас – художник – оказался в моем случае не затертым и не растоптанным».

Теперь взглянем на случай с Мухиным. За те же самые «слова, слова, слова» ему лепят реальный срок. А уж о том, чтобы материально поддержать, как Советская власть поддерживала Высоцкого, Аксенова, Окуджаву и других крамолов, живших в СССР как те же сыры в масле, нет и речи! Нынешняя власть, напротив, научилась инквизиторским манером именно затирать таких и растаптывать. Самых неподдающихся – лишать свободы по суду и жизни без суда.

Но отчего такая разность в отношении к писателям вчерашних бонз и нынешних? Ведь и вчерашние имели всю возможность растоптать любого – но как-то исподволь хранили и лелеяли былых еретиков. К их сочинениям всякий желающий имел не очень сложный доступ; я, например, в студенчестве свободно доставал и читал эти манившие своей запретностью «Живаго» и «ГУЛАГ».

Почему же сегодня Мухина, не более крамольного для власти демократов, чем для советской Пастернак, тащат под уголовные статьи? И ни один ахматовский и пастернаковский заступник не взорвется оплеухами в адрес чинящих эту откровенную расправу!

Оставим за скобками личную подлость лизоблюдов, привыкших пинать прошлую власть и лизать анал любой наличной. Дело не в них, а в ней, которой, очевидно, Мухин с его еретическими книгами не может быть по вкусу. И даже не в ее литературных вкусах, а совсем в ином.

Советская традиция поддержки литературы шла от «кровопийцы» Сталина, который сделал для родной культуры и науки столько, сколько ни один другой правитель мира. Дома творчества, дачные поселки, лучшие квартиры, творческие союзы и командировки, гонорарные журналы – вся эта мощная инфраструктура, как свое Сколково тех лет, была создана по его указке.

Но он ничего не делал просто так. И, значит, видел некий важный смысл в немалых, при всех тяготах страны, вложениях в эту сферу. В частности в «не нужных» пролетариату Пастернака, Шостаковича, Прокофьева и так далее. Но для чего тогда они были ему нужны?

На волне борьбы с врагами народа, безоговорочно поддержанной народом, он мог избавиться от таких мастеров крамолы как Зощенко с Булгаковым одним чирком ногтя. И оставить лишь несколько Демьянов Бедных, мастерски слагавших конъюнктурные стихи – как сейчас оставлены несколько Донцовых и Пелевиных. Но вместо того как раз окоротил Демьяна Бедного – по поводу его подобострастной книги-издевательства над Библией. Лично занимался булгаковским трудоустройством и публикацией шолоховского «Тихого Дона», сочтенного сперва антисоветским.

Нужны были они ему, я думаю, как эталоны некой высшей, внеконъюнктурной истины – как те, что хранятся в Палате мер и весов и не участвуют никак в прямом производстве. Но без них оно на какой-то стадии развития становится принципиально невозможным.

Такими эталонами и служили Пастернак, Ахматова, Булгаков. И при всех гонениях на них – чтобы «жизнь медом не казалась» и не отрывались в своем масляном катании от всей страны – они хранились свято и снабжались всяким доп-пайком. Среди таких «чистых художников», не входивших в Бухаринские и другие заговоры, особняком стоит «русский Данте» Мандельштам, уничтоженный по неясному мотиву. Случай с ним, безусловно, Сталина не красит – даже несмотря на то, что этот задира, известный своей оплеухой Алексею Толстому и плутнями с ЧК, сам признавал за собой какую-то вину:

 
И к нему, в его сердцевину,
Я без пропуска в Кремль вошел,
Расстояний прорвав холстину,
Головою повинной тяжел.
 

Но это – исключение. Большинство творцов, включая вернувшегося в СССР при Сталине композитора Прокофьева, могло сказать о себе словами Пастернака, что они оказались «не затертыми и не растоптанными».

Они и дальше досаждали власти, были и дерзкими, и неудобными, но необходимыми, с их творческим зарядом, для созидания – как необходим опасный изотоп для действующего реактора. Ну а для бездействующего он, конечно, только лишняя обуза, и его надо как можно глубже и скорей зарыть.

И сейчас в таких, как Мухин, изотопах просто нет нужды – если загашен тот реактор, для которого они могли бы служить возбуждающим началом. Страна больше не строится, свои автопром, станкопром, авиапром уничтожаются и замещаются иностранными производствами. Зачем тогда зря возбуждать мозги, которые один черт не к чему приложить – кроме как к возможным бунтам против той же власти? От них одна помеха – как от жалящих пчел или гадящих коров, когда покончено с добычей меда и молока.

И именно за это, я считаю, а не за какие-то словесные пассажи, Мухин и пошел под суд.

Он никакой, конечно, не экстремист – а лишь упрямо мыслящий писатель, толкающий, подобно Томасу Мору и Кампанелле, свою идею «идеального государства делократов». И если бы наше государство строилось, было б не так важно, совпадают его мысли с генеральным планом или нет. Важно, что он генерирует эту мысль, создает благую для любого дела конкуренцию – как учит вековая мудрость: «Бойся не супротивщиков, а потатчиков!»

Но если никакого дела нет, а есть одна туфта, эти супротивщики становятся классическими лишними людьми. А все лишнее не так, так сяк выводится из человеческого и общественного организма.

Государство, вырождающееся в чисто репрессивную модель, неизбежно стремится убить саму мысль – и конструкторскую, и политическую, и общественную. Так ему легче править безмозглым, не работающим, не зарабатывающим, а лишь хитрящим и ворующим обществом. Ибо такое общество, насквозь замаранное и опущенное, и против такой власти не попрет.

Я здесь нарочно не касаюсь самих обвинений, предъявленных Мухину по закону «О противодействии экстремистской деятельности». Поскольку сам этот закон, в котором экстремизм определяется «согласно дышлу» – уже какое-то совсем дремучее средневековье. Вроде иезуитского закона о ведьмах, по которому можно было карать кого угодно и за что угодно, и одним из признаков ведьмы считалось уменье плавать, за которое тащили на костер.

По нашему же «экстремистскому» закону следовало бы упечь чуть не всех наших прошлых классиков. Пушкина – за «Гавриилиаду», оду «Вольность», стихи к декабристам и другие, им сродни. Гоголь ушел бы за употребление слова «жид» в негативном смысле, Лермонтов – за возбуждение ненависти к правящему классу. Салтыкову-Щедрину сидеть не пересидеть за откровенное глумление над властью, Некрасову – за бунтовские призывы, Леониду Андрееву – за «Рассказ о семи повешенных», Горькому – за роман «Мать», Куприну – за его антисемитские заносы. Ну и так далее.

Можно, конечно, над этим только посмеяться: «Кто ж их посадит? Они же – памятники!» Но как быть живым писателям в стране, усердно называющей себя демократической, если любая изреченная в крамольном слове мысль отдает все более реальным сроком?