Текст книги "Всемирный следопыт, 1925 № 07"

Автор книги: Александр Беляев

Соавторы: Камиль Фламмарион
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ
1925 № 7

_{ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ
ИЛЛЮСТРИРОВАННЫЙ
ЖУРНАЛ}
ПУТЕШЕСТВИЙ, ПРИКЛЮЧЕНИЙ
и
НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКИ

*

ОТПЕЧАТАНО В ТИП. «ГУДОК»,

УЛ. СТАНКЕВИЧА, Д. № 7,

В КОЛИЧ. 25.000 ЭКЗ.

ГЛАВЛИТ № 41600

СОДЕРЖАНИЕ

«Чайка» с Енисея. Краеведческий рассказ М. Плотникова. – Певец мироздания. (По поводу кончины Камилла Фламмариона). Очерк Н. Лебедева. – О чем пел сверчок. – Вечное движение во Вселенной. – О чем рассказывают падающие звезды. Отрывки из произведений Камилла Фламмариона. – Эхо подземного выстрела. Приключения французского рудокопа Гумберта Рулъера (по его личным заметкам). (Окончание). – Приемыш отшельника. Канадский рассказ. – Последний человек из Атлантиды. Повесть А. Беляева. (Продолжение). – По следам Амундсена. Проект новой экспедиции к сев. полюсу на дирижабле. – Обитатели Марса. – Обо всем и отовсюду.

«ЧАЙКА» С ЕНИСЕЯ

Краеведческий рассказ М. Плотникова

I. Что думала Чайка

На песке Хайба стояли две рыбацких избушки и три юрацких чума, дырявых, закоптелых и ушитых заплатами. В ледоход умер старый юрак Нэр, и на Хайбе осталось два чума.

Злая, хворая старуха Перчик, жена покойного, переселилась с дочерью Чайкой в чум на Хайбинском мысу к своему сыну, завалилась в дальний угол чума и все время стонала от многих одолевающих ее болезней и ждала парохода с фельдшером, который должен будет дать Перчик чудодейственного пип (лекарство) от всех болезней в синем пузырьке. Иногда она вылезала на покрытый снегом мыс и слезящимися глазами глядела на шайтана (деревянный божок), но он помогал мало. Раньше шайтан помогал, а теперь время изменилось, и одинокий шайтан с поломанной около него карточкой и грязной тряпкой, повязанной вокруг его головы, был бессилен вылечить старость Перчик.

Чайка с братом неводила рыбу, варила юколу и работала по хозяйству. Пиунчи был рад проворным рукам бойкой сестры.

Ничего не изменилось в таинственной, молчаливой тундре. Она молчала, то хмурая и злая, с холодным северным ветром, то ласковая, тихая, задумчивая, как хайбинский шайтан на желтом мысу. Солнечные ночи сменяли сумрачные летние дни, и часто ночью на дальнем мысу был хорошо виден высокий намогильный крест, а днем его не было видно, – низкие, злые тучи заслоняли его от зорких глаз Чайки.

Чайка любила смотреть на этот одинокий крест. Она слышала: «Пять лет назад пришел пароход. На Хайбу привезли рыболовные снасти. Была буря. Дул север. По Енисею ходили большие валы и качали пароход, как маленькую берестяную лодку. С парохода спустили большую лодку с красными, длинными веслами. На лодке плыли молодой капитан и пять матросов. Долго они боролись с валами, долго ныряла лодка в мутных чешуйчатых волнах и, наконец, бросила кошку. Капитан и люди вышли на берег. Они купили у отца Чайки рыбу и поплыли на пароход.

«И снова лодка ныряла по волнам, а юрами кричали и спорили, глядя на русских людей, которые в бурю поехали за рыбой.

«– Это только русский может придумать, – говорили они, – юрак не поехал бы в непогоду. Погода сильная, может опрокинуть лодку.

«Лодку захлестнуло, потом опрокинуло, в воде на одно мгновение вынырнуло шесть голов, а потом… ничего не стало!

«С парохода спустили лодку спасать людей. На этой лодке ехал сам большой капитан. Юраки снова кричали и спорили.

«– Это только русский может придумать. Они не вытащат шестерых сразу. Юрак не поехал бы в погоду.

«Долго ездил старый капитан-начальник. Никого не нашел.

«Погода стихла. Вечером нашли на косе два длинных, красных весла, а на другой день в разных местах-молодого капитана и четырех матросов. Одного с’ел Енисей.

«Капитан-начальник каждый год ездит на пароходе, бросает якорь у Хайбы и ходит на высокий мыс, где стоит высокий черный крест. Под крестом похоронены молодой капитан и четыре матроса».

Чайка любила смотреть на высокий мыс с черным крестом и ждала пароход с капитаном – начальником. Когда он приходил на пароходе и был на мысу у креста, она смотрела на него и думала о молодом капитане. Никто, кроме каштана, не ходил на мыс, и Чайка, думала, что старый капитан – отец молодого капитана.

Зимой снег заносил наполовину крест.

«Юрак маленький и худой, – думала Чайка, – а русский большой, чистый и здоровый. От юрака пахнет рыбой, а русский с парохода пахнет, как белые цветы, что расцветают летом в тундре. Русский не жует табак и имеет белые зубы».

Чайка знала, что в тундре у нее есть жених – самодин (самоед), такой же грязный и кривоногий, как юраки. Он уже обещал за нее тридцать оленей калыма старой Перчик.

И горько было Чайке. Не даром, когда родила Перчик Чайку, в юрту вошел русский с песков. Поэтому Чайка не любит свой народ, не любит неповоротливых, хитрых долган и бестолковых хеби (енисейские остяки!). Катерина с песка часто ей рассказывала о большом городе Енисейске, где много больших каменных домов, четырнадцать церквей, величиной с Хайбинский мыс каждая. Народу в Енисейске живет столько же, сколько в тундре от Дудинки до Ефремова Камня на обе стороны с Затундрой. Катерина была русская, она только летом приезжала на песок и осенью уезжала обратно. И всегда, когда уезжала Катерина, Чайку тянуло сесть на пароход и уплыть вместе с ней в далекий, чудный Енисейск, где много людей и большие дома.

II. Пароход пришел

Первые почуяли пароход собаки. Они забегали по песку, подходили близко к воде и даже сипло и отрывисто лаяли[1]1
  Северные туруханские собаки очень редко лают.


[Закрыть].

Чайка с мыса тоже далеко увидела дымок и прибежала на песок.

– Катерина, пароход! – закричала она.

Все бросили потрошение рыбы, побежали к лодкам и стали, глядеть, как растет густой, черный дым.

– Катерина, начальник-капитан приехал, – говорила по-юрацки Чайка. – Он пойдет на мыс.

– Лянг теля (иди сюда)… – кричала с мыса старая Перчик, но ее никто не слушал. Она начала ругаться и снова уползла в чум.

Пароход засвистел белым; паром, с грохотом бросил железную цепь и спустил лодку. Лодка отошла от парохода и, как жук лапками, загребла веслами к берегу.

Зоркие глаза Чайки не разглядели в лодке капитана-начальника, а когда лодка уткнулась в гальку, на берег выскочил молодой человек в кожаной куртке, в высоких бродневых сапогах. Люди вынесли за ним багаж и унесли его в избушку ссыльного Федора.

_{Когда лодка уткнулась в тальку, на берег выскочил молодой человек в кожаной куртке, в высоких бродневых сапогах.}

Пароход свистел три раза, оповещая о своем отходе, но молодой человек не шел к лодке. Лодка ушла, и пароход выпустив белый дым, поднял якорь и ушел. Новый человек остался на Хайбе.

Тут же Чайка узнала от Катерины, что русский будет жить на песке, в избушке Федора, и что зовут его Иван.

Для Чайки этих сведений было достаточно.

Часто оглядываясь назад, она ушла на мыс в юрту и рассказала Перчик o приезде русского, который будет жить на песке.

– Приехал Ворк (медведь), – сказала она матери. Перчик не поняла, но говорила к каждому слову – Тоня, тоня (так).

Потом Перчик спрашивала про фельдшера и пип и жаловалась на болезнь.

III. Ворк и Чайка

На другой день Ворк пришел к чуму Чайки. Он залез в него, сел. Спросил, как ее зовут, где у ней муж. Чайка смеялась, а Перчик ругалась про себя. Покурив трубку, Ворк ушел к шайтану. Он внимательно осмотрел вымазанное почерневшей кровью лицо шайтана, снял с головы тряпку и, что-то записав в книжку, ушел в Федорову избу.

Чайка, вытащив из сундучка драгоценный зеленый платок, повязала им голову и пошла к Катерине. Она долго говорила о Ворке и, видно, он, почуяв, пришел в землянку Катерины.

– Ты здесь, Чайка? – спросил он и сел рядом. Чайка отодвинулась.

– Чего боишься? – спросил Ворк.

– Ничего, – ответила Чайка. – Ты зачем приехал? – неожиданно вырвалось у нее. Она отвернулась, но живыми, темно-карими глазами незаметно следила за Варком.

Ворк тихо засмеялся, а у Чайки запела душа. У Чайки пела душа, когда она смотрела на крутом мысу крест, но тогда душа пела тоскливо, как низовой ветер в затрубе, а теперь ее душа выговаривала громко и почему-то радостно только одно слово: «Ворк», «Ворк», «Ворк», и ото слово качалось, как ветка[2]2
  Ветка – маленькая берестяная лодка.


[Закрыть] на широких волнах Енисея.

Ворк ничего не ответил на слова Чайки. Он осторожно осматривал ее, а Чайка, в свою очередь, разглядывала его кожаную фуражку, лицо, трубку, куртку, высокие сапоги со стальными подковками на каблуках.

Катерина вышла вон из землянки. Ворк задумчиво проговорил:

– Чайка, пойдем завтра на мыс к кресту.

Чайка ничего не ответила.

– Не пойдешь? – переспросил Ворк.

– Каждый год, – начала Чайка, – когда сверху приходил пароход, капитан-начальник ходил на мыс. Где капитан-начальник? Почему он не пришел?

– Капитан не плавает больше, теперь другой капитан, – ответил Ворк, – скажи, кто тебя научил говорить по-русски?

– У реки живем. Много русского народу приходит сверху на наши пески. Скоро русские у юраков все пески возьмут, – грустно заметила Чайка.

Ворк встал и, стоя у низкой двери, проговорил:

– Приходи завтра утром на мыс, к кресту. – Прощай, – донеслось уже из-за двери.

Чайка осталась одна и думала о Ворке.

…………..

– Чайка! – позвал Ворк, – пойдем на мыс.

– Аречта (сейчас), – донеслось из чума. – Ну, пойдем, – проговорила Чайка, вылезая из чума и здороваясь за руку с Ворком. Ворк пожал маленькую грязную руку с длинными, черными ногтями.

– Руки у тебя, Чайка, маленькие, только грязные. Надо руки мыть, – проговорил Ворк. – И волосы у тебя грязные и нечесаные. Заплела две косы по бокам, а в середине оставила хохол. И лицо тоже мыла требует. Я тебе, Чайка, хорошего мыла подарю, только мойся.

– У нас никто не моется, – просто об’яснила она. – У меня нет мыла. Русский теперь не привозит даже муки, нам не из чего делать леска (лепешки). Нет бисера, теперь русский скупой стал…

Некоторое время Ворк и Чайка шли молча. Чайка теперь больше не боялась Борка. Душа ее попрежнему повторяла заветное слово. Ей казалось, что из далекой тундры выходит навстречу что-то ласковое и светлое, как летний незакатный день. Чайка пыталась понять охватившее ее чувство. Ей хотелось закрыть глаза и так итти, прижавшись плечом к плечу Ворка.

– Вот и пришли, – сказал Ворк. – Устала?

Чайка не поняла ласкового слова. Ей было страшно и непонятно.

Ворк подошел к кресту, снял фуражку и молча смотрел на заросший голубыми незабудками холмик.

IV. Север и Юг

Жутки могилы на мысах тундры. Чем дальше на север, чем ближе к холодному загадочному Енисейскому заливу, тем больше около редких, вросших в землю зимовьев деревянных крестов над зелеными холмиками, покрытых незабудками, пушками и желтыми лютиками.

Чьи это могилы? Кто и когда похоронен здесь? Чьи руки вырыли узкую яму в вечной мерзлоте и поставили над нею крест? Редко можно найти на эти вопросы ответы. Напрасно спрашивать у жителей ближайшего зимовья. Они обыкновенно ничего не знают или не помнят. На далеком севере нет культа мертвецов. Кресты безмолвны. Редко-редко можно найти вырезанную ножом безграмотную надпись:

«Зде покоица не крешоны младенц», или лаконично, как визитная карточка человека не имеющего определенных занятий: «Игнатiй Сухов». Вот и вое. Кто он был? Когда умер? Здешний или низовой житель туруханец, потомок-ли «смешицы» или пришлый человек, пришедший сюда по своей доброй воле или в ссылку? – Ничего не известно.

Много таких безвестных мотал рассеяно по берегам Енисейского залива. Не только кресты, холмики, но и целые зимовья можно найти мертвыми, покинутыми, без признаков жизни, а рядом с ними, тут же на пригорке, отыщется полдесятка изветрившихся крестов.

Может быть, один за другим умирали люди, редело население зимовья, прибавлялись кресты на пригорке и, когда показалось солнце, и прилетели гуси, в зимовье не осталось в живых ни одного человека. Последний унес ужасную быль в свою безвестную могилу.

Все это пронеслось в голове Ворка, и ему сделалось жутко.

Там, в Сибири, где, как спрут, раскинулась колчаковская контр-разведка, ему не было места. Закаленный скитаниями по тайге и тундре, он рискнул бежать на далекие берега Енисейского залива и при случае добраться до острова Диксона, где можно встретить иностранный корабль. Это была безумная попытка, но Ворк был один из немногих, которых пощадил колчаковский застенок. Один из немногих, который дышал свободой, хотя и в далекой тундре.

Ворк отошел от креста и сел на заколоченный в доски черный мраморный памятник.

– Сколько же времени он лежит здесь? – невольно задался вопросом Ворк.

– Три года лежит камень, – как бы отгадав мысль, проговорила Чайка, – раньше был на песке, в прошлом году капитан-начальник и люди подняли его на мыс.

Ворк ничего не ответил. Он рукой позвал Чайку сесть на памятник, но Чайка опустилась на мягкий мох и чуть слышно заметила:

– Хайя (солнце)! – Ворк не понял и повторил:

– Хайя?

– Солнце, – перевела Чайка.

Летнее полярное солнце, выглянув из-за бледно-дымчатого облачка, брызнуло потоком ослепительной пыли и разбегающимися, серебристо-искрящимися блестками разлилось по безбрежному простору залива. Далекий берег противоположного песка подернулся светящейся туманной дымкой и застыл в чешуйчатой воде темной неподвижной лентой.

Три конусообразных чума, стоявших на залитом солнцем песке, не соответствовали настроению преобразившейся тундры.

«Ничто не напоминает юг, – думал Ворк, вглядываясь и щурясь в колеблющиеся очертания далекого берега, – здесь что-то есть такое»…

Он старался найти подходящее слово, подходящее определение, но не нашел его.

– Хорошо, Чайка?..

– Да, редко у нас так, – проговорила она, – все больше дождь, зима, ночь, комар…

– А вот там, – начал медленно Ворк, – откуда я приехал, там не бывает летом такого длинного дня. Солнце не ходит кругом. Там растет большой лес. Там нету чумов.

Ворк медленно, повторяя слова, долго рассказывал Чайке о чудных странах.

Чайка слушала и многое не понимала, но далекие страны ей стали ближе.

– Я никогда не буду там, – грустно проговорила она, выслушав рассказ, открывший ей, что на свете есть города больше Енисейска и есть страны, где никогда не бывает зимы.

– Лянг теля (иди сюда)! – донеслось снизу, – Чайка, лянг теля!

– Брат зовет. Видно, меня ищет. Ау! – крикнула она.

На косогор мыса, прыгая на кривых ногах, в изорванных сакуе и бакарях, показался брат Чайки. Приложив к глазам руку, он снова крикнул:

– Лянг теля!

– Аречта! – отозвалась Чайка. Пойдем, брат сердится, – обратилась она к Ворку.

Ворк встал и пошел за убегающей Чайкой. Вечером Перчик и брат долго ругали Чайку. Перчик и брат говорили, что русский завлекает Чайку, он не заплатит калым, а будет жить, как жил на песке с Ниповой бабой рыбак Васяка.

– Придет осенью пароход, снимет рыбаков, уйдет русский – и все, – кричали они в один голос, стараясь перекричать друг друга.

Чайка, как молодой недопесок, скалила белые зубы и редкими словами разжигала гнев брата и старой Перчик, которая вскоре охрипла и, плюнув по ошибке в лицо сына, забилась в свой угол, а Пиунчи, получив незаслуженный плевок, обрушился на мать.

V. Роман в тундре

Как это случилось – Чайка хорошо не помнит. Слишком много случилось за этот солнечный день, больше чем во всей жизни. Но это был самый счастливый день после того дня, когда Ворк и Чайка ходили к старому шайтану, из’еденному зубастыми северными ветрами и зимней непогодой.

Ворк больше не заходил в чум к Пиунчи. Он или сидел в своем зимовье и писал белую книгу, или бродил по мелкому кустарнику и к озерам за Хайбой.

Чайка видела лицо Ворка. Оно с каждым поворотом незакатного солнца делалось желтым и старым. Ворк ходил сгорбившись и часто останавливался на своем пути.

Конечно, Ворк тосковал. Не даром он видел большие города, много людей, а главное, каменные дома, где не бывает дыма и очень много окон… Конечно, он тосковал в маленьком зимовье, где только одно окно, и то без стекол…

Чайка не ошиблась. Ворк тосковал, но не по большим домам с множеством окон, не о далеких городах – человеческих муравейниках, нет, его грызли иные мысли, но где их было разгадать Чайке.

«Русь», как говорили о той неведомой земле, что лежит на юг, запад и восток, была далека, и в тихую тундру редко долетали вести о великой борьбе за Уралом, на Дону, степях Средней Азии и берегах Белого моря. Ворк был всегда там. Но это непонятно было Чайке-юрачке с Хайбинского песка за Полярным кругом.

Сегодня Чайка снова надела зеленый платок, она даже вымыла руки и долго их терла, вместо мыла, круглой галькой.

В тундре догорало лето и солнечная ночь. Вместе с этим летом догорала вольная жизнь Чайки.

Вот упадет снег, будет дорога. Самодины с множеством оленей пойдут от моря в тундру и тогда Чайкин жених, маленький, кривоногий, в белой парке на белых оленях, приедет по невесту в чум Пиунчи, а потом на этих же оленях увезет Чайку навсегда от Енисея в далекие тундры, где чернеют могилы вымерших народов, о которых много ходит страшных рассказов.

И станет Чайка женой самодина, будет она всю жизнь запрягать, распрягать оленей, ставить чум и спать у порога вместе с собаками.

Ворк вышел из зимовья, посмотрел кругом и пошел к озерам, где кричали гуси и, хлопая крыльями, носились стаи нырков.

Чайка пошла за Борком и, когда он повернул за сейду (тундровую сопку) и чумы не стали видны, крикнула: «Ворк»!

Ворк остановился.

– А, это ты Чайка! Как ты меня назвала? – опросил он ее.

– Ворк…

– Ворк? Это по-юрацки?

– По-юрацки… По вашему – медведь.

– Мудрая Чайка, – засмеялся Ворк. – Человек человеку – волк. Но если ты назвала меня медведем, то пусть будет так.

Чайка не знала, что говорить. Она сначала решила, что Ворк обиделся. Но он, смеясь, пошел дальше, значит не рассердился, – решила она и неожиданно, путая слова, заговорила:

– Ворк, ты скучный. Ты все думаешь о больших городах. Ты теперь голову держишь низко, и лицо твое стало желтое, как мертвая трава. Ты ходишь и думаешь, и смотришь в ту сторону, откуда приехал. Почему ты не уйдешь обратно? Скоро зима и пути не будет. Зимой меня не будет. За мной приедет самодин на четверке белых оленей. Он мой жених. Пиунчи давно заусловил меня. Самодин кривоногий. От его парки всегда летит шерсть. У него много оленей…

Чайка замолчала и, ухватившись за рукав Борка, дрожа всем телом, снова заговорила:

– Дикий олень приходит в стадо искать олениху. Жених приходит к чуму невесты найти жену. Выходной песец ищет себе подругу. За мной приедет самодин. Он увезет меня в тундру. Это далеко. Ворк, тебе надо тоже подругу… Пусть приедет самодин. Но есть еще время. Ворк, возьми меня пока в жены!..

Ворк остановился. Он что-то хотел сказать, но Чайка прыгнула и впилась в его губы…

Ворк разогнулся и поднял маленькую Чайку…

Когда склонилось солнце, – это был вечер солнечной ночи, – Ворк и Чайка вернулись на песок.

VI. Из цепей предрассудков

Ворк оказался дальновидным человеком. Он пришел в чум, принес чаю, лески и бутылку «и» (водка). Брат Чайки обрадовался «и». Он давно не пил ее и теперь говорил:

– Русский савво (хороший)!

Старая Перчик напилась пьяной и просила у русского за Чайку тридцать оленей, много, очень много шяр (табаку) и три бутылки «и».

Брат молчал. Он не хотел перед русским показать непочтение к старой матери. Он говорил про себя:

– Если Перчик просит такой калым за Чайку, пусть будет так. Где русскому достать тридцать оленей! Тридцать оленей очень большой калым, и русский за юрачку никогда его не даст.

– Где же я достану оленей? – спросил Ворк.

Брат радовался. Он перехитрил русского. Тогда он еще раз решил перехитрить русского. Он сказал:

– Оленей можно купить на большие серебряные рубли с царем Николкой. Можно купить сто оленей, но за каждого оленя надо платить пять больших рублей. Сосчитай, сколько надо? – довольно заметил брат. – Тридцать хороших оленей это – сто пятьдесят больших рублей. Если русский друг даст сейчас сто пятьдесят больших рублей, я найду оленей. Хороших оленей!

Ворк коротко сказал:

– Хорошо.

Перчик попросила у него больших рублей, муки, пороху, ниток и большой платок с цветами. Брат опять молчал, он знал, что русские любят короткие слова, но они не любят, когда с них просят потом.

Но Ворк опять сказал:

– Хорошо…

И теперь старая Перчик молчала.

– Друг, – тачал Пиунчи, – мы говорим слова, но у Чайки есть жених самодин. Он в тундре. Что я скажу самодину, когда он опросит: «Где Чайка Нэр?» Я окажу ему: «Русский дал сто пятьдесят больших рублей с Николкой, и я отдал». Самодин мне скажет: «Нэр, ты лживый юрак. Ты обещал мне Чайку. Ты рядил тридцать оленей. Теперь я в убытке. Я отпустил много невест. Ты должен мне дать пятьдесят больших рублей…» Что я скажу самодину? Где, друг, я возьму пятьдесят больших рублей?

Брат ждал, что Ворк рассердится. Уйдет из чума. Но Ворк не рассердился. Он сказал еще раз:

– Хорошо, – и вышел из чума.

Скоро он пришел с звенящим мешком. Он перевернул постель (оленью необделанную шкуру) и высыпал много больших рублей. Сначала он отсчитал сто пятьдесят рублей и заставил считать их Пиунчи. Тот долго считал, потом сказал: «Верно». Тогда Ворк отсчитал двадцать больших рублей и отдал Перчик. Перчик не стала считать. Она цепко захватила их в крючковатые руки и уползла в темный угол чума. Потом Ворк снова отсчитал пятьдесят рублей и дал их Пиунчи, и Пиунчи не стал считать. Он сказал:

– Верно, друг…

_{Ворк отсчитал сначала сто пятьдесят рублей и заставил считать их Пиунчи. Тот долго считал, потом сказал: «Верно». Чайка не верила, что русский берет ее в жены}

Хитрый Ворк вынул бумагу. На ней написал двести двадцать палочек. Приложил сажей рубль, руку Чайки, и велел поставить брату и Перчик по тамге (родовому знаку). Дрожащими руками Перчик поставила три черточки, а Пиунчи нарисовал стрелу с луком.

Пиунчи знал, что теперь Ворк – хозяин Чайки, и документ с его тамгой имеет страшную, вечную силу.

Чайка не верила. Ей казалось, что душа ее плывет по большим волнам и вот-вот у ней захватит дух. Чайка не верила, что русский берет в жены ее, простую бедную юрачку. Давно Чайка мечтала выйти замуж за русского. Но она думала о молодом рыбаке, таком же грязном, как юрак. Но теперь за нее сватается сам Ворк, имеющий так много больших рублей…

«Ведь Ворк, – думала она, – не рядился. Он не спорил, как самодин, из-за каждого олененка. Он говорил только: хорошо».

Чайка закрыла глаза и почувствовала, что ее куда-то несет, как птицу.

Бутылку распили до дна. Перчик свалилась в угол на постель и дико хохотала. Пиунчи, распустив слюни и уставив в одну точку глаза, жевал табак, а Чайка, выпившая всего две маленькие чашки с зеленой птицей с длинным хвостом, звонко смеялась и говорила Ворку:

– Если бы ты не срядился, я все равно убежала бы к тебе.

Ворк выпил наравне со всеми, но был трезв. Он спрятал в карман бумагу, которую все время держал в руках, встал и сказал:

– Ну, теперь спите…

Чайка пошла провожать Ворка.

– Я буду каждый день мыться, – сказала она на прощанье.

Ворк попрощался с Чайкой и ушел к себе на песок.

…………..

Утром брат и Перчик привели дрожащую Чайку и притащили два берестяных сундука приданого.

– Ты чего боишься? – участливо спросил Ворк.

– Так, – односложно отвечала Чайка, – холодно.

«– Юрак есть юрак, русский есть русский, – всегда помнила Чайка. – Русский юрака не знает, юрак не знает русского».

В этой пословице сказалась мудрость юрацких стариков, и эта мудрость была понятна их молодым детям, уже более стойким и более хитрым в делах с русскими.

Когда юрак берет жену, он платит калым. Жена делается его собственностью наравне с нартой, собакой и чумом. Это хороню помнила с малых лет Чайка. Она втайне горевала, как все юрацкие женщины, а в глубине души ненавидела жестокий обычай суровой тундры. Но тундра сурова, суровы ее законы, и кто нарушит их, тот делается несчастным. Тому нет места в дымном, тесном чуме и необ’ятной тундре.