Текст книги "Человек отменяется"

Автор книги: Александр Потемкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Господин С.С. свернулся калачиком, испытал удовольствие, что так комфортно устроился, но почему-то тут же отнесся к своему телу как к чему-то постороннему, словно уже успел с ним попрощаться. В его сознании мелькнул образ чугунной печурки, от которой исходил жар, она была рядом, и он стал наслаждаться ее будоражащей энергией. Впрочем, замечательное состояние продолжалось тоже недолго, и, спрятав руки под коленки, втянув голову в плечи, сжав губы, он с легким храпом уснул.

Глава 5

К Насте Чудецкой подсел молодой человек. Он готовился сказать ей что-то особенное, деликатное, а не просто прилипнуть к незнакомой барышне. Парень взъерошил густые волосы, тщательно оглянулся, убеждая себя, что ничто не мешает началу знакомства, положил перед собой на стол книгу Орсона Пратта и для важности стал крутить в руках гелиевую ручку фирмы «Мон-Блан». Представляться изделиями известных марок было в Москве модной привычкой. Впрочем, он был пятым за три часа, которые она посвящала чтению. Чудецкая готовилась к защите дипломной работы на истфаке МГУ. Тема звучала достаточно интригующе: «Парадокс человека в разрезе палеоантропологии». Виктор Петрович Дыгало, так звали молодого человека, еще раз окинул барышню взглядом, глубоко растрогался изумительными чертами ее лица, и опять стал ломать голову, силясь найти ключевое слово для знакомства. Но, кроме растерянности, ничего в себе не находил. Чтобы понять мучительные переживания Виктора Петровича, необходимо взглянуть на госпожу Чудецкую. Около двадцати трех лет, смуглая южанка, безупречный овал лица, большие глаза, обрамленные прекрасными дугами бровей, черные волосы стянуты на затылке в пучок, носик точеный, скулы узкие, губы чувственные, даже страстные. Рот приоткрыт, зубы сверкают жемчугом, на лице ни родинки, ни пятнышка, лишь верхние части щек покрыты тончайшим, едва заметным бронзовым пушком. Шея высокая, посадка головы грациозная. Весь облик не характерен для телевизионных тусовочных красавиц Москвы, а отличается естественным достоинством, столь редким в современном столичном мире. От нее исходит какое-то сияние, излучение такой силы, что, кажется, ни один мужчина не сможет пройти мимо. Глаза опущены, она вся погружена в чтение, даже неловко отрывать от него. Виктор Петрович ждет, мужается и, наконец, неизвестно почему вдруг начинает, но в испуге, как-то вяло и неожиданно:

– Умереть страшно?

Чудецкая или не слышит, или не понимает, что вопрос задан ей. Поэтому не реагирует. А действительно, может, он спрашивал самого себя? Совсем не редкость человек, беседующий сам с собой.

Дыгало откашлялся и чуть громче, смотря на нее в упор, повторил:

– Умереть-то страшно?

– Вы мне? – она подняла на него свои темно-синие глаза.

Он совсем растерялся: на него смотрел прекрасный, совсем незнакомый мир. «Разве может быть такое? Невероятно!» Лицо Дыгало исказила жалкая гримаса.

– Почему вы задумались о смерти? – откликнулась вдруг Настя. – В нашем возрасте думать о ней несколько рановато. Ведь смерть – это итог! Завершение! А мы только начинаем …

– Я хотел спросить прежде всего себя, как можно умереть такой красивой, как вы? Спросить абстрактно, гипотетически, – с трудом выговорил он. – Кому же должна достаться эта прелесть? Природа, все человечество должны рыдать, потеряв такое замечательное создание. Дождь – это ведь совокупные мужские слезы, льющиеся из-за безвременной потери красивейших женщин в истории человечества. Лаодики – жены Митридата 1У, Арсинои – дочери Птолемея, Клеопатры, Елены Глинской – матери Ивана Грозного, Анны Болейн – жены Генриха У111, Марии Антуанетты – жены Людовика ХУ1, Прасковьи Жемчуговой – жены графа Шереметева, Варвары Асенковой – пассии императора Николая Первого, Комиссаржевской, Веры Холодной, Изольды Извицкой, Мэрилин Монро… Увидев вас, я вдруг вспомнил все эти замечательные имена и забеспокоился. Испугался! Струсил как ребенок, теряющий любимую игрушку. И задавал этот вопрос я не столько вам, но больше самому себе. Моя прямота, дерзость, а может быть, и наивность – от глубокого впечатления. Ведь размышления вслух, – характерная черта очарованного человека. Предмет обожания превращается в недоступную реальность, до него не дотягиваешься, его не мыслишь коснуться, реальность превращается в проникновенную иллюзию, начинаешь его обожествлять, наделять необыкновенными свойствами, и вот погружаешься в грезы наяву! Выражаешь вслух все, чем обеспокоены ум и сердце. Вот, например, давеча, до встречи с вами, читал Пратта о многоженстве Иисуса Христа. Встревожился, увидев вас, неизвестно почему, видимо, какая-то потусторонняя силища вынудила меня сесть рядом и буквально остолбенеть. Я размечтался, и испуг неимоверный испуг сковал меня полностью. А потом этот дурацкий вопрос вырвался. Я о таком прежде даже не помышлял. Надо сказать, это вообще не в моих правилах – мешать читающему человеку. И все-таки разрешите представиться – Виктор Петрович Дыгало, аспирант архитектурного института. Часто бываю в библиотеке, правда, в основном, в первой половине дня. Но с вами никогда ранее не встречался. С кем имею честь?

– Настя. Настя Чудецкая. У вас необычная манера говорить. Такое ощущение, что вы намеренно вводите в речь интонации девятнадцатого века. Насколько это сегодня уместно? «С кем имею честь?» – может ли эта фраза не вызвать иронии? Впрочем, меня она не раздражает. Но мне совершенно не нравится открытая лесть. Тем более пошлое, заискивания. Ваши сравнения с историческими дамами… Действительно, эти прекрасные женщины достойны самых замечательных эпитетов. Но зачем вы вплели меня в этот список? Вызвать бурное чувство благодарности? Вот, дескать, какой тонкий ценитель Виктор Петрович, отметил мой необыкновенный облик. Вознес меня до небес! Поставил рядом с лучшими представительницами рода человеческого. А это, господин Дыгало, банально! Я по вашему лицу вижу – вы со мной согласны. Понимаете, что дали маху, и желаете просить прощения? – Она встала, набросила на плечи свитер, взяла сумочку. – Пойду в буфет, кофе хочется. Начиталась, немного отойду. И вы меня отвлекли …

Последние слова она произнесла как-то безадресно. Так говорят, когда смотрят не в глаза, а куда-то в сторону, не хотят обидеть находящегося рядом.

– А можно мне с вами? – вскочил Виктор Петрович.

– Со мной – нет, но я не имею права возражать, если вы пойдете сами по себе, – улыбнулась Чудецкая. Опустив взгляд, она устремилась к выходу из зала.

– Я тоже с удовольствием выпью кофе! – громко заявил аспирант и, взволнованный, бросился за ней следом. «Какая изумительная девушка, господи! Святая. А глаза, огромный мир, вселенная. Ее достаточно лишь во сне видеть. И все! И все! Претендовать на что-то другое просто преступно. Я готов даже не прикасаться к ней, а лишь в грезах с ней встречаться, беседовать, беседовать. Ах, какой чудный день, какая волнующая встреча! Надо насмотреться на нее, чтобы запомнить как следует ее черты, уловить манеру общения, тонкости речи, меняющееся выражение синих глаз, запечатлеть внутри себя ее образ. А то каждый день буду видеть в снах другую и злиться, и бушевать. Рвать от досады наволочки! Господи, такое со мной впервые. И все так неожиданно! Неужели влюбился? Сильные чувства! Не опасно ли это?»

В библиотечном буфете выстроилась небольшая очередь. Виктор Петрович стал за Чудецкой. «Я за вами!» – еле слышно сказал он. Она ничего не ответила. Наступила пауза. «Какой-то удивительный свежий запах исходит от нее. Это не парфюмерия, не душистое мыло, это аромат ее тела. Прелесть! Необходимо сохранить его в памяти, чтобы он снился каждый раз. Надо запоминать всё. Если распустить пучок ее черных волос, интересно, как будет выглядеть ее лицо? Не таким серьезным, строгим, а более простодушным? А если завить волосы? Или сделать прическу „Ракез“, „Ростомана“? Или заплести африканские косички? А платье, платье! Ей бы пошел кремовый, либо бежевый цвет. На узкой талии ярко-морковный пояс, в африканских косичках веточка rosa canina, а на подоле юбки гроздья черной смородины! С такими изумительно длинными ножками ей совсем не нужен высокий каблук, лодочки табачного цвета выгодно подчеркнут икры. А на запястье тонкий шелковый платочек, тоже морковного цвета. Фантастический образ. Я начну ее сегодня же писать. Маслом? Или акварелью? Нет, все же маслом, на большом полотне! Всем сердцем. Боже, что это со мной? Кружится голова, ноги стали ватными, перед глазами туман. Качнуло! Не упаду ли?»

– Что вам? Молодой человек, что вы хотите? – переспросила буфетчица. Стоящий сзади парень ткнул его в плечо: «Не задерживай очередь! Тебя же спрашивают!»

Только тут Дыгало пришел в себя.

– Кофе! Один… Еще конфету, вон ту, «Красную шапочку». Даже три. «Не откажется же она от конфет! – подумалось ему. – Нет, пусть лучше откажется, пусть даже бросит их мне в лицо в раздражении, запустит в форточку. Растопчет! Чтобы вызвать у нее протест, необходимо протянуть „Красную шапочку“ и сказать: „Это я вам купил. Вы, как видно, любите сладкое“. А потом любоваться ее в легком гневе, в недовольном замешательстве, смотреть, как во взгляде вспыхнет досада. Какими движениями она станет выражать свое неудовольствие? Зпомнить их, чтобы потом они снились, долго и часто! Использовать эти детали в работе над портретом. А потрет начать только после того, как на нее насмотрюсь, когда ее образ заполнит все воображение.

Умилившись такой перспективой, он застенчиво пристроился к ее столику. Настя задумчиво пила кофе, уставившись в одну точку. Виктор Петрович вначале опасался приступать к второму раунду общения. Хотелось только любоваться утонченными чертами. Потом он решился и бросил наспех заготовленное: «Мне показалось, вы любите сладости». Она взглянула на него мельком, как оглядывают что-то глубоко чужое.

– Что?

– Можете попробовать «Красную шапочку». Говорят, женский пол эти конфеты любит. Впрочем, я вам их купил, чтобы…

– Очень трогательно. Спасибо! – избегая на него смотреть, девушка взяла конфету.

«Что же еще сказать? – в отчаянии перебирал фразы Дыгало. – „Приятного аппетита?“ – никак не подходит. „Хотите еще одну?“ – просто глупо, они лежат перед ней. Спросить, как они ей на вкус? Тоже глупо и как-то неуклюже. Нужно такое сказать, чтобы беседа завязалась. Чтобы она как человек открылась. Может, попробовать опять о многоженстве Христа? В первый раз эта тема ее не заинтересовала, почему же сейчас вызовет любопытство? Лучше вспомнить что-нибудь из истории, но так, чтобы с архитектурой было связано».

– В прошлом году я писал диплом на тему «История московских улиц», – осторожно начал молодой человек. – И был глубоко поражен одним престранным обстоятельством. Хоть трубят повсеместно, что Россия мировая держава, что мультикультурные тенденции и веяния уже давно нас захлестывают, налицо поразительный факт: в городе нет ни одной улицы, площади с именем самых выдающихся людей современной цивилизации. Улицы Эйнштейна – нет, Моцарта – нет, Бетховена, Шекспира, Вивальди, Леонардо да Винчи, Ньютона, Канта, Микеланджело, Шопена, Гюго, Дали нет, как и других замечательных имен. Но столица засорена неизвестными, мимолетными с точки зрения их значимости фамилиями. Улица Шумкина… Не прочтешь энциклопедию сороковых годов – никогда не узнаешь, кем был этот Шумкин, а если прочтешь, то задумаешься: почему вдруг он? Ведь таких, как он, миллионы! Или улицы Василия Петушкова, Наташи Кочуевской, Анатолия Живого, Анны Северьяновой, Гвоздева и тому подобное. Что это за люди? Кто их может знать? Спрашиваешь у прохожего: «Скажите, вы здешний?» – «Да, тутошний!» – «А где здесь улица Владимира Загорского?» – «Впервой слышу». А сам-то на этой улице стоит и со мной беседует. Может быть, пьет на ней пиво, хрустит сухариками, поругивает собственную жизнь, но никакого внимания не обращает на ничего не значащее название этой улицы. Кто-то может возразить: дескать, великие люди, как Виктор Гюго, Томас Манн, Шопен и т. д., никогда не жили в Москве. Тогда почему в столице есть улицы Гашека и Саломеи Нерис, Саляма Адиля и Олеко Дундича, Амилкара Кабрала и Августа Бебеля, Георгиу-Дежа и Клемента Готвальда, Хулиана Гримау и Зденека Неедлы? Кто они вообще такие? Вы когда-нибудь слышали эти имена? Или вот еще есть улица Юлиуса Квесиса. Это кто? Легендарный патриций или сенатор Рима? Боевой друг Спартака, заклятый враг Юлия Цезаря или античный историк? Может, вам эти имена известны?

– Согласна с вами, что это смешно и горько. Ну да, есть неплохой писатель Гашек. Но тогда почему в названиях наших улиц не встретишь таких известных имен, как Гессе, Флобер, Бальзак, Шиллер? А другие имена, которые вы назвали, мне ничего не говорят. Скорее всего, это бывшие лидеры коммунистических партий и разных освободительных движений. Следы прежнего режима. Их встречаешь еще довольно часто. Политическая память – тормоз на пути развития разума.

– А вы знаете Гашека? Как он? – быстро спросил Виктор Петрович. Он мечтал продолжить беседу, потому торопился. Нащупывал темы, которые бы понравились барышне.

– Я много читала о европейской и мировой культуре двадцатого века. Его имя, действительно, встречается не так уж часто. А улица находится рядом с Тишинским рынком. На одном из домов я не так давно увидела мемориальную доску, на которой коротко изложена его биография. В России даже более крупных «середнячков» было достаточно много. Только в прошлом веке – Федин, Новиков-Прибой, Катаев, Паустовский, Нагибин. Еще пара имен. Есть ли смысл читать середнячков, если на выдающиеся произведения мировой литературы времени никак не хватает? Поэтому Гашек остался вне моего внимания.

– Скажу вам честно, я вообще никогда о нем не слышал. Вначале я подумал, что речь о хоккеисте сборной Чехии. Теперь вот знаю. Спасибо. А кто же, по вашему мнению, входит в список великих писателей?

– Российских? Двадцатого века?

– Да!

– Не так уж много. Я не литературовед, но моя тройка выглядела бы так: Шолохов, Булгаков, Пастернак – наконец, она посмотрела на Дыгало прямым, продолжительным взглядом.

– А Солженицын?

– Замечательный хроникер, способный публицист, дотошный историограф, но совершенно не примечательный автор художественной прозы. Скучноват! Банальное проявление типично человеческого возвел в ранг извращения. – Ее глаза окатили молодого человека синим светом. Сияние было настолько сильным, что Дыгало почувствовал жар. Казалось, барышня ждала спора. Но Виктор Петрович растерялся и поспешно произнес не то, о чем мгновение назад размышлял:

– А мировая литературная тройка, пятерка? Из кого они состоят?

– На первое место всегда ставлю Достоевского, ему нет равных. Потом Шекспира, Сервантеса, Гете, Гомера. Впрочем, у каждого своя высшая пятерка. У вас, наверное, тоже свои имена. Но Достоевский и Шекспир у меня непоколебимо на первых местах. Эти великие личности вне дискуссий. Но теперь признайтесь, почему вы не заступились за своего Солженицына? Побоялись со мной поспорить? Думаете, если разговор пройдет гладко, получите больше шансов на продолжение нашего знакомства? Как раз наоборот! Гладкие, глянцевые люди меня не интересуют. Разум нам дан, чтобы совершенствовать себя. А без споров это невозможно.

«Эта красотка не подозревает, с кем общается. Ну ничего, ты меня еще узнаешь!» – подумал Дыгало. Но сказал совсем другое: «Настя, поверьте мне, Солженицын совсем не мой кумир, я его даже не читал. Более того, он мне совершенно неинтересен, а его концепция развития российских регионов и всей страны, с которой я знаком из печати, убеждает меня в том, что он неопытный прожектер. Говоря вашими словами, он „середнячок“ в вопросах обустройства мира. Я глобалист, у меня совсем другие авторитеты. Я вообще впервые вспомнил о нем в разговоре с вами, и то по случаю, сказать более – по недоразумению. Пройдет одно-другое поколение, помнящее его звездный час – Нобелевскую премию, – и он растает в памяти людской, как весенний снег, растворится, как в желудке горькая, вынужденная похлебка, без следа, с одним балансовым остатком – органическим удобрением.

– Вы радикал, Виктор Петрович, – усмехнулась Настя.

– Особую неприязнь вызывают у меня люди, незаслуженно отмеченные общественными почестями, те, кто постоянно являются членами различных «элитных тусовок», формирующих так называемые публичные точки зрения, – оживился молодой человек. Он торопился показать себя. – Те, кто пыжатся и словесными трюками пытаются доказать, будто у них есть царь в голове, а на самом деле его там нет, никогда не было и не будет. В нынешней Москве таких сколько угодно. Особенно они окучивают телевидение. Там есть такой начальник Аристов, здоровый малый, пару книжек уже, наверное, успел прочесть. Говорят, у него даже строжайший список имеется, кого можно приглашать на эфир, а кого нельзя; о каких темах позволительно публично размышлять, а на что категорическое табу. И эта трибуна называется общественным российским телевидением? Позор! Или предприимчивый чиновник от культуры господин Губодуров. С его ментальностью, одеждой и манерами типичного буржуа только о культуре и нравственности вещать! Ему бы на аукционах торговать аксессуарами прошлого, получать прибыль, а не маячить на глазах. Национальный срам, что такая публика прибрала в свои руки эфир. Стыд делает меня мнительным и агрессивным. Смотреть в глаза обычным, как я сам, людям становится неприличо. Всякий раз отводишь взгляд, словно в чем-то виновен. Да и виновен! А как же? Виновен! Такое ощущение, что они от тебя чего-то ждут, на что ты решиться никак не можешь, а на самом деле я бы на многое, на самое невероятное, согласился бы, чтобы помешать этому процессу. Даже на самое ужасное, шокирующее. – Глаза Виктора Петровича болезненно блестели, лицо побледнело, взгляд забегал, словно искал по сторонам что-то очень важное. Даже пена появилась на уголках губ, но он ее сразу же стер платком. И продолжил резко: – Я вообще не очень охотно представляю себе людей не похожих на меня. Нет, не внешностью, а содержанием. Впрочем, непохожая внешность тоже раздражает. Порой такое раздражение даже превалирует. Особенно когда довольная, сытая, счастливая физиономия норовит выказать свое превосходство. Она якобы все о тебе знает и в своем преимуществе над тобой очень уверенно, даже с высокомерным надрывом, бравирует возможностью красиво пожить, все желаемое получать в несметном количестве, во всем демонстрирует свою какую-то неземную суть. – Он осекся, как-то криво улыбнулся и замолчал. «От сильнейшего впечатления, которое произвела на меня эта барышня, ум мутится. Полностью теряешь самообладание! Так раньше времени можно себя выдать! Уплывет-то объект на сторону!» – испуганно подумал он.

Слова Дыгало, его необычное состояние насторожили Настю. – Я ужаснулась вашему пассажу. Вы не простой, а агрессивный радикал. И в вашем радикализме очень много социального, – бросила молодому человеку Чудецкая. – Несмотря на то что политика меня совершенно не интересует, на ее фоне происходят события, которые чрезвычайно занимают мое воображение. А генетически измененные продукты, к которым относится прежде всего сам человек, – предмет моих исследований, моя научная тема – но не как биолога или генетика, а как историка, археолога. А по поводу вашей ярости по отношению к городским чиновникам…. – Я бы и себе посоветовала подняться над суетой жизни, успокоиться, понять, что человек еще остается самой большой тайной природы. И начать или продолжить проникать в его тайны, чтобы прежде всего понять самого себя, разложить себя по полочкам эволюции. Перед тем как источать гнев на своего оппонента, определите его в характерную ячейку. Этот человек имеет программу 1137 (тут же описание этой программы и ключ к ее пониманию или без ключа, то есть пониманию не поддается), а у этого лицо имеет программу 3341 (соответственное описание), а ячейка этого – под номером 3256, и тому подобное. Это, может быть, будущее, но уверяю вас, совсем не далекое. Что все это даст? Огромную экономию средств и продление жизни. Это ли не важнейший аспект развития цивилизации? Ведь сама по себе природа – агрессивнейшая среда. Жизнь пробивается там, где ее совершенно не ждешь, не предполагаешь. А коль скоро она возникла, ее не истребишь, во всяком случае, обычными усилиями. Тут потребуются сверхчеловеческие старания. Но того, чего можно добиться с помощью разума, никогда не добиться, употребляя силу, пусть даже дьявольскую силу! Необходимо избегать применения этого опасного инструмента. Им можно достичь лишь сиюминутного результата, то есть всегда ложного, болезненного. Он выдает пространственную ограниченность вашей цели. Но разум тоже может быть ненадежным, он способен ничтожное превращать в значительное, ошибочное – в правильное, преступное – в справедливое. В истории таких примеров уйма. Каждое столетие отмечено вынужденными ошибками, преднамеренными заблуждениями, утопическими фантазиями страстного ума, как коллективного, так и индивидуального. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Пока, прошу прощения, не совсем! Такое ощущение, что на тебя надвигается какая-то мощная интрига, но пока она еще скрыта, как бы таится за углом. – Новый срез знаний взволновал Дыгало. Однако, он больше был занят другим. Устроившись поудобнее, так чтобы Настя видела его левый профиль (он когда-то внушил себе, что слева смотрится привлекательнее), Виктор Петрович всячнски пытался понравиться барышне. Неимоверная сила тянула его к ней. Однако вглядываясь в ее черты, он никак не мог постичь логику ее мыслей. Они проникали лишь на порог его сознания. – Я весь внимание, – бросил он, почти, не соображая, что именно заявил.

«Довольно странное состояние» – усмехнулась Чудецкая. Впрочем, еще пару глотков кофе остается в чашечке. Так что можно продолжить.

– С ХУ1 по Х1Х век человечество накапливало энергию, знания и опыт в разных областях знаний. Но меня интересует лишь одна ипостась – социальное движение, направленное на освобождение человека от рабского труда под лозунгом «Свобода, равенство, братство». Конец Х1Х и начало ХХ века отмечены большими успехами в этой борьбе. Романтикам того времени хотелось вовлечь «притаившуюся массу» людей в мир, в котором им самим жилось достаточно недурно. Они мечтали, что вовлечение нового ресурса качественно изменит не только качество жизни, но, прежде всего самого человека. Пышно расцветет разум, интеллект станет доминировать над всеми другими человеческими качествами. Чем оказался финал этого трехсотлетнего движения? Человек освободился. Люди получили равные права, открылись двери учебных заведений, появилось свободное время – установили восьмичасовый рабочий день: добавьте деньги, свободу перемещаться, выбирать, доступ к информации, к шедеврам культуры. То есть семьдесят – восемьдесят процентов населения планеты за одно-два поколения ворвались в жизнь меньшинства и потребовали для себя те же стандарты жизни. И они были получены. Но итог, итог? Это же главный вопрос! Стандарты получены, а уровня нет. Нет уровня! Оглянитесь на нашу жизнь. Кто смотрит на творения Микеланджело? Кто читает строки «Божественной комедии»? Кто знакомится с трудами гениев? Кто постигает глубины науки? Жалкие единицы. В поношенной одежде, с затворнической бледностью, с медной мелочью в кармане, с озаренным, пытливым взглядом – этих людей не встретишь ни на экранах телевидения, ни в эфире радиопрограмм, ни на элитных застольях, ни в думских и кремлевских залах. Они вычеркнуты, как изгои, из публичной жизни пошлым, примитивным большинством. Но миллионными тиражами расходятся книги Устиновой, Донцовой, Сорокина, Акунина, Толстой и тому подобных! Нам бы стесняться, обливаться слезами, думать, как исправить состояние национального духа, а мы кричим, что русские – самая читающая нация! Ведь признаться, что читаешь таких авторов, – то же самое, что расписаться в своей полнейшей глупости. Поэтому нет никак оснований предполагать, что разум у людей вырос, достиг новых высот. Сравнивая людей ХУ11, ХУ111, Х1Х, ХХ, ХХ1 веков по таким показателям, как нравственность, человечность, талант, стремление к высоким идеалам, доброта. Что можно сказать? В чем можем убедиться и в чем признаться? Мораль – опустилась на порядок. Нравственность почти исчезла, только около одного процента вообще понимают этот экзотический термин. Человечность сохранилась, но нисколько не увеличилась, скорее, стала рыночной. Талант потерял привлекательность, он теперь разменная монета продюсеров. Захотят сделать из господина N гения – сотворят за большие деньги, глазом не моргнув. Настало время, когда приходится прятать ум, как некогда старались скрывать неграмотность. Блистать умом немодно. Сейчас блещут связями, драгоценными камнями, элитными автомобилями, богатыми любовниками. Наш великий соотечественник Виталий Гинзбург получил Нобелевскую премию по физике. Никакого резонанса в обществе нет. Нация не устроила ему овации. По красной дорожке Кремля маршируют лишь толстосумы, попса и властные мужи. Медиа – холдинги не хотят показывать народу феноменальную личность, не желают слушать мысли Гинзбурга о себе, о россиянах, о человеке вообще! Стремление к идеалам? Каким? Идеал сегодня – высокий уровень дохода и престижное положение в обществе. Доброта? Совершенно не рыночная категория. Когда о ком-то говорят: «Он человек добрый», я не могу понять, что имеют в виду? Что значит – быть добрым? Кажется, само слово потеряло свой первоначальный смысл. Почему все это произошло? Как? Какие механизмы привели к такому грустному состоянию цивилизации? Экономика? Но она никогда бы не справилась с такими изменениями в сознании, если бы не ограниченность нашего разума. Поэтому полновластным хозяином всего мира и стала экономика. Она сегодня усердно диктует усредненные нормы, массовые шаблоны, стандарты и унифицированные вкусы. Ведь высшая цель хозяйственной деятельности – извлечение максимальной прибыли. Зачем же угождать интеллектуальной элите, которая составляет не больше одного или двух процентов от общего населения? Забудьте ее, предайте анафеме, для бизнеса это не материал, не среда по извлечению доходов! Деньги необходимо зарабатывать только на массовом спросе. И чем дальше будет шагать глобализация, тем быстрее начнет отдаляться высшее сознание от своего идеала. Вот итог романтического заблуждения высшего разума, не только отечественного – мирового. Совершенно в другой феномен верила столетиями лучшая часть человечества. Она верила в Человека, в его перспективу стать хозяином Вселенной. В его разум! Какую горькую иронию вызвало бы у нее общение с нашим бесцветным современником, какое разочарование постигло бы при знакомстве с нынешними запросами и идеалами общества! Недавно я наткнулась в Интернете на необычный призыв. Кстати, его можно увидеть во всех странах Старого Света: «Перестаньте кормить птиц! Неконтролируемая популяция приводит к болезням и паразитизму. Все это вынудит поднять налоги!» Как, а? Нравится? Скажут, наконец, очнулся разум! Началось что-то совершенно новое! Непредсказуемое! Нашелся интеллектуал, вложивший расовую идею в новую форму? Не в этнос, не в цвет кожи, а тотально, в сам род человеческий брошен камень, в его айкью! Тут бульон мутаций забурлит с новой силой и воистину возникнет что-то потрясающее. Немыслимое! Сверхчеловеческое! Я задумалась над этой любопытной концепцией, и мое сознание отправилось в очень рискованное путешествие. Вначале пришлось не на шутку испугаться, в какой-то момент разум даже содрогнулся от ужаса. Но потом, но потом! Все! Хватит! На сегодня конец, кофе я допила, ваше угощение съела, спасибо, теперь за работу. У меня на носу диплом.

– Хочу спросить… Можно? – заторопился ошарашенный господин Дыгало.

– Да! – вставая, бросила Чудецкая. – Слушаю! Пожалуйста, быстрее…

– Я столько всего хотел спросить, что не знаю, с чего начать.

– Больше не скажу ни слова. У меня диплом. До семи вечера я должна работать.

– Сегодня на Манежной площади последний вечер, открыта выставка «AURORA Fine Investments Fund» – Паевой инвестиционный фонд «Аврора». Известнейшие галеристы и антиквары европейских домов демонстрируют самые роскошные предметы из коллекций русского и мирового искусства. Изделия Фаберже, Рюкерта, Клесинджера, Генриха де Гру, школы Нанси, Хлебникова, Кузнецова, Лорана. Французские экспрессионисты, русская живопись начала ХХ века… Бронза и камень великих фигуративных скульпторов нашего времени – от Бугатти до Джакометти. Вход до 23 часов, а то и позже. Вам будет интересно, особенно после трудового дня. Можно выпить шампанского или вина, попробовать швейцарских и французских сыров, увидеть известных людей. Хотя, впрочем, они вас, как и меня, видимо, не интересуют. Что скажете, Настя? Я мечтаю о дальнейшем общении. Без знаменитостей, без шикерии, но с какой-нибудь новой глобальной темой.

– Выставка коммерческая? То есть выставка-продажа? – задумчиво спросила она.

– Да, точно. Если пожелаете что-то купить, проблем не будет. Цены, правда, высокие, не по карману аспиранту или студентке… – заметил он шутливым тоном.

– Опять вы за свое! Я же просила… Соблазнительное предложение. На такой выставке легко соотнести мнимые и вечные ценности. Увидеть, как растут одни цены и падают другие. Занимательное времяпрепровождение – наблюдать падение нравов и рост номенклатуры потребления. Но я не готова сейчас ответить. По настоянию родителей мой арендодатель после десяти вечера запирает двери. Задержку надо обязательно с ним согласовать.

– Вот телефон, какой номер набрать?

– Хозяин квартиры не простой человек, тут нужна личная беседа. Его требуется еще заинтересовать. А это дело не простое дело, он оригинал и нередко вызывает у меня уважение. Подходите к семи часам, проводите меня до дома, там видно будет. Пока!

– Ровно в семь я буду у выхода из библиотеки. Мне так нравится с вами говорить! Вы великолепная рассказчица. До встречи.

Она кивнула, прикрыв на мгновение свои прекрасные синие глаза.