Текст книги "«Атлантида» вышла в океан"

Автор книги: Александр Кулешов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА 10.  В СПОРАХ РОЖДАЕТСЯ ИСТИНА

А ученые тем временем совершали вечерний моцион, прогуливаясь по благоухающим цветами аллеям гостиничного сада. Шли по двое: Холмер с Маккензи, Шмелев с Левером.

– Знаешь, Миша,– говорил Левер, задумчиво чертя прутом в воздухе причудливые арабески,– ничего нет, наверное, страшнее старости. Для нас, антропологов, имеющих дело с людьми, чей возраст измеряется сотнями тысяч лет,– он невесело усмехнулся,– жизнь должна казаться особенно быстротечной. Мне грех жаловаться. Казалось бы, о чем еще человек может мечтать? А я жалуюсь.

– На что же ты жалуешься, Анри?

– На все, чему должен был бы радоваться: что знаменит, что академик, что многого достиг. Ведь все это доказательства прожитых лет, а значит, старости. Не лучше ли отказаться от всего, но снова стать молодым?

Шмелев пожал плечами.

– Видишь ли, Анри, мне непонятно то, что ты говоришь. Разве возраст человека измеряется только годами? Если б речь шла только о физиологической стороне, то и тогда это было бы неверно. Если б ты прожил пустую, бесцельную, бесплодную жизнь... А ведь ты много сделал. Ты потратил свои годы на хорошие дела – одно твое участие в Сопротивлении чего стоит!

– А...– Левер махнул рукой,– что мне – легче от этого?

– Брось, Анри, не рядись в тогу циника. Ты прожил полезную людям жизнь. Честь тебе и хвала. Ты должен радоваться этому и гордиться...

– Да, но молодость лучше...

– Неправда! Вот я сейчас поймаю тебя. Если б тебе предложили заново прожить жизнь, растратив ее всю по пустякам, ты бы согласился?

Левер помолчал.

– Нет, Миша, наверное, нет.

– Вот видишь!

– Да, но это глупо. Глупо. Ну, хорошо, Миша, а ты, неужели тебя ничего не интересует, кроме науки? А развлечения, отдых, женщины, наконец? Ну!

– Я не ангел и не схимник. Поверь, я предпочитаю спать на матраце, а не на полу, не откажусь от хорошего обеда и даже с удовольствием пью хорошее вино. Но наука для меня не тяжкий труд, который надо совершить, а потом мчаться отдыхать. Наука для меня тоже радость и удовольствие. И если я вожусь с рукописями или книгами ночь напролет, то не потому, что мне за это больше заплатят или потому, что я отрабатываю положенные часы. Эта работа доставляет мне наслаждение. Где ты видел писателя, просидевшего семь часов за письменным столом, а потом сказавшего: «Слава богу, трудовой день наконец-то закончился, можно заняться удовольствиями!» Если это настоящий писатель, то он все семь часов получал удовольствие; труд для творческого человека – радость.

Радостей в жизни много, я не хочу сказать, что труд – единственная. Но, желать обменять богатую именно этой радостью жизнь, как предлагаешь ты, на новую, наполненную другими, и давай уж говорить откровенно, куда более мелкими радостями, по-моему, просто глупо.

– Наверное, наверное,– поспешил согласиться Левер,– наверное, так оно и есть. Да, ты прав, Миша.– Он решительно повернулся к Шмелеву, глаза его смеялись.– Это я кокетничал, Миша, кокетничал!

– С кем, Анри?

– С тобой, с собой, с жизнью... Человек всегда с кем-то кокетничает. Нет?

– Не уверен,– усмехнулся Шмелев.

– Ладно, Миша, пойдем, догоним наших коллег, уж они-то наверняка говорят о науке...

И через минуту Левер горячо доказывал:

– ...Позволю себе напомнить вам, друзья, что мой выдающийся соотечественник Камилл Аранбур, тщательно исследовав черепа и скелет, найденные в 1936 году Брумом, категорически утверждает, что первый человек появился именно в Африке. Знаю, знаю,– он поднял руку, словно отражая встречные аргументы,– были и другие находки – в Азии, в Европе. Но все же презинджантроп до сих пор держит первенство в этом конкурсе на давность.

Над Аранбуром немало в свое время смеялись, но, после того как Лики выкопал своего «щелкунчика», оправдалась поговорка: «Смеется хорошо тот, кто смеется последним». Вы все были в 1962 году в Риме и могли убедиться в этом. Как-никак, в зале сидело больше тысячи специалистов. Вам знакома аргументация Лики. Он разделяет предположение Дарвина, что именно Африка, где ныне обитают шимпанзе и гориллы, была местом превращения обезьяны в человека. Это подтверждают не только находки в Олдовее, но и многие кости и черепа архантропов, которых в Африке и, в частности, в Восточной, больше, чем у нашего друга Грегора овец...

– Дались тебе мои овцы! – возмутился Маккензи, но Левер продолжал, обращаясь к Шмелеву.

– Между прочим, и такой ученый, как ваш Ольдерогге, тоже считает, что первые люди появились в Африке.

– Положим,– заметил Шмелев,– он этого не считает, а допускает, что не одно и то же. А вот Нестурх полагает, что это могло произойти и в Юго-Восточной Азии, например. Ведь нашли же на Яве питекантропа, в Китае – синантропа! В Азии, как известно, найден и гигантопитек. Там водятся орангутанги, а орангутанг – одна из самых развитых человекообразных обезьян.

– Вот видите! – воскликнул Маккензи, метнув в сторону Левера укоризненный взгляд.

– Погодите,– усмехнулся Шмелев.– Дело в том, что Нестурх, да и некоторые другие наши ученые придерживаются того мнения, что первый человек возник не в нескольких местах, а в одном...

– Почему не в Австралии? – перебил Маккензи.

– ...И притом,– продолжал, словно не расслышав, Шмелев,– в пределах Старого Света. Возникновение человека в Австралии или Америке мало вероятно, чтобы не сказать больше.

– Ну что же,– заговорил Холмер,– я присоединяюсь к мнению, что человек возник в одном месте...

– Это бесспорно! – опять вставил слово Маккензи.

– ...Но почему это должно было произойти именно в Африке, или, скажем, в Азии? Вы же знаете, что в Европе найдены весьма интересные останки, такие, как неандертальца, например. Согласен, неандерталец, уж не говоря о кроманьонце, молод. Но все же его нашли. Откуда уверенность, что не найдется кто-либо древнее? Наконец, Европа подвергалась оледенению, а ведь Австралия или Южная Америка – нет. И вообще Австралия в этом плане мало изучена. Она и сейчас не перестает удивлять нас невероятными открытиями. Вы, конечно, помните, что в песчаном карьере близ Мельбурна обнаружены недавно кости, почти полный скелет человека, жившего девять тысяч лет назад; там же нашли древнюю утварь. Это в том самом месте, где в начале войны раскопали череп аборигена, для которого определили тот же возраст. Или, например, известная история с австралийским патрулем, встретившим на Новой Гвинее племя, которое живет в условиях каменного века, оно насчитывает более двухсот пятидесяти человек. Белые...

– Что там Новая Гвинея,– загрохотал Маккензи,– возьмите собственно Австралию! В этом году мой друг Дональд Томпсон, тоже антрополог и тоже из Мельбурнского университета, только не моего... я хочу сказать не Святого Маврикия, путешествовал в центре страны, в пустынном районе, и неожиданно обнаружил там прямо-таки доисторическое племя. Живут в ущелье на берегу речушки. Их там было четыре десятка – все черные. Они называют себя биндибу, а свой поселок «лабби-лабби». Очень интересная история. Дональд проторчал там четыре месяца. Недавно он представил отчет Лондонскому антропологическому обществу. Он рассказывает, что место, где живет племя, жуткое: болота, соль, пустыня. Жрут эти биндибу семена, жарят мелких птиц, если удается подбить их. А за ящерицами бегут с быстротой страуса. Как увидят, что след кончился, так разрывают палками песок и вытаскивают их. А уж если поймают эму или кенгуру – это праздник. Жилы сохраняют и жуют до тех пор, пока не размягчат, а потом делают из них разные вещи. Вообще-то у них все сделано из дерева и камня. Копья, например, деревянные, а наконечники каменные. Между прочим, каменные орудия мужчины обтачивают зубами...

– Мне б такие зубы,– мечтательно проговорил Левер и потрогал свою челюсть.

– Биндибу пьют, как обезьяны,– продолжал Маккензи,– они становятся, около речки на колени и почти всю голову погружают в воду. Еще одна любопытная деталь. Они изобрели универсальный инструмент: такая похожая на большую горсть штучка из дерева, величиной с полметра на восемь сантиметров – его называют лангуро. Она для них и щит, и нож, и нечто вроде катапульты, чтоб метать копье. Вытесывают они это лангуро из крепкого дерева каменными топорами, вдвоем, и тратят на это неделю. На одном конце крепят деревянный же крюк для копья, на другом, при помощи смолы, припаивают камень, заранее обточенный зубами и имеющий форму ножа. А полируют лангуро подошвами ног.

Жуют листья табака... Между прочим, предводителя у них нет. Живут и не ссорятся.

– Почти как наша научная группа,– заметил француз,

Все помолчали, потом Холмер заговорил опять:

– Как видите, современные древнейшие люди живут все же в Австралии. Это, конечно, ничего не значит, потому что известны теории, будто в Австралию и Америку человек приплыл двадцать тысячелетий назад, но в конце концов, мне кажется, что и сейчас в любой науке, в частности в палеонтологии, хватает белых пятен, Думаю, нас ждет еще немало сенсационных открытий. Почему бы среди них не быть и такому – первый человек появился в Австралии. Что вы скажете, Шмелев?

– В каждой науке есть, конечно, еще белые пятна, да иначе и не может быть. Но есть определенные законы развития человечества, его истории, даже его возникновения, которые общи и незыблемы для всех наук... Мы, советские ученые, не стоим категорически ни на позиции полицентризма, ни на позиции моноцентризма, то есть мы отвергаем безапелляционные установки: или человек возник всюду или на данном квадратном метре. Мы склонны считать, что человек возник в одной области земного шара, но весь вопрос в том, как велика эта область.

Маккензи неожиданно заговорил тихим, даже робким тоном:

– Скажите, Миша, я читал недавно в газетах, что у вас на Южном Урале, где-то около города... города... Златоуст (он смешно произнес это название) найдена неизвестная здесь ранее порода. Ее исследовали калий-аргоновым методом и выяснили, что ей четыре миллиарда триста миллионов лет. Проделали и химический и минералогический анализы и пришли к любопытному выводу: оказывается, эта уральская порода по своему составу сходна со скальными породами острова Мадейра, который находится у северо-западного побережья Африки. Это правда?

– А почему вы об этом спрашиваете?

– Да просто так,– нахмурив лоб, пробормотал Маккензи. И вдруг заговорил громко и увлеченно,– Если мы находим одинаковые породы в разных местах земли, если мы предполагаем, что когда-то существовал материк Атлантида, потому что этим можем объяснить многие необъяснимые географические тайны, если Тур Хейердал находил на далеких островах доказательства того, что острова эти были, возможно, куда ближе к нам, а Африка отлично склеивается с Южной Америкой, словно их недавно распилили лобзиком, то почему не предположить, что и Австралия была также «подклеена» к Азии?

В конце концов, коль скоро в Азии найден синантроп, один из древнейших наших предков, то почему не предположить, что и первый человек возник там, где когда-то Австралия соединялась с Азией. Где-то через промежуточное звено австралоантроп, возможно, произошел от палиопитека, недаром их челюсти так схожи. А ведь палиопитек найден в Индии.

Разумеется, по Вегенеру, материки разошлись более ста двадцати миллионов лет назад, но ведь многое в этом вопросе можно поставить под сомнение. Возможно, это произошло неизмеримо позже. А может быть, два миллиона лет назад существовали какие-нибудь сухопутные мосты между Индией и Австралией через западные окраины Индонезии, свидетельствующие о их прежней близости? Через эти мосты мог попасть в Австралию австралоантроп. Разумеется, все это гипотезы, но ведь австралоантроп существует, это факт, и уже от него-то никуда не денешься. Что же касается утверждения о том, что человек мог возникнуть лишь в одном месте, я его поддерживаю.

Маккензи посмотрел на своих коллег, желая определить, какое впечатление произвели его слова.

– Скажите, Грегор,– спросил Шмелев,– если синантроп и австралоантроп сходны, а теорию возникновения первого человека в одном месте считать неоспоримой, то тем самым, по-вашему, возникает основание в пользу гипотезы о расхождении азиатского и австралийского материков? Так?

– Так...

– Но, тогда,– продолжал Шмелев,– геологическое строение в месте разрыва материков должно быть сходным.

– Безусловно,– подтвердил Маккензи,– то есть, по всей видимости, могут быть различные отклонения, обрывы.

– Если австралоантропу около двух миллионов лет, то материки должны были разойтись ну два с половиной, максимум три с половиной миллиона лет назад.

– Возможно, возможно,– согласился Маккензи.

– Интересно,– задумчиво проговорил Шмелев,– какие же породы в тех местах Австралии и Азии, которые, можно предполагать, когда-то соединялись?

– Не знаю,– пожал плечами Маккензи,– но можно запросить.

– Господа,– заговорил Холмер,– мне кажется, мы отклонились от темы. В конце концов устанавливать, были ли когда-нибудь Австралия и Азии одним материком, даже в одном ли месте возник первый человек, не наша задача, хотя нас, конечно, это очень интересует. Наша задача в данной экспедиции установить, так сказать, личность австралоантропа, его возраст...

– Да не установить, черт возьми,– вскричал Маккензи,– не установить! Эго уже сделано. А подтвердить официально!

– Чего ты кипятишься? – рассмеялся Левер.– Вот характер. Прямо скажем, не овечий. Ну, спорим, обмениваемся мнениями. Так ведь в спорах рождается истина! И вообще, время позднее – пора на покой.

Ученые распрощались и ушли в свои номера. Только Шмелев еще некоторое время гулял по аллее.

ГЛАВА 11. ВСТРЕЧА С ПЕРВЫМ ЧЕЛОВЕКОМ

На встречу с Первым человеком ученые прибыли в музей в пиджаках и при галстуках, словно на светский прием. Спустившись в подвал и пройдя по длинным коридорам, они миновали бронированную дверь в большую ярко освещенную комнату. Вдоль стен стояло несколько массивных несгораемых шкафов различного размера, а посредине возвышался стол, окруженный креслами. Два служителя музея с пистолетами на боку охраняли дверь.

Ученые и их помощники расположились в креслах; позади, с блокнотами в руках, устроились журналисты. Директор музея, высокий египтянин в очках, с умным, выразительным лицом, остался стоять.

– Господа,– обратился он к ученым,– разрешите мне приветствовать вас, выдающихся представителей мировой науки в этих стенах. Я благодарю вас за труд, который вы взяли на себя, совершив это путешествие ради встречи с тем, кто так же проделал немалый путь, чтобы с вами встретиться. Роль гостеприимного хозяина обязывает ко многому, но прежде всего к искренности. А поэтому я надеюсь, что наши достопочтенные гости извинят, если по поручению моих коллег – африканских ученых, я сообщу, что мы считаем невероятным возникновение первого человека на земле в ином месте, нежели наш континент. Разумеется, окончательно утвердить это предстоит вашему высокому авторитету. В результатах вашей работы мы не сомневаемся...

– Мы тоже,– перебил Маккензи,– презинджантроп стар, но австралоантроп старей!

Директор музея вежливо улыбнулся.

– Итак, господа, разрешите считать нашу встречу открытой.

Стоявший в стороне могучего телосложения негр зазвенел ключами, мягко открылась тяжелая дверца сейфа, и в специальном футляре на стол был положен череп презинджантропа. Ученые жадно рассматривали лежавшие перед ними бурые останки. Корреспонденты встали со своих мест и, вытянув шеи, старались запомнить виденное.

– Господа,– заговорил директор музея,– по их просьбе и с вашего любезного разрешения, мы пригласили на эту встречу представителей ряда газет. Быть может, кто-либо из вас пожелает сказать им несколько слов?

– Ну что ж, Холмер, начните вы.– предложил Шмелев.

Холмер поднялся и, обращаясь к журналистам, заговорил. В голосе его слышалось непривычное волнение.

– Уважаемые господа, перед вами останки того, кто считается первым человеком на земле...

– Считался,– поправил Маккензи.

Американец продолжал:

– Все вы знаете, что зинджантроп был найден в 1959 году, а тот, кто перед нами, годом позже. Все вы знаете, что этим замечательным открытием мы обязаны нашему выдающемуся коллеге Луису Лики, который вот уже три десятилетия похоронил себя а ущелье Олдовей, в глубине Африки, дабы возродить для человечества его предка.

Зинджантропа, которого вначале мы считали таковым, и сам Лики признал не удовлетворяющим необходимому минимуму требований. Но презинджантроп этим требованиям удовлетворяет. Напомню их.

Стопа и голень презинджантропа были исследованы весьма тщательно, Особенно в этом преуспел наш коллега Нэйпир, который считает, что нога презинджантропа хоть, разумеется, и не столь совершенна, как наша нога, но весьма приближается к ней. Одним словом, презинджантроп вполне свободно не только стоял, но и ходил на двух ногах.

Далее. Рука презинджантропа, я имею в виду кисть, была, правда, не очень развита, возможно, что он даже не мог противопоставить большой палец указательному (хотя я лично утверждаю, что мог)...

– И я,– заметил Левер.

– ...Но поскольку, как вы знаете, концевые фаланги его пальцев уплощены какими-то, пусть простейшими трудовыми действиями, он, наверное, владел.

– А мозг? – вскочил с кресла Маккензи.– А мозг? В нем нет и семисот кубических сантиметров! Чтоб считать презинджантропа человеком, надо иметь его мозг! Да!

Наступило неловкое молчание.

Директор музея с непроницаемой улыбкой поглядывал на разгорячившихся ученых. Корреспонденты водили перьями по блокнотам.

– Я извиняюсь... Я погорячился... Сами понимаете... В пылу научного спора... Я никого не хотел обидеть...– забормотал Маккензи.

– А ты никого и не обидел, Грегор. Сравнивая его с человеком, ты мог обидеть только презинджантропа,– заметил Левер.

Все рассмеялись, напряжение исчезло.

– Вы знаете,– продолжал свое выступление Холмер,– что и Лики и его достопочтенные коллеги Нэйпир, Тобайяс и другие прозвали своего новорожденного «гомо габилис» – «человек умелый», основываясь на том, что презинджантроп владел кое-какими орудиями и основами, позволю себе так выразиться, архитектуры – он строил укрытия от ветра.

Вокруг останков были найдены оббитые и заостренные гальки, так сказать, примитивные ножи. Некоторые свои «ножи» презинджантроп даже принес откуда-то, потому что они сделаны из кварца, а кварца в Олдовейском ущелье нет. Кроме того, Лики обнаружил вокруг останков презинджантропа широкие круги, сложенные из больших камней, лежащих друг на друге. Таких камней тоже нет в Олдовее и, кстати говоря, не было там и в доисторические времена. Значит, их тоже приволокли. Приволокли, чтобы оградить себя от ветра стеной. И вы помните, с какой убедительностью наш коллега Тобайяс говорил об этом в прошлом году на конгрессе в Москве.

Холмер замолчал. Этим воспользовался Маккензи.

– Разрешите мне сказать несколько слов. Право же, ваша задача исследовать не презинджантропа, а австралоантропа.– заговорил он раздраженно.– Но, уж если мы толкуем об этом парне,– пренебрежительно указал он на лежащий на столе череп,– то позвольте вам заметить, что подобный архитектурный шедевр с большим успехом могли сложить ветер или вода. О мозге я уже говорил. И потом: если презинджантропу миллион семьсот пятьдесят тысяч лет, и жил он, как утверждает Лики, в Олдовее еще миллиончик, то как же получилось, что он за это время совсем не изменился! Мы же знаем, что от питекантропа до современного человека эволюция длилась около пятисот тысяч лет. А разница между ними огромная. Значит, здесь за полмиллиона лет изменилось многое, а за миллион лет – ничего? Трудно поверить! Обезьяны еще могли развиваться подобными темпами, люди – нет...

Журналисты оживились.

– Стоп, Грегор, стоп! – вскричал Левер.– Ты передергиваешь! За предшествующие почти два тысячелетия нашей истории изобрели и открыли, наверное, десять процентов того, что открыто за последний век, не побоюсь сказать, десятилетие. Расщепление атома, водородная бомба, реактивная техника, атомные ледоколы, электростанции, подводные лодки, спутники, проникновение в космос, запуск ракет на Луну и Венеру... Это же все у нас на глазах произошло. А паровой двигатель, радио, я уж не говорю о порохе и бумаге – сколько лет открывали?

Так почему же ты считаешь, что эволюция, происходившая в последние сотни тысяч лет истории человека, должна идти теми же темпами, что и в предшествовавшие им миллионы лет? Нет, эта аргументация не годится.

Что касается воды и ветра, то при всем моем уважении к этим стихиям сомневаюсь, чтобы они умели затачивать камни в форме ножей, да еще все одинаково.

Малый объем черепа? Да, согласен, это важный козырь в твоих руках. Не спорю. Но это еще тоже надо хорошенько продумать. Я знаю и современных людей, у которых при любом объеме черепа серого вещества меньше, чем у воробья...

– Ну, Анри, ты опять сейчас перейдешь на личности,– рассмеялся Шмелев.

– Да ты вспомни, Миша, вспомни.– опять рассердился Левер, он совсем забыл о присутствии корреспондентов,– сколько всегда на пути скептиков! Хотя бы с неандертальцем, чего только ни утверждали. Помню, один ученый предположил даже, что это останки русского казака, убитого во время кампании 1814 года! Что? Смеетесь? Теперь вы смеетесь, а тогда эту и другие подобные гипотезы обсуждали серьезно, и потребовалось тридцать лет, чтоб неандерталец получил право гражданства!

– Допустим,– опять заговорил Маккензи,– но, если ты оптимист и так настроен против скептиков, почему ты сам с недоверчивостью относишься к Пилтдоунскому открытию, к существованию австралоантропа?

– Погодите, Грегор,– заговорил Шмелев,– ну, что вы все обижаетесь так, будто вы сами создали вашего австралоантропа, как господь бог Адама из праха земного...

– Вы с ума сошли! – Маккензи повернул к Шмелеву побледневшее от ярости лицо.– Это оскорбление! Я...

– Да перестаньте, наконец,– остановил его Шмелев,– принимать всякое научное возражение за личное оскорбление. Вот презинджантроп – он перед нами, мы видим его, трогаем. А что касается австралоантропа, то не считайте это открытие важным лишь для себя. Поверьте, я первый подниму бокал на банкете, о котором вы столько говорите, за это замечательное открытие. В конце концов наука, как и искусство, интернациональна. Не так важно, кто сделает замечательное открытие, важно, чтобы оно было сделано и пошло на благо человечеству. Разрешите,– добавил он твердо,– на этом закончить нашу беседу. Благодарим вас, господа,– обратился он к журналистам,– до свидания. Нам нужно тут еще поработать.

Журналисты, шаркая ногами, покинули зал. Директор предложил ученым перейти в другую комнату, где был накрыт стол с прохладительными напитками. Но напитки не охладили споров.

– Вот ты сказал,– подступил Левер к Шмелеву,– что не так важно, чье открытие, как то, чтоб оно пошло на благо человечеству. Согласен, но, к сожалению, от того, кто сделает открытие, как раз и зависит, для чего оно будет использовано. Китайцы вот изобрели порох и пугали им своих врагов. Те убегали – все было мирно и тихо. А потом кто-то надоумил этим порохом врагов взрывать. Или атом...

– А что атом?

– Атом! – горячился Левер.– Я спрашиваю вас, должны ли были ученые, открывшие тайну атома, уничтожить аппаратуру, сжечь чертежи, вытравить из памяти формулы, если б они предвидели судьбу Хиросимы?

– Нет,– твердо сказал Холмер,– не должны. Наше дело открывать, нас не касается, что станет с открытием потом.

– А по-моему, должны,– сказал Шмелев,– наука только тогда велика, когда служит на благо человечеству. Но мне кажется, что мы затрагиваем здесь иную проблему – проблему совести, честности ученых,

– А,– махнул рукой Левер,– не я бы изобрел пушку, ее изобрел бы другой, а голову снесло мне. К сожалению, политики и военные куда изобретательнее нас, когда речь идет об использовании наших изобретений.

– Безусловно,– согласился Холмер,– так уж устроен мир, что наше дело творить. А когда творение готово, его берут в руки правители страны и делают с ним то, что находят нужным. И это правильно – каждому свое: не мое дело заниматься политикой. Скажу вам по секрету, я уж лет двадцать не использую свое право голосовать – мое дело заниматься наукой. И если я делаю это хорошо, отношусь к этому честно,– моя совесть спокойна!

– Да? – иронически переспросил Шмелев.– Разрешите заметить, что я не согласен с вашим утверждением, что «так уж устроен мир». Если он так устроен, его следует изменить, что, кстати говоря, кое-где и сделано. Я, например, ученый, а не политик, но я не представляю себе, чтобы мое изобретение бесконтрольно и произвольно использовалось нашими, как вы выражаетесь, «правителями», ведь весь вопрос в том, кто правители. Если народ – моя совесть чиста – я живу для народа, творю для него.

В истории еще не было случая, чтобы целый народ совершал подлость или злоупотреблял могуществом, полученным, в свои руки. Отдельные его руководители – да, но рано или поздно они исчезали со сцены. Поэтому если ученый работает в стране, где правит народ, он может работать спокойно...

– У нас тоже правит народ...– сухо заметил Холмер.

– ...Что не мешает вашим ученым,– подхватил Шмелев,– в том числе и тем, кто творил атомную бомбу, выступать с протестами против политики вашего правительства, уходить в отставку, подписывать петиции. Самым крупным, самым знаменитым...

– Я таких никогда не понимал,– пренебрежительно сказал американец.

– Ох, не зарекайтесь, Холмер.– Шмелев погрозил пальцем.

– Господа, господа,– постучал по столу Левер,– по-моему, мы отвлеклись.– Благодарение богу, мы не атомники, не ракетостроители, мы антропологи, нас войны не касаются и нас не используешь в целях агрессии...

– Ну, это еще вопрос,– заметил Шмелев.

– Что ты хочешь сказать? – повернулся к нему Левер.

– Что я хочу сказать? – медленно переспросил Шмелев.– Ну что же, извольте. Перед отъездом я купил в Женеве на вокзале очередной сборник «Ридер дайджест». Там есть любопытная статья Ж. Д. Ратклифф, которая называется «Первые шаги человека на земле». И вот в подглавке «Орудия убийства» автор рассказывает общеизвестный факт: в одной из южноафриканских пещер найдены скелеты пятидесяти восьми доисторических существ. Черепа их проломлены берцовыми костями антилоп. Кости и сейчас точно совпадают с черепными проломами. Все это мы знаем.

Интересно другое – дальнейший ход мыслей автора статьи. Оружие постоянно совершенствуется,– рассуждает он (заметьте, не орудия, а оружие) – и возникает вопрос: быстрое ли развитие мозга привело к улучшению оружия или наоборот? Все говорит за то, что именно совершенствование оружия влекло за собой эволюцию мозга. Умственные способности вынуждены были, так сказать, тянуться за прогрессом вооружения. И автор делает вывод: если дело обстояло так, то современный человек – дитя насилия, так как он порожден орудиями смерти!

Ну, а отсюда один шаг до вывода о том, что склонность к убийству– врожденное свойство человека, а потому войны – естественное для человечества состояние. Ведь именно это проповедуют известный «психосоматик» Александер, профессор Колумбийского университета Дьюи, профессор Гарвардского университета Клаксон. По их мнению, в человеке заложено «естественное стремление сражаться и убивать», «извечный инстинкт агрессии» и д. и т. д.

– Вот так, дорогой Анри,– закончил Шмелев,– хоть мы и представляем, казалось бы, довольно мирную науку, но и ее кое-кто старается ставить на службу далеко не мирных идей. И такие примеры можно умножить...

Вернулся отлучавшийся куда-то директор музея.

– Господа,– сказал он,– если вы разрешите, мне хотелось вы от имени Министерства культуры и национальной ориентации ОАР пригласить вас на завтрак. Мы всегда рады приветствовать на нашей древней земле представителей науки и культуры любой страны!

Все поднялись. На втором этаже в большой комнате был накрыт стол. Завтрак длился недолго – нужно было готовиться а обратный путь. В Александрию.

* * *

Когда Шмелев и Озеров остались одни в номере, молодой журналист сказал:

– Михаил Михайлович, я хочу вам кое-что рассказать. Может, это и не имеет большого значения, но все же.

– Выкладывай.

– Пока вы там сидели на официальном завтраке, я, если вы заметили, ушел. С точки зрения светских правил, это, наверное, было не очень красиво, зато дало мне возможность проинтервьюировать охранника, который привез презинджантропа. Вы знаете мою страсть к интервью. По-моему, в этом нет ничего плохого? А?

– Конечно, конечно. Если бы за сенсациями гонялся, а то ведь заглядываешь в корень. И это обязанность хорошего журналиста.

– Вот, вот,– обрадовался Озеров.– Ну, он мне много всякого рассказывал. И, между прочим, сообщил, что в Олдсвее задержали какого-то подозрительного типа. Сначала этот тип появился там, где хранился презинджантроп, и все пытался остаться с костями наедине. Потом его увидели в долине, он был там ночью, с фонарем, возился в земле. Когда его задержали, он заявил, что турист, любитель приключений, приехал на сутки и хотел посмотреть знаменитую долину, а днем не успел. Пришлось его отпустить. И вот этого типа охранник видел сегодня в здании музея. Он немедленно сообщил директору, тот – в полицию. Охрану презинджантропа удвоили. Но чем все это кончилось, я не знаю.

– Да,– задумчиво проговорил Шмелев,– интересно, интересно... Я, конечно, не детектив, но у меня все время какое-то чувство, что нас ждет в этой экспедиции много неожиданного.

– Странно,– рассуждал Озеров,– почему в науке всегда бывает столько споров? Ведь наука имеет дело с точными фактами.

Шмелев усмехнулся.

– А о самом факте никто и не спорит. Если, разумеется, этот факт точный, ясный, подтвердившийся, а не предположение. Спорят о том, как тот или иной факт истолковать. Так, по крайней мере, обстоит дело в антропологии. Возьми неандертальца. Казалось бы, уж на этой стадии все более или менее известно. И все же здесь спорного не меньше, чем в любом другом вопросе. Останков неандертальцев сохранилось довольно много, но когда ближе знакомишься с ними, то убеждаешься, что не все они одинаковы. Больше того, сталкиваешься с парадоксальным фактом: у тех неандертальцев, что более примитивны, более похожи на обезьяну, мозг большой, иной раз больше нашего, а у тех, что схожи строением руки и черепа с человеком, мозг как раз меньше. Так?

– Так,– подтвердил Озеров.

– И существует спор – кто же предок современного человека – первый неандерталец или второй, которого окрестили «сапиентным» за сходство с «гомо сапиенс», Казалось бы, все ясно,– современный человек наверняка прошел неандертальскую стадию – от более примитивных к более поздним. Я, во всяком случае, придерживаюсь именно такой точки зрения.