Текст книги "«Атлантида» вышла в океан"

Автор книги: Александр Кулешов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА 4. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Поднявшись к себе в номер, Озеров не лег в постель. Раскрыл окно, сразу стало прохладно. Он включил лампу, проделал несколько гимнастических упражнений, а потом сел за стол, полистал свои записи и начал писать очерк, чтобы отправить его почтой на следующее утро.

«По следам древнейшего человека» – написал он крупный заголовок. «В Австралии, точнее в ее западной части, обнаружена челюсть доисторического человека. Как утверждают нашедшие, она принадлежит человеку, жившему еще раньше, чем считавшийся доселе самым древним,– зинджантроп, вернее, презинджантроп!

Нашей Земле, как известно, около шести миллиардов лет. Жизнь на ней появилась приблизительно три миллиарда лет назад. Была тогда древнейшая архейская эра.

Постепенно возник животный мир, в том числе млекопитающие, Это произошло уже в мезозойскую, среднюю эру, почти сто восемьдесят миллионов лет назад.

Как он произошел, не тема этого очерка. Первые жители имели постоянную температуру тела, и им были безразличны климатические изменения. Во-вторых, у них были молочные железы, так что они сами кормили своих детенышей. Серьезные преимущества, чтоб уцелеть в те трудные времена. И вот в кайнозойскую, новую эру (которая продолжается и сейчас) млекопитающие распространились по всей земле. Было это шесть-семь десятков миллионов лет назад. Они приспосабливались к среде – одни избрали для жительства воду, другие – пустыни, третьи – горы, четвертые – леса.

Вот в лесах и поселилась обезьянка – парапитек, как мы ее теперь называем. Не просто обезьянка, а человекообразная. Ее челюсть нашли в 1911 году в Египте. Что значит человекообразная? У обезьян, как и у нас, пять пальцев, да еще с ногтями. Руки их очень подвижны: ими легко хватать, держать, делать всякие движения, подобные человеческим. У них, как и у человека, хорошо развит вестибулярный аппарат, как и у человека, бинокулярное зрение – она все видит рельефно. Обезьяна хорошо различает цвета. Есть сходство и во внешнем облике.

За парапитеком появился проплиопитек. Он-то и является нашим общим предком – человека и современных человекообразных обезьян – гиббона, гориллы, шимпанзе...

Шли годы (вернее, миллионы лет), менялся климат земли. Постепенно прекратились обильные дожди. Похолодало, поредели тропические леса, стало труднее добывать пищу. Пришлось обезьянам спускаться с деревьев на землю, а это было небезопасно. Те, что остались на деревьях,– предки современных приматов. Те, что спустились,– наши предки. Все это произошло двадцать миллионов лет тому назад. Смельчакам пришлось тяжело. Весили они полсотню килограммов каждый, ростом были метра по полтора, а их враги дикие свиньи были величиной с носорога нынешнего, носороги – величиной со слона...

Приходилось бороться с трудностями. Когда наступала засуха и ягод, фруктов, орехов, листьев не хватало, охотились за улитками, змеями, ежами, позже – за мясом, оставленным хищниками, за мелкими животными. Переход от «вегетарианской» пищи к мясной имел свои преимущества. Мясная пища была калорийнее, ее можно было употреблять с большими промежутками. Наконец, она доставалась в результате охоты, а охота для слабых невозможна без оружия. И главное, обезьяна стала сначала неуверенно, а потом все тверже ходить на двух ногах. Освободились передние конечности. Яростная борьба этих слабых по тем временам существ способствовала, как и прямохождение, развитию мозга.

Мозг и руки – это уже человек. Вот мы и пришли к зинджантропу, обитавшему миллион семьсот тысяч лет назад. Сейчас мы к этому привыкли, а когда нашли его череп, никто не хотел верить! Невероятно – человек почти два миллиона лет назад!

Вообще же предков у нас было довольно много. Схематично история открытий выглядит так.

В 1887 году молодой голландский врач Эжен Дюбуа решил поискать древнейшего человека на острове Ява (поиски вначале велись в районах обитания человекообразных обезьян – в Экваториальной Африке и Юго-Восточной Азии). Дюбуа работал анатомом на медицинском факультете одного из голландских университетов. Денег для поездки на место поисков у него не было. Пришлось наняться судовым врачом на небольшой корабль и так добраться до Явы. Позднее небольшую сумму ассигновало ему правительство.

Четыре года копался он в окаменелостях, находя лишь кости животных, и вдруг в августе 1891 года на пятнадцатиметровой глубине у берегов реки обнаружил черепную крышку, зуб, а позже – бедренную кость человекообразного существа. Конечно, неспециалисту плоский коричневый твердый кусок, похожий на камень, ничего не сказсл бы. Но Дюбуа сумел установить, что мозг существа, останки которого он обнаружил, имел объем 908 см³ (у шимпанзе, например, 600 см³, а у некоторых современных людей – 1250 см³). Такой мозг могла иметь уже не обезьяна, а иное существо. Дюбуа нарек его питекантропом, т. е. обезьяночеловеком. Изучив бедренную кость, добавил «эректус» – прямоходящий. От роду новорожденному было 350—500 тысяч лет. К сожалению, никаких данных, говорящих за то, что он знал орудия труда, огонь, не было. Зато нашли поблизости еще четыре бедренных кости.

Во многих местах потом случайно находили останки доисторических людей. Только питекантропов обнаружили, например, на Яве около десяти.

А в 1925 году в Бичуаналенде, в Южной Африке, профессор-анатом из Иоганнесбурга Раймонд Дарт нашел череп человекообразного существа, которое он назвал австралопитек (южная обезьяна). Возраст 600—800 тысяч лет, объем мозга 550 см³. Череп, зубы сближали этого австралопитека с человеком. Ходил он на двух ногах, даже пользовался, как предполагали, дубинкой. Но в конечном счете ученые пришли к выводу, что австралопитеки, хоть и очень высокоразвитые, но все же обезьяны.

В 1918 году геолог швед Андерссон нашел в каменоломнях, в сорока километрах от Пекина, кости доисторических животных. Позже там выкопали окаменелые человеческие зубы. Начались систематические раскопки. В деревне Чжоукоудян («Холм цыплячьих костей») в 1929 году откопали череп человека, похожий немного на череп яванского питекантропа,– узкий лоб, огромные надглазничные валики. Объем его мозга – 1200 см³, почти как у человека!

Останков нашли много. Мужчины имели средний рост 163, женщины– 152 сантиметра. Этого предка назвали китайский обезьяно-человек. Синантроп пользовался огнем. Это подтверждают многометровые слои золы близ жилья и то что челюсть не имела могучих мускулов, необходимых для пожирания сырого мяса. Возраст синантропа приблизительно тот же, что у питекантропа.

Немецкий ученый Кенингсвальд, заметив сходство синантропа и питекантропа, решил выяснить, было ли это сходство случайным или отражало одну и ту же эпоху человеческой истории. Он решил найти «третьего человека». Кенингсвальд проводил свои раскопки там же, где был найден питекантроп, и за несколько лет нашел одиннадцать черепов и две берцовых кости человека среди 25 тысяч костей животных. Потом ученый перенес свои поиски в Моджокерто на восточную Яву и в начале 1936 года сделал сенсационное открытие: он откопал череп, видимо, детский. Черепу исполнилось полмиллиона лет. Рядом была вскоре найдена челюсть взрослого. Гигантопитеки, как их назвали, имели рост до трех метров, вес – около трехсот килограммов.

В 1936 году, в Африке, доктор Брум нашел три черепа и части скелета. Это позволило французскому ученому Камиллу Аранбуру утверждать, что Африка – колыбель человечества.

Итак, нашли нашего предка в Африке, нашли в Азии. А как насчет Европы?

Нашли и в Европе. На двадцатипятиметровой глубине в песчаном карьере недалеко от Гейдльберга была обнаружена нижняя челюсть. Того, кому она принадлежала, назвали гейдельбержцем. Челюсть была во всех отношениях примечательная. Массивная, тяжелая. Подбородок без подбородочного выступа. Ямка на внутренней поверхности. Это все роднило гейдельбержца с обезьяной. Зато зубы у него были человечьи, ровные, плотные. И бугорки на зубах были такими, как у человека, и корни шли параллельно. Возраст гейдельбержцу определили в четыреста тысяч лет.

Любопытно: челюсть его так точно подходила к черепу питекантропа и синантропа, словно ее сделали у лучшего протезиста.

Гейдельбержец знал не только огонь, он располагал всякими орудиями. В земле того же возраста, что и земля, где нашли его челюсть, часто находят разные «инструменты» вроде, например, рубила – здорового овального камня, у которого один конец обит и заострен, а другой служит ручкой.

Десять лет назад нашли на севере Африки еще останки – атлантропа и сидиабдеррахманского (по названию пещеры) человека. Одним словом, останков архантропов, как их всех назвали, живших с полмиллиона лет назад, насчитывалось уже более шестидесяти.

На смену архантропам пришел на земле неандерталец – ему всего двести – триста тысяч лет. Его нашли в 1856 году в карьере в долине Неандерталь, недалеко от Дюссельдорфа. Возникли сомнения в том, что череп принадлежит доисторическому человеку. Спорили тридцать лет, пока наконец не согласились на том, что неандерталец наш предок, но уже имевший инструменты, владевший рисунком, возможно, даже знавший магические ритуалы.

Останков неандертальцев сейчас обнаружено более двадцати: в Азии, Европе, Африке. И у нас – в гроте Тешик-Таш в Южном Узбекистане и в гроте Киик-Коба в Крыму.

Неандертальцы имели средний рост 156 сантиметров, были очень сильными, ходили не совсем прямо. У них был низкий лоб, огромный надглазничный валик. А объем мозга достигал 1500 см³. О неандертальцах спорят и сейчас. Их даже подразделили на «классических», у тех мозг побольше, но они очень похожи на обезьян и на «сапиентных» (от «гомо сапиенс» – человек разумный). У этих мозг поменьше, зато форма рук и черепа роднит их с человеком.

И хотя теперь принято считать, что все неандертальцы предки современного человека, что неандертальская стадия неизбежна для развития человека, есть ученые, в основном на Западе, кто с этим не согласен. Они считают, что неандертальцы —это какая-то боковая ветвь эволюции.

А дальше идут уж совсем «юнцы» – кроманьонцы – им всего-то по сто, а то и по пятьдесят тысяч лет.

Кроманьонцев (их еще называют ископаемыми людьми современного типа) обнаружили во Франции, в Кроманьоне. У них уже был целый лагерь – стоянка. Жили они, правда, в пещерах, но группами. Они умели сооружать для зверей ловушки, охотились сообща, имели копья, гарпуны, иголки. Научились откалывать от камней маленькие острые куски и обрабатывать их другим камнем. Поздние кроманьонцы умели и рисовать – на стенах их пещер нашли много изображений животных, охотничьих сцен...

Свои знания они передавали потомству, а значит, вероятно, умели говорить.

От них уж появились и мы.

Такова краткая история человечества.

Если всю историю человечества графически изобразить линией, где 1 миллиард лет равен километру, то весь срок существования нашей планеты займет 5—6 километров. За 3 километра до финиша началась жизнь, за 180 метров появились млекопитающие, за полтора метра – первый человек, за пятьдесят сантиметров – архантропы, за 30—25 – неандертальцы, за 10 – кроманьонцы; цивилизация, начиная с египтян, уже меньше сантиметра, а с рождества христова нет еще 2 миллиметров. Это по сравнению с 6 километрами!

Возникает вопрос, а нет ли кого постарше, чем питекантроп, какого-нибудь человекообразного, для которого бы и питекантроп был внуком.

Оказывается, есть!

Больше тридцати лет знаменитый английский палеонтолог Луис Лики со своей женой Мери и группой сотрудников ведет раскопки в Танганьике, в ущелье Олдовей. В этой, как он назвал ее, «гигантской пыльной яме» находится множество различных окаменелых остатков древних животных. В 1959 году Лики обнаружил здесь череп, напоминавший немного череп австралопитека. Существо, коему принадлежал череп, назвали зинджантропом, «африканским человеком». Его называют еще «щелкунчиком», потому что у него очень большие зубы.

Насчет зинджантропа было много споров. Его относили к разновидности австралопитеков – ископаемых обезьян. Поспорив, Лики согласился с этим.

Но в 1960 году он нашел еще один череп – владельца его он окрестил презинджантропом. Презинджантроп твердо ходил на двух ногах – нашли его стопу и голень. Рука у него отличалась от человечьей, однако уплощение концевых фаланг свидетельствовало о том, что руке этой не был чужд труд. Вот с мозгом дело обстояло хуже – 680 см³. Маловато! Зато презинджантроп умел, как утверждает Лики, делать орудия: рядом нашли заостренные гальки. Умел он и строить – поблизости Лики обнаружил круги, сложенные из камней – защиту от ветра. Презинджантропу ни много, ни мало миллион семьсот пятьдесят тысяч лет.

Сначала никто не хотел верить. Отовсюду съехались ученые для проверки. Прибыли американский профессор Дж. Кларк из университета в Беркли, Холмер, участник нынешней экспедиции, известные физики Джек Ивердин, Гардим Картис и другие. Череп, кости, гальки подвергали придирчивым анализам. Каждая кость, каждая галька исследовались по отдельности. Наконец пустили в ход калий-аргоновый, атомный хронометр. Но результат был все тот же – миллион семьсот пятьдесят тысяч лет!

Между прочим, Лики считает, как и Аранбур, как и академик Левер, что именно в Африке в силу ряда причин, в частности климатических, обезьяна превратилась в человека. Такое же предположение высказал в свое время Дарвин.

Вообще вопрос о том, в одном ли место появился первый человек или в разных одновременно, ученые еще обсуждают. Во всяком случае, до последнего времени считалось, что это могло произойти в Африке, в Азии, в Европе, но не в Америке или Австралии.

И вдруг, как гром среди ясного неба – сообщение, что в Австралии найдена челюсть человека, жившего не позднее чем миллион девятьсот тысяч лет назад! То есть, самого наидревнейшего.

Для проверки этого сообщения в Австралию отправилась группа ЮНЕСКО в составе профессоров Шмелева (СССР), Холмера (США), Левера (Франция).

Репортаж о работе этой группы вы сможете прочесть в ближайших номерах журнала.

Озеров подписался под очерком и пометил: «Москва – Марсель».

ГЛАВА 5. «АТЛАНТИДА»

Океанский лайнер «Атлантида» возвышался над причалами марсельского порта, словно гигантский айсберг. Оркестры один на верхней палубе, другой на берегу, гремели всей мощью сияющих на солнце труб; серпантины густой разноцветной паутиной протянулись от перил корабля к перилам дебаркадера. Посыльные в ярких формах, с бесчисленными пуговицами выгружали из пикапов присланные в адрес отъезжающих корзины цветов и коробки конфет.

Капитан и его девять помощников, сверкая золотом галунов и крахмальной белизной кителей, неподвижно застыли на мостике. У главного трапа бортовой комиссар и уполномоченный компании, широко улыбаясь, встречали именитых гостей. Накануне они провели бессонную ночь, заучивая имена наиболее значительных пассажиров, имена их жен, детей, любовниц, общественные и деловые посты.

– Господин сенатор, мы рады приветствовать вас и госпожу Джекобе на борту нашего лайнера! Этот маленький сувенир – свидетельство наших чувств.

– Марсель, ты гордость нашего бокса! Мы не сомневаемся, что ты окажешься достойным своего великого отца. Желаем тебе победы в твоем австралийском турне. Прими этот небольшой подарок на счастье.

– Мадемуазель Ренар, разрешите вас поздравить от имени компании и всего экипажа с вашим юбилейным двадцать пятым фильмом, в котором вы будете сниматься в Австралии. Разрешите вручить вам наш скромный сувенир...

Сенаторы и миллионеры, чемпионы и кинозвезды, генералы и послы поднимались на борт, окруженные секретарями, камердинерами, горничными и телохранителями.

В широких коридорах первого класса прохаживались бортовые детективы, многоопытным взглядом отмечая тех, кто несет в руках шкатулки с драгоценностями, кто по рассеянности может зайти в чужую каюту и кто может зайти в чужую каюту отнюдь не по рассеянности.

На набережной, у трапа, на верхней палубе десятки фото– и кино-корреспондентов стрекотали и щелкали камерами. Сверкали блицы, репортеры то и дело подскакивали со своими, похожими на кукурузу, микрофонами к очередной знаменитости.

Шмелев, Левер, Холмер и Маккензи ехали в первом классе. Австралиец все же добился от Объединенных Наций для научной группы и для себя билетов в первый класс. Пока ученые поднимались по парадному трапу вместе с остальными привилегированными пассажирами, составлявшими приблизительно пять процентов от общего числа (для них было предназначено девяносто процентов корабля), другие тридцать или сорок процентов, ехавшие во втором и третьем классах, проходили на корабль по среднему трапу. Их приветливо встречали, хотя без речей и подарков, разводили по каютам и желали счастливого пути. Среди этих пассажиров были остальные участники экспедиции. А через кормовой трап, крутой и узкий, расположенный где-то далеко-далеко от оркестров и серпантина, в «Атлантиду» втискивались составлявшие добрую половину ее населения обитатели четвертого и пятого классов – возвращавшиеся на родину неудачники, эмигранты, несколько лет копившие на билет, чтоб уплыть, наконец, в Австралию, сказочную страну, где для каждого есть работа.

Здесь уже не было улыбок и приветствий. Здесь хмуро и ворчливо покрикивали на замешкавшихся десятый помощник капитана и представители эмиграционных властей. Пассажиры стадом, пугливо озираясь, изнемогая под тяжестью баулов, мешков и сундуков, старались проскочить в узкую дверь, словно за ней они наконец-то окажутся в безопасности от жизненных невзгод.

Слышались крики, плач детей, ругань, беспрерывное тяжелое шарканье сотен ног.

А у парадного трапа гремели оркестры, жужжали кинокамеры, подъезжали и отъезжали огромные лимузины.

«Атлантида» совершала рейс ежемесячно. Это было событием, и компания окружала его рекламной шумихой. Конкурировать с авиа-компаниями становилось все труднее. Комфортабельные плавучие города частенько отправлялись в рейс полупустыми.

Морем плавали главным образом эмигранты, для которых авиабилеты были недоступны. Однако для них нужны были корабли без бассейнов и роскошных номеров. Весь лайнер – сплошной четвертый класс, с каютами на шестнадцать человек. Эдакий современный рабовладельческий бриг. Чем больше напихать людей – тем больше доход.

«Атлантида» имела 60 тысяч тонн водоизмещения. На ней были открытые и закрытые бассейны, теннисные корты, театральные кинозалы, галереи роскошных магазинов, бесчисленные бары, рестораны и кафе.

Почти все это размещалось на трех верхних палубах и предназначалось пассажирам первого класса. Для них было и синее небо над кораблем, и тропическое солнце, и альбатросы, для них был неоглядный горизонт и сказочные пейзажи берегов.

Пассажирам второго и третьего класса вход наверх был запрещен (исключение делалось лишь для ближайших сотрудников «первоклассников», в том числе и для участников научной группы). У них были свои прогулочные палубы, опоясывавшие корабль и открывавшие вид с одной какой-нибудь стороны, свои рестораны, кино, церковь.

Что касается эмигрантов, то у них ничего не было, кроме огромной столовой. Морем они могли любоваться через иллюминаторы кают, вечно задраенных, так как располагались они над самой водой,

С удвоенной силой загремели оркестры, заревела сирена, и «Атлантида» медленно и величаво, влекомая полдюжиной буксиров, стала отходить от берега. Натянулись, порвались цветные серпантины, упали в воду недоброшенные букеты, унеслись в небо воздушные шары.

Облегченно вздохнув и стерев со лба пот, отправился домой уполномоченный компании, помчались в редакции и студии фото-корреспонденты и репортеры, чтобы назавтра миллионы читателей смогли прочесть о важном событии, а миллионы телезрителей улицезреть его.

Роскошные машины увезли в отели и прибрежные виллы одних провожающих, автобусы и такси – других, а третьи, вытирая украдкой глаза, пошли пешком, высчитывая в уме, дотянут или не дотянут до первых денег, что должны им прислать из волшебной Австралии уехавшие за счастьем сыновья и мужья.

Выслушав доклады подчиненных о том, что посадка прошла благополучно, капитан спустился в ходовую рубку. Через несколько минут его вызвали к радиотелефону. Вернулся капитан мрачный и злой. Царь и бог на корабле, со всеми своими галунами и орденскими колодками, для компании он был таким же служащим, как любой стюард. И только что ему была устроена из далекой столицы солидная головомойка: сенатору Джекобсу в корзинку с подарками положили две бутылки вина, забыв о том, что Джекобс – президент Национального общества трезвости! Не успела отплыть «Атлантида», как секретарь сенатора по пассажирскому радио выразил директору компании возмущение и сказал, что в дальнейшем сенатор, видимо, будет пользоваться услугами другой компании. Куда смотрели капитан и его бортовой комиссар? О чем они думают? Водить корабли может каждый дурак, вот обслуживать пассажиров надо уметь! А тот, кто не умеет, пусть переходит на угольщик или лесовоз. Теперь надо было идти извиняться, а потом докладывать о результатах директору. Чтоб им всем пусто было! До пенсии надо тянуть еще два года...

Впрочем, все эти заботы величественного, всемогущего капитана были неведомы пассажирам.

Те, трюмные, завалились спать в жарких, душных кабинах, «промежуточные» распаковывали свои чемоданы, устраивались. «Первоклассники» знакомились со своими владениями и любовались морем.

Озеров отправился навестить Шмелева. Это было, конечно, предлогом – не терпелось осмотреть «Атлантиду». Он уже знал, что весь корабль – это первый класс, и, имея разрешения проникать туда, решил сразу же им воспользоваться.

Поднявшись в быстроходном лифте на верхнюю палубу, Озеров прошел по широкому, устланному мягкими коврами коридору и постучал в каюту № 12. Здесь помещался Шмелев. Рядом в каюте № 14 жил Левер. Тринадцатой каюты в первом классе не было. Не было их ни во втором, ни в третьем. В четвертом и пятом были. Действительно! Каких еще неприятностей от жизни могли ждать пассажиры этих классов?..

Озеров, не скрывая любопытства, осматривал каюту, трогал кнопки, поворачивал ручки, заглянул в ванную. Наконец, все осмотрев и перещупав, молодой журналист заскучал. Шмелев уловил это.

– Ну что, пошли на воздух? Посмотрим, что там.

Они долго гуляли по верхней палубе, осмотрели специальный городок для собак, бассейны, возле которых уже появились первые купальщики. Из иллюминаторов церкви слышалась латинская скороговорка – там шла служба. Заглянули в кинотеатр, в бар, в кафе,

На палубе они встретили Холмера. Он стоял у перил и курил.

– Ну как, господа, устроились?—спросил он.– Я за прогресс, но все же никакой самолет не даст вам того, что вы имеете на этой посудине. И отдохнуть можно как следует и поработать.

– Что правда, то правда, Холмер. Так вот, не хотите ли поработать? Или вы предпочитаете отдохнуть?

– Нет, отчего ж.– Холмер бросил за борт окурок и повернулся к Шмелеву.– Я собственно и сам хотел вам это предложить. Пойдемте-ка еще раз посмотрим наши материалы об этом австралийском архантропе. Да его, пожалуй, архантропом не назовешь, староват для них. Как вообще его называть?

– Ну, если вы помните,– сказал Шмелев,– то они пишут, чтоб мы сами назвали его. «Нет сомнения, что высокоавторитетные члены научной группы сами сумеют подобрать наиболее подходящее определение нашей невероятной находке...» или что-то в этом роде.

– Да, припоминаю. Вот это и надо сделать, найти ему имя.

– Юра,– повернулся Шмелев к Озерову,– не в службу, а в дружбу, пригласи ко мне в каюту Левера и Маккензи.

– Минутку,– остановил его Холмер,– мне бы хотелось,– он пожевал губами,– сначала посмотреть все это дело с вами. Маккензи все же не является официальным членом группы, а Левер,– Холмер усмехнулся,– Левер, по-моему, сейчас не в рабочем настроении.

– Ну что ж, давайте посмотрим вдвоем,– согласился Шмелев,– но, само собой разумеется, мы сегодня же поделимся нашими соображениями с коллегами.

– Конечно,– подтвердил Холмер.

– Так мы, Юра, пойдем поработаем, а ты пока погуляй. Изучи, так сказать, обстановку и место действия.– Шмелев улыбнулся.

Озеров продолжал осмотр корабля, а ученые направились в каюту.

Некоторое время Холмер и Шмелев сидели молча, наслаждаясь прохладным кондиционированным воздухом, видом моря за окном, тишиной. Шмелев устремил взгляд вдаль, Холмер незаметно посматривал в его сторону.

Этот русский не был, конечно, для него загадкой. Нет. В наше время загадки бывают только в детских книжках. Но все же Холмер, со свойственной ему прямотой, не мог не признать, что представлял себе русских иначе. Он встречал их и раньше на научных конгрессах или конференциях, но особенно близко не соприкасался. Холмер вспоминал, как года через три после войны на одном из научных заседаний впервые встретился с советскими делегатами. Он тогда с напряжением следил за ними, ожидая, когда начнутся пропагандистские речи. Втайне он готовился к отпору. Но речей не было. Советские ученые говорили лишь по существу научных вопросов, очень солидно, аргументированно. Вот тогда-то и произошел инцидент. Оказалось, что позиции его, Холмера, и русского профессора совпадают. Им противостоял канадский делегат. И вдруг, не имея других доводов, канадец стал демагогически обвинять советских представителей в том, что они вмешивают политику в науку.

Это было настолько нелепо, внесло в дружную серьезную обстановку заседания такой диссонанс, что Холмер возмутился. После заседания он долго нервно прохаживался по вестибюлю здания, где шла работа, и, наконец, подойдя к канадскому делегату, сказал ему:

– Вы удивляете меня, коллега, вы сегодня поступили не как ученый. Да! Не как ученый...

Это было давно. И хотя Холмер уже отделался от нелепых представлений о русских коллегах, но где-то в глубине души продолжал испытывать настороженность. Все же «красные»... Впрочем, со Шмелевым они вот уже скоро две недели постоянно вместе. И Шмелев не вызывал антипатии. Даже наоборот. Холмера влекло к этому сдержанному, приветливому человеку.

Шмелев твердо стоял на своих научных позициях, однако мог пересмотреть их, если приводились убедительные аргументы, не спешил с суждениями, изучал вопросы основательно и всесторонне. Поражала Холмера в советском ученом особенность, которую он не встречал у своих коллег из других стран. О каких бы вопросах ни шла речь – из области палеонтологии, археологии истории, географии, анатомии, минералогии,– создавалось впечатление, что Шмелеву ведома еще какая-то наука, объединяющая остальные.

Ну, может быть, не объединяющая, а простирающая на них свои законы. И вот эти законы, о чем бы ни шла речь, были для Шмелева незыблемы.

Однажды Холмер даже спросил его об этом.

– Конечно,– ответил Шмелев, и Холмеру показалось, что в глазах его мелькнула улыбка,– конечно. Есть ведь просто наука, а есть наука наук. Анатомия мало что дает при изучении математики, равно как и география – для физики, а вот диалектический материализм, исторический материализм нужны в любой науке. Это истинно научная идеология.

Пожевав губами, американец перевел разговор на другую тему. Но, оказавшись в библиотеке женевского Дворца наций (подаренной Рокфеллером покойной Лиге Наций вместе с зодиакальным глобусом), заглянул в некоторые книги, рассказывающие о марксизме-ленинизме...

Ученые работали долго, а когда вышли на палубу, поняли, что отдохнуть им не придется. Несколько журналистов, не входивших в группу специальных научных корреспондентов, сопровождавших ученых, попросили рассказать о целях экспедиции. Первым заговорил Шмелев.

– Ну что ж, попробуем кратко ответить на ваши вопросы. В августе этого года археолог-любитель Чарльз Даусон доставил в Университет Святого Маврикия в Мельбурне, один из крупнейших в стране, обломок кости неизвестного доисторического животного, найденный им в песчаном карьере на западе Австралии. К месту находки выехали видный австралийский палеонтолог доктор Артур Вудвард и сопровождающий нашу экспедицию попечитель Университета Святого Маврикия Грегор Маккензи, у которого поблизости от места раскопок находится имение.

Маккензи организовал в Пилтдоунском карьере раскопки. За короткое время там было найдено более двадцати окаменелых костей и зубов, принадлежавших различным, большей частью известным, доисторическим животным, в том числе динозавру. Восемнадцатого августа доктор Вудвард и Даусон нашли хорошо сохранившуюся челюсть, схожую с челюстью палиопитека. Однако жевательная поверхность двух имевшихся на челюсти коренных зубов была плоской. Только человеческая челюсть благодаря своему свободному движению могла сточить их таким образом. Невдалеке были также найдены остатки черепной коробки. И хотя этот кусок черепа сохранился плохо и был невелик, все же можно с уверенностью предположить, что его владелец имел объем мозга около 800 см³, то есть на 120 см³ больше, чем зинджантроп. Но самое главное в этих сенсационных находках, как справедливо замечает мистер Маккензи, это возраст останков. Если судить по возрасту животных, чьи кости были найдены рядом, обладателю челюсти и черепа было около двух миллионов лет. Первый человек на земле! Был проверен и возраст образцов земли, которые Маккензи, Вудвард и Даусон лично доставили в Мельбурн. Проверяли всеми способами, в том числе и калий-аргоновым. Предположения подтвердились: возраст останков – миллион девятьсот тысяч лет.

Свою находку они назвали Eoanthropus Dawsoni – первочеловек Даусона, в честь того, кто его раскопал. Но потом они предоставили это право нам – авторитетной комиссии ЮНЕСКО. В комиссию входят представители США, Франции и Советского Союза.

Вместе со всей документацией, анализами, пробами мы получили точные муляжи находки, фото и кинокадры. Как вы знаете, образцы почвы мы тоже подвергли анализу – все совпало. Однако пока мы можем лишь подумать над именем этого предполагаемого первочеловека. Остальное увидим на месте.

– А какое название все же предполагается? – спросил один из журналистов.– Господин Маккензи утверждает, что новорожденный похож на синантропа.

– Ну, что ж,– вмешался Холмер,– питекантроп – это обезьяно-человек, австралопитек – южная обезьяна. Можно назвать этого, пока еще несуществующего нашего предка, австралоантроп,– так сказать, австралийский человек.

Журналисты зашумели.

– Так или иначе,– заключил Холмер эту стихийную пресс-конференцию,– мы представим наше предложение на рассмотрение в ЮНЕСКО. В ходе работы возникнут, вероятно, и другие названия.

Шмелев вернулся в каюту, открыл окно и долго смотрел на море. Оно все было словно безграничное вспаханное поле, все бугрилось небольшими холмиками, беспрестанно разъединявшимися и соединявшимися. Тонкие водяные связки протягивались между холмиками, рвались, разлетались, снова возникали. Пенные завитки, серебристые брызги метались над этим полем. Над водой низко-низко проносились чайки, оглашая воздух короткой горькой жалобой.