Текст книги "«Атлантида» вышла в океан"

Автор книги: Александр Кулешов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА 15. ПОД ЮЖНЫМ КРЕСТОМ

Мари вышла на палубу бледная. Синие тени легли под глазами. Третью ночь она спит тяжелым сном, лишь наглотавшись снотворного. Три дня назад, собираясь выйти утром из каюты, она обнаружила под дверью маленький белый конверт. В конверте лежал клочок бумаги. «Помни, Сергей.» – прочла она.

Мари испугалась. Это уже было не напоминание, а предупреждение. И что самое страшное, неизвестно откуда оно взялось. Сергея не было на корабле. Но кто тогда? И она подозрительно всматривалась в любезные лица стюардов, горничных, пассажиров соседних кают.

Она нашла такую же записку и на следующий день, и на третий, сегодня.

Мари старалась проводить как можно больше времени с Озеровым, а расставаясь с ним, немедленно шла в бар второго, иногда третьего класса и пила водку. Когда туманилась голова, когда предметы начинали дрожать и менять свои призрачные очертания, а звуки сливаться и превращаться в далекий, однообразный шум, ей становилось легче и спокойней. Ведь сейчас не война и не средневековье. Она едет на большом, роскошном, веселом корабле. Кругом народ, свет... И вообще, кто посмеет ее тронуть? Да и за что? Иногда она тешила себя мыслью – у Сергея другие дела, ему не до нее, она выполнила все его задания, только это оказалось не под силу. Сколько можно? Должны же ее когда-нибудь оставить в покое!

Но потом, когда наступало протрезвление, когда утром она подставляла под кран тяжелую голову, глотала аспирин и чашку за чашкой выпивала черный кофе, Мари уже не могла обманывать себя.

Нет, не такой человек Сергей, чтобы о ней забыть. Если захотят, они упрячут ее в тюрьму на всю жизнь. Но они не будут этого делать. Зачем? Они прихлопнут ее с помощью кого-то, как с ее помощью убивали других. И куда бы она ни сбежала, хоть на край света, они достанут ее. Всегда, всюду... Есть только одно место, где они бессильны, где она может укрыться – Россия. И Мари снова и снова возвращалась к этой мысли. Но там ее тоже ждет наказание. Там ее тоже посадят в тюрьму. Ну и что? А сейчас она не в тюрьме?

Мысли путались, разбегались, метались...

Но одна возникала все настойчивей – здесь наказание несправедливо, там – заслуженно. Здесь оно будет вечным, там она когда-нибудь выйдет на свободу и, оплатив по счету, сможет смотреть людям в глаза, строить свою новую жизнь. Ведь она еще молода.

И тогда ее мысли снова устремлялись к Озерову. Это был единственный человек «оттуда», кого она знала.

Теперь она даже не задумывалась о своем задании. Она уже давно поняла его безнадежность. После того вечера, когда Озеров так обрадовался, увидев встречный советский пароход, сомнений уже не оставалось.

Порой Мари уносилась в мечту. Вот она возвращается на родину. Ее накажут, но не расстреляют же. А потом она будет видеться с Озеровым, кто знает, может быть...

И каждый раз в этом месте ее словно кнутам хлестала мысль – родина-то, может, простит, а он? Захочет ли он вообще разговаривать с ней? Надо что-то сделать, лихорадочно размышляла она, искупить вину, но чем? Обо всем рассказать? Он немедленно  прогонит ее. С кем посоветоваться, у кого спросить? Вот она, волчья эмигрантская судьба! Вот настоящее возмездие...

* * *

Мари торопливо обходила палубы, разыскивая Озерова. Даже когда она видела его с учеными или беседующим с другими пассажирами, старалась держаться поближе. Видя хоть издали его широкие плечи, его ясный уверенный взгляд, русые волосы, откинутые со лба, она немного успокаивалась. Наблюдая, как он разговаривает, как смеется или улыбается, Мари тоже улыбалась или хмурилась, словно ребенок, повторяющий жесты и выражения актера на киноэкране.

Но она не только любила его глаза, она и боялась их. Мари помнила, как темнели они, когда Озеров сердился. Тогда из веселого, задорного парня он превращался в мужчину, сурового и твердого, на пути которого не следовало становиться.

И Мари с каким-то тайным сладострастием представляла себе Озерова, уничтожающего, топчущего и Сергея, и его начальника, и всех «их»...

Она присматривалась и к Шмелеву. Незаметно устроившись где-нибудь позади Холмера, Маккензи или Левера, старалась подслушать их разговоры о русских.

И то, что она видела сама, и то, что слышала, вызывало в ней гордость. «Да,– думала она,– вот какие мы – русские. Нас все уважают, ценят, даже недруги. Вот мы какие!»

Но тут же спохватывалась, что «мы» к ней не относится.

Пройдясь по палубе, Мари обнаружила Озерова, загоравшего у бассейна. Он был один, можно подойти к нему. Она так радовалась всегда этой возможности. Мари любовалась его могучим загорелым телом, от которого веяло спокойной, уверенной силой.

Быстро сбросив шорты и блузку и оставшись в купальнике, она изобразила на лице привычную маску лукавого кокетства и опустилась рядом с Озеровым на зеленый кафель плиток.

– Загораете, коллега?

– А, Маша! – Озеров искренне обрадовался.– А вы, небось, спали?

– Нет, я гуляла.

– Конечно! – укоризненно воскликнул Озеров.– Встретили какого-нибудь газетного магната, который пообещал назначить вас редактором журнала «Папуасские моды», а меня, рядового репортерчика по боку. Изменили, изменили...

– Я вам никогда не изменю,– со значением сказала Мари.

Озеров даже привстал.

– Я шучу, Маша,– попытался он продолжить шутку,– я знаю, что вы верите в меня и дождетесь, пока я стану главным редактором своего журнала. Верно?

– А мне наплевать, будете вы главным редактором или сторожем. Я вам все равно не изменю.

Она смотрела на Озерова с вызовом. В синих глазах было странное выражение, будто она хотела, чтобы он понял больше, нежели говорили ее слова, и досадовала, что он не может этого сделать. Озеров видел темные тени, залегшие возле ее глаз, горькие, не замеченные им ранее морщинки в уголках рта. Как-то сразу, вдруг, она предстала перед ним не кокетливой, болтливой француженкой, а женщиной с трудной судьбой.

Мари сидела перед ним необыкновенно красивая. Загорелые руки обнимали круглые колени. Многие мужчины вокруг смотрели на Мари кто с тайным, кто с нескрываемым восхищением, а ему вдруг стало очень жалко ее. Не отдавая себе отчета в жесте, он протянул руку и погладил ее по рассыпавшимся волосам. И вдруг на долю секунды в глазах ее мелькнул такой страх, такая тоска, что Озерову стало не по себе. Он смущенно убрал руку.

– Простите, Маша,– попытался он улыбнуться,– я хотел выяснить, настоящие это волосы или парик. Я думал, такие бывают только у русалок.

Она улыбкой поблагодарила его за неуклюжий комплимент. На лице опять была привычная маска.

Озеров пружинисто вскочил на ноги.

– Пошли, устроим соревнование!

Они подошли к штанге, лежавшей на огражденном помосте.

Насадив несколько тяжелых блинов, Озеров взял снаряд на грудь, а потом начал раз за разом выжимать. Сначала движения давались ему легко, потом все трудней, наконец он медленно вытянул штангу на дрожащих от напряжения руках, и опустил.

– Двадцать пять! – сказала Мари.

Пассажиры вокруг бассейна с любопытством следили за Озеровым. Кое-кто подошел поближе. Здоровенные парни, видимо, культуристы, с чудовищными мышцами, похожими на анатомический муляж, вступили в соревнование, но больше десяти, пятнадцати раз штангу поднять не смогли.

Тогда они стали играть мускулатурой по всем правилам конкурсов культуризма.

Невероятные мышцы их извивались, подобно змеям, набухали, опадали, живот превращался в слоистые камни, грудь выходила чуть не на полметра вперед и возвращалась обратно, бицепсы вздымались гигантскими шарами...

По сравнению с ними Озеров казался просто хрупким. Он иронически следил за упражнениями культуристов.

– Какие они сильные! – сказала Мари разочарованно. Ей хотелось, чтоб самым сильным был Озеров.

Озеров улыбнулся, в глазах его зажегся озорной огонек. Он жестом пригласил культуристов к силомерам. По крайней мере дюжина этих аппаратов, сверкая сталью, выстроилась возле бассейна. Надо было нажимать, давить, тянуть, ударять, а стрелки на больших циферблатах указывали достигнутые килограммы. Озеров без труда опережал культуристов.

Мари была в восторге. Она сияла.

Отдышавшись, Озеров сказал:

– А ведь я боксер, у меня вся сила в ударе, а не в жиме. Посмотрели бы вы на настоящего штангиста или борца... Они бы этих дутышей одной рукой... У культуристов что? Только мышцы и есть, а силы-то в этих мышцах никакой. Понимаете, Маша, вот сечение мышцы, волокна...

И он пустился в сложное спортивно-анатомическое объяснение, прекрасно понимая, как это скучно его собеседнице.

Выкупавшись и позагорав, они направились на свою любимую площадку. Облокотясь о перила и глядя на убегавший за кормой океан, долго молчали. Наконец Мари заговорила.

– Скажите, коллега, это правда, что у вас теперь никого не сажают в тюрьму?

Вопрос был настолько неожиданным, что Озеров не сразу нашелся.

– Неправда.

– Неправда? – Мари обеспокоенно пыталась заглянуть ему в глаза.– А как же...

– Неправда. Воров сажают, убийц, жуликов, взяточников, даже тех, кто нецензурно выражается в автобусе, и то сажают. Правда, таких не надолго – суток на пятнадцать.

И тут Мари поймала его взгляд. Он смотрел на нее ясным взором; трудно было понять, шутит он или говорит серьезно.

– Да, нет,– сказала Мари,– я не то имею в виду! Вот политических...

– У нас нет политических,– отрезал Озеров.– Вы имеете в виду предателей, шпионов? Да? Таких тоже сажают.

– Ну, а если кто был в плену? Не расстреливают?

– Скажите, Мари (он давно уже не называл ее так), вы журналистка или вас носят в ясли? Вы вообще читаете газеты, радио слушаете? Какие расстрелы! Тех, кто был в плену, никогда у нас не расстреливали только за то, что были в плену. Уж сто лет назад была амнистия и для тех, кто что-нибудь натворил, еще в 1954 году, кажется. А вы «расстреливают»!

– Погодите! – Мари говорила взволнованно, лицо ее побледнело.– Вы говорите в 1954 году?

– Ну, не помню, может быть, в пятьдесят третьем...

– Но списки расстрелянных публиковались у вас еще в 1956 году...

– Списки? Какие списки?

– Да вы что,– истерически закричала Мари,– что вы меня обманываете! Я сама видела «Ведомости Верховного Совета»! И там списки: «За малодушие, за сдачу в плен»...

– Послушайте, Маша,– Озеров говорил теперь серьезно и укоризненно,– вам надо меньше пить. Я не хочу об этом помнить, это не мое дело, но однажды вы зашли ко мне... не совсем... да, не совсем трезвой.– И он прямо посмотрел ей в глаза.– И сами вы иногда проговариваетесь, что бываете в баре. Думаете, я ничего не вижу? Скажите, Маша, зачем это?

Она слушала его в смятении, растерянная.

– Но ведь я сама видела...– уже слабо настаивала она.

– Что вы видели, Маша? – терпеливо спросил Озеров,– Что видали?

– «Ведомости»...

– Вы меня поражаете! Я думал, что даже сотрудники журналов мод кое-что знают о нашей жизни. К вашему сведению, ни в одном советском органе печати и, в частности, в «Ведомостях Верховного Совета» никогда не публиковались никакие списки расстрелянных... А видели вы это или во сне, или, простите меня, в состоянии, как мы русские говорила, подпития, или, может быть, кто-нибудь печатал для вас специальный, единственный экземпляр, как, знаете, для того американского миллионера. Ну, вы помните эту историю! Чтоб не волновать суетными событиями на планете, ему изготовляли специальный номер его любимой газеты, где было все хорошо и радостно, и не было забастовок и кризисов. Только я забыл кому, Форду или Рокфеллеру. Не помните? Маша! Маша! Вы слышите меня?..

Но Мари ничего не слышала. Боже мой, какая же она была дура! Как легко ее провели. А ведь уж кому-кому, а ей-то непростительно. Сколько раз по заданию Сергея она подбрасывала советским делегациям экземпляры «Комсомольской правды», «Известий», где первая и последняя страницы повторяли настоящий номер, а средние представляли собой умело сверстанные антисоветские статьи. И как она не поняла этого с самого начала! Почему не поинтересовалась, не расспросила? Поверила – и все.

Всему, что про «них» говорили плохого, верила. Все, что чернило ее родину, было правдой, все, что красило ее,– ложью. Кого обманывала? Себя же. Мстила за то, в чем судьба, в чем война, в чем фашизм были виноваты, в чем была и ее вина. Только не России...

Вот решилась, задала вопрос, и все прояснилось. Почему же не сделала она этого раньше, годы назад? Скольких непоправимых ошибок избежала бы...

– Маша! —тряс ее за плечо Озеров.– Очнитесь!

Она посмотрела на Юрия отсутствующим взглядом.

– Да, да, я вас слушаю...

– Ничего вы не слушаете. Хотите, я буду проводить с вами политмассовую работу? Буду читать вам курс истории СССР. Нет, серьезно, коллега, вы, прямо скажу, слабо представляете, что происходит в мире. Согласен, та область журналистики, которую вы представляете, мою страну интересует меньше, мы еще пока в этом деле отстаем, но общее-то развитие! Ах, Маша, Маша!

Озеров пытался развеселить Мари. Но это ему плохо удавалось.

– Знаете что,– предложил он наконец.– Почему бы вам не приехать в Советский Союз? Ну, не пошлют в командировку, приезжайте туристом. Поверьте, вы окупите поездку, хоть какие-нибудь ваши репортажи ведь напечатают? А я вам покажу Москву, по музеям побродим, на Выставку съездим. У нас есть что посмотреть.

«Еще бы,—думала Мари,– только раньше, чем я пересеку границу, Сергей уже передаст в советское посольство все материалы, все доказательства моих преступлений».

Зачем закрывать глаза, она ведь преступница, или уж, во всяком случае, соучастница. Мари была в смятении, она отвечала что-то невпопад, задавала какие-то вопросы и не слушала ответов.

– Знаете что, Маша, вы, наверное, очень устали. Я провожу вас.

Озеров довел ее до каюты и направился к Шмелеву.

* * *

Через несколько минут Мари вышла в коридор и спустилась в бар четвертого класса. Ей казалось, что чем дальше она будет от верхней палубы, тем окажется в большей безопасности. За ней следят там в первом, втором, может быть, в третьем. Но уж в четвертом-то никому и в голову не придет ее искать.

Бар четвертого класса представлял собой мрачное заведение. Это была огромная комната с низким потолком, с задраенными иллюминаторами, жаркая и душная. Пот крупными каплями выступил у Мари на лбу, над губой. Мужчины в одних рубашках, а то и в майках, несколько развязных женщин, почти все пьяные, толпились у стойки, сидели за железными столиками. Выбор напитков был не богат: дешевое виски, бочечное вино, пиво в банках, ликеры, плохой ром.

Мари проскользнула в уголок, чтобы не привлекать к себе внимания. Она шла, не поднимая глаз. И, может быть, поэтому не заметила суховатого, длинного, лысого человека в очках, сидевшего за одним из столов.

Это был американский корреспондент при научной группе Дональд Брегг. Настоящий журналист, рассуждал он, не должен упускать малейшую возможность сделать хороший репортаж. Он запросил редактора, не нужен ли репортаж под сенсационным заголовком «На дне «Атлантиды». Он опишет «дно» – всех этих неудачников, сорвавшихся, провалившихся, отчаявшихся, которые плывут в далекий край, где надеются чего-то достигнуть. Потому что в этой прогнившей, идущей на дно Европе ничего достигнуть нельзя. Другое дело, если ей будут помогать Соединенные Штаты, тогда еще можно кое-что исправить. А иначе... Иначе европейцам только и остается бежать со своего обанкротившегося континента, который скоро постигнет та же судьба, что и пресловутую Атлантиду, в экономическом и политическом смысле, разумеется. Бежать в молодые полные сил страны, в эту далекую Австралию, или, еще лучше, в США, где каждый может стать миллионером.

И вот по заданию редакции он ежевечерне спускался «на самое дно», в бар четвертого класса (дальше спускаться было уже некуда), пил здесь, знакомился с эмигрантами и умело, коварно выведывал мечты, затаенные обиды и надежды.

Позже, вернувшись в каюту, строчил ядовитые и насмешливые репортажи, издеваясь над теми, кому в жизни не повезло, и, подписавшись псевдонимом «Исповедник», отправлял на телеграф.

Он ничем не рисковал. Вряд ли газеты с его репортажами попадут в руки людей, о которых он писал, а когда попадут, он будет где-нибудь далеко.

На сей раз Брегг угощал виски старого голландского капитана, выкинутого компанией с работы за то, что не угодил знатному пассажиру. Журналист старался довести своего молчаливого собеседника до необходимого, как он выражался, «градуса откровенности».

Но кто это? Кто эта русалка, что крадется вдоль стены? Уж не та ли красотка, что всюду таскается за неотразимым Озеровым, и которую этот шляпа до сих пор не удосужился затащить к себе в каюту? Она! Определенно она! Но почему она здесь?

Репортер следил за Мари. Он видел, как она заказала двойную порцию виски, еще одну, еще,.. Ого! Для этой русалки, видно, не только вода родная стихия.

Слушая немногословный рассказ старого капитана, Брегг одновременно наблюдал за Мари. Уставившись в пустоту, она все пила и пила, ничем не закусывая, не выпуская изо рта сигарету... Сам Брегг мог перепить любого. Но на этот раз он не спешил. В голове его родилась забавная мысль.

Неожиданно простившись со старым капитаном, он пересел поближе к Мари. Ему незачем торопить события, нужно лишь терпеливо ждать.

В этот вечер Мари потеряла контроль над собой. Страх, ненависть, раскаяние, любовь разрывали ее, алкоголь путал мысли. Все смешалось. Лица слились в сплошные дрожащие, расплывающиеся маски, все качалось. Голову наполнял нестерпимый гул. Она куда-то плыла, плыла, плыла...

Чья-то твердая рука подхватила ее, повела к выходу. Мари не знала, кто ее ведет, ей было все равно. Она с трудом двигала ногами. Тяжело повиснув на руке человека, уронив голову на грудь, бормоча бессвязные слова по-русски, no-французски, по-английски, почти неразличимые слова.

Для кого-нибудь, может, и не различимые, но не для Брегга. Брегг одинаково плохо знал дюжину иностранных языков, в том числе русский. Это была одна из причин, почему именно его послали с этой международной научной группой.

Для такого опытного журналиста, как Брегг, и того, что он понял, было достаточно. Черт с ними, с деталями. Он уловил главное. Так значит эта девчонка не француженка, она русская и хочет заманить куда-то Озерова, а потом будет грандиозный скандал! И он, Брегг, здесь, рядом, первым сообщит, когда все разразится! Главное, не упустить момент. А сейчас необходимо срочно сбежать от нее, женщина не должна о нем помнить. Торопливо оглядевшись, он подозвал первого встречного стюарда и, сунув ему пятидолларовую бумажку, попросил.

– Проводите мадам во второй класс, она плохо себя чувствует, а мне некогда.

Стюард рассыпался в благодарностях и почтительно повел Мари к ее каюте.

* * *

Как ни хитер был Брегг, он не в состоянии был удержать при себе это сенсационное открытие. К тому же он рассчитывал своей откровенностью завоевать расположение Холмера. Ученый уже собирался ложиться спать, когда Брегг, еле постучав, стремительно вошел к нему в каюту.

– Добрый вечер, мистер Холмер, я не разбудил вас?

– Как видите, нет,– недовольно буркнул тот. Он не любил, когда его беспокоили, и недолюбливал журналистов вообще, а этого лысого циника, вечно надо всем издевавшегося, в особенности.

– Да, мистер Холмер, ну и дела творятся на этом корабле! – Брегг ожидал неизбежных расспросов, но их не последовало.

– Вы не замечали эту красотку, с которой путается мой русский коллега Озеров?

– Я не имею привычки лезть в чужие дела, тем более интимные,– холодно проговорил Холмер.

– Да нет, просто случайно, может быть, заметили...

– Мистер Брегг, я ведь не журналист, а ученый, ученые, как правило, рассеянны и не замечают того, что не относится к их работе.

– Так вот, могу вам сообщить, хоть это вас и не интересует,– таинственно заговорил Брегг,– что красотка эта имеет целью совратить Озерова, завлечь в какую-то ловушку.

На этот раз Холмер удивился.

– Завлечь? Куда завлечь?

– Ну уж этого я не знаю. Но во всяком случае, она его окрутит, будьте покойны. Такая красавица! И тогда будет грандиозный скандал!

– Послушайте, Брегг,– Холмер подозрительно воззрился на журналиста,– а вы сегодня не выпили лишнего? Я знаю ваши способности, но все же...

– Я знал, что вы это скажете, мистер Холмер. Нет, представьте, я не выпил. Зато она выпила столько, сколько я выпиваю за год. А это, должен вам заметить, развязывает язык. Знаю по опыту. И она мне такое наплела! Я одну десятую разобрал, но и этого по горло хватит. Между прочим, она и по-русски говорила. Скажу вам,– будет невероятная сенсация!

– Ну и что ж вы намерены делать?

– Как что? Ждать! Наблюдать и ждать. Когда все произойдет – я на месте. И такие репортажи перешлю...

Холмер помолчал.

– А вы не намерены предупредить вашего коллегу?

– Кого? Озерова? Вы что, шутите, мистер Холмер! (Брегг испугался – черт бы побрал этого старого идиота, еще расскажет все из-за каких-нибудь своих великих принципов, да и сам он хорош, нашел кому довериться). Нет, конечно, я буду молчать, Надеюсь, и вы...

Но, поймав взгляд Холмера, Брегг осекся.

– В конце концов это же скандал, посрамление русских,– забормотал он,– это в наших интересах...

– В чьих, наших? – сухо осведомился Холмер.

– Ну, в американских, я имею в виду. Пусть небольшая победка в холодной войне, но победка. Ведь не мы эту войну затеяли...

Холмер выразительно посмотрел на часы. Брегг встал.

– Покойной ночи, мистер Холмер, простите, что побеспокоил вас. Но я считал, что вам будет интересно...

– Действительно интересно,– задумчиво произнес Холмер.– Спасибо за информацию. Покойной ночи.

Немного успокоенный, Брегг вышел из каюты и направился к себе.