Текст книги "История болезни (документальная повесть) - часть первая"
Автор книги: Александр Уланов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
13 декабря 1968 год.
Медсестра Нина с пятой попытки, наконец попадает иглой в тонюсенькую венку на тыльной стороне моей кисти.
– Саша! Прошу не шевели рукой, – даже пальцами. Выйдет из вены игла, колоть будет некуда – она осторожно закрепляет иглу кусочками пластыря.
– А когда я шевелил?
– Просто лишний раз предупреждаю! – Нина некоторое время смотрит на медленно капающую в стеклянной колбочке кровь, затем регулирует зажим на трубке капельницы – кровь закапала быстрей. Обращается к рядом стоящей маме: – Тетя Феня, как будет заканчиваться, позовете! – медсестра вышла…
Появившаяся мелкая дрожь во всем теле сменяется сильным ознобом, кожа покрывается зудящими пятнами.
– Мам! Тело «горит» и чешется!
– Сынок, да ты весь красный – мама выбегает из палаты и быстро возвращается с медсестрой: – Нина! Ты посмотри, что с Сашей стало!
Лицо мое отекает, глаза превращаются в щелочки, на теле появились крупные водянистые волдыри. Медсестра молча пережимает зажимом трубку капельницы.
В палату входит Виктор Николаевич.
– Нина! Срочно наберите преднизолон – тридцать миллиграмм и десять кубиков хлористого кальция.
Возвратившись, медсестра вводит в капельницу, ниже зажима, лекарство. Горячая волна проходит по телу, но продолжает знобить. Она отключает капельницу и уходит вместе с ней.
Врач объясняет маме:
– Кровь донора оказалась несовместимой с кровью Саши. Не волнуйтесь, все пройдет – доктор разворачивается, про себя бормочет: – Сколько крови зря пропало!
– Сынок, да что за напасть такая!? – вздыхает мама, накрывая вторым одеялом. – Раньше кровь хорошо переносил, а сегодня почему? Видимо донор, сам больной. Ешь больше.
Своя кровь – лучше!
18 декабря 1968 год.
Испугавшая нас с мамой реакция на донорскую кровь, прошла в тот же день. Теперь ее переливают через день, и темные капли в стеклянной колбочке, уже падают медленнее.
Сплю хорошо, без «полетов» и «падений в пропасть». Ем все подряд, запивая пищу капустным рассолом и домашним хлебным квасом. Приходила мать Сашки Зорина – тетя Вера. Принесла большой пакет горячих пирожков с требухой свежеизготовленных в цеху мясокомбината и бутылку темно-красного вина «Кагор». Принимаю его по одной столовой ложке перед едой – для аппетита.
Общее состояние улучшилось, гнойники уменьшились в размерах. Перевязка стала безболезненной, но свищи кишечника по-прежнему без изменений – «хлюпают».
Вчера уехал достраивать свой автозавод Петька, сегодня пришел прощаться Иван.
– Саша! Десять дней пролетели, надо ехать в часть.
– Вань, а ты из автомата стрелял?
– Один раз. Я же художник – оформляю стенды, пишу плакаты – Вот такая браток у меня служба.
– А мне нравится стрелять. Мамка ружье мне купит!
– Знаю, отец говорил. Каждому свое – кому стрелять, а кому рисовать. Вернусь из армии, пойду с тобой писать этюды. У художника Перова есть картина «Охотники на привале». Я вас с папкой нарисую. Возьмешь?
– Возьму! И пострелять из ружья дам.
– Нет, спасибо! Лучше рисовать буду. От стрельбы в ушах звенит…
22 декабря 1968 год.
– Саша, ты знаешь ее? – рядом с мамой стоит, в деревенском темном сарафане, невзрачная маминых лет женщина.
Догадываюсь – она наша родственница из деревни, но вижу ее впервые.
Мама подставляет ей стул:
– Настя, садись. Сынок! Она моя племянница. Из всех родственников, Настя для меня самый близкий человек. А тебе двоюродная сестра – мама насильно усаживает ее на стул.
Удивленно смотрю в лицо женщины и она прерывает молчание:
– Чумбрачи, Саша. Монь лицясь сырей? (Добрый день, Саша. Мое лицо старое?)
– Здравствуйте. Нет, не старое – вопросительно смотрю на маму: – Как так может быть? – мама улыбается.
– Очень просто. Твоя бабушка и моя старшая сестра Екатерина, в один год нас рожали. С Настей мы в одной люльке выросли. Все детство провели вместе.
Новоявленная сестра гладит мою руку.
– Кода тонь тефне, вишка ляляй? Берянсто? (Как твои дела, младший брат? Плохо?)
– Вадря! (Хорошо) – неожиданно для себя отвечаю на эрзя.
– Аволь пек вадря, кода аштят больницяса. (Не очень хорошо, раз находишься в больнице)
Разговорная эрзянская речь для меня трудна – отвечаю на привычном русском.
– Правда хорошо!
– Помогак тонять Пазысь, цёрыне. (Помоги тебе Бог, мальчик) – она усаживается на соседнюю кровать рядом с мамой.
В полудреме прислушиваюсь к тихой эрзянской речи. Мама с тетей Настей вспоминают свое детство и юность.
«Молодыми в лаптях и онучах (портянки под лапти) они часто ходили в Вейсэвский лес, летом – за ягодами, осенью – за грибами. Все четыре километра от Шугурово до поселка шутили и смеялись – время в пути пролетало незаметно. Завидовали жителям Вейсэ. Маме хотелось жить там. Впоследствии так и случилось.
Во время войны мама, закончив кратковременные курсы, работала в колхозе комбайнеркой. По ее словам: «Не знала где болт, а где гайка».
Работали в поле бесплатно, и каждый колхозник норовил принести в укромном месте одежды, хоть немного зерна для своей семьи. При обыске у маминой сестры Кати, в подвале нашли собранный по горсточке мешок зерна, – арестовали в тот же день. Она умерла в трудовом лагере, возле города Рузаевка. Ее муж, призванный в начале войны еще раньше пропал без вести. Настя для младших пятерых братьев и сестер стала мамой и папой.
Моя мама за «горсть зерна», три года валила деревья в лесах под Кировым. Жили в деревянных бараках, спали на нарах в два яруса. Месяцами не мылись, и волосы у женщин шевелились от огромного количества вшей. Их давили между ногтями больших пальцев. Вернулась она в родное село только после Победы над Германией.
В 1947 году по настоянию старшего брата Сергея, жившего своей семьей в родовом доме, мама была сосватана за овдовевшего моего отца. Парней в деревне осталось мало, и завидующим ей подружкам, она говорила: «Замуж выйду, да за кого выйду!». Было ей 24 года, а по деревенским меркам – почти «старая дева». Без любви, с руганью и упреками мама родила от папы шестерых сыновей.
О том, что когда-то «сидела» напоминала привычка щелкать ногтями больших пальцев и протяжная песня «Хаз-Булат удалой». Такой песни в репертуаре эрзянского села нет, а мама выполняя монотонную работу, поет ее постоянно»…
В палате сумерки. Настя рассказывает маме деревенские новости, вспоминает бабушку Анастасию.
– Тонь авась пек «берянь» (Твоя мама очень «плохая»)
Мама вздыхает, смотрит на меня.
– Как тебя могу оставить? Без присмотра пропадешь! Твоя бабушка живет в большой семье, есть кому за ней ухаживать, да и лет ей почти девяносто. Не дай Бог, мне дожить до такого возраста , когда не сможешь за собой ухаживать.
Со слов моей мамы бабушка была очень строгой и даже деспотичной…
Помню ее другой:
«Сухонькая старушка в кокошнике, сидит в углу комнаты под иконами.
Подхожу к ней. Зная, что она не понимает русскую речь, здороваюсь на ломанном эрзя.
– Чумбрачи, бабай! (Добрый день, бабушка)
– Чумбрачи, цёрыне. Тон кинь (Добрый день, мальчик. Ты чей?)
От обиды на глазах у меня слезы, но все же поясняю:
– Цёкаинь цёра, Сашка (Феклы сын, Сашка)
Лицо ее становится приветливым.
– Адя тей (подойди ко мне) – подхожу ближе, почти вплотную. Она, высохшими жилистыми руками, прижимает к себе и взяв со стола варенное яйцо, подает мне.
– Ярцак монь цёрыне (Кушай мой мальчик) – гладит мою голову. Обида проходит.
Внуков у бабушки много, более тридцати. Всех не запомнишь, да и старенькая она…
24 декабря 1968 год.
Капустный рассол, хлебный квас, ложка «Кагора» перед едой, улучшили аппетит. Организм требовал пищу. Кровь капали реже, порой заменяя ее светло-желтой плазмой.
Каждый день в больнице похож на предыдущий – завтрак, врачебный обход, перевязка с Виктором Николаевичем, подключение капельницы (от множественных гематом, руки имеют сине-желто-зеленый цвет), обед, тихий час, посещение родственников и знакомых, ужин и сон.
Пищеварительный сок, разъедая края раны живота, вызывает жгучий зуд – не помогает и постоянная чистка скапливающего пищевого содержимого. Очищаю уже сам, но требуется помощь со стороны – подать вату, «плевашку», банку с пастой «Лассара», а затем все убрать.
Маму на ночь периодически подменяет папка. Он работает днем плотником в «ЖЭКе», а ночью посменно охранником на фабрике «Химчистка». На фабрике работала и мама, но по причине моей болезни находится в отпуске без содержания.
Сегодня дежурит брат Колька. В палате ему неуютно. Пытаюсь его разговорить:
– Ты знаешь, у нас есть двоюродная сестра – ровесница мамы?
Коля поправляет «офицерский» ремень, на сшитых в ателье расклешенных брюках.
– Знаю конечно, она когда приезжала тебя навещать, ночевала у нас. Да и раньше это знал.
– Коль, по-эрзянски разговаривать умеешь? Я понимаю все хорошо, а говорить не получается.
– Свободно! Правда стесняюсь. Я до пяти лет жил в деревне и разговаривал на эрзя. Когда отцу дали одну комнату в нашей квартире, мамка забрала из деревни Ваньку, Петьку и тебя годовалого, а меня оставила у бабушки в Вейсэ. Из деревни забрали, когда нашей семье разрешили вселиться в освободившуюся от соседей вторую комнату – это наш зал. Помню, как впервые приехал на автобусе из деревни в Саранск. Когда автобус остановился, водитель сказал: «Саранск». Часть людей стало выходить и я вышел. А это оказалась остановка на окраине города. Стою один – не знаю куда идти. Вскоре автобус вернулся. Сопровождавший меня житель Вейсэ обнаружив, что ребенка в автобусе нет, попросил водителя возвратиться. Затем он уже не отпускал мою руку, пока не передал маме. Между залом и первой нашей комнатой стояла раньше печка – там сгорели мои маленькие плетенные лапти. В Саранск, я в липовых лаптях приехал! – таким откровенным, брат еще со мной не был. Он продолжает: – В Шугурове у нас очень много родственников. У тети Насти есть братья – Григорий, Михаил, Сергей и сестра Таня. Еще один ее брат, на войне умер от гангрены ног – натер их сапогами. У нас родни – пол деревни!
Брат говорит и говорит. За разговором время не заметно, но кожа живота, пощипывая напоминает: «Пора очищать рану».
– Коля! Достань мне вату из тумбочки и вытащи плевашку из-под кровати.
Наклонившись он достает из тумбочки вату, а я в это время откинув одеяло, снимаю с раны пеленку. Разогнувшись брат видит мои шевелящиеся хлюпающие дырками кишки и столбенеет. Положив вату на стул, он с бледным лицом отходит к окну – ему плохо.
Немного выждав, зову его:
– Коль, подай плевашку! Мне некуда кидать грязную вату. На рану не смотри. Просто придвинь ее ногой и все.
Не ожидал от брата такой реакции – из всех братьев он самый смелый.
Вспомнился случай, произошедший в августе этого года.
«Между молодежью разных районов города, постоянно происходили междоусобные войны. Этим летом тэцкие пацаны вели бои с посопскими, что жили за рекой Инсар, протекающей по окраине Саранска.
В один из дней, мы семьей перекапывали землю на огороде, расположенного в пойме реки. Кольки с нами не было. Вдруг между заборами соседних огородов бежит он. Подбежав к нам, брат молча хватает свободную лопату и снова убегает. Папка крикнул ему что-то вдогонку, но он даже не обернулся. Пришел Колька домой поздно вечером. На расспросы не отвечал.
Где-то через неделю, я увязался за толпой ребят шедших на «стрелку» с посопскими. Наши расположились на своем левом берегу реки, посопские на правом. Обе стороны, обвиняя друг друга, кричали матом. Орали долго, затем решили пойти на мировую. Каждая «армия» выбрала парламентера, и они раздевшись, бросились одновременно в воду. На середине реки парламентеры поздоровались и поплыли дальше на противоположный берег, навстречу к «врагам». Когда «наши» стали предъявлять претензии к парламентеру противника, тот в ответ говорит:
– Ваш бешенный пацан, чуть было наших не зарубил лопатой.
Я догадался, что речь идет о моем брате Кольке.»
Сегодня увидев, как он реагирует на мой вспоротый живот, говорю ему:
– Ты не побоялся посопских, а здесь обычная рана.
– Это совсем другое дело. Тогда хотели с ребятами просто искупаться в реке. Нас трое было. А они, как специально ждали. Человек десять подошли и без всякой причины стали хамить, затем полезли драться. С трудом отбившись, стали убегать, а они за нами. Зная, что вы на огороде, рванул к вам и схватив лопату, побежал выручать своих пацанов. Посопские увидев меня, «драпанули», я за ними – хорошо не догнал. В тот момент злой был, точно кому-нибудь мог «черепок» разрубить. Сейчас бы не с тобой разговаривал, а на «зоне» землю «топтал». Ладно, Санек, об этом. Мне лучше. Чего тебе подать? …
26 декабря 1968 год.
Сегодня день моего рождения. Мне пятнадцать лет.
Замороженное окно в палате искрится от утренних лучей зимнего солнца. Мама стоит рядом, улыбается.
– С днем рождения, сынок!
В палате светло и празднично.
– Спасибо – ответная улыбка расплылась по моему лицу.
– Тебе подарок купила, – она раскладывает на моей груди в синюю полоску рубашку, от которой еще веет фабричный запах: – Может попробуем в честь дня рождения сесть? Улыбаюсь сильнее.
– Давай! Надоело лежать. Вся подушка в волосах.
«С некоторых пор мои черные с кудряшками волосы выпрямились и стали выпадать. На затылке от трения с подушкой образовалась залысина. Кожа вначале с кистей и стоп, а затем и со всего тела стала отслаиваться. Ее сдираю лоскутами, а под ней – светлая и мягкая, как у младенца. Спрашивал маму:
« – Почему волосы выпадают и кожа сползает как со змеи? Она объяснила: «Ты, сынок, заново рождаешься. И волосы вырастут, такие же черные и кудрявые – от девчат отбоя не будет!»
Взамен мягкого серого больничного белья, на мне уже новая красивая, но жестковатая рубашка:
– Ну что, садимся? – мама смотрит вопросительно.
Киваю.
– Да!
Железный подголовник поднимается – нахожусь в полусидящем положении. Немного кружится голова. Сердце замедляет ритм – кажется сейчас остановится.
Тревожный голос мамы:
– Опустить?
Обессиленный, киваю.
Опускается подголовник, ритм сердца восстанавливается.
– Зря мы это затеяли – разволновалась мама.
– Не зря! Давай еще попробуем. Надоело смотреть в потолок!
Медленнее, уже с остановками, подголовник вместе с подушкой и матрасом вновь приподнимается. Наконец осматриваю палату сидя. Все окружающие вещи приняли непривычный для меня вид. Сижу минут пять. Перед глазами летают «мушки». Мама опускает подголовник, но не до конца – остаюсь в полусидящем положении.
– На первый раз хватит и так долго сидел. Может, Бог даст, скоро и на ноги встанешь.
Она взволнованна, но глаза радостные и у меня настроение приподнятое.
– Мам? Давно хочу спросить. Почему у меня в свидетельстве о рождении стоит дата – 3 января 1954 года, а день рождение всегда справляем 26 декабря?
– Разве я не рассказывала?
– Нет.
– Так слушай. В то время, отселившись от твоей бабашки Аксиньи мы жили в только что отстроенном маленьком домике на окраине поселка Вейсэ. Там и родила тебя – 26 декабря 1953 года.
– Этот дом я видел.
– Когда? Домик давно же разобрали.
– Правда, видел. Когда совсем маленьким был, бабушка его показывала. Подошли к дому, она приподняла меня, а я в окошко смотрел. В центре стол, на столе солонка стояла, а у печи лежали дрова. Все прибрано и чисто.
– Да разве я могла уехать из дома не прибравши. Слушай дальше. Зарегистрировали тебя в сельсовете 3 января 1954 года. Сама этого захотела – думала в армию позже возьмут.
– А меня из-за этого в классе никто не поздравлял. В младших классах наша учительница Раиса Федоровна, всегда торжественно объявляла дни рождения учеников. Именинников всем классом поздравляли, меня ни разу не объявила. У нее в журнале было написано 3 января, а это зимние каникулы.
– Саша! Почему не сказал Раисе Федоровне?
– Стеснялся! …
Тихий час закончился. Умытый и причесанный лежу с приподнятым подголовником – ожидаю гостей. Пришла Миронова. Последнее время она часто заходит, у нее в соседнем терапевтическом отделении лежит мама. Сегодня Валя выглядит особенно красивой. Одна ее рука занята пакетом с продуктами, а в другой «авоська» с игрушками.
Мама обрадовалась.
– Саша, а ты говоришь, одноклассники не поздравляют.
– Что Вы говорите, тетя Феня?! Сегодня весь класс пришел – она отдает пакет маме, а на тумбочку выкладывает: аиста на одной ноге – держащего в клюве новорожденного ребенка, матерчатого длинноухого осла – с доверчивыми стеклянными глазами и плюшевого мишку с балалайкой.
Она выпрямилась и торжественно произносит:
– Саша! Весь наш 8 «А» поздравляет тебя с Днем рождения и желает скорейшего выздоровления! – Она садится на стул совсем рядом со мной.
Чувствую запах ее тела. Она смотрит мне в лицо завораживающим взглядом и нежным голосом, от которого у меня пробегают мурашки, продолжает:
– Я очень хочу, чтобы ты вернулся в наш класс. Тебя нам не хватает.
Мама вытирает платком свои глаза, а у меня комок в горле, но все же с трудом выдавливаю:
– И я хочу…
Волнение охватывает всех троих, и мы долго молчим. Валя резко встает.
– Тетя Феня! Я совсем забыла, у нас был субботник. Александр Дмитриевич – наш классный руководитель, водил весь класс на консервный завод. Там мы разгружали вагон и перебирали овощи. Нам за эту работу заплатили сорок пять рублей. Ребята решили отдать эти деньги Вам. Она развернула аккуратно, сложенный тетрадный лист и протягивает маме пачку денег.
Такой растерянной, маму еще не видел.
– Да вы… Вы и так потратились – она рукой показывает на подарки.
Валя непоколебима.
– На это все, мы деньги отдельно собирали. Возьмите тетя Феня! Это решение класса. Я деньги обратно не понесу!
Валя ушла. Смотрю на аиста, простодушного осла, смешного мишку и с грустью понимаю: – «С этим замечательным классом уже учиться не буду!»
А плюшевый мишка, не обращая внимания на мои слезы, задорно вскинув голову, играет на балалайке…
30 декабря 1968 год.
Наряжаем маленькую елочку. Рана укрыта пеленкой и одеялом. Подголовник приподнят. Мама рядом. Елочка стоит на моем животе и нам удобно развешивать разноцветные малюсенькие стеклянные шары и игрушки на пластмассовых веточках.
Заходит Виктор Николаевич и обращается к маме:
– К Новому году готовитесь? А я пришел Вам сообщить желание профессора. Иван Ильич, завтра хочет Сашу прооперировать.
От неожиданности, у мамы падает из рук стеклянный шар и он не разбившись, закатывается под кровать.
– Виктор Николаевич! Завтра же все к Новому году будут готовиться!
– Вы отказываетесь?
Мама оглядывается на меня. Утвердительно киваю головой, и она растерянно произносит:
– Нет, не отказываемся, но…Как-то неожиданно!
– Решение принимает Иван Ильич! Он вновь попытается ушить «высокие» свищи в тонком кишечнике, а может быть и все. По ходу операции будет видно – доктор вышел.
У мамы в глазах блеснул луч надежды:
– Сыночек! Может, Бог даст, в новом году будешь с целыми кишками – она присела рядом на краюшек кровати: – Иван Ильич – профессор. Кому же нам верить, как не ему.
Пожимаю плечами.
– Мам, ты вроде меня уговариваешь! Нельзя же, жить с таким животом! Не понимаю в чем сложность операции? Зашить дырки в кишках – это так просто, для этого не обязательно быть профессором.
– Ничего не знаю, сыночек. Видимо, сложно…
31 декабря 1968 год.
Предновогоднее утро. Мама, перекрестив меня, благословляет на пятую операцию. Она печальна, но не плачет. Хочется сказать ей что-то ободряющее, но не нахожу слов. На душе тоскливо.
Трясется подо мной каталка, и опять рядом не отрывая от меня взгляда, шагает мама.
Операционная встретила запахом терпкого воздуха, после кварцевания. Как тени движутся обезличенные марлевыми повязками хирурги. Редкие слова и звуки гулко отдаются в полуовальном помещении операционной. Свет рефлектора слепит глаза. Резиновая маска накрывает нос и рот – нечем дышать. Удушающий запах эфира…
Кто-то гладит мои волосы на голове. С трудом открываю слипшиеся веки – лежу в палате. В тумане различаю силуэт мамы.
– Проснулся, сынок?
Киваю головой. Хочу спросить ее, но не могу, очень болит горло. Мама догадывается по моему взгляду.
– Иван Ильич, что смог то и сделал, так Виктор Николаевич сказал. Очень много спаек в кишках. – голос у мамы монотонный без эмоций.
– Теперь все зависит от нас с тобой. Пока ты не окрепнешь – оперировать больше не будут.
Душевный настрой мамы передается и мне – радости нет.
1 января 1969 год.
Новый год встречаем скучно. На тумбочке стоит украшенная елочка. Мама молча ухаживает за моим вновь обездвиженным телом. Мне не дает говорить отечное горло. Кишечник в ране «ворчит» сильнее прежнего. Видимо, не доволен – зря его потревожили хирурги.
В палату санитарка с медсестрой завозят каталку, на которой лежит худой парень. Его перекладывают на параллельно стоящую кровать. Вся видимая часть кожи паренька, представляет собой огромный синяк, лицо отечно, вместо глаз тонкие щелочки. Из неимоверно раздутых губ торчат подрезанные капроновые нитки швов. Левая рука и правая голень – загипсованы. По свежей, аккуратно приклеенной повязке на животе и по запаху эфира для наркоза, догадываюсь – он только что прооперирован.
Не отошедший окончательно от наркоза сосед бубнит своими разбитыми губами, что-то нечленораздельное и порой, в его бессвязной речи, проскакивают нецензурные слова…
Забот у мамы прибавилось. Ночью вместо кровати, ей придется как и раньше, спать на сложенных в один ряд стульях.
От медсестер она узнала, что зовут его Василием, ему 18 лет. Нашли его избитого в комнате общежития, где он проживал.
Внешне мы соответствовали друг-другу. Оба худые и даже рана у Васи на животе – правда зашитая. Симметрично стоящие у кроватей две капельницы дополняли картину и мама впервые за день улыбнулась.
– Два сапога пара.
Прошло около часа. Повернув голову в сторону соседа, я увидел перед собой осознанный взгляд, и непроизвольная улыбка тронула мои губы.
– Привет – говорю осипшим голосом.
В ответ улыбка наподобие гримасы и медленное:
– З-дра-вс-твуй.
Знакомство состоялось…
Во время «тихого часа» в палату вошел молодой мужчина. Посмотрев мельком на меня, он уверенно присел на стул рядом с Васей. Раскрыв на своих коленях папку с чистыми листами бумаги, приготовился писать.
– Вася! Я следователь прокуратуры, веду твое «Дело» – мой сосед с опаской, удивленно, смотрит на него. – Рассказывай, что случилось в общежитии. Кто и за что тебя избил?
Василий еле-еле раздвигает отекшие с кровоподтеками губы.
– Го-во-ри-ть тр-у-дно.
Следователь молча раздумывает, затем захлопывает папку.
– Хорошо! Приду позже – не попрощавшись, выходит из палаты.
В течении дня, мама лучше следователя, выяснила его историю:
После окончания в сельской школе 10 класса, Вася приехал в Саранск поступать в университет. Не пройдя по конкурсу, решил в деревню не возвращаться. Устроившись учеником слесаря на завод, поселился в общежитии. Деревенский паренек жил в одной комнате с двумя пьющими мужиками. Он как мог им ублажал – готовил еду, а сожители нажравшись водки, ругали матом непьющего Василия за плохое обслуживание. Во время празднования Нового года, Васе наказали приготовить закуску к столу. Он кинул сухую вермишель в кастрюлю с холодной водой ,и когда она закипела, то вместо вермишели уже плавал комок из липкого теста. Били Васю с остервенением, вначале руками, а когда упал на пол, пинали ногами. Как попал в больницу – не помнит. Очнулся в нашей палате.
Смотрю на Ваську и мне не так грустно – хотя собственно радоваться нечему, но тем не менее улыбаюсь, а он в ответ кривит лицо – тоже улыбается…
5 января 1969 год.
К Василию пришел первый посетитель – высокий худой мужчина среднего возраста.
– Сынок! – он наклоняется и неуклюже обнимает обрадовавшегося Васю. – Что с тобой сделали, сволочи!
– Папка! Ты как узнал?
– Следователь позвонил в сельсовет. Не надо было тебе в городе оставаться. Поправишься и пожалуйста, возвращайся домой.
– Сам давно в деревню хочу, но стыдно. В университет не поступил!
– Ну и что. В следующий раз поступишь. Да в деревне Вася и без высшего образования можно жить хорошо. Дома все лучше, и воздух и люди!
7 января 1969 год.
Прибирая в палате, мама сообщает:
– Сегодня Рождество Христово, еще исполнилось семнадцать лет твоему брату. Поеду проведаю дом и что-нибудь к празднику приготовлю.
– Мам, пришли ко мне Кольку, хочу поздравить его с Днем Рождения.
– Хорошо, как придет с работы, поест и пошлю. А я немного отдохну от больницы…
Поздний вечер. За окном темно. Заходит брат, в хорошем настроении.
– Извини, Санек, задержался. Сам понимаешь, у меня День Рождения – слегка отметили с ребятами.
– Тоже тебя поздравляю! Через год в армию пойдешь.
– Еще год прожить надо – кивает на соседа. – Ты здесь не один, вдвоем гораздо веселее!
– Это Вася, его избили.
Брат улыбается.
– Уже в курсе – приветливо протягивает Василию руку, тот в ответ подает свою, здоровую: – «Хорошо» тебя отделали! Вылечишься, умнее будешь – выбирай друзей получше!
Сконфуженный сосед, отвечает:
– Я их не выбирал.
Прерываю неприятный для Васьки разговор:
– А у нас на «ТЭЦ-2», все ребята «святые»? Сколько их на зоне чалятся (находятся в исправительном лагере для заключенных). Кто отсидел – тот «авторитет».
– Ну и что, зато подлянки не допустят. Бьют, так за дело. На «ТЭЦ-2» пацаны к самостоятельности приучены и себя в обиду не дадут. – Когда кодлой за 50 километров от дома в поход на Суру ходили, сколько тебе было?
– Это после окончания пятого класса, значит двенадцать лет.
– И младше тебя были.
– Мамку обманули, сказали, что с нами взрослые будут.
Колька смеется.
– А самому взрослому – Ваське Грязнову, всего пятнадцать лет, да и ростом он ниже меня. Ночевали несколько дней в лесу на берегу реки.
– Помню, когда подходили к реке, идущие первыми пацаны бросились в воду. Думал, они просто плывут по течению, а их понесла стремнина – еле выбрались.
– Никто не испугался.
Качаю головой.
– Во время переправы могли утонуть!
Колька отмахивается:
– Все же перебрались на другой берег, да еще с баулами набитыми едой.
– Глупо поступили, очень рисковали!
Он вновь смеется.
– Зато есть, что вспомнить – свобода, песни у ночного костра и уха с портвейном – заметив, что Василий слушает нас, брат поворачивается к нему: – Не переживай! Кости зарастут, окрепнешь и отметелишь своих обидчиков.
Васька угрюмо отвечает:
– Их судить будут. Придется им несколько лет зарабатывать себе «авторитет» в исправительном учреждении…
10 января 1969 год.
Нина Сергеевна вносит в палату костыли.
– Васек! Пора вставать на ноги.
Еще вчера Виктор Николаевич снял ему швы с губ и на животе. Отечность с лица практически сошла, на губах остались еле заметные ранки, а живот его совсем не беспокоит.
С помощью медсестры, Вася пытается сесть на кровать, но вдруг кричит:
– Мне больно! – лицо в болевой гримасе, руками прижимает правое бедро. Нина Сергеевна в растерянности, но продолжает придерживать за спину.
– Видимо ногу отлежал. Давай ее разотру.
– Не надо! Положите меня обратно.
Она укладывает Василия на кровать.
– Сейчас позову Виктора Николаевича, пусть он сам разбирается с тобой…
Доктор, щупает Васино бедро, затем пытается приподнять его ногу. Вася снова кричит:
– Больно!
Врач пожимает плечами.
– Смещений в кости нет. Может быть разрыв связок бедренного сустава? Сделаем рентген – все прояснится…
В палате каталка. Нина Сергеевна с санитаркой, при помощи подошедшей из дома моей мамы, укладывают на нее стонущего от боли Василия. Каталка выезжает из палаты. Больше мы его не видели – переведен в травматологию...
19 января 1969 год.
Просыпаюсь от брызг холодной воды в лицо.
– Мам, ты чего? – улыбаюсь я.
– Сегодня сынок, «Крещение» – она вновь поливает водой из бутылки.
– Ну хватит, мам! – защищаю лицо руками. – Предрассудки, обычная вода и ничего в ней особенного!
– Нет, она освещена «крестным знамением» в церкви. Сегодня даже из-под крана вода «святая». Вот ты мне не веришь! А вода, набранная в этот день, сохраняется свежей целый год и люди, искупавшиеся в освещенной проруби на крещение, не простужаются!
– По поводу воды, не знаю – не экспериментировал, а купающихся на «Крещение», видел. Но может они потом и заболели, я же не знаю.
– Не заболели! – уверенно говорит мама. – Кто в этот день купается, весь год не болеет. Вот и ты сегодня проснулся в хорошем настроении.
– Скажешь тоже – смеюсь. – Ты еще ведром «святой» воды окати. Я бы на ноги вскочил!
Мама вдруг стала серьезной.
– Да если бы это помогло! – задумавшись, поглаживает мои поредевшие волосы. – Все равно без веры жить нельзя. Пусть по-твоему вода обычная, но если поверишь в ее целебность, то она действительно поможет тебе встать на ноги! – мама набрала в свою ладонь из бутылки «святой» воды и в третий раз окропила мое тело.
«Ранее я не замечал за ней такой религиозности.
В церковь она не ходит, но в углу ее комнаты висит обрамленная под серебро старинная подаренная ее родителями икона «Казанская Богоматерь». Мама периодически на нее молится, шепча молитву «Отче наш».
Ее отец – мой дед Никифор Федорович, умерший еще в 1950 году, был истинно верующим, а ее мама – моя бабушка Анастасия Игнатьевна, в свои восемьдесят пять лет, продолжает соблюдать религиозные обряды и выдерживает все посты. Дедушка и бабушка раньше регулярно посещали церковь, стоявшую неподалеку от их дома. Дед дружил со священником, и батюшка часто захаживал к ним в гости.
Вначале 30-х, в селе по решению коммунистической ячейки и сельского совета, церковь разрушили, а из кирпичей построили школу. Батюшку с семьей выслали в неведомые края, но осталась в селе его престарелая мать, которую приютили родители моей мамы, а с ней попала в их дом эта икона.
Икона «Казанской Богоматери» и ровная площадка на горе в Шугурово – это все, что осталось от возвышавшейся над селом красивой из красного кирпича церкви.
Однажды придя со школы, мама сказала, что ее будут принимать в пионеры. В ответ услышала от бабушки: «Придешь с красной тряпкой на шее, ею же и задушу». Осенью того же года она не пустила маму во вновь построенную из церковного кирпича школу: «Будешь копать картошку. Читать, писать умеешь и хватит». Так закончилась мамина учеба, а училась она хорошо.
Смотрю в мамины темно-карие глаза, кладу свою ладонь на ее влажную от воды руку и улыбаясь, говорю:
– Я ТЕБЕ ВЕРЮ…
3 февраля 1969 год.
Однообразно день за днем тянется моя больничная жизнь. Общее состояние улучшилось. Ем с аппетитом все подряд, но все равно не набираю вес. Свое бедро – кость обтянутую кожей, обхватываю одной кистью. Мама успокаивает:
– Были б кости, а мясо нарастет.
– С моими дырявыми кишками не нарастишь – печально вздыхаю. – Когда же Иван Ильич эти дырки заштопает!
– Раз обещал профессор, значит зашьет. Врачи говорят, что слаб ты еще…
