Текст книги "История болезни (документальная повесть) - часть первая"
Автор книги: Александр Уланов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
– Это дренаж, чтобы не зарастала.
Я удивлен.
– Как не зарастала? Виктор Николаевич, так и буду с ней в школу ходить?
– О чем ты? – опешил доктор.
– После операции Вы сказали: «Через неделю выпишем!»
– Какая неделя! У тебя осложнение.
– А как же школа?
– Да не об учебе надо думать! Сейчас главное вылезти из этого «дерьма», в которое мы с тобой попали.
Он выбрасывает в лоток перчатки, вытирает руки о пахнущее хлоркой влажное полотенце и обращается к медсестре:
– Нина Сергеевна, подайте зонт.
Она вытаскивает пинцетом из стерилизатора резиновый светло-коричневый шланг. Хирург раздраженно кричит:
– Да не этот! Тонкий-тонкий давайте! Медсестра послушно, даже не обидевшись, из того же стерилизатора вытягивает взамен длиннющую тонкую резиновую трубку.
Успокоившись, Виктор Николаевич смотрит на меня:
– Будем удалять дрянь, что скопилась у тебя в желудке – берет конец зонда, смазывает его вазелином. Открываю рот, но он без объяснений втыкает зонд в мою левую ноздрю и приказывает: – Глотай! Глотай! – послушно делаю глотательные движения и ощущаю, как зонд движется по пищеводу. Из трубки в подставленный лоток льется содержимое желудка – серо-зеленая вонючая жидкость.
Неприятно, но боль в животе уменьшилась. Врач вновь вытирает руки полотенцем.
– Теперь можешь пить воду сколько хочешь. Нина Сергеевна, скажите санитарке пусть поменяет постельное белье и рубашку Саше. А Вы – он обращается к маме: – Пожалуйста, приберите здесь!...
В окна светит яркое зимнее солнце. Возле кровати мама и санитарка навели порядок. На мне свежая чистая рубашка.
В палате идет общий обход. Группа врачей, во главе с профессором и заведующим отделением, осматривают больных. Виктор Николаевич докладывает им, кто чем болен и какое получает лечение.
Обход идет быстро. Жду своей очереди. Наконец нахожусь под пристальными взглядами врачей.
Профессор смотрит на лечащего врача:
– Здесь что нового?
– Утром вскрыл периаппендикулярный абсцесс – вздыхает Виктор Николаевич. Иван Ильич садится на стул, откидывает одеяло, затем пеленку прикрывающую рану.
– Какова же причина? Мне интересно ваше мнение Виктор Николаевич.
Доктор как-то весь напрягся и после некоторого молчания, выдавил из себя:
– Вероятно…прокол иглой купола слепой кишки или несостоятельность культи аппендикса. Мне надо было более внимательно следить за действиями врача – интерна.
– Ревизия брюшной полости покажет. Будете производить лапаротомию, обязательно пригласите меня.
Виктор Николаевич согласно кивает и продолжает:
– По-прежнему сохраняется парез кишечника. Проводим медикаментозную стимуляцию, но пока без эффекта.
Профессор постукивает пальцем по моему раздутому животу.
– Больше капайте жидкости. Не жалейте!
Заведующий вступает в разговор:
– Капаем регулярно до двух литров и надеемся на благополучный исход.
Процессия уходит. Общий обход закончен. В палате вновь свободно и тихо.
Рядом раздается осипший голос:
– Наконец-то ушли! – поворачиваю голову. С соседней койки поднимается с постели молодой розовощекий мужчина. Он садится на свою кровать лицом ко мне. Обе его кисти плотно забинтованы – пальцев нет. Мужчина достает культями из-под подушки бутылку вина и зубами ловко ее откупоривает. Затем, также придерживая бутылку, остатками кистей припадает губами к горлышку. Под звуки льющегося в горло вина входит мама.
– Зачем Вы это делаете? – голос осуждающий, но мягкий – боится обидеть.
Сосед с наслаждением произносит:
– Хорошо! В горле пересохло, с трудом дождался конца обхода.
Мама садится на край моей кровати.
– Видимо и руки отморозил из-за пьянки?
– Из-за нее. С друзьями отметили получку. До дома не дошел, уснул на улице без рукавиц – он отхлебнул из бутылки, закрыл ее и спрятал вновь под подушку: – Шофер я. Теперь нечем «баранку» крутить. – сосед смотрит на меня осоловелыми глазами:
– Вырастишь не пей – он приподняв руки, покрутил своими культями у меня перед глазами и вдруг виновато говорит: – Наверное я вам голову морочу. У вас и своих проблем по горло.
Мама соглашаясь, медленно вторит ему:
– Да, действительно своих проблем по горло – решительно встает и быстро уходит. Ее долго нет…
Возвратившись, она тяжело опускается на стул. Некоторое время молчит, затем положив свою прохладную ладонь на мою горячую руку, тихо спрашивает:
– Сашенька, если приедут Ваня с Петей ты не будешь против?
Вижу красные, припухшие глаза мамы.
– А разве Ваню из армии отпустят? Да и у Пети только летом отпуск.
– Пошлем им телеграммы о том что ты болен. Отпустят сыночек, обязательно отпустят!
– Хорошо бы. Пока они доедут – я уже вылечусь.
Взгляд мамы оживляется. Она крепко прижимает мою голову к своей груди и сухо, как будто кому-то говорит:
– Всем на зло выздоровеешь! И еще сам будешь врачом…
– К вам можно? – в дверном проеме, не решаясь зайти стоит в цветном больничном халате Фаина Васильевна – моя учительница немецкого языка.
– Проходите! Проходите! – мама поспешно встает со стула на встречу ей: – Как же Вас, Фаина Васильевна, угораздило тоже попасть в больницу?
– Я рядом, в кардиологии – она подходит: – Сердце в последнее время стало пошаливать. Сегодня узнаю – Саша здесь лежит. Решила навестить своего ученика. Вам не помешаю?
– Да что вы, Фаина Васильевна! – мама разводит руками: – Мы очень рады Вам. Садитесь пожалуйста!
Фаина Васильевна осторожно садится на мамино место.
– Здравствуй Саша – голос ее домашний и совсем не такой отрывистый как на уроках немецкого языка: «Guten Tag» (Добрый день), «Nehmen sie platz» (Садитесь на место).
Смущенный, тихо говорю:
– Фаина Васильевна, извините меня за все.
Она растерянно смотрит на маму, затем быстро, как бы оправдываясь, говорит мне:
– Да Бог с тобой, Саша! Разве я за этим сюда пришла. А уроки, оценки – это такая мелочь, по сравнению со здоровьем. Давай забудем на время об этом.
– Вы же из-за таких как я сейчас лежите в больнице!
– Вот вылечишься и больше никогда с тобой ссориться не будем. Хорошо? – согласно киваю головой: – А сердце меня давно беспокоит. Может ты и прав – работа в школе требует железного здоровья, да где его взять.
Мои глаза закрываются, кровать плавно «взлетает» к потолку. Мысленно обещаю Фаине Васильевне: «В доску расшибусь, но немецкий выучу обязательно!».
Мамин голос:
– Саша открой глаза, ты же не спишь.
– Не сплю – соглашаюсь я.
Веки как «гири», нет сил поднять. Фаина Васильевна машет газетой. Воздух приятно обдувает лицо. Понимаю, она устала, но сказать: «хватит» не могу – мне очень хорошо. Учительница все машет и машет…
В палате горит свет – наступил вечер. Рядом с мамой сидит папка. За ним стоит брат Колька – он старше меня на два года. Голова его опущенная, взгляд покорный как в церкви. В глубине палаты младшие братья, Вовка с Сергеем – боятся подойти. Отец приподнимает мое одеяло, затем пеленку – громко говорит:
– Да! Разделали тебя «хорошо» – от него пахнуло перегаром.
Мама шепчет:
– Тише ты! В больнице находишься. Придешь домой, ори сколько хочешь.
– Без тебя знаю. Ты мне не указ! «Прокурор» выискался.
Мне приятна их перебранка. Все как обычно – домашняя обстановка. Палата «плавает» вместе с моей семьей. Сквозь шум в ушах слышу голос отца – он стал гораздо тише.
– Обойдется сынок. В сорок втором, под Ржевом, меня ранили одновременно в обе ноги. Похуже было – грязь, палатка, одни фельдшера а здесь больница. Врачи обязательно вылечат.
«Отец обычно молчит, но когда, как мама говорит: «нажрется» – становится разговорчивым. Рассказывал, что на войне из винтовки сбил немецкий самолет, но ему командование не поверило – не было свидетелей. Да и я не верю, слишком неправдоподобно. Ранения действительно были – на его обеих бедрах глубокие шрамы. Может и правда самолет сбил? Иногда пьяным на улице декламировал стихи, примерно такого содержания:
Мы ребята «октябрята»
Мы коммуны «кирпичи»
Взвейся Ленинское знамя
Барабан – стучи! Стучи!
Просил его:
– Пап! Не надо! Люди кругом! А его, еще больше раззадоривало»
Мы снова вместе. Родители спорить перестали, тихо о чем-то шепчутся. Хорошо!
Девятилетний Сережка крепко держит маму за руку и заглядывая ей в глаза, гнусавит:
– Мам, ну когда ты домой придешь? Я соскучился!
Мама прижимает его к себе.
– Потерпи сыночек. Вот Саше будет получше, я и приду.
Братишка из подлобья ревниво смотрит на меня.
Вспомнился случай:
«Мама спросила его:
– Сереженька, чья мама самая красивая?
Он не задумываясь «выпалил»:
– У моего одноклассника, Литюшкина Сергея. Она красиво одевается и губы красит.
Мама пораженная ответом, обиженно оттолкнула его.
– Вот и иди жить к Литюшкиным.
Сережа не понял, почему она обиделась. Когда же дошел до него смысл сказанного, то заплакал и уткнувшись в подол, долго сквозь слезы, повторял:
– Ты у меня самая красивая. Самая при-самая! Я жить без тебя не могу!»
Мне жалко Сережку, но сегодня – Я, ЖИТЬ БЕЗ МАМЫ НЕ МОГУ!...
В коридоре звуки шлепанцев. В палату, в белой как у всех накидке, врывается взъерошенный Сашка Зорин – мой одноклассник и друг:
«Его мама работает на мясокомбинате и их частный дом «завален» колбасой и мясом. Мы с ним разные по темпераменту. Он домосед и много читает, но меня с ним сближают рисовые с мясом «ежики», которые замечательно готовит тетя Вера. Они очень вкусные!»
Санек замедлил шаг и остановился как «вкопанный». Смотрю сквозь приоткрытые веки на его испуганное лицо, а он на флакон из которого в мою руку капает темная густая кровь, затем на торчащую из моего носа трубку. Стоит молчит, а в руке «авоська» с алюминиевой кастрюлькой. Лицо его бледнеет, и развернувшись он идет к выходу. Затем вернувшись, отдает маме «авоську» и быстро выходит из палаты.
Удивленный, спрашиваю:
– Мам, неужели я такой страшный?
– Сынок! С чего ты это решил?
– Братья приходили, на меня старались не смотреть и Сашка убежал.
–Не обращай на это внимание. Братья в больнице никогда не были – им все в диковинку, а Саша, видимо крови боится. А ты у меня совсем не страшный, а очень даже красивый – помолчав тихо добавляет: – Тетя Вера передала тебе «ежиков». Они еще теплые, может поешь?
Отрицательно машу головой…
Ночью просыпаюсь – мама разнимает сложенные на груди мои руки и укладывает их вдоль туловища
– Мам, зачем? Мне так удобней спать.
– Нет! – твердо говорит она и я не смею противиться…
28 ноября 1968год.
Пришел брат Колька, как всегда, с прилизанной прической на голове, в идеально выглаженных брюках и начищенных до блеска остроносых с набойками ботинках.
«Школу он бросил после восьмого класса. Год назад устроился на мотовозоремонтный завод, учеником слесаря. Через три месяца сдал экзамен на второй разряд и в свои шестнадцать лет работает самостоятельно. Вечерами брат с дружками мотается по улицам поселка – вместе с ними орет блатные песни».
Мама встречает его недовольным ворчанием.
– Опять в своих ботинках! Другой обуви не нашел? Посмотри – она указала на соседа с культями кистей: – У него мороз отнял пальцы рук, а будешь так обуваться, останешься без пальцев ног.
– Мам, не кричи – сам разберусь. Может мне еще в валенках прийти в больницу?
– И пришел бы! Здесь можно переобуться в шлепанцы. Телеграммы Ване с Петей отправили?
– Да! Я отправил еще вчера вечером. Не знал как телеграмму оформлять, но хорошо дядю Толю Евсевьева возле дома встретил. Он помог. Стал про Сашку расспрашивать, а когда я сказал, что иду на почту, сам предложил пойти со мной.
Мама удивилась:
– Надо же! Никогда бы не подумала на него – обернулась ко мне: – Сынок, Анатолий Макарович интересуется твоим здоровьем и помогает нам.
Не понимаю, почему мама удивляется этому?
«Семья Евсевьевых живет в соседнем подъезде нашего дома. Его сын Вовка – мой друг, старший сын Колька – дружит с моим братом Иваном, а младший Юрка – одноклассник и товарищ Сережки. Да и сама мама с тетей Раей Евсевьевой – подруги. Правда до этого, дядя Толя к нам относился «прохладно», не вникая в наши меж-семейные отношения.
Анатолий Макарович является единственным сыном Макара Евсевьевича Евсевьева – просветителя мордовских народов, написавшего еще вначале двадцатого века первые школьные учебники на эрзя и мокша языках».
Под тихий мамин разговор с братом дремлю, затем засыпаю…
29 ноября 1968год.
Возле моей кровати – профессор, заведующий отделением, лечащий врач. Профессор ведет осмотр. Живот мой огромный, любое прикосновение к нему, вызывает боль. Иван Ильич ловит на себе вопросительный взгляд мамы и решительно заявляет:
– Уланова! Сашу необходимо повторно оперировать!
Мама вздрагивает. Пауза затягивается. В разговор вступает заведующий – Иван Никифорович:
– Видите, мамаша, сегодня пятый день, а кишечник у Саши к сожалению не функционирует. Ждать больше нечего. Соглашайтесь!
Мама в замешательстве смотрит на меня.
– Сыночек, ты согласен?
Киваю головой. Профессор одобряюще похлопывает меня по руке.
– Ладненько, постараемся тебе помочь. Не боишься?
Слабость и слипшие губы не дают открыть рот – отрицательно машу головой.
Врачи ушли:
– Сыночек, потерпи еще раз. Все будет хорошо, ты все выдержишь.
Нащупываю ее руку и улыбаюсь. Мама нежно сжимает мою кисть…
Широко распахивается дверь – въезжает каталка. Голос Нины Сергеевны:
– Пора Саша ехать.
Лежу на жесткой поверхности. Стучат колесики – мама держится за мое плечо и смотрит не отрываясь в мои глаза. Кисть ее разжимается и каталка въезжает в операционную. Здесь все по-прежнему – светло и чисто, но людей в серых мятых халатах больше.
Яркие лампы отражателя слепят глаза. Кто-то сзади на рот и нос накладывает противно пахнущую резиной маску. Трудно дышать, в горле запершило. Трясу головой, а чужие руки сильней прижимают маску к лицу. Отчаянно дергаюсь, хочу освободиться, но руки и ноги крепко привязаны к столу. Пристально – умоляющим взглядом, пытаюсь привлечь внимание хирургов, а они, переговариваясь меж собой, даже не смотрят в мою сторону. Делаю глубокий вдох, но вместо воздуха в горло влетает что-то острое и там застревает. Обреченно пытаюсь сказать:
– Крючок в горле! Крючок…Слышу только свое бессвязное бормотание и проваливаюсь в бездну…
Очнулся от прикосновения к моей щеке. С трудом раздвигаю свинцовые веки и вижу расплывчатые очертания лица – это мама. Слышится чужая речь:
– Мамаша, не мешайте.
Знакомая вибрация каталки возвращает меня в реальность. Надо мной плывет потолок. Наконец осознаю – операция закончилась и меня везут в палату. В горле по-прежнему что-то мешает глотать. Хочу поднять руку, но ее резко прижимают к каталке.
– Нельзя!
Нина Сергеевна несет подключенную к моей руке капельницу.
– Проснулся? – говорит она: – Вот видишь, все обошлось, а мама твоя вся испереживалась.
Каталка въезжает в другую палату – маленькую с одним окном и темную. Мама с санитаркой осторожно перекладывают меня на кровать – им мешают капельница и трубки из уменьшенного в размерах живота. Медсестра закрепляет капельницу на штативе.
Мама поправляя на мне одеяло, говорит:
– Слава тебе, Господи! Теперь будем выздоравливать.
Смотрю на трубки. Нина Сергеевна успокаивает.
– Не обращай внимание, Саша. Как только твой кишечник заработает – их удалят и отверстия зашьют. Делал операцию профессор , а Иван Ильич – самый известный хирург Мордовии.
Она уходит.
Голова «чугунная», из-за рта несет раздражающий запах едкого эфира. Трудно глотать.
– Здравствуйте. – обращается к кому-то мама: – Нас к вам поселили.
Узнаю женщину, что угостила меня «Боржоми». На соседней койке, также с капельницей, лежит осунувшийся небритый с впалыми глазами мой сосед по коридору. Лицо бледное, даже серое. Он безучастно смотрит в потолок. Женщина приветливо улыбается:
– Вот и хорошо, а я здесь одна пятый день маюсь. Не с кем словом обмолвиться. Меня Клавой звать, а Вас?
– Зовите Феней.
– Очень рада, Фенечка! А с мальчиком что случилось? Я же видела, он свободно сидел на кровати.
– Клава, ничего не знаю! Говорят операция «аппендицит» легкая, а у нас почему-то оказалась неудачная. В животе у Саши все нагноилось и кишечник не работает. Сегодня пришлось вторую операцию делать. Сказали все будет хорошо. – мама смотрит на меня: – Правда, Саша?
– Да. – соглашаюсь я.
– А у моего Николая ничего хорошего. Один конец бы, ему не мучиться и я устала.
– Что ты говоришь? Клава! – мама оглядывается на соседа.
– Ничего он не слышит. Два дня тупо смотрит в потолок. Не ест, не пьет, а я его мочу выношу. Откуда только она берется?
– Все равно нехорошо.
– Сколько ему твердила: «Не жадничай, не экономь на еде!» Он возьмет рубль на обед, а вечером с работы его обратно принесет. Говорит: «Есть не хотелось». Все на машину копил. Наконец купил. Уже наездился! Язву желудка заработал – она и прорвалась. Сам здесь на ладан дышит, а «Москвич» под снегом во дворе гниет.
– Клава, обойдется еще!
– Не знаю, Фенечка. Сон он мне до больницы рассказывал:
«Приехал Коля на этой машине к могиле своей матери, да завязла она в земле. Буксовал – буксовал, так и не смог с кладбища выбраться». – Что остается ждать? Видимо все к этому идет.
– Не думай так! Всякое во сне пригрезится – повернувшись ко мне, спросила: – Ты чего приуныл? Не слушай нас. Дядя Коля очень болен и поэтому тете Клаве в голову всякие не хорошие мысли приходят.
Мама присела возле меня на стул, осторожно откинула одеяло, затем аккуратно приподняла укрывавшую живот пеленку. Живот, уменьшенный до обычного размера, рассекает сверху вниз грубо сшитый разрез, из которого между отдельными швами торчат дренажные резинки, а из прежней раны высовывается рванная резиновая перчатка. По бокам живота, через мелкие разрезы кожи выходят три резиновые трубки. Накрыв живот, после тягостного молчания, она сказала:
– Ничего сынок, это временно. Кишечник заработает и все резинки с трубочками у тебя повытаскивают, а раны зарастут.
Не обращая внимания на боль в горле, раздраженно сиплю:
– Так и четверть в школе закончится. Как потом догоню ребят?
Улыбка трогает ее усталое лицо.
– Какой ты умница! – она треплет рукой мои волосы. -Догонишь и перегонишь, еще будешь отличником.
Закрываю глаза: «Ничего мама не понимает. Могут на второй год оставить, а она – отличник» …
Нина Сергеевна меняет очередной флакон капельницы. Сквозь дрему слышу, медсестра говорит маме:
– У Саши нос хороший. Я по носу определяю, если заострился, значит не жилец. Саша вылечится!
«Какой у меня нос? И как он может заостриться?». Мысли в голове путаются – падаю в бездну…
Проснулся от шума. В палате Виктор Николаевич, рядом всхлипывает тетя Клава. Мамы нет. Дядя Коля укрыт простынью с головой. Доктор обращается к женщине:
– К сожалению, помочь не смогли…Очень позднее обращение. Извините. Выходит из палаты.
Вошла мама.
– Тебе не страшно, сыночек?
– Нет.
Въехала каталка. Два санитара привычно бросили тело дяди Коли на голое железо, сверху накрыли простыней и выехали из палаты. Следом вышла тетя Клава. Мы молча проводили их взглядом. Воцарилась гнетущая тишина. Мама сжимая мою кисть, «ушла в себя». «Перевариваю» произошедшее – при мне впервые умер человек. На душе пустота…
30 ноября 1968 год.
В палате Виктор Николаевич, рядом с ним стоит столик с инструментами и перевязочным материалом. Доктор усаживается.
– Как перенес операцию? – голос без эмоций.
В той же тональности отвечаю:
– Хорошо, но в горле что-то застряло – глотать больно.
– Ничего там не застряло. Это у тебя после интубации трахеи остаточные явления, пройдет – доктор мнет мне живот, затем слушает его фонендоскопом: – С кишечником все гораздо серьезнее. Никак он не хочет работать – врач удаляет дренажные резинки из срединного разреза живота и рваную резиновую перчатку из зияющей раны на месте первой операции. Долго промывает через отверстия перекисью водорода брюшную полость, затем в рану засовывает пинцетом огромный кусок марли, пропитанной вонючим бальзамом по Вишневскому. Мне больно, но сил нет сопротивляться. Сжимаю челюсти и молчу. В заключение каждое отверстие разреза, вновь затыкает кусками резиновых перчаток.
С надеждой спрашиваю:
– Перевязка закончилась?
Виктор Николаевич берет огромный шприц – грамм на двести. Соединяет его с проведенным через мою ноздрю зондом.
– Да! Но еще будем промывать желудок – потянул поршень и шприц медленно заполняется темно-зеленой жидкостью. Обращается к маме: – Дайте Саше воды – мама подносит к моему рту кружку с водой. Глотаю с трудом – больно. Доктор постоянно отсасывает. Жидкость в шприце раз за разом становится светлей, наконец пошла прозрачная: – Зонд забивается, надо тебе больше пить. Сам видишь сколько желчи набирается, если не промывать.
Устало киваю головой. В полудреме слышится разговор врача и мамы, но смысла не улавливаю…
Вечером пришла медсестра Нина. Приносит странную капельницу с двумя огромными иглами и бесцеремонно вводит их в мои бедра.
– Доктор назначил физраствор от обезвоживания.
Мной овладевает безразличие: «Делайте, что хотите!» Бедра под напором жидкости раздуваются и деревенеют. Очень хочется спать, глаза закрываются…
1 декабря 1968 год.
Бьющие в лицо капли воды, заставляют открыть глаза. Мама брызгает на меня водой из бутылки.
– Не пугайся, это «святая вода», ее принесли из церкви.
Прошел месяц, как принят в комсомол и вот на тебе – принимаю церковный обряд. Стыдно, но противиться нет сил, и маму не хочу обидеть.
В палате тихо, не считая маминого шептания молитвы. «Свинцовые» веки закрываются. Подвластная мыслям кровать «плавно поднимается» и «летит» туда, куда хочу. Мне хорошо – блаженствую в полете. Жаль пространство ограниченно. Хочется вырваться на простор, но мешают потолок, стены, да и дверь в палату закрыта…
Вечером, в часы отведенные для посещения больных, чередой проходят родственники, соседи и просто знакомые родителей. С трудом открываю глаза – вижу новое лицо. Приветливо улыбаюсь, веки сами закрываются. Сквозь дрему слышу разговор мамы с очередным посетителем. Удивляюсь – как она находит для каждого человека доброе слово и тему для разговора. Устал от голосов – в тишине лучше «летать», но как это скажу маме. Тумбочка и все свободные места у кровати заставлены продуктами. Мама качает головой.
– Не ожидала такого внимания к нам. На «ТЭЦ-2» и в деревне все тобой интересуются, желают тебе выздоровления – она вытирает глаза кончиком платка: – Что-то я «раскисла». Ты мечтал наесться конфет. Здоровым, и картошку с квашеной капустой уплетал с аппетитом. Что ж теперь не ешь? – обреченно машет рукой.
– Не хочется. Передай домой, потом съем.
– Дома три голодных рта – вряд ли чего тебе оставят.
– Пусть едят. Вылечусь, мне вновь картошка с капустой будет вкусной.
Она печально вздыхает, затем встает навстречу новому посетителю.
Пришла Валя! Комсорг нашего класса. Я растерялся и наверное покраснел. Она такая красивая! А я…
«Месяц назад, 29 октября – в день рождения комсомола, наш класс в полном составе принят в его ряды. Из горкома шли по проспекту Ленина – главной улице Саранска. Моросил мелкий осенний дождь, но всем было весело. Пытались петь, а слов никто не знал и мы смеялись над собой. В этот день я повзрослел. Впервые заметил – до чего же красивая одноклассница – Валя Миронова.
На первом комсомольском собрании класса ее выбрали комсоргом. Проголосовали единогласно!»
– Здравствуй, Саша – она растерянна, голос робкий и тихий.
Смущенный, смотрю на нее. – Мы всем классом пришли, но здесь такой вредный медперсонал – не прорвешься. Дали всего один халат. Я прошла, а они все ждут.
Мама понимает мою и ее растерянность.
– Саша, что ты молчишь? Приглашай девушку! Валечка, садись на стул и расскажи ему, как вы живете. Что нового в школе?
Валя присела.
– Тетя Феня, все по-прежнему – смотрит на меня. – Все новости – это твоя болезнь Саша. Все ребята и учителя шлют огромный привет и желают скорейшего выздоровления… Тебе не больно? – она указала на иглу от капельницы.
– Нет. Рука немеет без движения, а шевелить нельзя – игла выскочит из вены.
Она с интересом рассматривает капельницу.
– Во флаконе лекарство?
– И лекарство и мое питание.
– Саша, мы продукты купили, но сказали: « Ты пока не кушаешь и я не знаю, что нам с ними делать? Деньги всем классом собирали.
– Сами съешьте – мне стало весело.
Она обиженно:
– Ребята не согласятся – поворачивает голову к моей маме. – Тетя Феня, можно мы отнесем продукты к вам домой? У вас семья большая, они лишними не будут.
Мама улыбается, но глаза ее почему-то слезятся.
– Хорошо Валечка. Спасибо вам всем, что не забываете Сашу.
– О чем Вы говорите? – подняла голову и с пафосом комсорга произносит: – Саша всегда приходил всем на помощь и мы его в беде не оставим – смутившись. встала: – Пойду, ребята внизу заждались. Обещала на несколько минут, а сама задержалась. – Валя ушла.
Мама присев на ее место, поправляет мои волосы расческой.
– Вот для тебя невеста! Умная, красивая и одна дочка у родителей.
При Вале держался в «форме». После ее ухода, силы покинули.
Слабость разливается по всему телу, веки опускаются. послушно «летает»кровать. Освоив все премудрости высшего пилотажа, «ношусь» по комнате на высоких скоростях. Иногда вдруг проваливаюсь в бездну. Ощущение невесомости заставляет сердце радостно биться. Не страшно. Понимаю – летаю не по-настоящему, стоит открыть глаза и реальность восстановится. Шипит возле носа трубка, из рядом стоящего кислородного баллона. Пытаюсь, свободной от капельницы рукой, отбросить пахнущий резиной шланг. Но встречаю жесткое сопротивление маминой руки. «Хорошо, пусть это будет реактивный двигатель».
В «розовых» мечтах улетаю далеко-далеко… туда откуда не хочется возвращаться.
Валя и без маминой подсказки мне нравится. Но причем тут – «одна у родителей».
5 декабря 1968 год.
– Сашенька! Петя пришел!
В палату ворвался, приехавший из Тольятти брат. Лицо его от мороза красное, глаза блестят. Ответная радость, видимо отразилась на моем лице.
– Да он улыбается – нарушил тишину Петька: – А мне сказали ты совсем плохой.
Обняв, он крепко прижимает к себе. Мама испуганно повысила голос:
– Да ты что, с ума сошел!?
Попыталась отнять меня у брата, но он осторожно отодвинул маму.
– Ты мать, не лезь. Мы знаем, как надо брататься – и обращаясь ко мне: – Дай мне руку, Санек – померяемся силой.
Он взял мою ладонь и сильно сжал ее, а я в ответ попытался сжать его. Сухожилие на моей худой и посиневшей от гематом руке напряглись. Мама стоит рядом, наблюдает. Силы не равные. Моя ладонь в ладони брата бессильно свернулась в «трубочку»:
«Брат однажды в письме написал: «Строим автогигант «ВАЗ». Работа моя легкая – на тачке бетон вожу».
Мы с братьями посмеялись, а мама была расстроена и велела перейти на другую работу»
Петька укоризненно качает головой: – Да, слабоват ты стал. Не ешь наверное ничего?
Утвердительно киваю головой.
– Не хочется. Мой кишечник не работает – кормят через капельницу.
– Так, Санек, не пойдет. Одними лекарствами сыт не будешь. – оглядывается: – Столько жратвы натаскали! – он схватил первый попавшийся ему в руку пакет с продуктами, вытащил из него яблоко, откусил чуть не треть его, бесцеремонно смачно захрустел, и ткнул к моему рту надкусанное яблоко: – На!
– Не хочу.
-А чего хочешь?
Сам того не ожидая, говорю:
– Рассола!
– Чего? Чего? – он вместе с мамой нагнулся к моим губам.
– Капустного рассола – уточнил я.
После некоторого замешательства, мама воскликнула:
– Ну-ка Петька, быстро домой! На кухне в подполе стоит бочка с квашенной капустой. Набери литровую банку рассола и мигом обратно.
– Понял. Будет сделано! – брат весело подмигнул мне и махнув ладонью исчез.
Мама ходит по палате, не находя себе место.
– Вот баламут. Только приехал и в пять минут узнал, чего тебе хочется. Сашенька, почему раньше не просил?
– Не хотел, а сейчас хочу, даже слюнки во рту текут…
Санитарка принесла, переданную Петей, банку капустного рассола. Мама придерживает мою голову одной рукой, а в другой стакан с долгожданным рассолом. Пью мелкими глотками – запах квашенной капусты дурманит голову. Неожиданно что-то зашевелилось в животе, будто кто-то живой ползает под кожей.
– Мам, у меня в пузе урчит.
Она укладывает мою голову на подушку, ставит стакан на тумбочку и откинув одеяло кладет свою ладонь мне на живот.
– Слава тебе Господи! Дождались – кишечник заработал.
Не разделяю маминой радости – вместе с урчанием появились сильные боли в животе. Лоб покрывается капельками холодного пота, а из всех дренажных отверстий и трубочек выделяется воздух. Кишечник разбушевался. Все резинки и трубочки повылазили, а из освободившихся отверстий полезло наружу кишечное содержимое вперемешку с гноем. Мама протирая салфеткой поверхность живота, забеспокоилась.
– Не знаю, сыночек, радоваться нам или нет. Пойду схожу за врачом…
Виктор Николаевич смотрит на мой живот, затем переводит взгляд на маму.
– Перистальтика кишечника восстановилась. Необходима ревизия брюшной полости. Сашу, надо срочно оперировать!
Мама, выжидающе смотрит на меня. Боли в животе становятся невыносимыми. Утвердительно киваю.
– Мы согласны…
В гулком зале операционной слышится речь хирургов. Голоса удаляются. Боли не чувствую, лишь прикосновение инструментов и рук. Чьи-то пальцы раздвигают мои веки, вижу лицо молодой женщины и слышу далекий голос.
– Живой.
«В жутком необозримом пространстве тянется тонкая с редкими узелками нить. Несется по ней в виде комочка – моя «жизнь». Домчится «жизнь» до узелочка и звуком часов-ходиков спрашивает разрешения для продолжения движения: «Тик-так».
Вновь вижу потолок: – «Живой». Снова мчится с бешенной скоростью комочек к следующему узелку: «Тик-так» – Живой. Догадываюсь, если нить прервется – это конец моей жизни. Вновь вопрос: «Тик-так» и ответ: – «Живой». С напряжением вглядываюсь вдаль и с ужасом вижу – моя «жизнь» приближается к узелку, за которой нет больше нити…»
Открываю глаза – надо мной заплаканное лицо мамы. Она прижимает мокрую от слез щеку к моей щеке – плачет.
– Не плачь мама, все хорошо – но голоса своего не слышу и мама не слышит. Язык онемел, губы слиплись. Это мои мысли…
Лежу не в силах пошевелится. В голове шум, одна мысль наскакивает на другую – не дает сконцентрироваться. Рядом о чем-то беседуют родители. Наконец в голове формируется мучавший меня вопрос. Шепчу:
– Мам, хочу посмотреть живот.
Она смотрит на папу. Он немного подумав, встает и осторожно поднимает мое изголовье. Осунувшаяся, с серым лицом мама нерешительно убирает одеяло и снимает с живота серую пеленку. Передо мной огромная рана на весь живот, а в ней шевелится розово-синюшный кишечник, из отверстий которого хлюпая выходят его содержимое и воздух. Откидываю голову. Мама закрывает рану пеленкой. Папа опускает подголовник. В палате воцарилась тишина… Наконец мама, протирая влажным полотенцем мое лицо, с сожалением говорит:
