Текст книги "История болезни (документальная повесть) - часть вторая"
Автор книги: Александр Уланов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
– Обязательно зашью! Но пока, сам понимаешь, с таким сердцем, сложную операцию не выдержишь. Не спеши. Однажды, мы уже поспешили. А за поздравление, спасибо! Когда ушьем твои свищи и вновь затянем отверстия брюшной полости – это будет для меня самым дорогим подарком…
28 марта 1970 год.
Свободно хожу по коридору отделения – больше не падал. Вышел на улицу. Решил срезать веточку и поставить ее в бутылку с водой – захотелось приблизить весну.
Накинув на плечи теплый больничный халат и взяв перочинный ножик, спускаюсь со второго этажа. Лужи на тротуаре, по его краям кучи грязно-серого снега. Перешагиваю через мелкие ручейки, стараясь не замочить больничные шлепанцы и носки. Наконец с трудом добираюсь по плотной снежной корке до ближайшей березы. Сгибаю ветку. Прикасаюсь лезвием к коре, но в последний момент не решившись отпускаю – жалко. Сгибаю другую – рука с ножиком не слушается. Понимаю, срезанная ветка березы даже распустившая листочки в бутылке все равно погибнет.
Сегодня утром прогуливаясь по коридору, познакомился с ровесником – Петром.
Он приехал из Белоруссии в институт Склифосовского, восстанавливать обожженный уксусной кислотой пищевод.
После обеда решил полежать, но дверь открылась – в проеме Петро.
– Саш, к тебе можно?
Быстро прикрываю раны пеленкой.
– Заходи! – сам продолжаю перевязку. Петро стоит рядом – ждет. В руках держит школьную тетрадку. Закончив перевязку, поворачиваюсь набок и осторожно сажусь: – Что стоишь? Присаживайся. – киваю на стул.
Он садится, раскрывает тетрадку и кладет ее себе на колени.
– Понимаешь, написал рассказ. Хочу услышать твое мнение.
– Петь, лучше расскажи, как ты сумел сжечь свой пищевод?
Он недовольно морщиться:
– Ничего интересного. Отмечали день рождение товарищу. Кто-то пошутил – вместо водки, в стакан налил уксус. Выпил залпом – в результате химический ожог пищевода. Рубец перекрыл его просвет, так что теперь принимаю все только через трубку. – расстегнув пижаму он вытащив ее из-за пояса – показывает: – Она введена через брюшную стенку непосредственно в желудок. Ставлю свободный конец в воронку и лью туда жидкую пищу. В Минске несколько раз проводили бужирование пищевода – расширяли просвет, но все бесполезно.
Не могу оторвать взгляда, от подшитой в живот толстой резиновой трубки.
– У тебя как на картинках в учебнике зоологии, где академик Павлов проводил опыты на собаках, когда изучал условные и безусловные рефлексы. А здесь, что тебе обещают?
– Должны заменить скукоженный пищевод на новый из моего тонкого кишечника. Саш, не хочу об этом говорить, лучше прочту свой рассказ.
– Читай. Слушаю.
Волнуясь, и местами запинаясь, Петро воодушевленно читает о том, как больной юноша, живущий на острове в Тихом океане, влюбился в красивую девушку. В один из пасмурных дней, приплыл к острову пиратский корабль и властный капитан насильно завладел ею. Парень, защищая честь возлюбленной, бросился на пирата но в ответ получил пулю в грудь. Корабль с его «любовью» и капитаном-убийцей уплыл, а на песчаном берегу острова лежал одиноко бездыханный юноша. Волны прибоя омывали его бледное худое тело.
Прочитав, Петро, вопросительно смотрит.
– Что скажешь?
Еще не приходилось быть литературным критиком. Немного подумав, все же оцениваю:
– Написано хорошо, но извини Петя, этот сюжет много раз повторен: – «Красивая девушка, влюбленный юноша и злой кровожадный пират». Лучше о себе напиши, или о своей Белоруссии. По вашей земле почти все воины прошли, это у нас в Мордовии, не одной за всю историю не было. Тишь и благодать. Емельян Пугачев, отступая от царских войск, на один день задержался в Саранске – этим и гордимся, а про белорусских партизан книги пишут и песни поют.
Обидевшись, Петро закрывает тетрадь и не скрывая раздражения, говорит:
– Что ты понимаешь? Мои и твои болячки – никому не интересны! А о войне пусть ветераны пишут. Любовный сюжет с трагическим финалом вечен. О любви писали, пишут, и всегда будут писать.
– Успокойся, Петь. Рассказ твой классный, но если мне придется писать, то напишу что видел, знаю и испытал сам. Сочинять небылицы, не сумею…
30 апреля 1970 год.
Сегодня день рождения мамы – ей сорок семь, но поздравить не смогу, она в Саранске.
Восстановился полностью. Живу ожиданием операции. Каждое утро и вечер «нарезаю» круги по скверу института. Перевязанные пеленкой раны позволяют гулять до двух часов. Снега давно нет, почки на некоторых деревьях набухли, но весеннее солнце греет слабо и потому прохладно. Выручает, выданный сестрой-хозяйкой утепленный серый балахон с капюшоном. Он тяжелый и мне до самых пят, но зато нигде не поддувает.
На территории института предпраздничный субботник – медперсонал приводит сквер в порядок. Сгребают прошлогоднюю листву и накиданный за зиму мусор в кучи.
Подхожу к увлеченно работающей граблями, Татьяне Александровне.
– Помощники нужны?
Она заглядывает под капюшон и узнав меня, весело смеется.
– Сама соскучилась по работе на свежем воздухе. Запах весны пьянит, видишь, и деревья просыпаются.
В моей голове, другие мысли.
– Татьяна Александровна, я себя чувствую – прекрасно! Чего ждем? Когда?
Она перестает грести, становится серьезной.
– Саша, мы все видим. Операция планируется после майских праздников. Сегодня же переговорю с Александром Анатольевичем. После обеда зайду к тебе в палату и конкретно все расскажу.
Участилось сердцебиение, не нахожу что ответить, и губы просто шепчут:
– Спасибо! – развернувшись, иду по аллее.
Пройдя несколько шагов, оглядываюсь – Татьяна Александровна смотрит вдаль, а ее грабли лежат в стороне…
Раздатчица забирая после обеда тарелки, возмущается:
– Это что такое? Вся еда целая! Специально для тебя диетсестра составляет меню, а ты от еды нос воротишь. Вот скажу Екатерине Павловне, будешь есть обычный «стол».
Понимаю, она ругается не всерьез.
– Таисия Ивановна, не до еды – жду Татьяну Александровну! Сегодня она мне скажет, когда наконец прооперируют.
–Тем более, надо хорошо есть. – ее напускная строгость проходит. Раздатчица вновь расцветет в доброжелательной улыбке:– Саша, через час твои тарелки разогрею и вновь принесу. Чтоб все съел!
– Хорошо. – она уходит…
Час дня. Жду. С Татьяной Александровной приходит и Александр Анатольевич. Заведующий садится на стул, а лечащий врач встает за его спиной. Александр Анатольевич снимая с моего живота пеленку, – размышляет:
– Время тянуть – нет смысла, лучшего не дождемся. Говоришь: «Самочувствие прекрасное»?
Уверенно отвечаю:
– Да! Давно готов к операции.
– Решили ее провести 12 мая. Вызывай маму. Операция сложная. Послеоперационный период предстоит длительный – без твоей мамы, нам не обойтись. – разворачивается: – Татьяна Александровна, тщательней готовьте раневые поверхности.
Она кивает.
– Хорошо, Александр Анатольевич, подготовим. – обращается ко мне: – Сашуля, надо вновь принимать ежедневно ванну. – улыбается: – Помощницы нужны?
Смущаюсь.
– Сам! Уже несколько раз купался.
Заведующий, продолжает серьезно:
– Саша, слушай внимательно. Оперативное лечение, мы делим на два этапа. Должен тебя предупредить, после предстоящей операции начнет функционировать только тонкий кишечник, а толстый отключим.
Удивляюсь:
– Как отключите? А как в туалет буду ходить?
Поясняет:
– Выведем цекостому, в правой подвздошной области.
Не понимаю.
– Чего выведите?
Татьяна Александровна подходит ближе и на моем животе рукой показывает.
– В месте где у тебя шрам после аппендэктомии, выведем на поверхность слепую кишку. А выделяемый из ее кал, будет собираться в резиновый калоприемник.
Растерянный смотрю на Александра Анатольевича, вот-вот заплачу, голос дрожит:
– Мне с ним жить?
Он берет мою руку.
– Не волнуйся, я же сказал – это первый этап. Когда вновь окрепнешь, прооперируем еще раз – соединим тонкий кишечник с толстым, но об этом говорить рано. На сегодняшний день, наша задача – выполнить качественно первый этап.
Он встал и пошел к выходу. Татьяна Александровна, наклонившись треплет мои волосы:
– Вот и дождался. Тебя понимаю – с таким кишечником жить невозможно.
Заходит Таисия Ивановна с подносом.
– Саша, есть будешь?
В голове «рой» мыслей – не до еды, но отвечаю:
– Да!
12 мая 1970 год.
Наступил день долгожданной операции. Вновь со мной мама. Неделя прошла с интенсивным лабораторным и рентгенологическим обследованием.
Ежедневно, свои и незнакомые мне врачи осматривая мой живот, ковырялись в свищах кишечника. От боли выступал холодный пот и возникал приступ тошноты, но сжимая челюсти до скрежета зубов, терпел.Выдержал и унизительную процедуру с промыванием кишечника в клизменной, ее провела в присутствии Татьяны Александровны, медсестра Нина Сергеевна.
Сегодня ранним утром, под контролем Нины Сергеевны и мамы, в ванной помыл мягкой губкой кожу живота. Затем водяной струей через отверстие ран выбил всю дрянь застрявшую в брюшной полости…
Лежу в кровати. Раны на животе прикрыты чистой пеленкой. Напряженная мама сидит рядом. Ждем прибытия каталки. Мое внешнее волнение выдает учащенное сердцебиение и дрожащий голос.
– Мам, может все зашьют?
– Сынок, уже один раз все зашили. – кивает на мой живот: – Видишь, что получилось. Александр Анатольевич объяснил: «У тебя все очень сложно». Ничего страшного – немного походишь, с калоприемником.
Томительное ожидание закончилось – в проеме двери появляется каталка. Придерживая рукой пеленку, самостоятельно ложусь на жесткую поверхность. Василий Семенович как обычно моргая и тряся головой, везет меня по коридору. Подмигивая, говорит:
– Сердцем чувствую, операция пройдет успешно.
Согласно киваю, а мысленно подсчитываю – ДЕВЯТАЯ.
Мама идет рядом – кажется не волнуется, видимо привыкла. Ее спокойствие передается мне.
Последнее мамино рукопожатие, крестное знамение и я въезжаю в заполненную людьми операционную. Все в зеленых одеждах, а кто есть кто, не разобрать – на лицах марлевые маски. Сам перелезаю на холодный операционный стол, под яркий свет рефлектора. Тут же руки и ноги привязываются к креплениям стола. Операционная медсестра после небольшой заминки, все же находит вену в руке и подключает капельницу. Затем следует инъекция шприца в резиновую трубку капельницы – все окружающие предметы и люди, вдруг стали быстро удаляться в бесконечное пространство…
Нахожусь в палате. Мама прибираясь, расставляет стулья. Моя левая рука привязана к кровати. В нее из флакона поступает донорская кровь. Болит горло, но разрывая слипшиеся сухие губы, шепчу:
– Мам!
Она быстро подходит.
– Очнулся, сынок? Ну, слава Богу!
Палата заполнена раздражающим запахом эфира для наркоза.
Через мокрую марлю струя кислорода щекочет нос, свободной правой рукой отбрасываю кислородную трубку.
– Что ты делаешь? Саша, оставь трубку в покое! – мама возвращает ее на место!
– Открой окно, нечем дышать!
– Какое еще окно!? На дворе не лето. – открывает дверь в палату: – В коридоре воздух свежий.
С трудом осознаю: « Мне же операцию сделали!»
– Живот зашили?
Она поправляет сбившееся одеяло.
– Зашили сынок, но пока из него кишка выведена. Смотреть будешь?
– Нет! Пить хочу! – мокрой салфеткой она смачивает мои потресковавшиеся губы.
– Терпи. В Саранске напился – второй год мучаемся. – из чайной ложки вливает несколько капель в мой пересохший рот. Облизываюсь шершавым языком.
Заходит Александр Анатольевич.
– Фекла Никифоровна, как наш герой?
Мама вздыхает.
– Озорует и пить просит.
Врач пригнувшись, откидывает мое одеяло и пальцами осторожно мнет только что прооперированный живот.
Мне больно и страшно.
– Кожа лопнет.
– Не лопнет. На этот раз все зашито надежно. – прекратив мять, Александр Анатольевич присев на стул прикладывает к животу фонендоскоп: – Замечательно! Перистальтика прослушивается.
Подголовник немного приподнят и я вижу в центре живота, горкой выступает пуповина.
– А это что?
Врач прослеживает мой взгляд и объясняет:
– Хотел отрезать, но затем подумал: «Как ты будешь жить без пуповины?» оставил. Ты же не девушка!
Мама вступается за доктора.
– Саша, Александр Анатольевич тебе живот зашил! Это твое спасибо?
Виновато опускаю взгляд.
– Спасибо! Просто поинтересовался.
Понизив тон, она обращается к врачу:
– Александр Анатольевич, Вы очень устало выглядите. Идите домой, отдохните. Я всегда рядом. Если понадобится вызову дежурного врача.
– Да, действительно устал. Шесть часов напряженной непрерывной работы за операционным столом отняло много сил.
Работала бригада хирургов. Из-за множественных свищей и эрозий в слизистой, пришлось удалить около двух метров тонкого кишечника, кроме этого ушиты еще два свища тонкого и три толстого кишечника. – он поднимает салфетку в правой подвздошной области. Вижу обрубок кишки вывернутый наизнанку: – Наложили цекостому и только после этого закрыли все три дефекта передней брюшной стенки – смотрит мне в глаза: – Поживешь пока с цекостомой. Осенью наложим анастомоз между тонким и толстым кишечником и твоя долгая эпопея надеюсь закончится.– хирург тяжело встает и медленно выходит из палаты…
1 июня 1970 год.
Послеоперационный период протекал с очень сильными болями в животе. Трижды в сутки кололи «промедол».Кишечник, увеличившись в объеме – бунтовал, извергая из цекостомы газы и кашицеобразные отходы. Кожа живота растянулась до толщины пергамента, и казалось вот-вот лопнет, но выдержала. Даже послеоперационные швы не разошлись, если не считать небольших разрезов от капроновых нитей. Кишечник постепенно привыкая к работе успокоился, боли уменьшились, лишь изредка реагировал резким вздутием на некоторые продукты вызывающих брожение.
Мама в ближайшей от института аптеке без труда купила пояс с вмонтированным в него резиновым мешочком – калоприемником. Значит не один я такой.
На десятый день после операции, пристегнув пояс к животу – сел на кровать, на двенадцатый – начал ходить, через полмесяца – вышел самостоятельно на улицу. Мама предварительно обговорив с врачами дату моей выписки, уехала в Саранск…
Утро. Еще нет одиннадцати. Лежа читаю книгу. В необычное для нее время, заходит возбужденная Надя.
– Саша! Ты сможешь сейчас выйти на улицу?
– Да! А что случилось?
– На территории института кино снимают – «Белорусский вокзал». Может известных артистов увидим! Тебе помочь?
– Не надо. Сам встану.
Она нетерпеливо стоит у двери. Я же при ней стесняюсь пристегивать калоприемник. Наконец, Надя догадывается.
– Подожду тебя в коридоре. – выходит.
Спешим насколько позволяют мои силы к центральному храмовому комплексу. Перед главным входом множество людей – больные в пижамах и свободные от работы медики. Мимоходом по разговору праздно стоящих людей, узнаем – съемка идет внутри основного здания. Придерживая под локоть, Надя помогает мне подняться по ступенькам и мы внедряемся в плотную толпу, стоящую вдоль стены. Под ногами тянутся толстые изолированные электрические кабеля. Осветительные приборы направлены в центр зала. Чуть в стороне от центра стоит обычный стол покрытый простыней, за которым сидит пожилая женщина в белом халате.
Напряженная тишина. Вдруг, кто-то сбоку, властным голосом командует:
– Приговиться! Мотор!
«Медсестра» за столиком склонив голову, не касаясь шариковой ручкой «пишет» по бумаге. Из левого бокового коридора выходит красивый с проседью мужчина, в костюме.
Надя толкает в плечо и склонившись к моему уху, шепчет:
– Это Всеволод Сафонов. – киваю головой, хотя вижу его впервые.
Не дойдя до «медсестры», он останавливается в центре помещения под самым куполом. Следом за ним не торопясь выходит стройная в светлом приталенном плаще девушка – через ее руку перекинут мужской плащ. Протягивая ему, спокойным голосом говорит:
– Вы забыли в машине.
Надя треплет рукой мое плечо – почти кричит:
– Маргарита Терехова!
Сафонов забирает у нее свой плащ: – Спасибо.
Не поднимая головы, «медсестра» резким неприятным голосом, спрашивает: – Фамилия?
Сафонов: – Моя?
«Медсестра»: – Больного!
Сафонов: – Не знаю.
С противоположного коридора, в белом халате с весящей на шее марлевой маской, выходит средних лет женщина – «хирург». Она устало облокачивается бедром на столик. В руках зажженная сигарета. Курит. Обращается к Сафонову и Тереховой:
– Вы привезли мальчика?
Сафонов:
– А что с ним таково?
«Хирург» продолжая дымить сигаретой, отвечает:
– Сейчас ему лучше.
Поворачиваясь к Наде, тихо говорю:
– В каком-то фильме ее раньше видел.
Надя соглашается.
– Она часто снимается, но только на вторых ролях и в эпизодах. Могу ошибиться, но кажется ее зовут Людмила Аринина.
Съемка закончена – выходим. Спустившись по парадной лестнице проходим мимо новой бежевого цвета машины – «Москвич 412. Комби».
Разговаривает двое мужчин:
– Вот чудак! Не хотел ее давать.
– Видимо жалко. Новая же!
– Жалко? Так этот «Москвич», теперь в историю кинематографии вошел, даже через 50 лет, люди его увидят!
Идем по скверу. Счастливая Надя, спрашивает:
– Саша, ты доволен?
Пожимаю плечами.
– Артистов «живьем» увидел впервые – обычные люди. Не пойму, почему надо восторгаться ими? Они ни чем не лучше других людей. А приемное отделение? Разве оно здесь – в храме с высоченным куполом?!
Надя обиженно поджимает губы.
– Киноартисты, необычные люди! Они звезды! А почему приемное отделение здесь – спроси у режиссера. Пойду я. Скоро экзамены – надо готовиться. Дойдешь?
– Дойду.
Надя быстро уходит в сторону медучилища. А я тихонько поплелся к своему корпусу…
12 июня 1970 год.
Неделю нахожусь дома.
Из Москвы до Саранска, с прибывшей за мной мамой, добрались поездом без особых приключений.
Прощание с медперсоналом института «Склифосовского», получилось прохладное – выписывался с выведенной кишкой в животе. Немного успокаивало обещание Александра Анатольевича: «Приедешь осенью в хорошем физическом состоянии и мы соединим в единое целое, обе части твоего кишечника».
Вновь верю, но в памяти назойливо всплывает начало июня прошлого года, тогда тоже выписывался «временно» из Республиканской больницы в Саранске.
Братья Вовка и Сергей в деревне. Родители на работе. Сидя на лавочке, возле своего подъезда, греюсь на полуденном солнышке. К калоприемнику привык. За два-три часа раздуваясь в объеме, он напоминает о себе, и я освобождаю его в туалете.
Из подъезда выходит Андрей – тридцатипятилетний худощавый мужчина. С женой и двумя детьми он живет над нами, где раньше проживала интеллигентная семья Лазаревых. Теперь из их квартиры постоянно слышится непрерывная брань и звон битой посуды. Соседку – полную невысокого роста женщину, мы зовем тетя Валя, а его все кличут – Андрей.
Вот и сегодня, он выглядит помятым и расстроенным.
– Саш! Посмотри у вас нет ничего выпить? Голова гудит с похмелья, да еще эта Валька орет.
– Только рассол.
Раздосадовано машет рукой.
– А, давай хоть его!
– Пойдем к нам, налью.
Сидим на кухне, за столом. Андрей с наслаждением потягивает из алюминиевой кружки капустный рассол, а я смотрю на его небритое осунувшееся лицо и вспоминаю:
«Тетя Валя, похвасталась, что у ее мамы в деревне Ташкино Ичалковского района, вишневый сад:
– «Вишки» так много, но их некому собирать.
Мама посетовала:
– Мы ее здесь не видим. А так хочется вишневого варенья наварить детям.
По душевной простоте, соседка предложила поехать к ее маме и набрать этой «вишки» сколько захочешь.
– Мой Андрей в отпуске. Скажу ему, пусть он с кем-нибудь из ваших детей съездит к своей теще. Заодно и себе привезет. Все равно целыми днями пьянствует.
Брат Колька был в деревне, а я недавно вернулся из пионерского лагеря. Естественно, выбор пал на меня – четырнадцатилетнего.
На другой день утром с огромным пустым чемоданом, (другой емкости мама не нашла) с не похмеленным Андреем и двумя эмалированными ведрами тронулись в путь. Два часа на пригородном поезде от станции «Саранск – 2» до станции «Кемля» я смотрел в окно на пробегающие мимо деревеньки, овраги и речушки, а Андрей рядом «страдал» от головных болей.
В «Кемле» пока шли от железнодорожного вокзала к автобусному, мой сосед по дороге купил бутылку «Портвейна». Останавливаясь, он прикладывался к ней и мы медленно двигались дальше. Тем не менее, к нужному нам автобусу успели. Купили в кассе билеты, сели в автобус, и Андрей развалившись на заднем сидении, «отключился». Выехали. Спрашиваю у рядом стоящей тети:
– Нам нужно в Ташкино. Подскажите, когда выходить?
Она брезгливо посмотрела на храпящего Андрея и снисходительно ответила:
– Выйдите вместе со мной.
Через полчаса, за окнами автобуса показалось село – женщина собирается выходить. Остановка. С посторонней помощью вытаскиваю из автобуса Андрея, свой чемодан и два пустых ведра.
Тетя быстрым шагом уходит между домами в проулок. На остановке – одни. Спрашиваю у проходящего мимо мужчины:
– Это какое село?
– Лобаски.
Смотрю вслед уходящему автобусу, размышляю: «Женщина не поняла или специально обманула. Видимо мы сошли раньше, не доехав до Ташкино».
Одной рукой придерживаю с трудом стоящего Андрея, а в другой беру пустой чемодан и два ведра. Трогаемся по дороге, по которой уехал автобус. Идем больше часа, периодически отдыхая на чемодане. Сосед немного протрезвев, удивляется:
– Мы с тобой что-то очень долго идем – до Ташкино два километра.
Зло отвечаю:
– Не надо было пить. Мы не там сошли с автобуса.
Двигаемся дальше. Наконец впереди показываются деревянные дома. Сосед протрезвев, продолжает сомневаться:
– Не туда мы идем!
– Уже дошли. Сейчас у людей спросим.
Усталый и измотанный захожу в крайний дом. Андрей остался во дворе. Спрашиваю у встречающего меня пожилого мужчины:
– Это деревня Ташкино?
Он удивляется:
– Нет. Протасово. А Ташкино, за Лобасками в двух километрах.
Вкратце рассказываю ему о нашем злополучном путешествии.
Он открыв входную дверь, зовет:
– Заходи горемычный. Отдохни.
Сидим с Андреем за столом, у гостеприимного хозяина. На столе черный домашний хлеб, крынка молока, вареная картошка, порезанная селедка и бутылка самогона.
– Покушайте, а я, к соседу через дом сбегаю. Он кажется собирался ехать в Лобаски.
Наливаю себе молока, режу хлеб, а сосед льет в стакан самогон.
Ворчу:
– Андрей, может хватит!? Я тебя больше тащить не буду!
– Санек, ты как моя Валька меня воспитываешь. Не переживай, к вечеру доберемся до тещи. – выпив стакан, наливает в него повторно.
Заходит хозяин.
– Вам повезло. Идите скорей, он прогревает двигатель.
Выходим, невдалеке стоит заведенный огромный грузовик – «Урал». Водитель из кабины кричит:
– Залезайте в кузов.
Кидаю в кузов чемодан, ведра и быстро запрыгиваю. Следом не торопясь, перекидывается через борт Андрей.
Расстояние в шесть километров промчались на машине за пять минут, а плелись сами – два часа.
Вновь стоим на прежнем месте, где сошли с автобуса. Водитель из кабины показывает рукой.
– Идите, вон в тот проулок. Заберетесь на горку, а за ней ваше Ташкино.
Вспоминаю женщину из автобуса: « Она же пошла в этот проулок. Надо было нам идти за ней! ».
Трогаемся в путь по указанной дороге. Забираемся на возвышенность и Андрей вдруг резко ослабел – его вновь «развезло». Рядом под горой небольшая деревенька, а мой спутник лежит на обочине грунтовой дороги. Нет сил, да и желания нет тащить его. Сижу на чемодане на вершине холма – наблюдаю за закатом солнца. Ем зеленый горох – благо он засеян вдоль дороги. Со стороны к нам двигается одинокая фигура пожилой женщины. Она подходит и без предисловий расталкивает руками спящего соседа.
–Андрей! Вставай паразит! – догадываюсь, это и есть мама тети Вали. Она обращается ко мне: – Соседка сказала, что вы приехали с ней в Лобаски. Я все жду, а вас нету. На горе тебя увидела, вышла встречать. Где вы были?
Виновато оправдываюсь:
– В Протасово. Пошли не той дорогой.
– Вот Валька, нашла себе мужа! – она продолжает трясти его: – Вставай, иначе в поле ночевать будешь.
Сосед просыпается, таращит на женщину глаза.
– Тещенька, моя! – переводит взгляд на меня: – Говорил же тебе, к вечеру доберемся…
На следующий день утром лазил по верхушкам деревьев – собирал вишню. В полдень уже тащил на плече наполненный доверху огромный чемодан. Вначале до автобуса, затем в «Кемле» с автобусного до железнодорожного вокзала.
На своей станции с трудом стащив из вагона чемодан, долго искал глазами своих – никого. Делать нечего – взваливаю вновь его на плечи и переступая через рельсы путей, направляюсь в сторону дома. Поднявшись на пригорок, заметил возле административного здания станции туалет. Сбросив с плеч груз и оставив его на обочине тропинки, быстрым шагом двинулся к нему – на туалетной бумаге обнаружил алую кровь. Выхожу из туалета, а со стороны станции по тропинке идет мама:
– Ты где был? Я встречала тебя, но не увидела!
– Я тоже тебя искал! Сама где была?– показываю рукой на чемодан: – Вот твоя вишня!
Она пытается поднять чемодан, но не получается.
– Как ты его тащил?
– Сам не знаю. Хотел выкинуть. – подбираю в траве деревянную палку и просовываю ее через ручку: – Пошли!
Остаток пути до дома, преодолели вдвоем.
В итоге семья получила три ведра дармовой вишни, а я несколько дней ходил в туалет «по большому» с кровью».
Андрей допивает кружку рассола.
– Спасибо Санек, выручил. Теперь надо найти хотя бы рубль. У тебя нет?
Я саркастически смеюсь.
– Нет. С меня хватит и той поездки в Ташкино…
23 июня 1970 год.
Папка никогда не отмечал своего дня рождения дома, а мама наоборот – каждая ее дата это семейный праздник.
Проснулся – начало восьмого. В комнате родителей – пусто, заглядываю на кухню – мама готовит еду.
– А папка где?
– Ушел на работу. В честь дня рождения, дала ему три рубля, теперь жди – вечером обязательно «нажрется».
– Хотел поздравить!
– Вечером поздравишь, если домой дойдет. Может придется еще искать по поселку. «Горбатого – могила исправит». Садись, поешь! А ты, куда в такую рань собрался?
Сажусь за стол, наливаю чай и намазываю себе бутерброд.
– Решил заняться бегом.
– Не рано ли? Кишки растрясешь, что делать будем?
– Мам, мне нужно готовиться к операции. До осени всего два месяца.
– Смотри сам. Боюсь, что снова растаешь – как снегурочка.
– Не растаю!
Вышел на поляну. Она невдалеке от дома за дорогой – где раньше с пацанами играл в футбол. Невысокая трава еще покрыта утренней расой. Глубоко вдохнул – прохладный утренний воздух заполнил легкие, затем резко выдохнул и побежал трусцой. Мешок на поясе, скрытый под трико трясется в такт бега – придерживаю правой рукой. Намеченный мною круг не одолел – «задохнулся», остаток пути иду пешком.
Возле дороги стоит одноклассник – Сашка Крошенниников, смотрит в мою сторону и курит. Подходит ближе.
– Санек! Это ты?! Вышел покурить, смотрю, спортсмен бегает!
Немного отдышавшись, протягиваю руку.
– Привет, «Кроша»! Нашел «спортсмена», после приезда из Москвы, первый раз пробежался.
Жмет мою руку.
– Вылечился?
Искренне обрадовавшись встрече, отвечаю:
– Еще нет. Вот бегаю – готовлюсь к последней операции. Как там наш класс поживает?
– А я знаю? После восьмого, мне справку об окончании дали и я забыл дорогу в школу. Работу ищу, но пока подходящей не нашел.
– Жаль! А ты всё куришь?
Сашка смеется.
– Даже выпиваю, если кто нальет.
– Мало тебя Раиса Федоровна «колотила».
Продолжает весело улыбаться.
– Да, не одну линейку о наши с Вовкой Боровковым головы она сломала. Добрая учительница была – жалела. Говорила: « Саша, не бери пример с родителей и сестер – будь хорошим мальчиком». – он бросает в сырую траву недокуренную сигарету: – Все бестолку. Наследственность у меня плохая.
– Наследственность!? Да твоей родословной можно только позавидовать!
Вспомнились дореволюционные фотографии в доме его бабушки:
« В четвертом классе, в начале учебного года, Раиса Федоровна оставила нас двоих после уроков – делать домашнее задание.
Освободившись от «гнета» училки, пошли на «солдатскую» гору ( в то время рядом с поселком, на горе находилась армейская часть. Солдаты прокладывали дополнительные железнодорожные пути на сортировочной станции «Саранск-2»). Разожгли костер и пожарили на углях молодую картошку (выкопали ее здесь же, на чьем-то огороде). Сидя на портфелях – пообедали. Наевшись, Сашка показывает рукой вдаль:
– Вон там, за железнодорожным вокзалом, живет моя бабушка. Пойдем к ней?
– Пойдем.
Размахивая портфелями, сбегаем с горы и не торопясь идем по дороге в сторону вокзала. Полчаса, и мы уже по пешеходному мосту переходим через железнодорожные пути на улицу «Рабочая».
В двухэтажном из точенного красного кирпича старом доме, в маленькой комнатенке нас встречает старушка. Лицо в морщинах, несколько оставшихся во рту желтых от никотина зуба, держат дымящую папиросу, старческие скрученные пальцы в трещинах. В углу комнаты, прислонившись друг к другу, стоят несколько рыболовных удочек. Заставленное цветочными горшками овальное окно пропускает мало света. В комнате пасмурно и не прибрано. Покуривая папиросу, бабушка сиплым голосом ворчит:
– Небось, с уроков сбежали?
Сашка радостно сообщает:
– Нет! Мы даже домашнее задание вместе с учительницей сделали.
– Молодцы! Вовремя пришли. Еще немного и я ушла бы на рыбалку.
Привыкнув к прокуренной обстановке, я с интересом рассматриваю на стене в рамках необычные пожелтевшие фотографии. В глаза мне смотрят с достоинством и высокомерием, прилично одетые люди, явно не нашей рабоче-крестьянской среды. Заметив мой интерес, она встает рядом. Спрашиваю:
– Это кто? Такие фотографии я нигде не видел.
Она притягивает к себе внука.
– Наши родственники – купцы, промышленники, власть Саранска дореволюционной поры. – показывает пальцем на пухленькую трех-четырех летнюю девочку в цветастом пышном платьице. Она сидит на коленях у молодого с гордой осанкой, господина. Сзади их, стоит улыбаясь стройная в дорогом до самого пола платье красивая дама: – Узнаете?
Оба отрицательно машем головами и одновременно отвечаем:
– Нет!
Глаза пожилой женщины, заволокла слеза.
– Это Я. А рядом со мной – папа и мама. Все на этих снимках сгинули – осталась одна я. Некоторых большевики расстреляли, а остальные умерли за колючей проволокой в лагерях – бабушка села на скрипучую табуретку: – Весь этот дом – наш. Горсовет Саранска, выделил мне только эту комнату. В остальных живут – чужие люди!».
– «Кроша», бабушка, твоя жива?
– Нет. в прошлом году умерла. Надо было мне у нее прописаться – не успел. Жил бы в своей комнате. После смерти бабушки, в нашем родовом доме, теперь живут – только чужие люди…
После работы папка пришел подвыпивший, и в хорошем настроении.
– Сашка! Пойдем тебе чего покажу. – иду за ним. Подходим к нашему сараю, он осторожно приоткрывает дверь: – Смотри.
Заглядываю в щель. На меня с интересом смотрит худая средних размеров длинноухая собака черного цвета.
