Текст книги "История болезни (документальная повесть) - часть вторая"

Автор книги: Александр Уланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Умер наш сынок. – ничего не ответил сосед, только нервно дернулись его скулы и опять глаза заполнила слеза: – В одно мгновение рухнула наша жизнь. Нет сыночка, и ты Ваня в больнице.

Иван Петрович, прерывает молчание:

– Постоянно ублажала его, прощала все. Вот и вырос бандитом. – раздраженный голос дрожит.

Обиженная жена сквозь слезы, истерично, почти кричит:

– Зачем стал перед ним? Не пришлось бы милиции в него стрелять!

– Думал опомниться, не станет стрелять в родного отца. Поделом мне, не смог воспитать.

Оба долго молчат, затем женщина, опустошенным голосом, говорит:

– Пойду Ваня. Надо готовиться к похоронам сына. Выздоравливай.

Погруженная в свое горе, так и не посмотрев в нашу сторону, женщина уходит. Сосед не мигая смотрит в потолок – по его щекам стекают слезы.

Вопросительно смотрю на маму. Она нерешительно подходит к нему.

– Иван Петрович, такое горе! – машет печально головой: – Даже не знаю, что Вам сказать. Случилась беда, но сына уже не вернешь. Крепитесь. Подумайте о себе. Вам надо выздоравливать.

– Зачем?! – глаза в один миг высохли: – Чем жил, для кого жил – все пропало…

23 ноября 1969 год.

Воскресенье. Вечер. Медсестра, подключив капельницу к Ивану Петровичу, выходит. Он свободной рукой неожиданно скидывает с живота пеленку на пол и тихо зовет:

– Феня, смотрите! – шепчет удивленно: – Раны уменьшились, зарастают.

Приподнимаюсь. Вижу серое, с впалыми глазницами, безжизненное лицо и огромные рваные отверстия в животе соседа. Тонкие, почти прозрачные края ран, обвисли, а в глубине темнеет печень и лежит без движения синюшный кишечник. Подняв с пола пеленку, мама подходит к нему, закрывая своим телом печальную для меня картину.

– Зарастают, конечно зарастают. Иван Петрович, давайте все же, прикрою Вам живот. – укладывает аккуратно на раны пеленку…

Прошедшая неделя, прошла в заботах о раненом соседе. Александр Анатольевич рекомендовал Татьяне Александровне различные методы лечения, но оно не давало результатов – больной «таял» на наших глазах. Круглосуточно капали кровь и различные жидкости, дренировали брюшную полость, а Иван Петрович постоянно говорил об ожидающей его смерти и часами смотрел в потолок.

Дважды приходила его жена. Мама в это время деликатно покидала палату. Я же, вынужденно минут двадцать, наблюдал за молчаливой сценой. Она сидела рядом, а он продолжал смотреть в потолок.

Насторожило редкое глубокое дыхание соседа. Окинув меня растерянным взглядом, мама встает со стула и идет к выходу за медсестрой, но вдруг останавливается – он уже не дышит. Возвратившись, молча, закрывает ему глаза. На лице Ивана Петровича застыла блаженная улыбка…

12 декабря 1969 год.

В отделении «тихий час». Подголовник кровати поднят до предела – почти сижу. С Надей дочитываем последнюю главу романа М.Шолохова «Поднятая целина». Возле окна мама из кусочков марли сворачивает тампоны для перевязочной.

Девушка с грустью откладывает книгу – находится под влиянием прочитанного.

– Жалко Давыдова и Нагульнова, совсем молодыми были.

Мама отвлекается от своей работы.

– Надюша! О чем твоя книга то?

Неудобно за маму. Обиженный ворчу:

– Ты разве нас не слушала?

– Слышала читаете, но в подробности не вникала. Не до книг мне, тебя надо лечить!

– Тетя Феня! Это роман о том, как на Дону, в хуторе «Гремячий Лог», в начале тридцатых годов создавали колхоз. Ярых противников – зажиточных казаков, высылали из хутора, но остались недовольные. Приспособившись к новому строю, они исподтишка вредили коммунистам и активистам колхозного движения.

– Мам, они убили председателя колхоза, приезжего из Ленинграда коммуниста – Семена Давыдова и секретаря парт-ячейки – Нагульнова .

Продолжая делать тампоны, она соглашается:

– Да, недовольных и у нас в селе в то время много было. А чему радоваться? Кто трудился сутками, ухаживал за своим приусадебным участком и скотиной, не разгибаясь заготавливал корма на зиму, у того семья была сыта и одета, он выходит «кулак». А лодыри, чьи дети вечно голодные и в обносках ходили, бегом в колхоз записывались – думали там им «манна небесная» будет. Работали в колхозе за «палочки-трудодни», что домой с поля принесешь – то и твое.

Дополняю:

– Вы же в то время, не бедно жили. Папка как выпьет, тебя «кулачьем отродьем» обзывал.

– Ты, своего папку не слушай. Он выпивший, сам не знает, что «городит». Да, мы не бедствовали и в колхоз вступили не сразу. Когда в Шугурово организовался колхоз, у нас тоже из села под конвоем вывозили раскулаченных. Несколько раз приходили к нам активисты из правления – забирали все, что подворачивалось им под руку. Затем вещи отобранные у не вступивших в колхоз селян, свозили к правлению и раздавали бедным колхозникам. Твой дедушка трижды писал заявление о приеме в колхоз, а твоя бабушка, трижды забирала его обратно. Когда мой брат Сергей женился на дочери колхозного активиста, она «сдалась» и наша семья вступила в колхоз. Всякое у нас в селе было, но до убийства, до такого греха, не доходило.

Вспомнил обелиск в сквере, невдалеке от городского парка.

– А памятник, возле художественной школы, где учился наш Ваня! На табличке начертано: «Здесь похоронены красноармейцы продотряда, зверски убитые кулаками».

Мама пожимает плечами.

– Не слыхала. В нашем районе, такого не было. – обращается к заскучавшей Наде: – У нас в деревне, испокон веков никто батраков не держал – сами со своим хозяйством справлялись. Когда нужно было переложить сруб, во время строительства дома, действительно приглашали родственников и соседей, одним не справиться – это называлось «помощь». В конце работы, хозяева накрывали стол – кормили и поили. Тоже самое при посадке и сбора картошки. Один ведет лошадь, второй идет за плугом, пока лошадь разворачивают в конце гряды, человек пять должны успеть весной закинуть в борозду пророщенную, а осенью также успеть собрать выкопанную плугом картошку. В другой раз организовывали «помощь» другому. Значит везде активисты, силком загоняли людей в колхоз. Не вступишь – запишут в кулаки и под конвоем вышлют в Казахстанские степи. Надя, это выходит, высылали к ним, что в книге прописано?

Не дав Наде ответить, поясняю:

– То Казахстан – там живут казахи! А в книге написано о казаках живущих на юге, возле реки Дон – совсем другое место. Казак это вооруженный всадник, тоже самое, обозначает слово «Улан», только на монгольском языке.

Надя одобряет:

– Саша правильно говорит. У вас очень красивая фамилия и знаменитая. Великая балерина – Галина Уланова, чего только стоит. – она встает: – Пойду я, до дома еще больше часа добираться.

Мама оставив свое занятие, провожает:

– Ты уж извини Надюша мою безграмотность, не пришлось книжки читать: колхоз, военное время, затем дети, теперь вот Саша.

– Что Вы, тетя Феня! Саше очень повезло, что у него такая заботливая и добрая мама. – она уходит.

Мама подсаживается ко мне:

– Вот видишь, сынок, папка нам какую красивую и знаменитую фамилию подарил, а в деревне были бы не Улановы, а «Псакань» – (Кошкины – эрзя.)…

26 декабря 1969 год.

Мне шестнадцать. Второе день рождение, встречаю в больничной палате. За окном пасмурное утро и потому не много грустно. Неожиданно, входит группа медработников нашего отделения, во главе с заведующим. Первой говорит, Татьяна Александровна – глаза ее светятся:

– Сашуля, стал ты для нас родным. Тебя здесь все любят. Мы совместно решили, от всего отделения подарить тебе авторучку с золотым пером. – берет из рук медсестры Тани беленькой, маленькую продолговатую коробочку и подает ее мне.

Открываю картонный пенальчик – на синей бархатной основе, лежит красивая коричневая авторучка. Осторожно беру ее в руки, снимаю колпачок – действительно, перо переливается золотом.

– Спасибо! – захватывает дух: – А писать ей можно?

Александр Анатольевич, улыбается:

– Заправь чернилами и пиши. Этим золотым паркером описывай свою эпопею и не забудь в своей будущей книге, упомянуть о нас – тебе есть о чем рассказать. За время моей работы в институте, такого больного как ты Саша, у нас еще не было.

Подавленный всеобщим вниманием, все же возражаю:

– Но живот то мой, дырявый.

Доктор уверенно заверяет:

– Зашьем Саша, даже не сомневайся!

– А когда?

– Всему свое время. Спокойно набирайся сил, а мы со своей стороны больше не подведем.

Мама в стороне утирает ладонью влажные глаза.

Татьяна Александровна, подходит к ней и обнимает за плечи.

– У Саши все будет прекрасно. Потерпите.

– Куда нам деваться. На вас вся надежда.

– К сожалению, спасаем не всех, но вашего сына, вылечим обязательно…

После праздничного обеда, организованного диетсестрой, мама собирается в город.

– Пройдусь, сынок, по магазинам. В честь твоего Дня Рождения, что-нибудь особенное куплю. – садится рядом: – Никак не могу привыкнуть, к хорошему отношению к нам. Пока и у москвичей ничего не получается, но может, Бог даст, когда-нибудь они зашьют твои дырки. Твою рану на ноге, смогли же вылечить.

– Кишки тоже вылечат! Просто, Александр Анатольевич, не заметил спрятавшийся от него свищ.

– Следующий раз, Бог ему поможет и он ничего не пропустит. Пойду я сыночек…

С прогулки по магазинам, мама пришла в возбужденном состоянии:

– Чего только в магазинах нет! Глаза «разбегаются». – она выкладывает из сумки на стол: бананы, мандарины, ошметок окорока, кусок «Любительской» колбасы и баранки посыпанные маком. – А в Саранске пустые полки. Если когда и выбросят колбасу – очередь с километр, да и ливерная не залеживается. Хорошо хоть выручают работники мясокомбината, а то и свежего мяса не видели бы.

– Они же мам, воруют его.

– Сынок, да они колбасой и мясом кормят всех жителей поселка

«ТЭЦ-2». Ты видел железнодорожную ветку, из ворот мясокомбината на станцию?

– Видел.

– По этой ветке в вагонах-холодильниках, вся их продукция отправляется в Москву. Вот это – она показывает рукой на колбасу и окорок: – Может быть изготовлено на нашем мясокомбинате, а я купила в Москве.

– Мам, однажды мы с Вовкой Евсевьевым спрятались у забора возле этих ворот. Лежим в высокой траве – нас не видно. Вдруг через забор, летит палка копченой колбасы, а за ней толстенный круг «Докторской» и «шмяк» об землю рядом с нами. Копченая палка целая, а «Докторская» разлетелась на несколько кусков. Мы схватили копченую, один кусок «Докторской» и бегом от забора. На пустыре под трубами теплоцентрали, все с пацанами съели!

Мама качает головой.

– Кто же вас надоумил? Человек старался для себя, а вы у него украли.

Возмущаюсь:

– Мам! Так он тоже крал! А научил нас Юрка Безнигаев. У него родители там работают.

– Знаю их. Отец его выпивает, а мать совсем спилась. Видишь, к чему дармовые деньги приводят и тетя Вера Зорина из-за этого страдает «давлением». При тебе же она и к нам забегала. Вся трясется от страха:– «Феня, выручай, бери за полцены, потом отдашь. За мной кто-то идет – может охрана или из милиции». Да как начала из-под одежды скидывать колбасу – больше двадцати килограммов. Помнишь?

– Помню, мы неделю колбасой питались.

Глаза мамы сияют.

– Так я в тот же день, половину распродала. Деньги Вере отдала, а остальное нам досталось бесплатно. Даром ничего не достается! Поэтому у нее и давление высокое

Хорошее настроение мамы, передается мне.

– Еще Юрка рассказывал, что в столовой мясокомбината все «блюда» дешевые и кладут в них много мяса. «Первое» и «второе», по три копейки. Самое дорогое – компот!

Мама соглашается, но глаза становятся грустными.

– Саша, там тяжелая работа и платят совсем мало. А устроиться очень трудно – только по связям. Мне такой работы не надо, в жизни и так хватает переживаний.

1 января 1970 год.

Вчера встречали Новый год. Подготовились заранее. Мама накрыла «праздничный стол» на тумбочке – несколько бутербродов, а я налил в мерные пластмассовые стаканчики «Пепсидил» (раствор соляной кислоты, содержащий ферменты желудочного сока). Пью его со дня поступления в институт, для лучшей усвояемости пищи. С поднятым подголовником и подушкой за спиной поглядывал через окно в ночное небо. Ровно в полночь в небо полетели одиночные световые ракеты – москвичи запускали их из ракетниц. Бесшумно чокнувшись «бокалами» мы выпили кисленькую жидкость, закусили бутербродами с жирным окороком и я удовлетворенный уснул…

Проснулся. В палате светло. Настроение хорошее. Мама протирает влажной тряпкой тумбочку.

– Мам! С Новым Годом!

– С Новым Годом, сынок! Что он нам принесет? – вздыхает: – Одному Богу известно.

– Мам! Убери каркас, он мне надоел. Хочу сесть.

– Убрать не трудно. А сможешь ли сесть?

– Смогу. Снимай! – она убирает и ставит его невдалеке на пол.

Компрессором отсасываю из ран кишечное содержимое, затем привычно, привязываю пеленку к животу. Повернувшись на бок, опускаю ноги с кровати: – Поднимай!

С помощью мамы, упираясь руками на матрац, сажусь.

– Как, сынок? Голова не кружится?

– Нет. – довольный бравирую, но голова действительно кружится: – Надо было давно садиться. Все бока отлежал…

После обеда лежа, вожусь со своим животом, а мама задумавшись, моет грязную посуду. Вдруг, она резко произносит:

– Саша, я наверное поеду домой! Сможешь несколько дней побыть без меня?

Удивленный, раздумываю. Но по выражению ее лица, понимаю: «Мама уже решила!»

– Смогу. Предупреди медсестру.

– Обязательно сынок. Я не на долго. Посмотрю, как они живут без меня и вернусь. Может получится и Колю навещу. Думаю должны разрешить «свиданку». У него же, 7 января день рождение.

– Наверное, разрешат.

– Поезд отправляется с Казанского вокзала ежедневно вечером. Завтра утром буду дома. – мысленно, мама уже в Саранске…

Чай с бутербродами рядом на тумбочке. Компрессор возле кровати. Мама уехала, одному не привычно – скучно. Заглядывает медсестра, Таня черненькая.

– Саша, что понадобится крикни, дверь оставлю открытой – услышу.

– Таня, пожалуйста положи на стул из тумбочки: марлю, ножницы и цементный порошок. Попробую сам без мамы поменять кляп в ране, над «высоким» свищом кишечника.

– Давай я тебе помогу.

– Не надо. Хочу сам попробовать, без посторенней помощи. Все равно делать нечего. Да, забыл, поставь еще рядом бутылки с перекисью и раствором фурацилина – промыть же надо.

Улыбаясь, она раскладывает на стуле перевязочный материал.

– Ты вскоре нас без работы оставишь. – смеется: – Все ухожу – самостоятельный ты наш…

Откидываю пеленку с живота. Тяну за грязную марлю цементного кляпа, он начинает выходить, но вдруг возникает резкая боль в левом подреберье. Присмотревшись, вижу в щелочке между кляпом и мышечной тканью, тянется что-то нежно-беленькое, похожее на толстую нитку. Один конец «нитки» выходит из мышцы, а другой зацементирован в кляпе. Малейшие движения им, вызывают острую боль.

Догадываюсь – это нервное волокно. Оно оказалось для пищеварительного сока устойчивее мышц – не переварилось: «Что делать?» Из-за этого пустяка стыдно тревожить медсестру. Просовываю в образовавшуюся щель ножницы и резко их сжимаю. Боль, электрическим током, пробегает по туловищу, тошнота подступила к горлу.

– Ой! Б...ть! – срывается с языка.

Вбежала медсестра.

– Саша, что с тобой?

Отдышавшись, вытираю со лба пот.

– Нерв перерезал. – вытаскиваю из раны злополучный кляп. Из него безжизненно свисает обрубок моего нерва: – Смотри, Таня! – бросаю его в плевашку. Кляп камнем ударяется о ее дно – звонкий звук разлетается по палате.

– Ну ты даешь! Хватит экспериментов. – берет бутылку с перекисью водорода и льет в рану. Пена течет в подставленный к моему боку лоток. Затем поливает раствором фурацилина и вытирает салфеткой влажную кожу живота: – Доктор, что дальше делать?

Боли нет. Смущенно улыбаясь, накрываю рану вчетверо сложенной марлей. Беру глубокую чашку и наигранно, командую:

– Сыпь порошок. – она сыплет: – Хватит! Подай стакан воды. Игра продолжается.

– Слушаюсь!

Замешав шпателем густой раствор, переворачиваю чашку – в рану с зияющим «высоким» свищом падает мягкий цементный ком. Трамбую его пальцами.

– Вот и все, ничего сложного…

9 января 1970 год.

Разбудил шум. В палате темно. Включенный свет, слепит глаза. Голос мамы:

– Саша, мы приехали. – слово «Мы» заставляет окончательно проснуться. За мамой, в накинутом белом халате, достающим до пят, прячется братишка Сергей: – Как ты без меня, сынок?

– Нормально мам. Медсестра и санитарки помогали, а кормила раздатчица Таисия Ивановна.

– Ну слава Богу! А я, вся испереживалась! – развернувшись, она подталкивает ко мне Сережку: – Напросился в гости, а сам спрятался за мамку. Поздоровайся! Не бойся – Саша, не укусит!

Он несмело подходит.

– Саш, тебя когда вылечат?

Беру его за руку.

– Здравствуй, Сережа! Когда не знаю, но вылечат обязательно. Вы во сколько приехали?

– Ночью.

Разбирая вещи, мама поправляет:

– Не ночью, а утром в шесть часов. Зима же, поздно рассветает. Ездить поездом, очень удобно. Вечером сядешь – переспишь ночь, а утром уже на месте. Расписание одинаковое, что из Москвы в Саранск, что обратно! Поезд красивый – на каждом вагоне, написано большими буквами: «Мордовия».

Осмелевший Сережка, с интересом рассматривает палату. Мама уложив по местам привезенные с собой вещи, протирает полы вокруг моей кровати. Очищая брюшную полость, интересуюсь:

– Мам, ты к Кольке ходила?

Она встает, и с тряпкой в руках присаживается рядом:

– Ходила. В день его рождения, вместе с Сережей. – услышав свое имя, братишка подходит – быстро прикрываю пеленкой живот: – Все у него хорошо. Работает на стройке штукатуром. Они строят новый цех, на комбинате резиновых изделий. Совсем недалеко от нашего дома.

– Знаю. Мы с пацанами в те места часто бегали. Невдалеке от «резинки», весной все берега реки белые от цветущей черемухи, летом – на соседних полях объедались горохом, а вдоль железной дороги – собирали боярышник и дикую смородину.

– Не до ягод и цветов мне! Ты в больнице, Коля «сидит». Про тебя и нашу московскую жизнь, всем соседям и знакомым рассказывала, а о нем молчу – стыдно. Дома меня ждала от него пачка писем. В каждой строчке: «мама» да «мама». Раньше доброго слова от него не слыхала. Коля очень изменился.

Перебивает Сережа:

– Он совсем взрослым стал. Голова коротко стриженная, как у солдата или борца – раньше, длинные носил.

– О тебе расспрашивал. Надеется, до его освобождения ты вылечишься.

Снисходительно улыбаюсь:

– Скажешь тоже! Ему еще два года «сидеть» а меня весной прооперируют и я здоров.

Откинув из рук в ведро половую тряпку, она задумавшись рассуждает.

– Коля если хорошо себя покажет, может под амнистию попасть, а тебе предстоят две операции. Забыл? Александр Анатольевич рисковать больше не хочет. Бог даст, оба пораньше дома окажитесь.

Брат смотрит на маму.

– Ваня отслужит, Петька достроит свой автомобильный завод – снова все вместе будем.

Она отрицательно машет головой.

– Уже трудно вас собрать – выросли. Ваня, после армии хочет жить в Чебоксарах. Во время учебы в художественном училище, нашел себе невесту – чувашку, хочет на ней жениться. А Петя, после окончания этого строительства, вновь собирается на комсомольскую стройку. Домой возвращаться не хочет. Пишет: «Устал от папкиной лопаты». Ваш папка, никак огородами не насытиться. Копать не кому, а он все находит где-то свободную землю – пустой труд…

Обход. Входит Александр Анатольевич с Татьяной Александровной. Заведующий приветливо останавливает пытающихся выйти, маму и Сережу.

– Фекла Никифоровна, это кто с Вами?

Смутившись, она знакомит:

– Сережа, мой младшенький.

Наклонившись, Александр Анатольевич пожимает ему руку.

– Не забываешь брата. Молодец! А как же школа?

Растерявшийся брат, тихо отвечает:

– У нас каникулы.

– Да, действительно! С этой работой забыл, что у детей бывают зимние каникулы.

Татьяна Александровна, присев, придерживает брата за плечи, весело смотрит ему в глаза.

– Скажи мне? Решил Москву посмотреть или по братику соскучился?

– Я по маме скучаю. Она приехала домой и снова собралась уезжать.

Мама прижимает его к себе.

– Не хотел отпускать из дома. Пришлось взять с собой.

Александр Анатольевич подходит ко мне, но обращается к маме:

– Саша у нас стал совсем самостоятельным, и даже смог себя прооперировать.

Она насторожилась.

– Как прооперировать?

– Сам перерезал ножницами, мешавшее ему нервное волокно! Можно сказать, перед нами лежит будущий врач!

Успокоившись, мама, вздыхает:

– С его учебой, врачом не станешь. Одни тройки в дневнике.

Татьяна Александровна:

– Сашуля, а в медицинский институт, поступить очень трудно – даже отличнику.

Возмущаюсь:

– В нашей школе, ребятам хорошо учиться стыдно – засмеют. Я же не девчонка!

Она удивляется:

– Да разве можно обращать внимание на мнение недальновидных ребят? Каждый должен сам заботиться о своем будущем. Ты же не глупый мальчик!

Врачи, осмотрев мои раны, ушли…

После обеда, мама с братом вышли в город за покупками.

Лежу – размышляю: «Действительно, почему у тецких пацанов такое пренебрежение к учебе. Все с удовольствием рассказывают друг другу о своих двойках и прогулах. Даже в голову никому не придет похвалиться хорошей оценкой – не поймут. «Трояк» – это самое то. Не стыдно сказать и на второй год не оставят. Несколько раз на уроках, у меня возникало желание «блеснуть» знаниями, но вовремя себя останавливал – скажут «рисуется».

До моей болезни, в пионерском лагере разговаривал с ребятами из школы № 12. Она считается престижной и находится в центре Саранска. Они хвалились своими годовыми «5» по многим предметам. Я же своими «успехами» в учебе не делился, но по уважительному отношению ко мне, догадывался: «Ребята не сомневаются в том, что я отличник. А как могло быть иначе у председателя совета отряда и капитана сборной по футболу?!»…

Размышляя – не заметил как уснул. Вновь разбудил шум – вернулись наполненный впечатлениями братишка и увешанная покупками усталая мама.

– Вроде бы все купила. Завтра отвожу Сережу домой. Каникулы заканчиваются – ему нужно в школу.

Брат вытаскивает из маминой сумки завернутую в фирменную бумагу буханку белого хлеба – показывает.

– Мамка, такой домой привозила. Московский хлеб, вкуснее нашего!

Улыбаюсь в ответ.

– В Москве все лучше, но мне хочется домой.

Разложив купленные вещи, мама подсаживается ко мне. Неожиданно для себя, говорю ей:

– Мам! Я решил стать отличником.

Удивленная мама смотрит как бы со стороны.

– С чего это вдруг? Стало стыдно перед врачами за свои тройки?

– Я мог быть им и раньше, но стеснялся, а сейчас после школы, решил поступать в университет. Что я глупее других?

– Решение хорошее, но нам еще вылечиться надо.

– Вылечимся! Уже твердо решил – стану отличником!

23 февраля 1970 год.

На соседней кровати лежит сосед – пожилой седовласый мужчина, Виктор Иванович.

В связи с острым болевым приступом, ему удален забитый камнями желчный пузырь. Четвертый день после поступления, а он спокойно сидит на кровати и даже пытается ходить.

С подвязанной пеленкой на животе сижу и я.Но о хождении не помышляю, очень слаб – ноги дрожат, совсем не держат.

Виктор Иванович тяжело перенес операцию и три прошедших дня моя мама не отходила от постели соседа. Вечерами его навещала жена, Наталия Ивановна – полноватая с мягкими манерами женщина и молчаливая тридцатилетняя дочь – Инна.

Благодарная семья Гавриловых, не ожидавшая со стороны посторенней им женщины, внимательного отношения к чужому человеку, «завалила» нас продуктами. Между мамой и Наталией Ивановной завязались доверительные отношения.

Обед закончен. Мама собрав использованную после еду посуду вышла из палаты. Сидим с Виктором Ивановичем на кроватях друг против друга. Вспомнив, что сегодня День Советской Армии, спрашиваю:

– Виктор Иванович, Вы воевали?

– Воевал. Звание имею – капитан.

– Вас поздравляю с праздником!

– Спасибо! Но для меня главный праздник – День Победы. -

его лицо оживляется, в глазах блеснул юношеский огонек: – В сорок пятом, после объявления Победы, у всех кто остался в живых, от радости чуть «крышу» не снесло. Несколько дней безумствовали, стреляли в небо, обнимались, на нескончаемых застольях пили, ели, девчата в военной форме на столах плясали.

Такой всеобщей радости не видел и сам не испытывал – ни до, ни после войны.

– А Вам на войне не страшно было стрелять в людей?

Выражение лица Виктора Ивановича стало удивленным, огонек в глазах потух.

– В каких людей? Саша! Фашисты не люди – они хуже зверей. От их рук, миллионы наших погибло. Они нас за «быдло» считали – никого не жалели. Нет, в фашистов стрелять не страшно, а вот посылать своих солдат на смерть, было жалко.

Удивляюсь, я:

– А как это, на смерть?

– По законам военного времени за не выполнение приказа, могли расстрелять – сосед замолчал. Понимаю, разговор не закончен, тоже молчу. Собравшись с мыслями, Виктор Иванович, продолжает: – Поступает приказ: «Взять любой ценой населенный пункт». Из огневой точки противника строчит пулемет, а впереди «минное» поле. Приходилось отдавать приказы после которых и самому жить не хотелось. Сколько молодых парней полегло! В душе осталась одна злость и ненависть к фашистам. Ни о какой жалости не могло быть и речи. Стрелять во врага? Нет, не страшно!

Сосед придерживая рукой повязку на животе, с трудом ложиться. Следую его примеру. В палате воцарилась тишина…

После «тихого часа», в палате жена и дочь Виктора Ивановича. Их встречает сосед сидя на кровати. Наталия Ивановна выкладывает на нашу тумбочку продукты. Маме неудобно – она смущена.

– Зачем это Вы? Нас и в отделении кормят хорошо.

– Больничная еда однообразная. – из сумки появляется литровая банка, заполненная светло-розовой прозрачной жидкостью: – Это клюквенный морс. Он очень полезен ослабленным больным, здесь сплошные витамины.

Из банки в наши керамические кружки льется незнакомый нам морс. Мама пробует, затем передает кружку мне.

– Сынок, действительно очень вкусный компот.

Пью мелкими глотками, кислую с легким горьковатым привкусом напиток.

– Спасибо! Мне понравился.

Мама обращается к дочери Виктора Ивановича.

– Инна, ты почему такая грустная?

Девушка встрепенулась.

– Нет не грустная. Я вас с интересом слушаю.

Наталия Ивановна:

– Вот такая у нас молчаливая доченька. Поэтому и не замужем.

– Мама, ты опять о своем! Сейчас у меня есть жених. Успокойся!

– Да какой это жених! Бывший одноклассник – неудачник. Работает водителем троллейбуса. Для него ты высшее образование получала? Хочется с внуками нянчиться пока еще здоровье позволяет. У меня суставы на ногах болят, отец – после операции. Что с нами дальше будет?

Молчавший Виктор Иванович, видимо не раз слышавший тему этого разговора, примеряет:

– Хороший парень. Не всем же быть с высшим образованием.

Инна, нервно:

– Вы, все равно не отстанете. Он давно меня замуж зовет – раздумываю. Видимо придется соглашаться.

Удовлетворенный сосед, попивая из кружки целебный морс, дружелюбно говорит:

– Вот и хорошо. Соглашайся, чего тянуть. Квартира для вас на Сретенке есть, а мы будем доживать в Измайлово. Свадебные фотографии, беру на себя – лучше меня их никто не сделает.

Обняв дочь за плечи, Наталия Ивановна, заключает:

– Доченька, сама решай – взрослая уже.

Жена и дочь целуют Виктора Ивановича и попрощавшись с нами, уходят.

Расставляя освободившиеся стулья по палате, мама обращается к соседу:

– Виктор Иванович! Вы оказывается умеете фотографировать?

– Скажите тоже – фотографировать! Я заведую лабораторией, занимающейся изготовлением особо качественных фотоснимков, даже в цветном виде.

– Как хорошо! – мама присаживается к нему на рядом стоящий стул: – Если Вам не трудно, когда вылечитесь, сделайте фотографии врачей и медсестер отделения. Мне хочется показать их в Саранске.

– С удовольствием, для меня это не составит никакого труда. Соглашатся ли они? Вас с Сашей смогу сфотографировать в любое время. Скажу Наталии и она принесет фотоаппарат.

Почти кричу:

– Нет! Меня не надо! Как вылечусь, тогда пожалуйста.

– Хорошо. Я ближе к выписке переговорю с Александром Анатольевичем. Думаю, сотрудники отделения все же согласятся, а тебе, Саша, оставлю свой адрес. После выздоровления, сходим с тобой в Измайловский парк. Затем, покажу место где царь Петр I формировал свои первые «потешные полки» и посетим музей «Вооруженных сил». Увидишь все реликвии Великой Отечественной войны и ты поймешь, как тяжело нам досталась победа над фашистами. Везде тебя сфотографирую…

12 марта 1970 год.

Виктор Иванович выполнил просьбу мамы – сфотографировал сотрудников нашего хирургического отделения. Согласились все. Даже подошла профессор – Ольга Осиповна Виноградова.

В центре фотографии Александр Анатольевич, чуть в стороне за его спиной улыбающиеся медсестры Тани с Татьяной Александровной, по правую руку от руководителя отделения, доктор – Тамара Михайловна, следом медсестра – Нина Сергеевна, далее скраю «светиться» как солнце раздатчица – Таисия Ивановна. Ольга Осиповна, прислонилась к Александру Анатольевичу слева.

В начале марта, Виктор Иванович выписался по выздоровлению. Мама получив долгожданную фотографию, уехала на неделю в Саранск. Понемногу хожу самостоятельно, иногда выглядываю в коридор.

Утро – начало рабочего дня. Одному в палате скучно, а за дверью слышатся оживленные голоса. Очистив раны и привязав к животу пеленку, встаю. Незначительная слабость – не смущает: «Интересно, что там в коридоре?».

Выхожу. Невдалеке столик дежурной медсестры. За ним сидит Таня черненькая, возле нее стоит Татьяна Александровна – весело с эмоциями, что-то ей объясняет.

Подхожу.

– Здравствуйте! Сегодня так шумно в коридоре. Почему?

Доктор, улыбается:

– Сашуля, сегодня юбилей Александру Анатольевичу – ровно 50 ему.

Вдруг мои ноги делаются ватными– подламываются и я падаю. Слова Татьяны Александровны отдаляются. Звон в ушах и темно. Открываю глаза – лежу на кровати в своей палате. Возле моего носа, в руке у Тани, ватка с резким запахом нашатыря, в другой пустой двухграммовый шприц.

Рядом Татьяна Александровна.

– Напугал ты нас.

Виновато шепчу:

– Что со мной было?

– Сердечко слабенькое – упало давление. Не расстраивайся, ты долгое время лежал – оно и ослабло. Пока много не ходи.

Быстрым шагом, входит взволнованный Александр Анатольевич:

– Что еще случилось?

Татьяна Александровна, спокойно:

– Ничего страшного. Приступ вегето-сосудистой дистонии. Ввели «кордиамин» и давление стабилизировалось.

В глазах ясно, пытаюсь сесть, но Александр Анатольевич, останавливает:

– Саша, сегодня пожалуйста полежи, успеешь набегаться.

Послушно опускаюсь на кровать, и громко выделяя каждое слово, говорю:

– Александр Анатольевич, поздравляю Вас с Днем Рождения. – затем, понизив голос, прошу: – Зашейте мой живот!

Его улыбающееся лицо становится серьезным: