Текст книги "Силы неисчислимые"

Автор книги: Александр Сабуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Этот термин возник не случайно. Дело в том, что на большую операцию мы объединяли несколько отрядов. После проведения операции отряды снова начинали действовать самостоятельно. Однако штаб объединения продолжал держать с ними повседневную связь, получал от них разведданные, обобщая которые давал ориентировку командирам.

– А что, если нам, товарищ Сабуров, прикинуть примерную структуру нового штаба? – предлагает Гудзенко.

Начинается коллективное творчество. В начале наш штаб получается уж очень громоздким, и мы постепенно уплотняем его.

Естественно, что в этот раз мы не смогли разработать все детали, но, пожалуй, именно здесь, в Хинельском лесу, родилась идея партизанского соединения, которая впоследствии так широко претворилась в жизнь.

Перевалило далеко за полночь, когда я доложил о цели моего приезда: о радиограмме полковника Строкача, в которой меня обязывали связаться с Ковпаком.

– Должен сознаться, друзья, – говорю я в заключение, – ехал к вам, и меня сверлила подспудная мысль: нельзя ли из ставшего для нас тесным Брянского леса перебазироваться сюда, в Хинельский? Теперь вижу: если у нас тесно, то у вас и того пуще. Видно, придется искать другие места.

– Да у нас с вами, товарищ Сабуров, оказывается, мысли-то одинаковые, смеется Куманек. – Вы к нам намеревались перебраться, а нам, чего доброго, к вам, в Брянский лес, придется переходить. Похоже, что тут скоро жарко станет, нестерпимо жарко. Примете? Ну спасибо на добром слове. Насчет же тесноты вы правы. Завтра сами увидите. А сейчас, друзья, надо приготовить отчеты, и мы будем просить товарищей Сабурова и Реву передать их по рации на Большую землю…

В том, что Хинельский лес стал тесноват для наших друзей, мы действительно убедились на следующий день. Все окрестные села и хутора густо населены партизанами. Знакомимся с отрядами. Чудесные ребята. Бравые, дружные. Понравилась группа Терехина. Сам командир – стройный, красивый, подтянутый. И бойцы у него как на подбор. Подружились мы с Гришей Талахадзе.

О его храбрости уже складывались здесь легенды, но сам он был крайне немногословен, скупо и просто рассказывал о своих делах, не видя в них ничего особенного.

Блеснул Гудзенко. Выкатил на поляну свою артиллерию: батарею 76-миллиметровых орудий и две красавицы 122-миллиметровки. Да, этим можно гордиться.

– Командира артиллерии ко мне! – приказывает капитан.

Подбегает кряжистый военный.

– В честь дорогих гостей – партизанский салют!

В это время на дороге показалась колонна партизан. Оказывается, это отряд Покровского завершает переход из Хомутовского района, Курской области, в Хинельский лес. С саней несутся переливы гармошек и привольная партизанская песня. Впереди колонны на резвом скакуне, круто заломив кубанку с малиновым верхом, гарцует командир – статный красавец старший лейтенант Покровский. Гордый, бравый вид у наших собратьев по оружию. Но меня волнует мысль о том, как они разместятся тут…

– Огонь! – приказывает командир артиллерии.

Грохает залп, и лесное эхо многократно повторяет его.

Наше пребывание у гостеприимных хильчан подходит к концу. Пора собираться домой. Нас провожают Куманек, командиры отрядов, большая группа партизан. Вдруг из леса на орловском рысаке вырывается Гудзенко. Я невольно залюбовался всадником и его чудесным конем. Признаюсь, с детства люблю лошадей и много видал рысаков на своем веку, но этот – загляденье: гордая стать, тонкие точеные ноги, он не ходит, а кажется, будто танцует под седоком. Вот Гудзенко подъезжает к нам, соскакивает с коня и совершенно неожиданно передает поводья мне:

– Примите, товарищ Сабуров, Чердаша в память нашего первого знакомства. Конь добрый, недавно из фашистской неволи высвободили…

До сих пор с чувством глубокого волнения вспоминаю эти минуты, когда товарищи по оружию почтили меня таким большим вниманием. А тогда я просто растерялся…

– Та шо ты думаешь, Александр? Бери коня, – улыбается Павел.

Я крепко обнимаю друзей. Прощание длится долго – целуемся, жмем десятки рук.

И снова дорога. Замелькали поля, запорошенные слепящим от солнца снегом. А вокруг простор, тишина… Далеко выбрасывая вперед ноги, на туго натянутых вожжах быстро мчит нас Чердаш. И сразу отстает наш Петлах с разведчиками. Довольный Рева показывает мне через плечо на тщетные усилия Петлаха догнать нас. Не говоря ни слова, останавливаю Чердаша и пропускаю разведчиков вперед…

Глава третья. КЛЯТВА

В Красной Слободе, где пока остается наша база, нас ожидали печальные вести. Впервые за войну к нам послали представителя из центра, из самой Москвы. Он был выброшен с парашютом над нашим районом, но вот всю ночь искали его и не нашли. И еще известие: фашистами схвачена Муся Гутарева, уже пятые сутки она находится в трубчевской тюрьме.

К штабу сбежались все партизаны, окружили нас, радуются встрече. И вот уже наш Рева в центре круга, сыплет шутками. Мы были снова среди друзей, родных и близких людей.

Расталкивая всех, протискивается в расстегнутом старомодном пальто Егор Емельянович Струков. Сердится, покрикивает, ворчит на своего друга Григория Ивановича Кривенкова, молча следующего за ним по пятам. Похоже, что Струков даже не замечает нас. Взгляд его маленьких черных глаз под длинными седыми бровями обращен на Чердаша. Он открывает рот коню, вытаскивает язык, чтобы разглядеть все зубы, потом громко говорит Григорию Ивановичу:

– Молодой! Еще молочники не выбросил.

И вот уже два закадычных друга ходят вокруг коня, ощупывают его, разглядывают копыта. И скороговоркой сыплются их хозяйственные замечания:

– А грудь-то какая…

– А глаз-то какой большой.

– А пах малый…

Наш начальник штаба Бородачей с трудом уводит нас из веселого говорливого партизанского круга. В штабе разговор снова заходит о парашютисте.

– Подполковник Дроздов был выброшен в районе нашей зоны, – говорит Бородачев.

– Костры хорошо горели? – спрашиваю я. – Ракеты давали? Кружился самолет над кострами?

– Самолет был к нам. Это подтверждает и радиограмма генерала Строкача. Вот она: «Пилот описывает ваши костры и сигналы правильно. Дроздов выбросился в квадрате Красной Слободы. Примите меры к розыску».

– Та шо це таке? Чи вин за облако зачепився? – удивляется Рева.

– Погода была ясная, Павел Федорович, – машинально произносит Бородачев. – Мы хорошо видели бортовые огни самолета. Он пролетел над самыми кострами куда-то за Неруссу, минут через двадцать вернулся, снова пролетел над нами и ушел. Больше мы его не видели.

– Ну, для меня все ясно. Пилот что-то тут загнул. – Рева, как всегда, прямолинеен. – Раз он над кострами разворота не робив, значит, выбросил Дроздова за Неруссой, где-нибудь на Скрыпницких болотах, или, еще чего хуже, мог пролететь дальше и направить того Дроздова на Новгород-Северск, прямо в руки коменданта Пальма.

Сомнения мучат всех нас.

– Если бы был жив, то обнаружился. На его розыски поднято все население…

– Он мог зацепиться парашютом за дерево и зависнуть…

Смотрю на двор, там Григорий Иванович распрягает Чердаша, и вдруг возникает мысль: послать нашего друга собрать в деревнях лыжи и завтра с утра прочесать весь лес вокруг Красной Слободы. Я знаю, что Григорий Иванович выполнит любое задание. С первых дней организации нашего отряда он безотказно помогает нам и ни разу не пожаловался ни на старость, ни на болезнь – у него запущенный туберкулез.

Богатырь подсаживается ко мне:

– Вчера в Черни приземлился самолет. К Емлютину прилетели обкомовцы.

Дмитрий Васильевич Емлютин в этих местах был оставлен Орловским областным управлением НКВД. Месяц назад он побывал в нашем штабе, и мы разделили с ним руководство отрядами. Емлютин стал командиром соединения отрядов Брянских лесов. Я же с группой украинских отрядов должен уйти в рейд.

Это хорошо, что все партизанское движение на Брянщине будет подчинено одному руководящему центру – Орловскому обкому партии. Члены обкома и прибыли для того, в частности, чтобы обеспечить согласованные действия между отрядами.

– Ну, рассказывайте, что там в Хинельском лесу делается? – теребят нас Богатырь и Бородачев. – Ты чего ж, Павел, молчишь?

– Почти то же самое, что и здесь, – отвечает Рева, – только там к партизанам пока еще не летают литаки и радиостанций тоже нема. Так что об их действиях никто на Большой земле ничего не знает, даже не знают, что хлопцы здорово воюют…

Я рассказываю о том, что там действуют четыре крупных отряда. При нас пришел из Курской области еще один большой отряд под командованием Покровского. Создан партизанский совет.

– Небольшие, видимо, отряды? – спросил Богатырь.

– Э, такие, брат, отряды, – оживляется Павел. – Самый меньший отряд Гнибеды Ямпольского района насчитывает сто восемьдесят человек.

– А вооружение какое? Слабоватое? – спрашивает Бородачев.

– Слабое? Та знаешь, Илья Иванович, что у них есть оружие всех видов, вплоть до дальнобойных гаубиц. А какой салют нам дали перед отъездом: три артиллерийских залпа! А угощение какое – мяса сколько хочешь, бо у них свой откормочный пункт свиней имеется. – Рева заливался от удовольствия. – И мельница, и пекарня, и хлебозавод целый тоже на месте. Ну што ты хочешь, Захар, – обращается он к Богатырю, – сам понимаешь, це ж Украина. Харч так харч, просто сам в рот просится, а ты же знаешь, какое значение имеет харч для солдатского настроения.

Подробно рассказываю товарищам обо всем, что довелось увидеть и услышать в Хинельском лесу. Если и на Черниговщине так, то бросок за Днепр будет не столь уже рискованным.

Рева снова принимается перебирать наши дорожные приключения, увлекается, и в его передаче пережитые нами события стали приобретать явно романтическую окраску.

Воспользовавшись тем, что за дверью послышался громкий спор, выхожу в соседнюю комнату. Ну, конечно, наши уважаемые старики Кривенков и Струков заспорили. Егор Емельянович Струков был нашим первым проводником, когда мы устраивали засаду на большаке Суземка – Денисовка, да так и остался с нами. Беспокойный дед. Часа не проживет без жаркой дискуссии.

Григорий Иванович Кривенков нападает на друга:

– Ты хоть видал, куда он задние ноги забрасывает? На пол-аршина за след передних. Это лошадь для бегов, а не по борозде ходить…

Струков тут же перебивает его:

– Подумаешь! Великое дело – бега… Ничего с ним не случится, если полдня плуг потаскает, походку не испортит. А единоличником, Григорий, между прочим, я никогда не был и не буду. Запомни это!

Вмешиваюсь в их перепалку и узнаю, что Струков мечтает на Чердаше вспахать весной огород, а Григорий Иванович вступился за коня и в запале обозвал Струкова единоличником.

– Вишь ты, раскипятился самовар из Герасимовки, – прикрикнул Григорий Иванович, чем окончательно рассердил Струкова.

– Егор Емельянович, – пытаюсь успокоить Струкова, – зачем сердишься, ведь был же ты когда-то единоличником?

– Я? Никогда в жизни!

– А до вступления в колхоз?

– Когда это было? Даже года того не припомнишь. А вот ты, – взъелся он снова на Кривенкова, – ты сейчас раздаешь колхозную землю, тоже мне председатель!

Не могу удержаться от смеха. Объясняю Струкову, что он зря возводит напраслину на Григория Ивановича. Тот умело организует посевную, чтобы обеспечить партизан хлебом.

– И твоей Герасимовке не мешало бы этим заняться, – басит Кривенков.

– А мы что, в фонд Гитлера будем сеять, что ли? – парирует Струков.

Раздаются частые удары по рельсу: воздушная тревога. Григорий Иванович раскашлялся, обессилел. Обеими руками опирается о косяки окна. Подбежал к окну и Струков. Послышался гул. В чистом, светлой бирюзы, небе над Слободой показался самолет. Григорий Иванович так запрокидывает голову, что борода стала торчком и уперлась в стекло.

– Егор, смотри, как ловко маневрирует, гад, – едва перевел дыхание Григорий Иванович.

– Эх, шандарахнуть бы из винтовки под самый живот. Как думаешь, Григорий, будет бомбить?

– Да не волнуйся, Егор Емельянович, – проговорил незаметно пришедший Рева. – Це Гитлер потерял свой глубокий тыл и вот послал литуна разыскать его.

Когда затих звук улетевшего самолета, в дверях показывается Захар Богатырь. Отзывает меня в сторону.

– Уже третий раз за последние дни навещают. Видно, враг что-то затевает, возможно, будет бомбить… Надо, пожалуй, предупредить население, чтобы по тревоге все уходили в лес.

– Ты прав, Захар, – соглашаюсь с ним. – Надо во всех деревнях выставить посты ВНОС, чтобы бомбежка не застала врасплох.

…Яркое солнышко вот-вот покинет небосклон, но оно еще щедро облучает нашу комнату. Под окном, у которого на обед пристроились я, Захар и Павел, в голых кустах сирени мятежно шумят воробьи – им нет никакого дела до наших переживаний, людских бед и тревог. С крыши падают тяжелые капли. На улицах Слободы снова многолюдно, доносятся звонкие голоса детворы. С прибрежных лугов Неруссы выезжают на санях партизаны. Это возвращаются с заданий диверсионные группы Шитова и Блохина. Не успевают хлопцы соскочить с розвальней, как раздаются звуки баяна и веселый голос подрывника Мишина затянул лихо:

 
Лютый Гитлер приуныл,
Потерял глубокий тыл…
 

Рева улыбается.

– Поют хлопцы, значит, все в порядке!

– С диверсии на Курской дороге вернулись, – поясняет Захар.

Выходим на крыльцо. Песня все громче. В частушечный перебор вплетается звонкий голосок внучки Григория Ивановича:

 
Мой миленочек хороший,
Все танцует и поет,
А ночами партизанит
Немцам жару поддает…
 

– Ишь ты, развеселилась моя Манька, видать, что-нибудь путное сделала, поглаживает бородку Кривенков. У наших партизан уже вошло в традицию: если возвращаются с операции без потерь и выполнив задание, организуется «музыкальная встреча». Этот обычай известен всем. Поэтому, когда какая-нибудь группа возвращалась в лагерь без музыки, у всех становилось нелегко на сердце: значит, что-то не так…

– Пойду принять рапорт, – говорит Бородачев.

– Одну минуточку. – Я приглашаю его, Реву и Богатыря в комнату, подвожу к карте. – Пока враг не подтянул против нас свои силы, надо направить на Благовещенское под Середину-Буду роты Кочеткова и Смирнова, придав им артиллерию. Введем противника в заблуждение. Пусть наступает на лес с той стороны.

– Это, пожалуй, лучше, чем ждать здесь, когда он соизволит нас бомбить, поддерживает меня Богатырь. – Но это еще не все. Думается, следует нам тоже выехать туда. Пусть фашисты зафиксируют, что наш штаб ушел из Красной Слободы.

Пока Бородачев занимается сбором данных и вызывает командиров, продолжаем беседу с возвратившимися стариками Кривенковым и Струковым.

– Григорий Иванович, вы сможете к утру собрать еще пар двадцать лыж?

– Думаю, можно и больше принести. Надо ехать в Денисовку.

– Что, полагаешь еще раз прочесать лес? – спрашивает Захар.

– Да, чтобы не было сомнений.

Но тут вмешался Струков:

– Зачем вы Григорию поручаете такое дело? Он же больной. К весне ему туберкулез просто дышать не дает. Когда-нибудь нам придется его самого в лесу отыскивать. Лыжи собирать – это же по моей части. Парашютиста хотите снова искать, пожалуйста. Струков может скорее найти, чем целая ваша рота. Вот только обую на ноги лыжи, возьму с собой своего Серка, он у меня такой дошлый пес – сразу найдет и голос подаст…

– А тебе кто поручал за меня службу править? – хорохорится Григорий Иванович, и мы успокаиваем стариков тем, что обоих включаем в розыскные группы.

– Ну, давайте все-таки обедать, – приглашает Богатырь.

И я и Рева после угощения хинельцев не особенно торопимся к столу, но, заметив огорченный взгляд Захара, поддерживаем компанию и приглашаем наших строптивых стариков. Однако Струков отказывается, спешит в дорогу:

– Дело есть, не могу. Задание, сами понимаете, важнейшее. Так я поехал. Его последние слова «До завтра!» доносятся к нам уже с крыльца.

Струков ушел таким живым, энергичным. Кто мог тогда подумать, что утром мы его увидим полумертвым.

…У дома кузнеца в центре Красной Слободы столпились люди. В образовавшемся кругу на санях лежит Струков. Мы с Богатырем вслушиваемся в его тихий сиплый голос:

– В больницу не поеду, покуда командиру не доложу…

Он говорил еще что-то, но уже не разобрать. Сани трогаются. Доктор Александр Николаевич Федоров на ходу прыгает в сани, и они мчатся к больнице.

Оказалось, Струков с помощью собаки все же нашел парашютиста. Но на обратном пути сломалась лыжа, и старик долго барахтался в глубоком снегу, пробираясь к дороге. Совсем выдохся, свалился. Стал кричать. До хрипоты сорвал голос, пока наши ребята не подобрали его.

Мы заходим с Богатырем в ветхий дом кузнеца. Полно народу. На столе лежит человек в гимнастерке. Крупные черты лица, волевые дуги бровей, плотно стиснутый рот.

На полу ранец с парашютом. Богатырь берет его в руки, внимательно рассматривает:

– Парашют не раскрылся.

В углу послышался надрывный женский плач. Защемило сердце. А тут еще хозяин избы уныло запричитал:

– Видать, человек был хороший. Наверно, детишки есть, и жена небось убивается. О, господи, надо же было человеку решиться прыгнуть с небес…

– Товарищ командир, – обращается ко мне Кривенков, – где могилу копать будем? Я распоряжусь, а сам к своему Егорычу потопаю. Беспокойство у меня за него сильное…

– Скажи, чтобы рядом с Пашкевичем.

Николай Пашкович был моим другом. Вместе с ним – военным прокурором 37-й дивизии – мы, оказавшись в окружении, создавали партизанский отряд. Принципиальный, предельно честный человек, Николай Пашкович до последней минуты своей жизни был бойцом и коммунистом в самом высоком смысле этих гордых слов. Он погиб в Локте, когда мы громили там немецкую комендатуру.

Да, пополняется наше партизанское кладбище. Рядом с Николаем похоронены Ваня Федоров и Володя Попов. Теперь появится еще один скромный холмик. Под ним будет покоиться подполковник Дроздов, человек, который так много знал и о котором мы почти ничего не знали…

Мне передают блокнот погибшего. В нем много зашифрованных пометок. А вот размашистая запись: «Снова в полет. Чувствую себя хорошо. Мысленно уже у С. Думаю, будет удача».

Докладывают, что найден мешок с автоматами. Тоже парашют не раскрылся, и оружие разбито.

– Це ко мне в штаб, – воспользовавшись моим раздумьем, распоряжается Рева.

– А больше ничего не отыскали? – спрашивает Богатырь.

– Нет.

Снова и снова разглядываю загадочные пометки, испещрившие листы блокнота. Всматриваюсь в лицо погибшего. Нет, так и не узнать, какие вести вез нам посланец с Большой земли.

Ничего не можем придумать, чтобы выручить Мусю Гутареву из лап гестапо.

Трагические события последних дней удручают нас. Снова мучат сомнения. Казалось, все решено: готовимся к рейду на Украину. Нам надо рассредоточиться, ни в коем случае не допускать концентрации наших сил в этой лесной низменности, переполненной партизанами. В условиях современной войны оккупантам выгодно согнать партизан в одно место и здесь блокировать их. Это куда легче и проще, чем иметь дело с многочисленными подвижными партизанскими отрядами, действующими в разных и совершенно неожиданных направлениях.

Все это понятно. Но есть и другая сторона дела. Снова вспомнились слова председателя Суземского райисполкома Егорина:

– …Постой, постой… Как это так вдруг уходите? И почему это на Украину? Вы же формировались здесь, на Брянщине. На кого ты оставишь семьи своих партизан?..

И действительно, кто заступится за трехлетнюю дочку Аллочку и старую мать Марии Кениной? Кто выручит из беды детей и жену отважного командира роты Иванченкова? Как поступит партизан Григорьев из Красной Слободы, человек невоеннообязанный, но ставший у нас главным конструктором секретных мин? А наши пулеметчики – жители этих лесных деревень? У всех у них здесь остаются близкие людней, случись что, фашисты расправятся с ними со всей кровожадной жестокостью. И еще думалось, какие мучения ожидают сестру Муси Гутаревой, которая, спасаясь от полиции, ночью выскочила в окно, босая бежала по снегу и сейчас лежит с обмороженными ногами?.. Муся все еще в трубчевской тюрьме, к которой пока никто из наших не смог пробиться…

Скольким людям на Брянщине мы бесконечно обязаны! Как нам расстаться с Григорием Ивановичем Кривенковым? Этот пожилой, тяжело больной человек в дни отступления нашей армии организовал сбор оружия и спрятал его для партизан. Только нам он передал несколько десятков пулеметов и почти тысячу винтовок. А таких преданных друзей на Брянщине у нас очень много, мы сердцем породнились с ними…

Известие о прибытии к нам связного от Ковпака застало меня и комиссара Захара Богатыря на собрании в деревне Смилиж. Садимся на коней, спешим в Красную Слободу.

Саша Ларионов быстренько открыл нам ворота.

– Где гость?

– Здесь, в штабе.

– А накормить обедом хоть догадались?

– Так точно, догадались.

– Что за человек, молодой?

– Видать, за шестьдесят, а старик ловкий, живой…

– Так ему же с дороги сначала отдохнуть надо…

Резко скрипнула дверь. На крыльце появился настоящий дед-мороз. Круглое лицо обрамлено белой бородой. Он в домотканом зипуне, сшитом по самой древней моде.

– Зачем же сразу на отдых, Александр Николаевич, – мягким голосом заговорил дед-мороз, – я ж не в санаторий прибыл…

Крепко пожимаем руку долгожданному посланцу, по-дружески обнимаемся. Это Алексей Ильич Коренев, испытанный ветеран: партизанил еще в гражданскую войну. Приглашаем гостя в дом.

Пришелся этот человек нам сразу по душе, и беседа потекла непринужденная, можно сказать, братская.

– Сидор Артемьевич, – заговорил Коренев, – просил передать вам и вашим хлопцам сердечный привет.

– Как себя чувствует Сидор Артемьевич?

– Если считать по военному времени, ничего, сносно. Он послал меня к вам с большой просьбой. Нельзя ли передать по радиостанции отчет нашего отряда и просьбы к ЦК Компартии Украины?

– А почему же нет? – весело откликается Богатырь.

Мы рассказываем о нашей поездке в Хинельский лес.

– Нам товарищ Куманек уже говорил. Сидор Артемьевич очень жалеет, что вы нас там не застали.

Из последующего разговора узнаем, что противник вытеснил ковпаковцев из Спасских лесов и они вынуждены были снова вернуться в Хинельский лес.

– Но и там ворог что-то затевает.

Поведали мы Кореневу о наших делах под Серединой-Будой, у хутора Хлебороб. Коренев слушал молча, видимо вбирая в себя все подробности боя, чтобы потом доложить обо всем своему командиру.

Когда Захар начал говорить о нашем партизанском крае, о результатах боевых действий отрядов за последние четыре месяца, мне показалось, что Кореневу все это уже известно. Да это и понятно, ведь до нас он успел побывать в Суземском райкоме партии и райисполкоме. А главное, проехав по одной трети нашей Малой партизанской земли, гость не мог не заметить работающие сельсоветы в деревнях, отряды самообороны на своих постах и повсюду партизан, партизан, партизан… Коренев, этот повидавший жизнь умный человек, не мог также не понять, что райцентр, железнодорожную станцию и до сотни деревень враг не по своей охоте уступил партизанам.

– Концентрация сил противника в Середине-Буде и в Севске задумана не без умысла, – делюсь своими мыслями. – Видимо, нас решили изолировать от Хинельского леса.

– Вот поэтому мы и решили направить в Середино-Будский район отряды Боровика и Воронцова, а также выслать диверсионные группы вот сюда, на железную дорогу Зерново – Конотоп, – водит по карте карандашом Богатырь.

– От станции Зерново до Навли все полотно уже разобрано партизанами и мосты тоже взорваны, – добавляю я. – А им крайне нужна эта дорога, связывающая Киев с Брянском. Сейчас транспорты с живой силой и техникой враг вынужден пускать по гомельской дороге. Хорошо бы нам сообща оседлать и эту дорогу. Как вы на это смотрите?

– Братцы дорогие, – Коренев отзывается с огорчением. – У нас же сейчас нет ни килограмма тола. Сидор Артемьевич просил узнать, не сможете ли вы помочь нам взрывчаткой и патронами.

Я молчу. Богатырь, понимая мое щепетильное положение и хорошо зная, как тяжело обстоят у нас дела с боеприпасами, заводит речь о том, что мы начали воевать, имея на вооружении пять винтовок и один пулемет, снятый с сожженного танка.

– А нам Воронцов говорил, что у вас заблаговременно были заложены специальные базы, – неожиданно заканчивает свое повествование Богатырь.

– Да, но нам пришлось вести тяжелые бои, и мы все запасы израсходовали. Поэтому и пришлось уходить в Хинельский лес.

Как нельзя кстати появились Бородачев и Рева. Павел уже гремит с порога:

– Ну, Александр, завтра передаю зенитный пулемет на партизанское вооружение.

– Еще неизвестно, Павел Федорович, – смеется Бородачев, – что завтра пристрелка покажет.

– Я, товарищ начальник штаба, сам не беспамятный, так что, пожалуйста, без намеков. – Рева садится рядом со мной и продолжает свое: – Отрегулировано, как на аптечных весах. Осталось только попробовать.

Знакомлю Павла с Кореневым. Говорю, что наш Рева мастер на все руки: восстанавливает брошенные орудия, минометы и другое оружие. Рева верен себе:

– Ты еще только не доложил, что я это оружие на себе сначала пробую… Только я посмотрю, чи будете вы смеяться, как Рева возьмет и организует вам целый толовый завод.

Наперебой расспрашиваем нашего друга, откуда взялась такая идея.

– Что, шутишь или правду говоришь? – не выдерживаю я. – Яки могут быть тут шутки, – Рева говорит почти серьезно. – Будем выплавлять тол из снарядов. Технологию я уже разработал. Теперь ищу два больших котла. Головки от снарядов к бису открутим, тол будем плавить и заливать прямо в формы. Будут мины и для эшелонов, и для танков, и для чего захочешь… Он берет бумагу и начинает набрасывать контуры будущего «завода».

– А артиллерию закопать решил? – спросил Богатырь.

– Нет, зачем. Будем плавить снаряды, которые к нашим пушкам не подходят. Их полно под снегом лежит.

– Вот если сделаешь такое, ей-богу, расцелую тебя при всем честном партизанском народе, – говорю я.

– Ты що, дивчина, чи шо, – отмахивается Павел. – Сам говорил, що выход шукать надо, вот Рева и шукае…

Но стоило мне только заикнуться Кореневу, что если у Ревы дело получится, то мы сможем поделиться с ковпаковцами взрывчаткой, как наш изобретатель уставился на меня и потер ладонью свой широкий лоб:

– Я ж, Александр, пока только технологию нашел… Да еще склад с боеприпасами…

И осекся. Понял, что проболтался. Вижу, что наш рачительный хозяин не собирается делиться с кем-нибудь своим добром.

– Брось шутить, Павел, – говорю ему. – Ты что, склад со снарядами нашел? Ну говори же!

– Да ну, чего уж тут говорить, – уже обижается Павел. – У меня еще все в проекте, а ты уже наш тол раздаешь соседям.

– Павел Федорович, – ластится к нему Коренев. – Мы же с тобой земляки, и значит, почти родственники. Как же ты так рассуждаешь?

– Дружба, браток, дружбой, а фашистов бить и мне самому хочется.

Хорошо знаю, что Павел не любит, когда на него оказывают давление или еще того хуже – делают это в приказном порядке, но в этот момент мне нельзя было считаться с его самолюбием.

– Надо помочь ковпаковцам патронами и взрывчаткой.

– Тола нет, – сухо отвечает Рева. – А патронов можно и дать, если половину пулеметов законсервировать.

– И пулеметы консервировать не будем, и ковпаковцам поможем, – нажимаю я.

– Патронов у нас действительно мало, – поддерживает Реву Бородачев. – И я, кстати, не думаю, что наши пулеметчики настолько хуже других стреляют, чтобы оставлять их без боеприпасов.

Дискуссия в присутствии гостя приобретает довольно негостеприимный характер. Пытаюсь положить ей конец.

– Этими патронами, Илья Иванович, ковпаковцы будут бить фашистов под Конотопом и Путивлем. А вы человек военный, сами понимаете, что это и для нас важно.

– А мы шо будемо сыдиты пид дубом и слухаты радио Совинформбюро? – не унимается Рева.

– Мы будем здесь в это время тоже громить фашистов, – говорю ему и обращаюсь к Кореневу: – Передайте Сидору Артемьевичу, пусть выходит сюда, поможем!

Рева, видимо, не собирается сдаваться, но Бородачев останавливает его:

– Павел Федорович, давайте прекратим, командиру виднее.

Мне очень хотелось во что бы то ни стало встретиться с Ковпаком, вместе обсудить наболевшие вопросы, лучше сориентироваться на будущее, наметить планы совместных действий и конечно же обменяться опытом партизанской тактики. И я выдвигаю перед товарищами идею созыва совещания партизанских командиров.

Коренев сразу подхватывает это предложение и обещает доложить о нем Ковпаку. Мы не раз убеждались, что в наших условиях согласованность действий это половина успеха. И наоборот, сколько раз из-за недоговоренности с другими командирами мы даже мешали друг другу, а от этого выигрывал только враг.

– А вы знаете, дорогой землячок, – Рева говорит Кореневу, – тут, если в снегу добре покопаться по нашим лесам, будут и патроны, будет и взрывчатка, и пулеметики тоже найдутся. А после совещания можно так всем вместе ударить, что…

Мы решили написать письмо товарищу Ковпаку о необходимости проведения такого совещания. Тут же составили такое послание и вручили Кореневу.

Гость напомнил нам о привезенных им материалах, которые надо передать на Большую землю.

– А вы сами поезжайте на радиостанцию. Она находится в землянке в пяти километрах отсюда. Наш человек вас проводит.

– Отлично, – обрадовался Коренев.

Он дает нам ознакомиться с отчетом Ковпака и Руднева. В отряде у них около трехсот человек. Это ядро. К нему примыкают и другие отряды, принятые под общее командование Ковпака: Глуховский, Кролевецкий и Шалыгинский. Все они организованы Сумским обкомом партии. Самостоятельно им действовать было трудно, это и привело к объединению. Бородачев с Кореневым уходят. Рева докладывает мне, что в районе Скрыпницких болот обнаружен склад артиллерийских снарядов и что в отряде Погорелова есть партизаны, которые берутся выплавлять тол.

Вскоре вернулся Бородачев. Мы садимся за подготовку приказа. Отряды Боровика и Воронцова должны будут немедленно выступить в Середино-Будский район. Погорелов с отрядом направляется на Скрыпницкие болота – возьмут под охрану склад, артиллерийских снарядов и приступят к сооружению «завода». Заместителю командира соединения по службе тыла Реве предписывалось передислоцировать наши базы в Знобь-Новгородский район, что на границе Сумской и Черниговской областей. Составляем радиограммы в Москву:

«2 февраля 1942 года диверсионной группой Шитова пущено под откос два эшелона противника. Диверсионной группой Блохина 8 февраля взорвано два моста на линии железной дороги Брянск – Почеп».

«10 февраля 1942 года партизанами нашего отряда сожжен трубчевский лесопильный завод. Вместе с лесоматериалами уничтожено две тонны скипидара, три тонны смазочных масел».

И тут через порог нашей комнаты перешагнул наш добрый знакомый, бывший начальник милиции города Трубчевска, а теперь заместитель командира партизанского отряда, член бюро подпольного Трубчевского горкома партии Савкин. Трудно передать, с каким нетерпением мы ожидали этого коренастого, подвижного человека. Я смотрел на его широкое, скуластое лицо с нескрываемой надеждой: ведь Савкин обещал разузнать все о положении Муси Гутаревой. Увидев его сияющее лицо, я воспрянул духом.