Текст книги "Силы неисчислимые"

Автор книги: Александр Сабуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

– Бородачева ко мне!

– Я здесь! – тут же отзывается Илья Иванович, уже в полном боевом снаряжении, бодрый и подтянутый.

– Это твой Николай продырявил дышлом наш КП? – спрашиваю Бородачева, имея в виду его ездового.

– Нет, – смеется Бородачев. – Это снова Самошкин начудил.

Артиллерист спал под пушкой, закрытой брезентом. Видимо, что-то хлопцу приснилось страшное, он и заорал, да так, что даже коней перепугал, вот они и припустили с пригорка, едва не придавив своего незадачливого хозяина.

– Ну и Самошкин, – хохочут вокруг партизаны. – Без самодеятельности жить не может.

– Неисправимый человек… – Другого слова я найти не мог. На сконфуженного Самошкина нельзя было смотреть без смеха.

Позвав Бородачева, отхожу в сторону.

– Поищем лазейку из этих трущоб, чтобы безошибочно выйти на наш маршрут.

Направляемся в 9-й батальон, которому предстоит на этом этапе быть головным и, следовательно, выступить на час раньше других.

Выйдя на просеку, услышали шум моторов, а вскоре среди деревьев увидели танк и грузовую автомашину.

– Наверное, это трофей 7-го батальона, – предположил Бородачев.

Мы ускорили шаг навстречу машинам. Но тут танк, выскочив на просеку, где готовился к построению 9-й батальон, сначала остановился как вкопанный, а затем, взревев двигателем, мигом повернул назад и помчался в лес. За ним ринулась и машина.

– Тревога! Немцы! – раздался голос комиссара 9-го батальона Луки Егоровича Кизи.

Ловлю себя на том, что вслед за Кизей и Бородачевым тоже кричу эти слова, но спросонок люди не сразу поняли, что произошло. Только немногие схватились за оружие и бросились вдогонку.

Шитов и его саперы выскочили наперерез противнику, бросили гранаты, но танк все же удрал. Открыли огонь артиллеристы. Им удалось накрыть автомашину. Снарядом искромсало ее. Вокруг разбросало трупы фашистских солдат.

Фашистские танкисты всполошили нас. Но не меньшую панику принесли они в Воронеж-Глуховский, рассказав своему коменданту, что повстречали видимо-невидимо партизан. В городе была пущена в ход вся артиллерия. Немцы с такой яростью обстреливали лес, что казалось, ни одного дерева в целости не останется, не говоря уже о наших людях. Но судьба помиловала нас, никто не пострадал. Партизаны стремглав разбежались от дымящих костров и укрылись в зарослях.

Мы жестоко обругали командиров и комиссаров батальонов. При этом особенно досталось артиллеристам и Павлу Реве.

– При чем тут артиллеристы? Все растерялись, – оправдывался Будзиловский.

– И верно, – поддержал своего командира комиссар Борис Гуд. – Танк ушел не по нашей вине, а машину-то разбили именно наши артиллеристы.

Я позволю себе сказать несколько слов о Гуде, вернее, о братьях Гудах.

У них было безрадостное детство. Отец не вернулся с войны: в 1919 году сложил голову, защищая молодую Советскую власть. Мать одна растила троих детей-подростков. Борис батрачил, чтобы пособить матери. В 1927 году по путевке комсомола он едет на учебу и становится учителем. В 1939 году его назначают заведующим Добрянского районе. Война застала его в этой должности. И сразу Гуд находит свое место в партизанском отряде, созданном в Добрянском районе, Черниговской области, в августе 1941 года. После неравных боев с гитлеровцами отряд распался на несколько малочисленных групп, которые пытались пробиться к Брянским лесам. В конце 1941 года Борис Елисеевич оказался у нас.

После боя в Шатрищах Гуд в штабе соединения встретил посыльного из отряда Иванова и тот спросил:

– Товарищ комиссар, скажите, это ваш брат у нас пулеметчиком?

Гуд растерянно повел плечом. До войны были братья, а где они сейчас, кто знает. Между тем посыльный уточнял, что во взводе Буянова есть лихой пулеметчик, бывший солдат-фронтовик, тоже, между прочим, Гуд.

Борис вместе со своим ординарцем Ваней Садомовым вскочили на лошадей и тут же махнули во взвод Буянова. Еще издали они увидели бойца в полувоенной солдатской форме, возившегося с ручным пулеметом. Борис сразу узнал Ваню своего младшего брата.

Иван Елисеевич Гуд тоже был учителем языка и литературы в Старо-Ярыловичской школе Добрянского района на Черниговщине. В 1940 году его призвали на срочную службу. Войну встретил в Белоруссии, под Могилевом был ранен. Излечившись, воевал на Южном фронте, в Донбассе. Под Харьковом попал в окружение. Много раз пытался пробиться к своим. Не получилось. Летом 1942 года на станции Локоть встретил партизан из отряда имени Ленина. Стал здесь пулеметчиком.

Так произошла встреча братьев Гудов. По просьбе Бориса Иванов отпустил Ивана, и тот тоже стал артиллеристом. Оба брата и ныне живы-здоровы, живут в Харькове и так же, как и до войны, отдают свои знания и опыт любимому делу воспитанию молодого поколения.

Случай с танком и автомашиной надолго запомнился нам. Переполох у нас был, надо признать, первосортный. И хотя, повторяю, из наших никто не пострадал, для всех, и в особенности для командиров, это был предметный урок по части проверки нашей готовности ко всякого рода неожиданностям, проверки нашей бдительности. Оказалось, что предусмотреть все еще не значит действительно учесть все, так как жизнь, связанная с пребыванием на оккупированной врагом земле, то и дело вносила свои коррективы.

И мы должны были, обязаны были учитывать все!

К Десне пробирались по дорогам, которые на карте обозначены еле заметным пунктиром. От головного отряда требовались невероятные усилия, чтобы не сбиться с пути: мы шли в густой черноте ночи под непрерывным дождем, приходилось буквально на ощупь обнаруживать кривизну и развилки дорог. Мы вынуждены были зажигать множество маленьких костров-маяков, чтобы не потерять друг друга и не свернуть с маршрута, но и огонь добывали с превеликими трудностями: дождь беспощадно гасил его.

Если бы кто-нибудь до войны сказал мне, что люди – полураздетые, в рваной обуви, с пулеметами или автоматами, с дисками, набитыми патронами, – могут по грязи в такую на редкость темную ночь пройти за четырнадцать часов пятьдесят два километра, я бы, честное слово, ни за что не поверил.

И утром 29 октября, оглядывая на берегу Десны ряды партизан, я готов был расцеловать каждого из них: около двух тысяч человек участвовали в этом труднейшем ночном переходе, ни один не отстал, ни один не вышел из строя. Люди перенесли на себе сто пятьдесят с лишним ручных пулеметов, четыреста тысяч патронов и много другого снаряжения.

Наши батальоны расположились по берегу Десны в деревнях Губаревщина, Обтово, хутор Московский. Здесь в теплых домах партизаны могли за день обсушиться, выспаться, поесть, как мечталось, за столом.

Но наша озабоченность не ослабевала. Только бы враг не нарушил снова наш отдых, не помешал бы переправиться через Десну. Разумеется, учитывая недавние события, мы заняли сразу прибрежные деревни по течению реки на протяжении восемнадцати километров, чем, по существу, лишили противника реальной возможности окружить наше соединение. О нашем расположении он мог узнать теперь не раньше чем в четырнадцать ноль-ноль, так как самый близкий его гарнизон находился от нас на расстоянии сорока пяти километров. При этом между нами пролегло сплошное бездорожье. В такой обстановке не так уж просто было собрать против нас столько сил, чтобы окружение стало угрожающим.

Вот почему, несмотря на еще свежую в нашей памяти историю с проникновением к нам немецкого танка и автомашины, мы все же разрешили с утра спать почти всем партизанам. Бодрствовали лишь конные автоматчики, которые вели непрерывную разведку, саперы, готовившиеся наводить переправу, и дежурные на заставах.

Правду говорят: худа без добра не бывает – дождь был сейчас нашим союзником.

А у меня сон пропал. После пережитого накануне тревожного дня никак не мог переключиться на безмятежный отдых. Сейчас меня крайне заботила предстоящая переправа. Это будет наш первый экзамен по преодолению водных рубежей. Если мы здесь его не выдержим, тогда как можно даже думать о переходе через Днепр?

То, что мы наметили переправу в этом месте, многим показалось бы безрассудством. С первых дней рейда мы задались целью запутать противника. Он стягивает войска к Хутору Михайловскому, Шостке и реке Сейм, а мы уже окажемся за Десной. Пусть гитлеровцы снова ломают голову, куда мы дальше пойдем.

Но чтобы запутать гитлеровцев, нам пришлось пройти лишних сто двадцать километров, отказаться от нашей постоянной партизанской переправы через Десну у самого Ново-Васильевска. И здесь, в шести километрах ниже по течению реки, тоже был хороший понтонный мост, но мы не делаем и попытки подобраться к нему. Даже разведку свою в ту сторону не посылали. Наоборот, отправили целый взвод конных автоматчиков к городу Коропу, расположенному вдали от реки.

Когда я подошел к намеченному месту переправы, на берегу трудились наши саперы. В воде уже плавали три сухих бревна, скрепленных скобами и цепями. Я считал, что это готовится днище будущего парома. Но, к моему удивлению, командир отряда Иван Филиппович Федоров бросил на эти бревна широкую доску, с тремя автоматчиками взошел на нее, и они поплыли на другой берег.

Мне хотелось остановить, вернуть их: разве можно переправляться на таком ненадежном плоту, но на другом берегу уже оказалось более десяти человек с двумя пулеметами. Саперы еще продолжали сооружать большой плот, а автоматчики 9-го батальона на этих трех бревнышках переправлялись и переправлялись на тот берег.

Федоров спешил. Ему нужно срочно разведать районный центр Оболонье, напротив которого у немцев действовал понтонный мост через Десну. Вечером Федоров обязан был взять город, хотя мы и не особенно надеялись воспользоваться этим мостом.

Когда большой паром был готов, на него погрузились автоматчики и пулеметчики во главе с командиром отряда из Донбасса Боровиком, а также две пулеметные тачанки. Донбассовцы пойдут к Новгород-Северску, уклоняясь на пятнадцать километров от нашего основного маршрута. Я долго провожал их взглядом. Паром двигался медленно, словно нехотя отрывался от нашего более надежного берега.

Ко мне подъехал Захар Богатырь и комиссар 9-го батальона Лука Кизя. Они останутся здесь руководить переправой. Я отправлялся в штаб. По дороге мне повстречался Константин Петрович Петрушенко, ранее прилетевший к нам из Москвы с группой чекистов. Теперь он стал моим заместителем по оперативной части. Приказываю ему взять с собой несколько оперативных работников и отправиться за Десну к командиру 9-го батальона Федорову, чтобы помочь ему организовать разведку.

– Вечером мы должны взять Оболонье, – прощаясь, говорю Петрушенко.

В штабе застаю офицера связи от Сидора Артемьевича Ковпака, отряды которого расположились ниже от нас по течению Десны и заняли деревни Реутинцы и Грузкое.

Вместе с Бородачевым принимаем новое решение: двигаться к Днепру тремя параллельными колоннами. К этому нас вынуждает опасное соседство с немецким комендантом генералом Пальмом, от которого можно ожидать любой неприятности. Ведь у него и танки есть, пустит он их нам вдогонку!

Разбиваем соединение на три колонны. По большой дороге, где Пальм может в первую очередь нанести удар, пойдет весь 8-й батальон под командованием Ревы. Федоров, взяв Оболонье, за ночь переместится к Понорнице, утром возьмет этот райцентр, а после следующего ночного перехода должен выйти к райцентру Холмичи, что находится уже в Черниговской области. Весь этот путь Федорову прокладывается параллельно движению отряда Ревы в пяти – семи километрах южнее. А еще южнее, на таком же удалении от Федорова, будет двигаться 7-й батальон Иванова.

Если враг попробует пресечь нам путь, то каждая из наших трех колонн сможет вовремя обойти его, с тем чтобы после приблизиться к своим.

Вечером 9-й батальон закончил переправу. Но ни от Боровика, находившегося где-то под Новгород-Северском, ни от наших разведчиков, отбывших к Коропу, вестей не было. С наступлением темноты перестали поступать донесения и из 9-го батальона.

Уже три часа ночи. Где Федоров? Взято ли Оболонье? Что предпримет комендант Корона, увидев наших конных автоматчиков? Какие новые сюрпризы готовит нам Пальм? Не выяснив всего этого, нельзя было двигаться дальше. И все же приказываю Реве переправлять через реку свой 8-й батальон.

Но вот наконец вернулись наши конные автоматчики из-под Корона. Измученные, грязные. Командир роты Терешин облеплен грязью с ног до головы. Только зубы белеют в улыбке. А радоваться есть чему: комендант Коропа вечером забрал чемоданы и бежал на Кролевец. За ним, видимо, последовали и его подопечные. Во всяком случае, в Короле не осталось ни одного немца.

– И вот, представляете, – рассказывает Терешин, – выезжаем из города, нас останавливают дети, кричат, что в тюрьме остались арестованные. Повернули обратно. Ключей не нашли. Пришлось, понимаете, расстреливать эти огромные висячие замки. Освободили двадцать восемь заключенных, приговоренных к смертной казни. Один из них упросил, чтобы мы его забрали с собой. Мы не смогли отказать, уж больно измученный человек.

И вот перед нами стоит этот смертник, настоящий скелет, и только глаза, одни глаза живые, в них светится радость. Он называет свою фамилию – Цыпко, говорит, что до войны работал редактором днепропетровской областной газеты.

Что нам с ним делать? Как проверить, что он говорит правду?

Цыпко внимательно изучает мое лицо и вдруг бросается на стул, стаскивает с ног свои грубые старые ботинки, пытается сорвать подошву. Но сил не хватает. Ему помогают Терешин и политрук конников Васин. Из-под оторванной подошвы Цыпко достает свой партийный билет.

Цыпко, вырываясь из окружения, попал на северную Сумщину и здесь был схвачен. После мучительных допросов его приговорили к смертной казни.

Да, Цыпко, как и другие двадцать семь его товарищей, оказался человеком счастливым: ведь мы не собирались брать Короп. Если бы немецкий комендант не ударился в панику, кто знает, может, и не увидали бы мы их живыми.

Вскоре Цыпко стал редактором нашей партизанской газеты, а потом и секретарем партийной комиссии соединения.

Прибыл связной от Ковпака с сообщением, что Сидор Артемьевич переправился через Десну по понтонному мосту, построенному немцами.

Такой удаче немало способствовало и то, что немецкий комендант бежал из Коропа, и то, что наш 9-й батальон взял Оболонье, о чем мы узнали несколько позже, так как пять связных, посланных Федоровым, из-за бездорожья ночью не смогли добраться до штаба.

К утру обстановка полностью прояснилась. В семь ноль-ноль наши обозы закончили переход через Десну, после чего саперы взорвали и подожгли мост. По Десне поплыли его горящие обломки.

31 октября в десять ноль-ноль мы разместились на дневку в монастыре Рыхлы.

Что же происходило под Новгород-Северском?

Партизаны Боровика вошли в село Крыски, взорвали там спиртзавод, уничтожив двести восемьдесят тысяч литров спирта, и подожгли склад с горючим. Там же было роздано населению сто двадцать тонн зерна.

Отряд Федорова в одиннадцать ноль-ноль овладел райцентром Понорница, разгромив комендатуру и перебив весь фашистский гарнизон. Были взяты трофеи: сто семьдесят бочек с медом и несколько подвод махорки.

Отряды Боровика и Федорова потерь не имели.

К нам в Рыхлы заявился радист Павел Бурый, посланный нами задолго до выхода в рейд в Черниговскую область. Он подробнейшим образом осветил нам обстановку на маршруте до самого Днепра.

«Командиру группы партизанских отрядов Украины тов. Сабанину. Донося о ходе марша, каждый раз сообщайте, какую держите связь с товарищем Ковалем, где он находится, коротко – чем занят.

Главнокомандующий К. ВОРОШИЛОВ

Начальник Центрального штаба П. ПОНОМАРЕНКО».

Эта радиограмма, полученная 8 ноября, была последней. Я запретил радистам выходить в эфир. Дело в том, что пленные разбитого в Понорнице гарнизона сообщили: в соседний Холмычевский район утром прибыли специалисты с аппаратурой для пеленгования наших радиостанций и определения местонахождения штаба. Предполагалась также выброска с самолета большого десанта. В Корюковском районе появился новый карательный отряд. Эти данные почти полностью совпадали с тем, что докладывал нам радист Бурый. Тот же Бурый подтвердил, что партизанские отряды Черниговской области вели в лесах ожесточенные бои с карателями, после чего подпольный обком партии вывел партизан на Брянщину, оставив от каждого отряда по два-три человека для наблюдения за поведением противника и за своими базами.

Час от часу не легче. Штаб 9-го батальона донес, что комендант райцентра Холмы обещал начальнику полиции Понорницкого района прислать к нему кавалерию. В соседнем лесном массиве оккупационные войска повели активную проческу.

Население уже прослышало о приближающейся опасности. В страхе перед карателями многие бросают свои дома, скарб, скот и уходят куда глаза глядят.

Наш комиссар Богатырь ускакал на своем Орлике в Понорницу. Надеясь, что до полудня ничего угрожающего не произойдет, отдаю приказание обеспечить отдых партизанам, а сам вместе с Бородачевым отправляюсь в полуразрушенный монастырь. Думалось, укроемся здесь от дождя, отдохнем, благо хлопцы свежего сена нанесли.

Лежу, бездумно рассматриваю старинные росписи на стенах и потолке, пытаюсь хоть на какие-то мгновения отойти от многослойных партизанских забот. Не спится.

Бородачев тоже ворочается с боку на бок.

– Разве тут заснешь, – поднялся он, – уж слишком много святых глаз за тобой наблюдает.

И мы снова заговорили о наших партизанских делах. Решили созвать первый за время рейда командирский совет.

Собрали командиров и комиссаров батальонов. Все стараются держаться бодро, спокойно. Но сказываются и усталость, и нервное напряжение. И разговоры вертятся вокруг одного и того же вопроса: что будем делать, если фашисты обрушат на нас крупные силы?

Но все приходят к мысли, что, если бы оккупанты были лучше осведомлены о наших возможностях и планах, они давно бы нанесли нам удар. Но мы научились обманывать врага, он до сих пор не может определить направление нашего движения. Всматриваюсь в лица товарищей, вслушиваюсь в их выступления.

Правы друзья: нам необходимо и впредь делать все, чтобы водить врага за нос, создавать ему как можно больше затруднений в переброске войск по бездорожью, пусть он больше сил тратит на охрану своих коммуникаций и важнейших объектов.

Вывод напрашивался сам собой: нам и впредь надо не только отсчитывать километры пути по фашистскому тылу, но и беспрерывно угрожать гарнизонам противника.

Выступления командиров и комиссаров радовали. Товарищи самым решительным образом высказывались за максимальное приближение к железной дороге Гомель Брянск, по которой немцы осуществляли интенсивную переброску важнейших стратегических грузов. Пусть враг дрожит за свои коммуникации!

– Если заставить противника, – говорил Боровик, – гнаться за нами пешком, могу заверить, что больше тридцати километров он по такой грязи за день не осилит. А если это так, то он будет опаздывать со своими ударами больше чем на сутки.

– А мы можем, – сказал Павел Рева, – увеличить ночные переходы еще на пять – десять километров.

Поступило предложение большую часть нашей пехоты посадить на колеса.

– Трудно будет пробиваться через болота, – возразил Бородачев, – к тому же нам предстоит пересекать железные и шоссейные дороги. При нашем обозе эта операция каждый раз займет не меньше часа, а если увеличить число повозок вдвое, то мы, пожалуй, промурыжимся до самого утра. При этом уже подсчитано, что за каждый ночной час по автостраде проходит в среднем до двадцати машин, а по железной дороге – один-два эшелона.

– Мы можем использовать эти повозки, пока будет возможность, – сказал Иванов, – а случится заминка, бросим их – и вся забота.

Интересные соображения высказал и Константин Петрович Петрушенко, поделившийся планами своей оперативной части.

– Нам уже удалось навязать врагу такой поток ложной информации, что его агентура не всегда поспевает разобраться, что к чему. Мы и впредь будем вести эту работу, чтобы полностью дезинформировать и запутать вражескую разведку.

После командирского совета Богатырь задержал у себя комиссаров и секретарей партийных организаций отрядов для отдельного разговора, связанного с политическим обеспечением рейда. Были обсуждены вопросы пропаганды и контрпропаганды, работы с населением, выпуска газет и листовок. Особое внимание было уделено дальнейшему повышению дисциплины и бдительности.

Уезжаю в Понорницу. Штаб Федорова разместился в здании школы, где до этого немцы готовили руководящий состав полиции. Иван Филиппович доложил, что, разгромив гарнизон, его бойцы захватили тридцать пленных. Кстати пришелся и переводчик. Через него удалось связаться по телефону с немецким комендантом города Холмы, которому Федоров представился как начальник полиции Понорницы. Иван Филиппович бойко отрапортовал, что партизаны, дескать, пытались атаковать гарнизон, но были отброшены и теперь обстреливают райцентр артиллерией. В ответ на это немецкий комендант города Холмы выразил желание помочь собрату по несчастью. Он пошлет ему на выручку свою кавалерию. Федоров рассыпался в благодарностях и тут же подсказал, как лучше добраться конникам до райцентра: «Пусть ваши всадники движутся по балке, которая упирается в самую Понорницу, так будет безопаснее, они не попадут под партизанский обстрел».

Когда я приехал, партизаны уже разделались с этой фашистской кавалерией и вылавливали ее жалкие остатки.

Очень скоро немецкий комендант узнал, кто его водил за нос. Потеря сотни лучших головорезов так потрясла фашиста, что он не выдержал и сам позвонил в Понорницу. Его телефонный звонок прервал нашу беседу с Федоровым. Вызванный переводчик выслушал длинную тираду, настолько громкую, что телефонная трубка трещала и хрипела. Пояснил нам:

– Комендант спрашивает, всех ли мы перебили или все же партизаны иногда кого-нибудь берут в плен.

Мы утешили коменданта, что тех, кто сдается, мы оставляем в живых. «Но среди моих рыцарей, надеюсь, не нашлось таких подлецов». – «Нашлись, отвечаем, – и порядочно». – «Хочу поговорить хоть с одним из них». Вызываем пленного конника. Комендант расспрашивает его, как партизаны обращаются с пленными. Тот отвечает, что очень хорошо. И тогда комендант посоветовал ему и другим пленным… «самим повеситься: родным будет легче, если в списках будет значиться, что вы погибли от рук партизан».

Закончив разговор с пленным кавалеристом, немецкий комендант вновь обратился к Федорову: «Я собираюсь прибыть к вам утром на завтрак, чтобы лично отблагодарить за гуманное отношение к моим солдатам». И еще прибавил: «Надеюсь, и ваш Сабуров будет на этом завтраке и разделит с нами эту очень веселую трапезу». После этого он дважды повторил, что наше сопротивление бесполезно, и поэтому он рекомендует нам хорошо выспаться перед исторической встречей, так как никакие предпринятые нами за ночь меры все равно не спасут нас от его крепких объятий.

Доводилось мне встречать много разных нахалов. Но этот всех перещеголял. Разжег он меня. И я ставлю Федорову задачу: с ходу овладеть Холмами. Иван Филиппович воспринял приказ с нескрываемым энтузиазмом. Договариваемся, что ему будет придана артиллерия, а в случае осложнений к Холмам будет направлен отряд Ревы.

9-й батальон вечером тронулся в дорогу. Как и раньше, параллельно с ним двигались две другие колонны. По пути партизаны сметали мелкие вражеские гарнизоны, захватывали склады и раздавали их содержимое населению.

В полночь я догнал 8-й батальон и вместе с Ревой поднялся на возвышенность. Пройденный нашими тремя колоннами путь теперь был прочерчен уже не только на нашей штабной карте. Мы сделали его зримым и ощутимым для всех. Враг следил за нашим движением с ужасом. Народ – с радостью и надеждой. Мы шли по своей земле. Шла партизанская рать, могучая, неисчислимая, потому что ее питали силы народа. Хотя мы очень строго отбирали людей, отряды наши росли с каждым днем. Мы шли вперед все увереннее, сами уже навязывая противнику бой, но враг все реже решался на открытые стычки. В последнее время мы нигде не встречали активного противодействия. Мы даже перестали выставлять боковые заставы, ограничиваясь постановкой мин.

А у меня из головы не выходит разговор Федорова с комендантом Холмов. Нет, надо проучить фашистского задиру. Мне так захотелось увидеть этого мерзавца у нас в плену. Тороплю Реву. Едем на позиции нашей артиллерии, которой предстоит обстреливать Холмы. Рева предлагает дорогу покороче, соглашаюсь с ним. В темноте натыкаемся на какой-то дом. За ним смутно виднеются другие постройки. Останавливаем лошадей, ординарцы отводят их в сторонку, а мы осторожно стучим в окошко. Ответа нет. Стучим настойчивее. Наконец со двора доносится старческий кашель, и вскоре перед нами появляется согбенный дед. Спрашиваю его:

– Это что за хутор?

– Какой-такой хутор? – ворчит дед. – Это же город. Холмы!

Спасибо темноте – она скрыла нашу растерянность и преглупейший вид. Оказывается, не комендант к нам, а я сам чуть не прибыл к нему на обещанный завтрак…

Город спит. Нигде ни огонька. Постепенно прихожу в себя. Раз здесь все спят безмятежно, значит, нападения не ожидают. Спрашиваю старика:

– Где у вас находится комендатура? Нам нужно срочно найти немецкого коменданта или начальника полиции…

Ответ снова ошарашивает нас:

– Комендант вчера еще уехал. Полицейские согнали из деревень лошадей с повозками, быстро погрузились и помчались на Корюковку. В нашем городе никакой власти сейчас нет…

Я бы с удовольствием продолжил разговор со стариком, но, взглянув на часы, с ужасом вижу, что вот-вот наша артиллерия начнет обстреливать город. Остановить этот обстрел нам уже не успеть. Ничего себе ситуация! Чего доброго, отвертевшись от коменданта, угодишь под свои собственные снаряды! Велю старику обойти соседей, сказать, чтобы все прятались в погреба.

Скачем от Холмов полным аллюром. Неподалеку вспыхнуло зарево. Догадываемся, что это Ново-Боровичи: Иванов поджег там спиртзаводы. Направляемся туда. А слева уже громыхают залпы – наши артиллеристы открыли огонь по Холмам. По спине пробегают мурашки: ведь чуть-чуть мы не испробовали гостинцев наших пушкарей…

А вскоре послышалось громкое «ура»: 9-й батальон пошел на город.

…Утром Федоров донес: «9-й батальон штурмом овладел городом Холмы. Потерь нет. Немецкий комендант сбежал».

Да, на войне всякое бывает: и сражаются геройски, а подчас и фантазируют, как на охоте. Увы, среди боевых трофеев федоровцев мы тогда не обнаружили ни одной даже плохонькой винтовки.

Мне же до сих пор искренне жаль, что не состоялось у меня личного знакомства со столь заносчивым и так браво сбежавшим немецким комендантом города Холмы.

Вот и Лоев уже близко. Возле этого города мы будем форсировать Днепр. Но мы не спешим сейчас к реке. Ночью 4 ноября мы поворачиваем часть наших сил на Гомель. Перед нами железная и шоссейная дороги Гомель – Чернигов. Пересечь эти активно действующие магистрали для нас не менее сложно, чем иной водный рубеж.

Подрывники уходят к дороге. Среди ночи почти одновременно грохнули взрывы в десяти километрах справа и на таком же расстоянии слева от нас. На партизанских минах взорвался шедший из Чернигова эшелон, состоявший из двадцати вагонов. А в направлении Гомеля догорали бронепоезд и еще один эшелон.

Когда вслед за пулеметными тачанками я выбрался на асфальтированное шоссе, на нем полыхали автомашины, вблизи которых наши вели бой: со стороны Гомеля все подъезжали грузовики – на полном ходу, с зажженными фарами.

Надо было во что бы то ни стало сократить время перехода нашей колонны через эту злополучную дорогу. Тороплю командиров, сам то и дело скачу вдоль бесконечного обоза.

О нашем движении на Гомель противник узнал без особого труда. В городе началось усиленное строительство оборонительных сооружений.

Наша оперативная часть продолжала засылать туда пленных полицейских якобы с задачей разведать подступы к Гомелю. Мы надеялись, что верная половинка этих «разведчиков» сразу же заявится в комендатуру с сообщением о наших намерениях.

Далее из Гомеля в деревню Задереевку, что недалеко от Гомеля, были доставлены два человека, хорошо знавшие город. В доме явно неблагонадежной семьи, где расположилась наша оперчасть, их заставили начертить на бумаге расположение улиц и важнейших объектов города. На другой день вместе с хозяином дома эти двое были отправлены обратно в Гомель с нашим «заданием» уточнить все детали плана.

Мы не ошиблись в выборе этой троицы – враг клюнул на нашу удочку.

Фашистское командование начало стягивать в Гомель свои войска из ближних городов и райцентров. Из Лоева был вызван батальон, недавно прибывший из глубокого тыла.

Для нас этого было достаточно. Мы сразу же двинулись лесом по левому берегу реки Уж к Лоеву.

В ночь на 7 ноября 1942 года мы уже были на опушке леса на самом берегу Днепра в двух километрах восточнее деревни Клубовка. Температура воздуха ниже нуля. Это была первая морозная ночь на нашем рейдовом пути.

На нашем берегу никаких средств переправы не оказалось. Лодки, баркасы, паром находились на противоположной стороне. У саперов имелась всего одна лодка.

Рева уводит свой батальон на десять километров вниз по течению Днепра, в район Радуля. Его партизаны должны переправиться самостоятельно. Мы предприняли этот шаг, предвидя, что враг может попытаться помешать нам в боях за Лоев. Самый большой гарнизон оккупационных войск находится в Брагине. Павлу Реве предстояло, переправившись через Днепр, оседлать все дороги, ведущие к Лоеву, и не пропустить по ним вражеские войска.

Комиссар соединения Богатырь, мой заместитель по оперативной части Петрушенко вместе с командиром роты Терешиным и политруком Васиным уже организовывали работу на берегу. На единственной лодочке уплыли наши первые партизаны. Среди них находился и новичок по фамилии Печалин. Печалину было дано задание доставить нам из Лоева «языка».

Вместе с Бородачевым мы уезжаем в штаб Сидора Артемьевича Ковпака, расположившийся выше нас по течению Днепра. Там с Ковпаком и Рудневым быстро договариваемся о взаимодействии на переправе. Для усиления роты Терешина Ковпак выделил свой взвод автоматчиков.

Вернувшись к моим товарищам, я застал их очень взволнованными: с того берега никто из наших ребят все еще не вернулся. Напрасно мы прислушивались к малейшему шороху или всплеску на реке.

Северный ветер все упорнее пронизывал нас, минуты ожидания казались вечностью. Наверное, именно в такие минуты люди седеют раньше времени… Но вот наконец вернулись партизаны, пригнав к нам два баркаса. Однако Печалина с ними не было. Новый поток взволнованных предположений: мы недостаточно хорошо знали этого человека. Но и заниматься предположениями не позволяло время. Терешин усаживает своих партизан на два баркаса, и они тихо отплывают от берега.