Текст книги "Силы неисчислимые"

Автор книги: Александр Сабуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Девушка показалась мне спокойной, рассудительной. О своих недавних переживаниях в гестапо не обмолвилась и словом. Меня она попросила скорее дать ей новое задание. Девушка заявила, что может пойти в Ямполь и разведать там обстановку. И еще высказала одну просьбу: чтобы после возвращения ее оставили в отряде.

Надя рассказала, что, когда, она в последний раз покидала Ямполь, там было пять бронемашин. На ее глазах они направились в сторону хутора Михайловского.

– Посылайте Марчевскую в Ямполь, – говорю Красняку. – Прикрепите к ней толковых связных.

Красняк начал перечислять фамилии подходящих для этого людей, но я остановил его:

– Вы лучше меня знаете своих людей. Действуйте. Сейчас нельзя терять ни минуты.

Не успели Красняк с Надей отойти, ко мне приблизился худощавый человек в кепке, лицо которого давно скучало по бритве. В руках он держал винтовку, которую, представляясь мне, с легким стуком приставил к ноге.

– Секретарь Шосткинского горкома партии Трало.

Я от радости чуть не ошалел. Вот удача! Долго не отпускал его руку. Но тут из-за плеча Трало показалось улыбающееся, удивительно знакомое лицо. Пытаюсь вспомнить, где я видел этого человека.

– Председатель Шосткинского городского Совета депутатов трудящихся Федор Сергеевич Коротченко, – назвал он себя.

И только после этого я понял, почему мне показалось, что я его уже знал когда-то. Это родной брат второго секретаря ЦК партии Украины Демьяна Сергеевича Коротченко. Работая до войны на Украине, я издали неоднократно видел Демьяна Сергеевича, часто встречал его портреты в газетах. Внешне братья были очень похожи друг на друга, и это довольно сильное сходство не могло не броситься мне в глаза.

После Федора Сергеевича Коротченко я познакомился с высоким красивым человеком, который оказался инженером по специальности, а по должности – одним из секретарей Шосткинского горкома партии. Это был Артюхов.

Руководители Шосткинского партийного подполья очень вовремя пришли к нам на помощь. Я прошу Артюхова вместе с ротой Кочеткова пойти к Шостке, по– мочь имитировать наше наступление на город. Когда об этом услышал Трало, он рассказал, что до жителей Шостки уже дошли наши листовки, в которых мы преду преждаем, что в этом селе предстоят жестокие бои. Поскольку у немцев там большие склады взрывчатых веществ, жителям надо уйти. Эвакуация уже началась. Нет сомнения, заключил Трало, что эти листовки лежат уже и на столе немецких начальников. Тогда я обращаюсь к Трало с просьбой возглавить группу разведки, которая тоже будет дразнить шосткинский гарнизон.

– Лучше вас, пожалуй, никто не знает эти места.

Тот с радостью соглашается.

– А я чем могу быть вам полезен? – спрашивает Коротченко.

Ему я говорю, что в Хильчанском и Середино-Будском районах царит голод. Надо бы заняться заготовкой продуктов, чтобы спасти людей, а главное, детишек. Федор Сергеевич горячо взялся за дело. С того дня он стал моим заместителем по снабжению. Честный, заботливый, рачительный хозяин, Федор Коротченко сумел так все организовать, что мы до конца своего пребывания во вражеском тылу больше никогда не испытывали голода.

Поступило донесение, что немецкие бронемашины двигаются на Шостку. Вышедшая из Антоновки рота Кочеткова попала под их обстрел. Туда сразу же были брошены противотанковые пушки под командованием Картузова. С первыми же выстрелами, без всякой дополнительной команды население ушло в укрытия, а партизаны заняли свои позиции. Недавно шумно ликовавшая деревня сразу притихла, насторожилась, опустела. Жизнь еще раз подтвердила, что фашистская оккупация не даст людям даже временной передышки: на пороге гостеприимной Антоновки снова стояла война.

Быстро возвращаю роту Кочеткова: уж очень демонстративно маневрируют эти бронемашины. А поблизости не видать ни одного подразделения пехоты.

Кочетков со своими людьми занимает свои прежние позиции перед клеверным полем.

Я все смотрю в стереотрубу. Ага, наконец-то! Из соседнего хутора Коминтерн показались цепи гитлеровцев. Они тотчас нырнули в клевер, словно растворились в нем.

План немцев примитивен. Они рассчитывают, что наше внимание всецело будет поглощено этими снующими взад-вперед бронемашинами, а тем временем пехота скрытно подползет вплотную к Антоновке и нанесет неожиданный, а потому и неотразимый удар.

Нет, так не выйдет у вас, господа! Мы срочно перебрасываем на правый фланг роты Смирнова и Ветрова. Они будут находиться в засаде до той поры, пока не вступит в бой рота Кочеткова. А тогда Смирнов и Ветров нанесут фланговый удар и отрежут гитлеровцам выход к лесу.

При минометно-артиллерийской группе находится наш комиссар Захар Богатырь. Он же принял на себя руководство двадцатью пятью расчетами станковых пулеметов.

Операция началась как по нотам. Каждый боец знал и четко исполнял свою партию, как оркестрант в хорошо слаженном оркестре.

Гитлеровцы подползли к самым огородам, примыкающим к Антоновке, и вскочили на ноги, чтобы одним рывком ринуться в село. Но тут же были брошены на землю огнем станковых пулеметов. Включилась в дело и наша артиллерийско-минометная группа, пристрелявшая местность на пути возможного отхода противника. Вскоре Рева поднял роты Кочеткова и Чижова на проческу всего клеверного поля. Партизаны при этом использовали немецкий прием: прижав приклады автоматов и ручных пулеметов к животу, они поливали поле огнем, как из брандспойтов.

Да, операция начиналась как по нотам. Но вскоре я просто схватился за голову. Это уже был не бой, а кошмарное побоище. Все перемешалось. Стоял невообразимый грохот, и уже нельзя было понять, кто кого бьет. Я оцепенел от ужаса, представив, какие мы понесем потери. В довершение всего я увидел почти в центре поля Реву и Богатыря, а вокруг них буквально бушевало море огня. Я кричал, звал их, кого-то немилосердно ругал, хотя и понимал, что меня все равно никто не услышит. Досталось Новикову, на которого я навалился, обвиняя в том, что его артиллерия вот-вот накроет своих. Невозмутимая уверенность Новикова в правильности расчетов пушкарей только еще более взвинтила меня. Я проклинал себя за легкомыслие, за то, что плохо продумал организацию боя, за то, что вынужден теперь торчать тут без всякой возможности что-либо существенно изменить. Я даже успел позавидовать Реве, Богатырю и другим командирам: им там легче – они в гуще боя и сами действуют. Я же здесь, как зверь в клетке. Все брошено в бой, отсюда нельзя понять, на чьей стороне перевес, нельзя узнать, кто жив, а кого мы уже потеряли. В эти мгновения я был на краю самого откровенного отчаяния, и мне стоило неимоверных усилий удержать себя от того, чтобы самому не броситься в бушующее огненное пекло и разделить с товарищами их участь…

Бой длился около часа, но мне этот час показался вечностью. Но вот затихла стрельба, и я увидел идущих ко мне Богатыря, Реву, Кочеткова… Я смотрел на них и глазам своим не верил. Живы и невредимы. Честное слово, мне даже хотелось пощупать руками, до того не верилось, что я их вижу снова. Собрались все командиры. Сразу спрашиваю о потерях. Спрашиваю одного, другого. Ответ один: убитых нет, раненых тоже. Я уже не спрашиваю, а гневно допытываюсь: сколько людей потеряли? И снова не верю ушам: потерь нет! И когда до меня наконец дошел весь смысл этих докладов, я отвел глаза, чтобы никто не видел, как они повлажнели. Кто испытал такие минуты, поймет и не осудит меня.

Партизаны не спешили возвращаться в село. Наоборот, из села высыпало все население. Женщины, старики и даже дети помогали нашим хлопцам собирать трофейное оружие, а клеверное поле в этом смысле дало на сей раз хорошие всходы.

Уже сгустились сумерки, а потом и ночь наступила, а с поля все шли люди, несли оружие и боеприпасы.

И снова ликовала Антоновка…

Немецкие коменданты Ямполя, хутора Михайловского и Шостки посылали к нам все новых и новых лазутчиков. Но наша оперативная часть оказалась на высоте, и шпионы поступали к нам уже превращенными в «языки». Это дало нам возможность получить дополнительные данные о том, что делается во вражеских гарнизонах.

Разумнее всех в этой ситуации поступил старший полицейский из Ямполя Морозов. Он тоже был послан к нам с целью разведки, но на партизанской заставе сразу заявил, кто он есть, на допросе с готовностью назвал назначенные немцами на сегодняшнюю ночь пароль и пропуск и заверил, что в городе осталось совсем мало гитлеровцев.

Когда Рева привел ко мне этого полицейского, почти одновременно прибыл и связной от Нади Марчевской: она сообщала, что в Ямполе остался один немецкий взвод, остальные войска ушли на хутор Михайловский и Шостку. От нее мы узнали также, что из наступавших на Антоновку гитлеровцев в Ямполь вернулось всего восемнадцать солдат и офицеров. Среди оккупантов царит полная растерянность.

Стало все ясно. Спрашиваю полицейского Морозова, сможет ли он провести нас в город.

Ответ последовал незамедлительно:

– Выполню любое ваше задание.

Что ж, взялся за ум парень. И это спасло ему жизнь. А в скором времени он стал неплохим партизаном.

В два часа ночи наши партизаны с нескольких направлений вошли в Ямполь. Противник оказал сопротивление только в центре города. Схватка была отчаянная, но скоротечная. Немецкий комендант полковник выбежал без кителя и фуражки, не дождавшись машины, вскочил на мотоцикл и скрылся.

Брошенные своим начальством эсэсовцы и полицаи тоже поспешили убраться из города.

Когда я в три часа ночи проезжал по освобожденному Ямполю, мне повстречалась довольно живописная пара: наша разведчица Мария Кенина под дулом своего пистолета конвоировала здоровенного немца.

Во время наступления Мария шла с первой ротой. На ее глазах ранило бойца Володю Бушева. Командир роты Кочетков приказал Марии перевязать и доставить раненого в санчасть. Выполнив это, Кенина бросилась догонять роту. Запыхавшаяся, вспотевшая, она заглянула в первый попавшийся дом, чтобы глотнуть воды. Толстуха-хозяйка, увидев решительную девушку, начала умолять ее:

– Только не трогайте его… Это же мой родной брат…

– Где он? – Кенина распахнула дверь комнаты. Там стоял дородный, хорошо одетый мужчина. Партизанка выхватила браунинг:

– Руки вверх!

Так и привела его в опергруппу. Задержанный оказался крупной птицей помощником коменданта города.

Срочно организуем оборону города. Партизаны рыщут по улицам и дворам, ищут склад с химическими снарядами, ради которых мы, собственно, и пришли в Ямполь. Нашел его командир артиллерии Новиков. Выволок на улицу ящик, раскрыл его. Мы увидели снаряды с яркой зеленой продольной полосой. Торжествующий Новиков сотрясает в воздухе целой кипой каких-то документов и, перебирая их, называет номера заводов, литеры газа. Снаряды разных калибров, к каждому калибру своя документация.

Но что делать с этим жутким складом? Взорвать? Население погибнет. Придется его вывезти. А пока к складу ставится усиленная охрана.

Забот всем хватает. Освобождены узники гестапо. Многие из них собираются уйти с нами, и опергруппа вместе с жителями уточняет сведения о каждом. Иначе нельзя: гестаповцы не упускают случая подсовывать в камеры своих агентов.

В городе оказались большие откормочные и заготовительные базы, молочно-товарная и овцеводческая фермы. Больше тысячи голов свиней мы обнаружили только в откормочном пункте. Федор Коротченко и его люди сбились с ног в поисках подвод для этого добра.

Медики напали на склад с медикаментами. Их тоже предстояло погрузить и вывезти.

Богатырь хозяйничает в здании типографии, организует вывозку шрифтов, красок и бумаги, которые так нужны для нашего партизанского типографского хозяйства.

Красняк хозяйничает на радиоузле. Ему вскоре удалось настроиться на московскую волну. Весь город слушает голос столицы нашей Родины.

Неутомимая Мария Кенина обнаружила большие склады с продуктами. По своей инициативе поднимает жителей на поиски подвод. Целый обоз загружают салом, колбасами, маслом и рисом.

Все, кто не заняты на обороне города, таскают ящики, мешки, бочки. Наши тылы разрастаются до неимоверных размеров. Обоз достигает уже пятисот подвод, значит, растянется по меньшей мере на три километра. А громоздкий обоз всегда помеха в бою.

Обратный путь мне видится куда более тяжелым и опасным, чем путь сюда. Противник обязательно будет нас ожидать во всеоружии. Взбешенный прежними неудачами, он постарается за все расквитаться.

Закончился короткий митинг. Жители с грустью прощаются с нами. Наша бесконечная колонна медленно вытягивается из города. Объезжаю ее из конца в конец. Тороплю, подгоняю, требую неусыпной бдительности.

Рассвет скоро, а до спасительного леса еще добрый десяток километров.

Приближаемся к небольшому хутору. Мы уже знаем, что там нас ждет засада. Небольшой отряд полицаев засел в избах. Как только мы покажемся, они откроют огонь, давая знак войскам, поджидающим партизан в соседних селах. Командир роты Смирнов заранее получил задание – со взводом своих партизан тайком проникнуть на хутор и покончить с засадой без единого выстрела.

Скачу в голову колонны.

– Проезжал Смирнов?

Нет, никто его не видел. Возмущенный, останавливаю движение, ищу запропавшего старшего лейтенанта. Найти его в непомерно растянувшейся колонне оказалось не так просто. И вдруг вижу его в повозке. Спит парень! Рядом дремлет женщина. Конечно, понимаю, что устали люди, на отдых времени не было. Но нервы взвинчены, я готов был не знаю что сделать с этим человеком, забывшим свои обязанности.

Бесцеремонно поднимаю обоих. Смирнов испуганно трет глаза.

– Ты что, струсил? – набрасываюсь на него. – Говори правду!

– Никак нет! – вскакивает он. Сна как и не бывало. Взлетает на коня, собирает взвод и скрывается с ним в предрассветных сумерках.

Колонна по-прежнему стоит. Под светлеющим небом все более заметна ее серовато-черная бесконечная лента.

Я уже жалею о том, что отпустил Смирнова. Надо было другого послать… Но вот он неожиданно вынырнул из-за кустов. Тяжело дышит.

– Путь свободен!

Не знаю, кто тогда больше радовался этой удаче: я или Смирнов? Думаю, что ныне здравствующие супруги Татьяна и Иван Смирновы на всю жизнь запомнили тот час. Ваню Смирнова я всегда уважал, с радостью следил за его командирским ростом. И вдруг такое легкомыслие в опаснейший момент, когда решалась судьба сотен людей! Дорого оно могло ему стоить… К счастью, этот случай был первым и последним. За войну мы прошли рядом большой партизанский путь. Было на этом пути много испытаний. Супруги Смирновы выдержали их с честью. После войны нам тоже довелось работать вместе. Чудесные люди! Мои боевые друзья Таня и Ваня Смирновы, как и замечательный партизанский разведчик Саша Ларионов, сейчас живут и работают в Дрогобыче.

…Смирнов и его бойцы отлично справились с делом. Мы благополучно миновали хутор, но рассвет все же застал нас в открытом поле. Впереди справа виднелась Голубовка, слева – Большая Березка. В каждом из этих сел – это нам точно известно – сейчас дислоцируется полк СС. Два фашистских полка поджидают нас. Расстояние между ними всего каких-нибудь полтора километра. Обойти мы их не можем. Что предпринять? Бросать обоз и прорываться с боями? Вряд ли это спасет нас. Мы в открытом поле как на ладони. Скосят всех. И тогда мы решаемся на отчаянный шаг. С пленными полицейскими посылаем комендантам обоих гарнизонов наш ультиматум. В этих письмах предупреждаем: нами захвачены снаряды, начиненные газом на таком-то заводе в Германии. В случае если они откроют огонь по нашей колонне, мы обстреляем Голубовку и Большую Березку этими снарядами.

Новиков демонстративно выкатил две пушки по обе стороны от дороги. Артиллеристы подтащили к ним снаряды в немецких ящиках. Зарядили орудия. Натянули шнуры…

Полицейские ушли. Проходит полчаса, час. Ответа нет.

Видим: на крышах домов в обоих селах кучками стоят эсэсовцы в своих черных мундирах и смотрят на нас в бинокли.

Не отвечают фашисты на наш ультиматум. Но и не стреляют…

Для пробы посылаю вперед первые десять повозок, запряженные волами. Неторопливые животные медленно тянут телеги. Сотни взволнованных глаз следят за ними. Пропустят их немцы или откроют огонь?..

Повозки пересекли дорогу, соединяющую оба села, и двинулись дальше к лесу. Стрельбы нет. Гитлеровцы по-прежнему сидят на крышах. Посылаем еще десятка три повозок. Они тоже благополучно миновали опасный перекресток.

Тогда мы двинули вперед всю колонну. Больше часа двигался наш обоз на виду эсэсовских войск. Никто не помешал нашему переходу. Сняв свои орудия, догнал нас Новиков. И только тогда из обоих гарнизонов грянул ураганный огонь из всех видов оружия: минометов, пулеметов, автоматов. Но мы уже были далеко. Видимо, эсэсовские командиры отстрелялись лишь для отчета. Не очень-то им хотелось подышать газом, изготовленным на их же химических заводах!..

Наш опасный рейд за смертоносными снарядами полностью себя оправдал. Враг не смог воспользоваться этим страшным оружием. Командование оккупационных войск и гестапо много раз пытались засылать к нам диверсантов с единственной целью – взорвать склад с химическими снарядами. Мы надежно его прятали, содержали под неусыпной охраной.

Когда освобождение нашей земли подходило к концу, мы наконец смогли избавиться от этого неприятного груза, утопив снаряды в Пинских болотах. После войны они были найдены и обезврежены.

Глава седьмая. В МОСКВЕ

Рассвет. На берегу тихой Десны догорают партизанские костры. Я сижу на высокой насыпи железной дороги Хутор Михайловский – Унеча, бездействующей уже около года, смотрю на еле заметную струйку дыма, поднимающегося из россыпи темно-красных углей. Вокруг груды тлеющих головешек, на густой сочной траве, тесно прижавшись друг к другу, крепким сном спят партизаны. На прибрежных кустах развешаны портянки. Упругие ветки склонились к земле под тяжестью размокших сапог и ботинок.

В чистом небе уже ни звездочки. Глинистые холмы на противоположном правом берегу переливаются разноцветными полосами, а недалекий лес еще черный – в нем не успели раствориться ночные тени.

На том берегу виднеется деревня Каменка. Гляжу на нее, а мыслью переношусь далеко – к Днепру. Туда отправилась группа разведчиков во главе с радистом Павлом Бурым, которого мы просто зовем Пашей. Он взял с собой свою радиостанцию, и мы ждем его донесений. Мысленно я уже там, на Житомирщине. Мне хорошо известны те места. Шесть лет был председателем колхоза в селе Половецкое, Бердичевского района. Потом военная служба, она тоже проходила на Житомирщине, объездил всю область. Сейчас меня влекут ее леса. Кто охотился на тетеревов и кабанов под Белокоровичами и Словечней, тот знает неповторимую прелесть этих глухих и диких дебрей.

Недавно мы получили радиограмму:

«Продумайте переход со своими отрядами на правый берег Днепра на Житомирщину. О возможностях перехода информируйте ЦК КП(б)У».

Если Бурый сообщит, что переход за Днепр возможен, мы не будем дожидаться новых указаний, а сразу же двинемся отсюда на Житомирщину.

Вокруг тишина. Наш новый партизанский край оккупанты пока не тревожат. И природа просыпается медленно, не спеша. Влажный воздух напоен ароматом цветов. Издалека донеслось деловое «ку-ку, ку-ку». Потом постепенно ширится разноголосица птичьих писков. В нее врывается громкая соловьиная трель. Она как бы подает сигнал, из болотной низины хором откликаются лягушки. Все оживает. Над лугом стрекотание, свист, шиканье. Живое радуется восходящему солнцу. Хочется без конца вслушиваться в эти мирные звуки и не думать о войне…

Справа, выше по Десне, кем-то встревоженные, закружили, застонали чайки. Я сперва не придал этому значения – кто может прийти сюда?..

Мое внимание отвлекает Никита Самошкин. Осторожно, чтобы не разбудить товарищей, он встает, потягивается. Быстро оглядывается по сторонам и идет к реке. Не спеша разделся догола, аккуратно развесил на кустах свое потрепанное обмундирование, поеживаясь, осторожно ступает в воду. Зайдя по грудь в реку, наклоняется и вытягивает продолговатую плетеную корзину – вершу, или ятерь, как ее называют местные рыбаки. Достает рыбу, бросает на берег. Но рыбины не долетают и исчезают в воде. Тогда Самошкин выволакивает два ятеря на сушу и вытряхивает их содержимое на траву, а потом опять идет в воду, чтобы поставить снасти на прежнее место. Но колья никак не втыкаются, парень тихонько бормочет ругательства. Я подхожу к прыгающим в траве рыбам и забираю оставленные рыболовом автомат и ремень с дисками к нему. Погляжу, как запляшет, когда обнаружит пропажу. В это время на лугу появляются на конях комиссар Богатырь и командир отряда Павел Рева. С ними незнакомый офицер. Видно, это они и спугнули чаек, догадываюсь я.

– Александр, танцуй! – издали кричит Павел. «Наверное, наша армия снова пошла в наступление», – проносится мысль.

– Пляши, пляши! – гремит Рева, соскакивая с коня. Захар Богатырь тоже сияет во все лицо. Только незнакомый майор сосредоточенно смотрит на меня и говорит четко, официально:

– Товарищ командир, разрешите вручить вам личный пакет…

Павел тут же добавляет:

– В Москву вызывают! В Кремль! Понимаешь?..

Быстро разрываю пакет. Читаю.

– Правда в Москву… – только и успеваю выговорить. Бурной радостью стучит сердце. Долго не могу ничего сообразить… Предлагаю:

– Пошли к нашим хлопцам.

– А я думаю, – говорит Богатырь, – партизанам об этом объявлять не надо.

– Так точно, – подхватывает майор, – приказано держать в секрете.

Павел добавляет:

– Тебе ехать в Москву, а нам ведь тут оставаться. И ни до чого, щоб про твой отъезд знал сам новгород-северский комендант.

Это верно… Немецкий комендант Пальм все лето строит нам козни. Особенно зол он на нас за Ямполь…

– Когда выедем? – спрашиваю майора.

– Сейчас. До аэродрома семьдесят пять километров, а ночью должны вылететь.

Для раздумья времени не оставалось.

– А шо ты с автоматом стоишь и диски припас, як на карауле? – вдруг спрашивает Рева.

Тут только я заметил, что так и держу автомат Самошкина. Оглядываюсь. Незадачливый рыбак стоит за кустом и тоскливо смотрит на меня. Я подхожу к нему. Полагалось бы, конечно, наказать его или по крайней мере как следует отругать, но не то настроение.

– За чужим погонишься, свое потеряешь… Рыбу хозяевам отдай и быстрее!..

– Есть! – Самошкин с облегчением схватил автомат и ремень. Помчался к реке.

Вчетвером едем в Ново-Васильевск. Завтракаем на скорую руку.

– Ты только не вздумай задерживаться, – говорит Захар.

– Трошки задержаться, пожалуй, не вредно, – улыбается Павел, – но возвращайся обязательно…

Майор торопит. Оседланные кони уже ждут нас. Прощаюсь с друзьями.

– Не беспокойся, все будет як надо, – заверяет меня Рева.

– Над нашим партизанским краем красный флаг будет развеваться по-прежнему, – чуть торжественно говорит Богатырь.

– Только накажи начальнику штаба, – не может удержаться Рева, – чтобы он в горячее время не спорил со мной.

На прощание прошу товарищей не затевать больших операций, держать все силы в кулаке. Павла прошу особо, чтобы он свои действия согласовывал со штабом.

– Та ты шо? За кого ты меня считаешь? – уже обижается Рева.

Крепко обнимаюсь со своими испытанными товарищами и уезжаю с глубокой уверенностью, что завоеванных нами позиций они врагу не сдадут.

На аэродроме первым встречает меня Петр Петрович Вершигора.

– Тебя уже давно ждут.

На крыльце небольшого домика, что стоит у края посадочной площадки, протягивает мне руку Сидор Артемьевич Ковпак.

– Дывись, явився! А мы уж решили без тебя лететь… – Ковпак прячет в усы лукавую усмешку.

В толпе собравшихся вижу Бондаренко – комиссара партизанского соединения Брянских лесов. Когда все направились к самолету, Алексей Дмитриевич берет меня под руку.

– Счастливые вы…

– А ты разве не летишь?

– Нет, – с грустью говорит он. – Летят Ковпак, ты, Емлютин, Гудзенко, Козлов, Покровский, Сенченко, Дука, Кошелев и Ромашин, – перечисляет Алексей Дмитриевич фамилии командиров…

Пилот торопит:

– Товарищи, я опаздываю! Затемно надо перелететь линию фронта.

Освободившись от дружеских объятий, вваливаемся в «Дуглас»… Самолет разбегается, отрывается от земли…

– А что это нам парашютов не дали? – первым заговаривает Гудзенко.

– А если б тебе и дали, – откликается Сидор Артемьевич, – ты прыгнул бы? Вот тебе и не дали, чтобы ты вдруг не сиганул вниз…

Самолет забирается все выше. Внизу мелькают огоньки. Машины противника движутся по дорогам с зажженными фарами. Ночь лунная, светлая…

Сердце переполнено радостью. Москва!.. Даже дух захватывает. Подумать только, глубокий тыл врага – и вдруг Москва, Кремль!..

Настроение у всех праздничное. Шутим, смеемся, говорим громко, стараясь перекричать шум моторов.

Из кабины пилота появляется офицер. Поднимается в башню, возится с пулеметом.

– Подлетаем к линии фронта, товарищи, – спокойно объявляет он словно о чем-то обычном и будничном.

Внизу рвутся снаряды. Мы бросаемся к окнам. Сенченко вынимает походную флягу, наливает стопку «горючего» и выпивает.

– Может, кто хочет заправиться? – предлагает он. – Такое время, я думаю, лучше, переспать. – И он тут же укладывается на скамейку, проложенную вдоль борта самолета.

– А где же фляга? – кричит ему Гудзенко… И только он успел взяться за флягу, протянутую Сенченко, как в самолет с двух сторон впились лучи прожекторов. Немилосердно швырнуло кверху, потом вниз. Первая мысль: работают ли моторы? Работают! Самолет выровнялся и снова начал набирать высоту. Справа, совсем рядом, блеснула вспышка. Нас сунуло в сторону, потом в другую, и началась такая качка, какую и в штормовом море не испытаешь. А из башни спокойный голос:

– Все в порядке, товарищи!

– Что, пролетели? – кричит Гудзенко.

– Первую линию. Еще будет вторая…

В окно хорошо видно, как множество прожекторов шарят по небу. Яркий свет то и дело ударяет в глаза. Снаряды рвутся то справа, то слева, но самолет идет своим курсом.

Вдруг моторы снизили обороты, и стрелка высотомера поползла влево. Из открытой двери кабины доносятся слова пилота:

– Поздравляю, товарищи! Над Большой землей летим!

Присмиревшие было пассажиры снова становятся разговорчивыми, веселыми, как дети, обнимают друг друга… А самолет спускается все ниже. Похоже, идем на посадку. Но моторы снова заревели. Минут тридцать летим над самой землей. Здесь не видно ни огонька, все погружено во мрак. Но вот впереди один за другим зажигаются маяки. Без разворота идем на посадку. Моторы умолкают, когда самолет докатывается до самой кромки леса.

Толпимся у двери. Каждому хочется скорее выйти, почувствовать под ногами земную твердь. Думаем, что приземлились под Москвой. А оказалось, что до нее еще далеко.

– Не волнуйтесь, товарищи, – успокаивает нас член Военного совета Брянского фронта Матвеев, когда нас привезли в штаб. – Сейчас закусите и приляжете отдохнуть. А потом вами займется начальник оперативного отдела полковник Горшков.

О поездке в Москву ничего сказано не было. Спрашиваю:

– Что, в Москву не поедем?

– Ничего не знаю, – суховато отвечает Матвеев. – Прикажут, поедем.

Я поинтересовался, где находится ЦК партии Украины. Хочется действовать: позвонить, поговорить с нужными людьми.

Но Матвеев остужает мой пыл:

– Между прочим, ВЧ здесь нет. Этой связью пользуется только командующий фронтом. Кстати, вы приехали в штаб фронта, при чем тут Украина? Это было сказано таким официальным тоном, что больше ни о чем не хотелось расспрашивать. Когда чуть позже мы сидели в столовой, в нашем кругу снова царило оживление, но ко мне прежнее приподнятое настроение уже не возвращалось.

После короткого отдыха все направились к полковнику Горшкову. Неожиданно речь пошла только о боевых действиях в границах дислокации соединения Емлютина. Тут уж мы совсем растерялись и перестали что-либо понимать: или нас с Ковпаком уже включили в соединение Емлютина, или только думают присоединить…

Брошенные Матвеевым слова: «Вы приехали в штаб фронта, при чем тут Украина?» – не забывались.

Ковпак и я оставили полковника Горшкова и, стараясь отвлечься, прошлись к опушке леса, но очень скоро послышались голоса наших товарищей:

– Скорее идите сюда. Едем в Москву!

Матвеев усаживается в легковую машину. Остальным предоставлена грузовая. Перебрасываясь шутками, втискиваемся в кузов и сразу же трогаемся. Дорога длинная, трясучая и пыльная, но это не смущает нас.

И вот – Москва! Мы въезжаем в нее уже вечером. Город затемнен. Посты беспрерывно останавливают наши машины. После проверки слышим одни и те же слова:

– Можете следовать, товарищи!

Едем и едем по московским улицам. Многоэтажные здания сменяются низенькими деревянными домишками, появились водопроводные колонки на перекрестках. Машина подпрыгивает на крупных булыжниках мостовой.

– Э, да мы выезжаем из Москвы, – замечает Дука, который, как мы знали, до войны здесь жил и учился. Сначала мы не поверили. Но вот поехали лесом, а потом наконец вкатились в ворота какого-то городка.

Нас встречают люди… в белых халатах и нам представляется начальник санатория! Он тут же любезно предлагает пойти в… баню, после чего надеть пижамы и отправиться ужинать…

– Что ты сказал, голубчик? – переспрашивает Ковпак. – В баню? Пижамы? Мы что к тебе на курорт приехали?

Начальник молчит. Лицо у него строгое. Взгляд непреклонный.

– Ты лучше показывай, браток, где жилье нам будет, – наступает Ковпак, – а то мы у тебя вызовем такой зуд, что сам в баню побежишь.

– Без санобработки я вас в корпус не пущу, – решительно заявляет начальник.

– Ну и не надо, – распаляется Сидор Артемьевич. – Хлопцы, разжигай костры!

– Что вы, товарищи, ведь в городе затемнение, – испуганно говорит начальник.

– Мы уже год живем без твоей бани и без корпуса, – сердито разъясняет Ковпак.

– Чтет же это получается? – возмущается Дука. – Везли в Москву, а привезли черт знает куда…

– Вы дайте нам телефон, мы позвоним в Центральный штаб партизанского движения, – не выдерживаю и я.

– Указаний не имею, – возражает начальник. – И сейчас ночь, товарищи, там никого нет.

– Но дежурный там есть?

– Все равно не могу предоставить телефон. Идите в баню… – Голос начальника звучит умоляюще.

Кто-то из наших говорит:

– Товарищи, мало ли какие трудности нам пришлось пережить. Переживем и эти. Пошли в баню!

Первыми разделись Гудзенко и Сенченко, но оказалось, что горячей воды нет. И нас наконец впустили в корпус без санобработки. Разозлившись, мы отказались ужинать и легли спать.

Утром начальник, прошел по всем комнатам, которые мы заняли, и пригласил нас к завтраку. Но мы не спешим в столовую. И все в один голос:

– Свяжите нас с Москвой…

Вскоре после этого появляется офицер: