Текст книги "Силы неисчислимые"

Автор книги: Александр Сабуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Слушая Реву, я не мог не порадоваться его командирскому росту. Молодец, хорошо усвоил основы партизанской тактики!

Поблагодарив товарищей за успешно проведенный бой и за то, что провели они его без серьезных потерь, рассказываю им о поездке в Москву, о встречах в Кремле.

Когда речь зашла о походе на Правобережье Днепра, все притихли.

– А что, подпольные райкомы партии остаются или тоже идут в рейд? спросил секретарь Хильчанского райкома партии Горинов.

– Остаются.

– Тогда мы будем просить, чтобы отряд Таратуто остался в нашем распоряжении.

Требование секретаря Середино-Будского райкома партии Сеня скромнее. Он просит оставить хотя бы часть отряда Федорова вместе с комиссаром Кизей. Я понимаю, почему Сеню так дорог Кизя. До войны Лука Егорович Кизя работал здесь учителем. Этот вдумчивый и поистине интеллигентный человек пользуется в районе большим авторитетом. Он хорошо работал в подполье. Сейчас он любимец партизан.

В другое время, очевидно, я стал бы подробно объяснять товарищам, почему мы не можем уважить их просьбу. Сейчас нужды в этом не было. Вместо ответа на поставленные вопросы я зачитываю документ, утвержденный Центральным штабом партизанского движения. В нем указывается, что с нынешнего дня мы уже не группа объединенных партизанских отрядов, а соединение и именоваться будем воинская часть 4404. У нас будет три батальона:

седьмой – в него войдут отряды Иванова и Таратуто (командир – Иванов, заместитель его – Таратуто);

восьмой – отряды Ревы и Боровика (командир – Рева, заместитель – Боровик);

девятый – отряды Федорова и, Гнибеды (командир – Федоров, заместитель Гнибеда),

Харьковский отряд переформировывается в саперную роту, обеспечивающую переправу через реки во время рейда. Командир роты – Шитов.

Артиллерийская и минометная группы преобразуются в артдивизион.

Штабу соединения поручается сформировать в свое подчинение взвод конных разведчиков и взвод конных автоматчиков – диверсантов.

Права и обязанности всего личного состава части определяются воинскими законами применительно к условиям военного времени.

Зачитываю последние строки:

– «Этот приказ вступает в силу с момента его объявления и обсуждению не подлежит».

– Всем понятно? – спрашиваю.

– Понятно, – нестройно отзываются товарищи.

– Значит, остается только выполнять приказ.

С партизанского аэродрома приехал мой заместитель по снабжению Федор Сергеевич Коротченко. Возбужденный, сияющий.

– Грузы прибывают!

Было отчего радоваться. Первые грузы с Большой земли! До сих пор нашими основными «поставщиками» были вражеские войска и оккупационные власти, у которых мы не без крови и потерь добывали все необходимое для жизни и боев. А теперь почти каждую ночь родная земля шлет нам свою помощь.

Записываю в свой блокнот, чего и сколько привезли самолеты. Коротченко возмущается, что на аэродроме полный беспорядок. Каждое соединение старается заполучить побольше.

– Комендатура аэродрома одна не справится. Нужно послать туда постоянную оперативную группу.

Соглашаюсь с ним, разумеется, на аэродроме необходим твердый порядок, каждый самолет должны встречать ответственные люди. Растолковывать это такому хозяйственному человеку, как Коротченко, нет нужды.

– Действуй, Федор.

Без похвальбы скажу, порядок мы навели. Грузы, поступавшие на нашу посадочную площадку, мы старались сдавать как можно точнее по назначению. Но вероятно, как это нередко бывает в деле снабжения, кто-то что-то все же иногда прихватывал лишнее. И кое-кто обижался: прикарманивает Сабуров наши грузы, пользуется тем, что они прибывают к нему на аэродром.

Не хочу оправдываться. Товарищи должны знать, как жаждали наши хлопцы получить новое оружие, боеприпасы. Может, кто и схитрил. В принципе это недопустимое явление, но отклонения, вероятно, были. Наверняка такое случалось бы, окажись аэродром в расположении любого другого соединения. Новое боевое оружие было мечтой каждого партизана. Уж очень велико было желание партизан получше вооружиться, чтобы сделать в борьбе с врагом сегодня больше, чем вчера, а завтра больше, чем сегодня.

Уж если речь зашла о грузах с Большой земли, не могу не сказать доброго слова о наших крылатых друзьях, отважных летчиках, заслуживших горячую любовь и признательность всех, кто сражался во вражеском тылу.

Летать к партизанам не каждому летчику было под силу. Дело трудное, рискованное. Перелететь фронт, разыскать посадочную площадку в глухом лесу, приземлиться на нее, в ту же ночь вылететь обратно. И все это без прикрытия истребителей, без гарантии, что внизу тебя ждут именно партизаны, а не гитлеровцы…

Поэтому авиационное начальство неохотно посылало самолеты к партизанам. Так было, пока это дело не перешло в руки полковника В. С. Гризодубовой.

Имя Героя Советского Союза Валентины Степановны Гризодубовой известно не только в нашей стране, но и далеко за ее пределами. Она дочь одного из первых русских воздухоплавателей – Степана Васильевича Гризодубова. В 1938 году весь мир облетела сенсационная новость: три женщины – Валентина Гризодубова, Марина Раскова и Полина Осипенко – совершили беспосадочный перелет по маршруту Москва – Дальний Восток. Экипаж самолета «Родина» под командованием Гризодубовой установил абсолютный международный рекорд дальности полета.

Война застала Валентину Степановну на должности начальника Управления международных воздушных линий Аэрофлота. Прославленной летчице поручается комплектование авиаполка дальнего действия. Услышав об этом, к ней потянулись все, кто знали ее. Рядовыми летчиками в полк пришли начальник Московского управления Аэрофлота Запыленов, начальник Западно-Сибирского управления Аэрофлота Чернопятов, известный полярный летчик Масленников и многие другие опытные авиаторы. Инженерами полка стали Николай Иосифович Матросов и Николай Иванович Милованов, летавшие еще с отцом Гризодубовой.

В первое время на весь полк было три кадровых офицера: начальник штаба полка майор Александр Верхозин, военком батальонный комиссар Николай Тюренков и командир эскадрильи майор Иванов.

Еще не успев полностью укомплектоваться, полк приступает к выполнению боевых заданий, выбрасывает в тыл врага парашютистов и специальные грузы, участвует в бомбардировках противника.

О Валентине Степановне Гризодубовой написано много. Мне особенно запомнился случай, описанный летчиком-испытателем М. Галлаем в его книге «Испытано в небе», о том, как Гризодубова спасла пять человек в аварийной, готовой взорваться машине. Мимоходом автор замечает:

«Гризодубова не боялась сложных ситуаций в воздухе, не боялась опасных боевых вылетов за сотни километров в глубь занятой противником территории, не боялась ни одной из многочисленных трудностей жизни на войне, не боялась – и не боится по сей день – и… гнева начальства (вид смелости, встречающийся в жизни едва ли не реже всех предыдущих, вместе взятых). При этом свою точку зрения Валентина Степановна доводит до сведения собеседников любого ранга, неизменно заботясь прежде всего об убедительности и лишь после этого – о светскости формулировок».

Думаю, именно совокупности этих черт ее характера мы и обязаны тем, что на наши примитивные партизанские аэродромы стали садиться тяжело груженные воздушные корабли. На первом из них прилетела сама командир полка Валентина Гризодубова. Она воочию убедилась, как много значит для людей, сражающихся во вражеском тылу, уже само появление краснозвездного самолета, сколько надежд и светлых чувств рождает в людях этот крылатый посланец с Большой земли. Растущие масштабы наших боевых операций требовали все больше оружия и боеприпасов. Вместе с тем была острая нужда вывезти в госпитали за линию фронта раненых партизан, больных жителей и детей.

Приняв близко к сердцу все наши партизанские нужды и заботы, Гризодубова, возвратившись в Москву, с присущей ей настойчивостью добилась, чтобы между нами и Большой землей был наведен настоящий воздушный мост. Грузы к нам потекли потоком.

Пусть другие товарищи, летавшие к нам, простят меня за то, что я больше всего рассказываю о полке Гризодубовой. Просто с людьми этого полка мы встречались чаще и кровно с ними подружились. С чувством огромной признательности вспоминаем мы летчиков, спасших жизнь многим сотням людей и доставивших нам тысячи тонн самых разнообразных грузов-оружия, боеприпасов, медикаментов, листовок.

Случайно встретясь с Борисом Григорьевичем Лунцом, человеком простым и малоприметным, вы вряд ли подумаете, что перед вами Герой Советского Союза, летчик, за плечами которого четыреста три боевых вылета, из них девяносто шесть днем на бомбежку вражеских объектов и шестьдесят полетов с посадкой в тылу противника. К тому же он всегда удивительно ловко уходит от разговоров о своих боевых делах. Ограничивается словами: «Летали хорошо, садились у партизан хорошо, ничего особенного не происходило. Просто работали…»

Но я помню одну его посадку. Мы очень волновались, когда услышали далекий шум моторов. Вот уже показался самолет. И вдруг мы увидели три высоких сосны, которых не замечали раньше. Почему мы их не убрали! А сейчас они оказались на пути самолета, вот-вот он в них врежется. Но пилот в последний момент обошел препятствие и благополучно посадил самолет.

Партизаны окружили летчика, обнимали его, каждому хотелось сказать ему что-то хорошее. Забросали его вопросами: как летел? не обстреляли ли? Лунц, смущенный всеобщим вниманием, отвечал, как всегда, лаконично:

– Летать – дело нехитрое. Обстрелов бояться – через линию фронта летать не надо. Только уж вы, пожалуйста, если можно, уберите эти три дерева. Другой раз они и помешать могут…

В общем выходило, что, кроме наших трех сосен, на пути к партизанам других преград он не заметил.

В обратный рейс Лунц захватил раненых, в том числе двух своих однополчан: бортрадиста Талалаева и бортмеханика Коржакова. Их самолет был подбит над занятой врагом территорией. Командир корабля Попович погиб. А Талалаев и Коржаков, выбравшись из-под обломков самолета, сумели добраться до нашего аэродрома.

Десятки раз мы видели на своих посадочных площадках Бориса Лунца. И всегда у него «полет проходил нормально и погода благоприятствовала».

– Ну, а как вел себя противник? – спрашиваю Бориса.

– Это другое дело. Он, знаете, конечно, стрелял. Но на то он и противник…

Подружились мы со штурманом Алексеем Парфеновичем Булановым.

Как-то он рассказал нам об одном своем полете.

Экипаж в составе командира Васильченко, штурмана Буланова, бортмеханика Зозули и бортрадиста Иляскина направился к партизанам. Посадочная площадка была очень мала и, как стенами, со всех сторон обрамлялась высоким лесом. Большие самолеты здесь еще не садились. Подлетают наши друзья. Но что это? Вместо условленных четырех костров на земле полыхают восемь ярких факелов, и все они движутся.

Пилот набирает высоту, штурман проверяет ориентиры. Все верно. Снова повторяют заход. Картина та же самая. Идет время, расходуется драгоценное горючее. Что делать? Неподалеку увидели наконец другую опушку с условленными огнями. Решили садиться, но если окажется, что аэродром в руках врага, отстреливаться и попытаться тут же взлететь.

Все, кроме командира корабля и бортмеханика, встали за пулеметы. Самолет коснулся земли, пробежал по опушке и остановился. И тут в наступившей тишине до слуха летчика долетели нерусские слова. Летчик собирался уже дать газ, когда к самолету приблизились два человека в кожаных пальто. У выходного люка встали еще трое. Дальше медлить нельзя. Быстро распахнув дверь, Буланов громко спросил:

– Кто здесь командир отряда?

– Кордович.

Значит, все в порядке.

Но тут к самолету бросился невысокий человек и быстро заговорил на непонятном языке. Буланов инстинктивно схватился за пистолет. И хорошо, что только схватился… Через минуту все прояснилось. Оказалось, что на сторону партизан перебежал француз и это он, бурно выражая свой восторг, чуть было не ввел летчиков в заблуждение. Выяснилось и другое. Немцы, услышав приближение самолета, но не зная порядка подачи сигналов, устроили «факельный перепляс», чтобы сбить летчиков с толку. Да, справедливо говорилось, что полеты к партизанам – всегда задача со многими неизвестными.

Я знаю, что Алексей Буланов в одном из полетов был сбит. Осторожно напоминаю ему об этом.

– Было дело… Моя жена Августа успела даже похоронную получить… Буланов ненадолго задумался, но тут же добавил: – У меня-то еще ничего, а вот у Коли Слепова похуже получилось…

Совсем недавно боевые друзья отмечали пятидесятилетие со дня рождения Алексея Парфеновича Буланова. Я смотрел на этого подвижного, веселого человека. По-прежнему здоров и крепок, как дубок, Алеша Буланов и по-прежнему радует друзей своим замечательным голосом. В общем,

 
И поется ему и летается,
Пусть же песня его продолжается…
 

Продолжается летная песня и у пилота Николая Слепова, о котором Буланов сказал: «У него похуже получилось…»

Коля Слепов. Николай Игнатьевич Слепов… Все партизаны Ковпака, Наумова, Федорова, нашего соединения помнят этого бесстрашного летчика, умевшего довести и посадить самолет куда угодно и в такую погоду, какую даже погодой не назовешь.

Сколько раз без всякого прикрытия шел его самолет над занятой врагом землей, отыскивая еле заметные, затерявшиеся в лесах партизанские площадки. А ведь гитлеровцы тоже не дремали.

Николай Слепов рассказал мне однажды:

– Шли мы двумя экипажами к Сидору Артемьевичу Ковпаку. Вторым был самолет Бориса Лунца, Вот уже и костры показались. И вдруг бортрадист докладывает: «Товарищ командир, нас вызывает самолет Лунца. Что делать: отвечать?» Дело в том, что у нас было правило: перелетев линию фронта, мы всякую связь прекращали, чтобы враг нас не обнаружил.

Но раз Лунц вызывает, значит, что-то очень важное. Связываемся. Борис сообщает: «По курсу видны костры. По количеству огней и их конфигурации они полностью соответствуют тем, какие должны выложить партизаны. Но не садись. Это немцы!»

Действительно, партизанский аэродром оказался дальше. Мы благополучно приземлились у Ковпака и пожаловались ему, что вот какая чуть не случилась петрушка – могли сесть в гости к немцам.

Ковпак нахмурился, сердито покрутил головой, а потом успокоил:

– То, хлопцы, бывает… Мы ж для фашистов беспокойные соседи, вот они от такой беды что-то придумывают, надо ж им как-то спасаться… Но вы отдыхайте себе спокойно… Я пошлю туда своих молодцов. На обратном пути гитлеряки уже вам светить не посмеют, не до того им будет.

– Между прочим, – улыбается Слепов, – Ковпак слово сдержал. Когда мы летели домой, никаких костров на нашем пути уже не было… Но наш Боря Лунц молодчина! Не побоялся демаскировать свой самолет, пошел на связь со мной, чтобы предупредить об опасности. Кто знает, чем бы кончился тот рейс, если бы не он…

Случилось так, что уже в конце войны Слепов был сбит, попал в плен. Чудом остался в живых: спас советский врач, сделавший ему, вполне здоровому человеку, операцию и сообщивший коменданту лагеря о том, что этот летчик безнадежен. После долгих мытарств Слепов вернулся к своим и снова стал летать.

И сейчас многие пассажиры Аэрофлота могут увидеть Николая Слепова за штурвалом самолета. Они вручают свою жизнь в очень надежные руки одного из лучших пилотов гражданской авиации, бывшего партизанского летчика Николая Слепова, с которым и по сей день нас связывает самая горячая дружба.

Полной противоположностью худощавому, рослому Слепову выглядит коренастый крепыш Виталий Иванович Масленников. До войны он был одним из лучших полярных летчиков. Опыт работы в полярной авиации пригодился ему в полетах к партизанам. Не было случая, чтобы он не достиг заданной цели. Вероятно, партизаны соединения Михаила Ивановича Дуки не забыли, как летчик Масленников отыскал их, когда бригада попала во вражеское кольцо. Несколько часов бороздил ночное небо самолет, пока не обнаружил ведущих бой партизан. Мешки с боеприпасами и батареями для рации были сброшены как нельзя более своевременно.

Виталий Масленников позже командовал полком ночных бомбардировщиков.

Драматично сложилась судьба Николая Антоновича Лужина. Он был авиационным штурманом, побывал уже в ста пятидесяти боевых полетах, когда над железнодорожным узлом Быхов его бомбардировщик был сбит вражескими истребителями. Командир корабля Григорьев, второй пилот Варывдин, штурман Лужин, бортмеханик Павлушев, стрелок-радист Авдеев и бортстрелок Хабибарахманов выбросились с парашютами.

Раненный и обожженный, Николай Лужин пришел в себя уже на земле. Приземлился неудачно – вблизи немецкой заставы. Сразу же поднялась неистовая стрельба, но Лужину удалось уползти и спрятаться в перелеске. Здесь его, совершенно беспомощного, нашел какойто старик – местный житель, перенес подальше в лес. Сюда же он чуть позже привел Авдеева.

Похоронив товарищей, друзья попытались перейти линию фронта. Не удалось. И тогда они решают организовать партизанский отряд. Вскоре отряд под командованием Николая Лужина и комиссара бывшего стрелкарадиста Авдеева уже насчитывал тридцать человек.

Отряд летчиков, как наши люди называли эту боевую группу, более пяти месяцев действовал во вражеском тылу, устраивал засады на дорогах, уничтожал связь, вел разведку. Герои-летчики сумели и на земле найти свое место в боевом строю.

Штурман ВВС и бывший партизанский командир Николай Лужин ныне заслуженный штурман-испытатель СССР.

Я бы еще много мог рассказать о летчиках, приносивших к нам на крыльях своих самолетов материнскую любовь и заботу Отчизны. Но уверен, что об этом лучше и полнее расскажут в своих воспоминаниях сами летчики. Все партизаны с нетерпением ждут такую книгу.

…В феврале 1966 года нас пригласили в московскую школу № 491. Комсомольцы и пионеры создали здесь музей боевой славы 101-го авиационного полка дальнего действия.

Входим в празднично убранное здание. Всюду красные флаги, красные галстуки, красные транспаранты…

Медленно иду по коридору и читаю свежие надписи на дверях классов:

«Отряд имени Героя Советского Союза Бориса Лунца».

«Отряд имени Героя Советского Союза Виталия Масленникова».

«Отряд имени Героя Советского Союза Алексея Буланова».

«Отряд имени заслуженного штурмана-испытателя СССР Николая Лужина».

Гремит оркестр. Всюду взволнованные лица. Волнуются дети. Волнуются те, чьи имена любовно выведены на маленьких табличках: «Отряд имени…»

Я знал и видел этих людей тогда, когда они на израненных самолетах дотягивали до партизанских площадок, когда, сомкнув строй, хоронили своих товарищей, когда вместе с нами отбивали атаки фашистских войск. Эти люди поистине железной воли умели сжать свои нервы в кулак, глубоко упрятать свою боль, чтобы сохранить одно непреодолимое стремление: отомстить ненавистному врагу!.. Они смотрели смерти в глаза и ни разу не дрогнули перед ней. А сейчас в глазах этих несгибаемых людей поблескивают слезы…

Мои поседевшие боевые друзья… Они прошли огромную школу борьбы. За их плечами тяжелые испытания, кровопролитные бои. Они и сегодня в едином строю с новым поколением советских людей.

И как символ неувядаемости героических традиций в притихшем зале боевой славы прозвучали слова Валентины Степановны Гризодубовой:

– Пионеры! К борьбе за дело партии Ленина – будьте готовы!

Над залом, над школой, казалось, над всей землей пронеслось звонкое, молодое:

– Всегда готовы!

В Ново-Васильевске во всех домах, где уцелели русские печи, выпекали хлеб, сушили сухари. В десяти кузницах от зари до зари подковывали лошадей, ремонтировали пулеметные тачанки и обозные телеги. Тачанки и телеги проверялись под тяжелой кладью по бездорожью, и, если выявлялся хоть малейший скрип, все начиналось сначала.

Партизаны саперной части готовили надежные канаты из конопли и тросы из проволоки, распиливали на доски толстые колоды, сбивали щиты – все это пригодится при переправах через реки.

Надо было заготовить большой запас гвоздей, скобы разных размеров, цепи. И откуда только не доставалось железо для этих надобностей. Лазили даже на дно полноводной Десны, куда при отступлении сбрасывалось много разного добра, в том числе и кровельное железо. Ходили по ночам спиливать телефонные столбы, снимали с них толстую проволоку и делали из нее гвозди.

Саперы хорошо понимали свою задачу. Им предстояло переправить через Десну, Днепр, Припять не одну тысячу людей, несколько сот повозок, кавалерию, артиллерию. При этом никто из нас не мог сказать, сколько же времени отпустит нам враг на эти сложнейшие операции.

Большая ответственность ложилась на наших снабженцев. Им надлежало поднять огромное хозяйство: необходимый запас патронов, мин, снарядов, взрывчатки, продуктов питания, медикаментов, фуража. А наш штаб беспощадно резал все заявки хозяйственников, касающиеся количества подвод. У штаба был прямой и точный расчет: каждая повозка в походе занимает пять – семь метров. Следовательно, тысяча повозок растягивает обоз на пять – семь километров.

Дел невпроворот. И все их нужно было утрясти до выхода в рейд. Много думали над тем, как лучше вывести соединение из тех мест, где мы сейчас базировались. Ведь мы продолжали оставаться во вражеском кольце, три полка оккупационных войск блокировали нас со всех сторон. Мы с Ревой, взяв две роты партизан, переправились через реку Знобовку. Решили проверить, может, здесь, среди болот, нам удастся проскочить незамеченными. Направление это соблазняло: неподалеку Хильчанский район, пошли бы лесами, минуя населенные пункты.

Немцы оказались там, где мы меньше всего их ожидали, – среди болот. Наше появление вызвало такой огонь, будто у гитлеровцев там какой-то неиссякаемый родник боеприпасов.

Оттягиваем роты в лес. Наказываем командирам потихоньку тормошить немцев, чтобы они постреляли побольше и тем самым раскрыли свою огневую систему, а сами направились в Ново-Васильевск. Долго до нас доносились злобная трескотня пулеметов, уханье мин и снарядов, лязг гусениц танков, которые еще при нас начали утюжить лежащие между болотами поля с неубранной пшеницей.

Мы не опасались, что враг решится пойти в лес – побоится партизанских засад и мин. И действительно, немцы ограничились яростной стрельбой. Наши же отвечали одиночными выстрелами: партизаны просто давали знать противнику, что они на месте и никуда отходить не собираются.

Мы с Павлом прислушивались к перестрелке и не спеша ехали по берегу Знобовки. Был теплый вечер. На лугу еще порхали бабочки, не стихал птичий гомон. Мы то и дело ныряли в блестящие сети кружевной паутины – бабье лето было в разгаре. Над Ново-Васильевском все еще дымили трубы: жители не теряют времени, работают в две смены, пошла вторая выпечка…

Больше часа наши кони шагают рядом. Я все жду, когда заговорит Павел. Вернется ли к своей обиде за то совещание, на котором я его немного прижал. Но он молчал, молчал всю дорогу и только перед самой деревней заговорил, но совсем о другом.

– Бачишь, як ти гады огрызаются. Ну и черт с ними… – Он комментировал далекую перестрелку там, где оставались наши две роты. – Ну и хай режут той аппендицит. Мы же туда теперь больше не пойдем. Пожалуй, нам будет лучше идти через Белоусовку.

Я еле сдержал улыбку. Только вчера вечером Рева с жаром требовал, чтобы я отказался от Белоусовки как исходного пункта нашего рейда. Он считал, что лучший выход из кольца через полосу леса, протянувшегося между Десной и болотами, которую он образно назвал аппендицитом.

Сейчас, когда на этом «аппендиксе» мы натолкнулись на противника, Рева изменил свое прежнее мнение и стал ратовать уже за Белоусовку.

Вброд преодолеваем Знобовку. Взбираемся на бугор, на котором раскинулась деревня. У кузницы мне показали мою штабную кибитку с доской для карты, со всем необходимым для рейда, даже с постелью. Но мы не успеваем ее осмотреть: послышался свист снаряда. На площади грохочут взрывы.

Людей с улицы как ветром сдуло, только по-прежнему дымили трубы, и нетрудно было догадаться, что этот дым и служит ориентиром для вражеской дальнобойной артиллерии. Придется выпечкой хлеба заниматься только ночью.

Я отправился в свой штаб на 107-й километр. На пути повстречались наши артиллеристы. Они ехали на повозках. Здесь же был и Юзеф Майер. Он доложил, что пришлось откопать злополучные химические снаряды, захваченные нами в Ямполе. За последние три месяца Майер задержал четырех диверсантов, которых посылало гестапо взорвать этот склад. Сейчас на снаряды надели специальные колпаки-предохранители. Все ящики с опасным грузом замаскировали фуражом. К подводам выделена особая охрана, которую возглавил сам Майер.

Надо сказать, что враг не прекращал попыток уничтожить химические снаряды. Они и нам доставляли уйму хлопот: малейшая оплошность могла привести к непоправимым последствиям. Приехав в штаб, я приказал Бородачеву передать химические снаряды под охрану комендантского взвода, чтобы на время рейда высвободить Юзефа Майера от этой заботы. Бородачев ответил «будет исполнено», но на лице его отразилось недовольство: проклятые снаряды и ему надоели порядком. Но через минуту он повеселел и порадовал меня:

– Можете поздравить штаб с досрочной разработкой маршрута протяженностью в тысячу километров!

Расстилаем карту прямо на полу комнаты, иначе ее нигде не разместить свыше пяти метров длиной!

Рейд через пять оккупированных врагом областей мы разбиваем на тридцать ночных переходов. Долго-долго разглядываю карту. Жирная красная линия маршрута тянется на запад, петляя по полям, болотам, лесам, пересекает реки и горы, шоссейные и железные дороги.

Параллельно с красной линией слева и справа тянутся две фиолетовые линии наши запасные маршруты. А еще несколько левее, примерно в двадцати – тридцати километрах от нас, другая красная линия – поэтому пути пойдет соединение Сидора Артемьевича Ковпака.

Тысячи условных значков уточняют обстановку похода. Все это я должен запомнить, чтобы своевременно и в нужном месте выставить заставы и маяки, разослать минеров, разведку, предусмотреть привалы, дневки.

Все отчетливее передо мной вырисовывается каждый километр трудного и опасного пути. Города и прочие населенные пункты. Пока это лишь кружочки на карте. А там вражеские гарнизоны, с которыми придется вести бои…

А реки? Это же не только водные препятствия. Их придется форсировать под огнем и удерживать, пока не прибудет вся колонна.

Железные и шоссейные дороги? Это же не просто нитки на карте. По ним идут поезда, машины. И нам предстоит каждый раз на несколько часов останавливать с обеих сторон движение поездов и автомашин, чтобы колонна могла проскочить через дорогу. Бородачев кладет передо мной маршрутные листы. Их, по количеству суток, тридцать. Соответствующий маршрутный лист будет вручаться командирам отрядов перед самым выступлением в очередной переход.

Может быть, потому, что начало пути всегда кажется особенно трудным, я долго изучаю маршрутный лист № 1.

Первой на нашем пути будет деревня Стегайловка. До нее четыре километра. Это расстояние мы должны покрыть за пятьдесят минут.

До деревни Жихов – четырнадцать километров, время перехода – два часа двадцать минут.

Затем деревня Дубликовка – десять километров, время перехода – два часа.

Деревня Шатрищи – восемь километров, время перехода – один час сорок минут.

Деревня Антоновка – шесть километров, время перехода – один час десять минут.

Таким образом, за первую ночь похода мы должны преодолеть сорок два километра.

В примечании к маршрутному листу читаю: на каждый привал отпускается десять минут. Время и место привала будут объявляться приказом штаба с учетом обстановки. В необходимых случаях штаб этот вопрос согласовывает с командиром.

Я рассмотрел все тридцать маршрутных листов. Переходы намечаются и в двадцать пять километров, и в сорок. Большинство в тридцать километров. Только один будет в пятьдесят два километра. Ничего не поделаешь: около города или в болотах дневать не будешь.

Договорились с Бородачевым, чтобы на каждом маршрутном листе имелись дополнительные указания: если головной отряд ввязывается в бой, чтобы не задерживать движение, ответственные офицеры выводят колонну на запасный маршрут. Точно так же, если арьергардным частям придется сдерживать врага, колонна выводится на запасный маршрут.

Договариваемся и о том, кто будет прикрывать дорогу с обеих сторон, кто выставляет маяки на перекрестках, развилках и поворотах пути.

Многое нужно предусмотреть заранее. Ничто не должно быть забыто или упущено. Какая бы неожиданно острая ни сложилась в пути ситуация, она не должна застать нас врасплох.

Сидим, думаем. Уже загорелись керосиновые лампы. Слышно, как в штабе постукивает пишущая машинка.

Не знаю, сколько времени мы просидели бы с Ильей Ивановичем, если бы не появился мой помощник по разведке Хроленко с какой-то девушкой.

Хроленко до войны был начальником отдела госбезопасности по Хильчанскому району. По характеру он не принадлежал к числу людей застенчивых и никак не мог привыкнуть к воинской субординации. Если Хроленко предстояло что-нибудь решить, да еще при этом срочное, кто бы ни сидел у командира, он все равно прорвется, не спрашивая на то разрешения и не принося никаких извинений. Вот и сейчас он гулко распахнул дверь, не говоря ни слова, шагнул к нам, молча протягивая каждому руку.

Бородачев и я ответили ему таким же безмолвным рукопожатием. Пришедшая же с ним девушка так и осталась стоять у открытой двери. Она была в грязной фуфайке с чужого плеча, в самотканой выцветшей юбке, в лаптях, а вместо платка голову покрывал лоскут байкового одеяла.

Но даже не одежда, до предела оборванная и грязная, заставляла насторожиться. Смущало ее лицо с множеством каких-то бурых прыщей. Как видно, и руки тоже были чем-то поражены, так как на них, нет, не белели, скорее, серели повязки. В общем, на гостью нельзя было смотреть без ощущения сострадания и брезгливости.

– Вы зачем сюда пришли? – отрываюсь наконец от карты.

Девушка продолжает стоять безмолвно и неподвижно, только взгляд ее, пристальный и недоуменный, перекочевывает с меня на Бородачева, затем на Хроленко. Хроленко спохватывается, говорит, что девушка пришла с ним, зовут ее Галей.

Бородачев торопливо сворачивает карту.

– Откуда это вы такая явились? – спрашиваю девушку.

Молчание ее начинает раздражать меня.

– Почему не отвечаете?

Совершенно очевидно, что мои вопросы звучали, мягко говоря, не очень тактично. Но я был в отвратительном настроении и не мог скрыть своей злости на Хроленко. Сколько раз можно говорить человеку: прежде чем привести кого-нибудь, спроси, можно ли.