Текст книги "Журнал «Если», 2003 № 04"

Автор книги: Александр Громов

Соавторы: Дэвид Моррелл,Майкл Суэнвик,Дмитрий Володихин,Андрей Синицын,Дмитрий Байкалов,Андрей Саломатов,Томас Л. Шерред,Пол Ди Филиппо,Сергей Кудрявцев,Тимофей Озеров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Критика

Елена Ковтун
Бархатная эволюция

В 1996–1998 годах в нашем журнале была опубликована серия «географических» очерков о путях развития жанра в различных странах. Однако критики в основном рассматривали классические периоды в истории литературы той или иной страны. И завершали обзор концом восьмидесятых годов. В последнее время редакция получает немало писем с просьбой рассказать о нынешнем состоянии НФ. Мы постараемся это сделать, но историю тоже напомним.

Рядовой российский любитель фантастики знает о ее чешской «версии» не так уж и много. Читал (если он не слишком молод) «Фабрику Абсолюта» и «Войну с саламандрами» Карела Чапека. Может быть, вспомнит (если он действительно серьезный поклонник жанра) переводившиеся в 1960–1980 годы рассказы Йозефа Несвадбы, Вацлава Кайдоша, Ондржея Неффа. Вот, пожалуй, и все. А между тем чешская фантастика имеет вполне самостоятельную и весьма почтенную историю. Она уходит корнями в сказания пражского еврейского гетто XVI века, откуда пришел в нее предшественник чапековских роботов, оживший глиняный великан Голем. Ее питают средневековые философские трактаты, и в ее короне сияет религиозная утопия «Лабиринт мира и Рай сердца», созданная великим педагогом и просветителем Яном Амосом Коменским в XVII столетии. Она состоит в прямом родстве с немецкими легендами о докторе Фаусте. Недаром на одной из пражских площадей туристам до сих пор показывают дом, откуда дьявол унес мятежную душу ученого.

Но все это, так сказать, прелюдия. А маститый чешский фантастовед и автор многих научно-фантастических романов Ондржей Нефф насчитывает в ней целых четыре полновесных периода. Начальный длится до первой мировой войны. С ним связана фантастика романтиков: ей отдали дань и знаменитый автор поэмы «Май» Карел Гинек Маха, и создатель «франкенштейновского» романа «Порождения ада» Йозеф Иржи Колар. Традиция мистической, магической и «черной» фантастики была очень популярна в Чехии на рубеже XIX–XX веков, когда в Праге жили и творили Франц Кафка, Густав Майринк, Иржи Карасек. Однако магистральная линия развития чешской фантастики XIX столетия проходит в сфере НФ. С ее создателем Жюлем Верном познакомил чешскую публику один из первых и наиболее ярких писателей-реалистов Ян Неруда. Его творчеству были не чужды мотивы фантастики – об этом свидетельствует изданный в 1878 году поэтический сборник «Космические песни». Действующими лицами и даже лирическими героями в нем стали планеты и звезды, кометы и галактики. А в его фантастических фельетонах о Праге XX века легко обнаружить немало сбывшихся предсказаний: от воздухоплавания до женской эмансипации. Прогресс вызывает у автора не только почтение, но и улыбку: марширующая по улицам чешской столицы женская воинская часть с криком разбегается при виде обычной мыши.

Но по-настоящему пробудил чешскую фантастику от грез о сверхъестественном современник Неруды Якуб Арбес, создавший особый жанр «романето» – повествования о чудесах и тайнах с рациональным объяснением в конце. К примеру, убитый в сражении друг героя в романето «Мозг Ньютона» загадочным образом воскресает и приглашает рассказчика на пир, во время которого демонстрирует… машину времени. Приятели отправляются на ней в глубины прошлого. Уже в XIX веке чешская фантастика прочно связала свою судьбу с сатирой, создав немало ярких комических персонажей. Чего стоит, например, герой Сватоплука Чеха, пражский домовладелец пан Броучек, фамилия которого переводится как «букашка». Этот добропорядочный обыватель, больше всего на свете ценящий душевный покой и хорошее пиво, переживает череду головокружительных приключений. Замечтавшись по пути из трактира домой, он оказывается то на Луне, населенной прозрачными от вдохновения художниками и поэтами, то в Праге XV столетия, где от него с презрением отворачиваются суровые чешские протестанты – последователи Яна Гуса.

От пана Броучека прямой путь ведет ко второму этапу развития чешской фантастики (1918–1948 годы) и прежде всего к чапековским персонажам – бравому швейцару пану Повондре из «Войны с саламандрами», техническому персоналу концерна «R.U.R.» («Универсальные роботы Россума») из одноименной пьесы и другим незаметным героям, обыкновенным людям, на плечи которых ложится ответственность за судьбы человечества. Творчество Чапека отражает наиболее светлый период чешской истории XX века. Это годы Первой Чехословацкой республики, в которой под мудрым руководством президента Томаша Гаррига Масарика расцветали и ремесла, и науки, и искусства. Чешская литература 1920–1930 годов отличается удивительным разнообразием концепций, течений и стилей. Рядом с Чапеком в ней творили талантливые фантасты Иржи Гауссманн и Ян Вайсс. Первый опубликовал в 1923 году сатирическую антиутопию «Фабричное производство добродетели» и написал ряд юмористических рассказов, в которых, например, курс чешской кроны падает до «минус единицы», а открытие способа перевода духовной энергии в материю позволяет накормить весь земной шар… литературными шедеврами прошлого. Второй создал роман-гротеск «Дом в 1000 этажей» (1929), где научно-фантастические гипотезы причудливо переплетаются с мотивами сна, галлюцинаций и бреда, а затем в романе «Спящий в Зодиаке» (1936) поведал миру о человеке, чья жизнь подчинена календарному циклу. Из ребенка весной герой Вайсса летом превращается в зрелого мужчину и поздней осенью засыпает глубоким стариком, чтобы вновь проснуться младенцем в начале следующего года.

Между двумя мировыми войнами в Чехословакии не было недостатка и в авторах «твердой» НФ. Ей посвятили свое творчество и Карел Глоуха, и Ян Матзал Троска. Правда, их романы, охотно раскупаемые поначалу, не отличались большими художественными достоинствами и были быстро забыты. Та же участь постигла произведения Владимира Бабулы («Сигналы из космоса», «Планета трех солнц») и Франтишека Бегоунека («Акция L»), написанных в жанре приключенческой фантастики. В романах Бабулы и Бегоунека уже отчетливо прослеживаются черты соцреалистических утопий.

Третий и четвертый этапы в истории чешской фантастики приходятся на время существования социалистической Чехословакии. Это, соответственно, 1950–1960 и 1970–1980 годы. Послевоенная чешская фантастика в большей или меньшей степени повторила опыт литератур всех социалистических стран: ей была свойственна идеологическая ориентация на СССР. От писателей ждали эпических произведений, повествующих о светлом будущем. Наиболее популярные темы в это время: плодотворные контакты разумных рас, освоение космоса, совершенствование жизни на родной планете, формирование нравственного облика современников и потомков. В послевоенной Чехословакии, правда, не было талантов, равных И.Ефремову, А. и Б.Стругацким или С.Лему. Зато и панегириков светлому будущему, несмотря на призывы, насчитывалось немного. Были интересно пишущие в жанрах «жюльверновского» романа Людвик Соучек (трилогия «Дорога слепых птиц», 1964–1968) и философско-психологической фантастики Йозеф Несвадба (сборники «Смерть Тарзана», 1958; «Мозг Эйнштейна», 1960). Несмотря на диктат идеологии, чешская фантастика, как и подобная литература в СССР и странах Восточной Европы, имела ряд преимуществ даже перед «абсолютно свободной» англо-американской НФ. «Чешская» фантастика была социально активна, занималась общечеловеческими проблемами и долгосрочными прогнозами. У нее был устойчивый (и весьма широкий!) круг почитателей, в основном молодежи, но также в среде технической и гуманитарной интеллигенции.

В 1970–1980 годы в чешской фантастике, как и вообще в литературе социалистических стран, усилились критические ноты, выражающиеся, помимо прочего, в уходе писателей от глобальной социальной проблематики и утопий в сферу «вечных» философских проблем и интимных человеческих переживаний. Это заметно в творчестве молодых чехословацких фантастов поколения 1970-х годов – Ондржея Неффа, Ярослава Вейсса, Зденека Вольного, Людмилы Фрайовой – и даже у популярных беллетристов, лишь изредка обращающихся к фантастике (примером может служить роман Владимира Парала «Война с чудовищем», 1983).

И все же в начале 1990-х годов, после Перестройки и «бархатной революции», принята было считать, что эпоха «застоя» стала для чешской фантастики периодом нелегкого, почти подпольного существования и борьбы с коммунистическим режимом. Лишь с возрождением демократии, полагала критика, писатели-фантасты получат возможность явить всю полноту своего таланта. Увы, эти ожидания не сбылись. Как была использована обретенная свобода? Чешская фантастика и здесь в основном повторила опыт Восточной Европы. Прежде всего она отказалась от следования «советской» фантастической традиции – той самой, уэллсовско-чапековской, выдвигающей на первый план социально-философские романы, утопии и вообще «проблемную» фантастическую прозу. Даже понятий «научно-фантастический», «социально-фантастический» и т. п. более не встретишь на страницах чешских критических изданий, их сменили английские аналоги. Фантастика демократической Чешской Республики создала себе новый идеал и вместе со всем обществом решительно «повернула на Запад». После снятия запретов большими тиражами стала издаваться переводная западная НФ. Однако вместе с возвращением действительно интересных имен из прошлого на читателя обрушился неконтролируемый поток фантастического «чтива». Бульварные серии – триллеры, ужасы, боевики – оттолкнули от фантастики многих серьезных почитателей. Талант и силы чешских фантастов поглотило стремление выдержать соперничество, с одной стороны, с западной массовой фантастической прозой, с другой – с иными популярными жанрами (детектив, боевик, любовный роман).

Конечно, в напряженной борьбе за выживание чешская фантастика 1990-х годов обрела немало: сюжетную динамику, новизну проблематики, освобожденный от техницизмов язык. Ныне писатель легко нарушает казавшиеся ранее незыблемыми каноны и фэнтези, и НФ. Но в той же борьбе фантастика лишилась былых воспитательных и прогностических функций и оказалась вынужденной решать совершенно иные задачи. Главная проблема теперь заключается в том, как сохранить за собой (а для этого прежде всего развлечь) читателя компьютерной эры. В первые месяцы после чешской революции 1989 года процесс консолидации авторов, читателей и издательских мощностей в сфере фантастической литературы достиг апогея. Были созданы Синдикат авторов фантастики и Ассоциация любителей НФ. Однако продолжившийся в последующее десятилетие «бум» фантастической периодики (от солидного ежемесячника «Икария» до виртуального журнала О.Неффа «Невидимый пес»), как и многочисленные общества приверженцев фантастики не заслоняют печальной истины. Нынешняя чешская фантастика идет в основном по пути копирования западных образцов. Не случайно писатели предпочитают выступать под англоязычными псевдонимами: George P.Walker (Иржи Прохазка), Adam Andres (Вероника Валкова), Richard D.Evans (Владо Риша), Frank Skipper (Франтишек Новотный). Специализированные магазины фантастики радуют числом и длиною полок, но помимо переводов могут предложить читателю лишь модные «массовые» жанры: «конановский» боевик (Ярослав Йиран), киберпанк (Петр Гетеша, Карел Веверка), героическую фэнтези (Вилма Кадлечкова) и т. п. В чешской фантастике ныне чрезвычайно активны женщины. Роман Вероники Валковой «Ветемаа» (1993) – повествование об одиннадцати рыцарях и таинственной книге судеб, давшей название произведению – был удостоен премии «Икария». Произведения Дженни Новак (Яны Моравцовой) «Немертвый» (1994), «Кровь дракона» (1995) и «Тень ангела» (1997) написаны в духе повествований о Дракуле, но на голливудском материале. Кровавые чудеса с заметным эротическим оттенком сопровождают жизнь, а затем происходят в доме и на могиле знаменитого исполнителя роли графа-вампира, венгерского актера Белы Лугоши. Старшее поколение писательниц представляют Эва Гаусерова (сборник «Банкет мутантов», 1992; роман «Чокнутая», 1992) и Карола Бидерманнова (романы «Те, что летают», 1992; «Земля сумасшедших богов», 1995), внесшие в чешскую фантастику феминистские мотивы.

Из молодых авторов-мужчин популярен Иржи Кулганек, в последние годы зарекомендовавший себя мастером фантастического боевика (цикл романов, открытый «Временем мертвецов», 1999). Его произведения полны головокружительных приключений, побоищ и погонь при крайне расплывчатой и не важной для сюжета фантастической посылке. Представитель среднего поколения Владо Риша создает иронические романы о лентяе-толстяке Гуке, подвизающемся в мире традиционной героической фэнтези. Иногда, впрочем, Риша отвлекается и на легендарного Конана (роман «Конан и кровавая звезда», 1992). Старейший из активно издающихся фантастов Ярослав Белинский успешно работает над детективным сериалом о космическом полицейском Янге. В целом на протяжении 1990-х годов в Чехии произошло смещение центра тяжести фантастической прозы от НФ к фэнтези. Как показывают последние сборники рассказов начинающих авторов, издаваемые к ежегодному фестивалю чешской фантастики «Паркон», молодое поколение, воспитанное на эпопеях Дж. Р.Р.Толкина, просто не в силах выдумать занимательного сюжета, основанного на научной или хотя бы наукообразной гипотезе. Даже в интересной новелле Леонарда Медека «Трагедия на Дзете VIII» (2002) научно-фантастические декорации скрывают посылку в духе фэнтези. Высадившиеся на недавно открытой планете колонисты погибают при загадочных обстоятельствах. Разгадку находит капитан доставившего колонистов звездолета, но лишь благодаря тому, что сам является вампиром, по несчастной случайности «активировавшим» одного из пассажиров, тоже несущего в крови «упырический» ген. Помимо засилья фэнтези, вызывает опасения и очень заметная ныне «кастовость» чешских мастеров и почитателей фантастики, образующих в литературной среде обособленную группу. Не очень широкий круг «посвященных» включает и собственных критиков, и свои магазины, и клубы. А тем временем наиболее интересные процессы идут именно за пределами этой сферы. Фантастические посылки успешно используют в своем творчестве писатели не жанровые. Правда, речь в этом случае приходится вести не о традиционных направлениях, а, скорее, о фантасмагориях в духе притч Ч.Айтматова и А.Кима или неомифов европейских и латиноамериканских мастеров «магического реализма» подобных Г.Казаку, Г.Маркесу, Х.Борхесу. В таком ключе пишут Михал Айваз («Иной город», 1993; «Бирюзовый орел», 1998), Иржи Кратохвил («Бессмертная история», 1997), Милош Урбан («Семь храмов», 1999, и «Водяной», 2001). И тем не менее ситуация для научной фантастики в Чехии отнюдь не безнадежна. И ныне продолжает писать ее признанный патриарх О.Нефф, создавший в 1990-е годы трехтомную эпопею «Тысячелетие» и яркий роман катастроф «Тьма». Свидетельством творческого потенциала чешской НФ является и представленный в этом номере рассказ «Лассо» (в оригинале – «Бросаю тебе лассо, дружище») Йозефа Пециновского, одного из самых интересных чешских фантастов, публикующегося с середины 1980-х годов. Новелла дважды, в 1990 и 1994 годах, занимала по итогам опроса читателей журнала «Икария» первое место как «лучший чешский фантастический рассказ всех времен» и дала название авторскому сборнику, изданному в 1999 году.

Проза

Томас Шерред
Недреманное око

Мы были одинаково поражены, когда я сотворил десятидолларовую купюру. Жена сидела напротив, и глаза у нее вытаращились, совсем как мои. На какое-то время мы просто застыли, глядя на зелененькую бумажку. Наконец жена наклонилась через столик, осторожно потыкала в нее кончиком пальца и только потом взяла ее.

– Кажется настоящей, – задумчиво сказала моя жена. – И выглядит, как надо, и на ощупь такая же. – Дай-ка я посмотрю! Она протянула купюру мне.

Я легонечко потер бумажку между пальцами и поднес к свету. Крохотные завитушки, так тонко нанесенные на геометрическую сетку, выглядели четкими и ясными; лицо Александера Гамильтона казалось вычеканенным, глаза мрачно смотрели на запад. Бумага похрустывала в должной мере, цифры были напечатаны, как положено.

Ни единого дефекта не обнаружилось.

Моя жена практичнее меня. Она сказала:

– Хорошо, по-твоему, купюра выглядит настоящей, но я хочу знать, примут ли ее в супермаркете. Нам нужно масло.

В супермаркете десятидолларовую купюру приняли, мы за нее получили масло, немножко кофе, немножко мяса, а на сдачу я купил пару журналов. Мы отправились домой обдумать ситуацию и выгнали детей погулять, чтобы обсудить все без помех. Джин посмотрела на меня.

– И что дальше?

Я пожал плечами.

– Сделаем еще несколько купюр. Десятидолларовых. Или ты хочешь сказать, что больше они нам не требуются?

Но Джин совсем не дурочка.

– Не говори глупостей, Майк Макнолли. Эта десятидолларовая бумажка означает, что завтра у нас вместо макарон будет мясо. Но на мой вопрос ты не ответил. Дальше-то что?

Я сказал, что мне надо подумать.

– Обдумывать будем сообща, – заявила она, как отрезала. – Если ты намерен продолжать… это и меня касается.

– Верно, – ответил я. – Давай подождем, пока ребята не лягут спать, и тогда разберемся, что к чему. А пока достань-ка снова ту, другую купюру. Мне требуется новый аккумулятор, да и правая передняя покрышка долго не протянет.

Она признала, что это по-честному, и достала из сумочки другую купюру (тут следует указать, что это была единственная наша купюра, а до зарплаты оставалось еще три дня). Она положила купюру на кофейный столик передо мной, разглаживая складки.

– Ну ладно, – сказала она. – Действуй.

Я придвинул десять долларов чуть поближе к себе, положил локти на стол и сосредоточился.

Почти немедленно начал возникать дубликат – сначала общие очертания, затем цвет, точный рисунок букв и все положенные завитушки. Ушло на это секунд пять.

Пока Джин внимательно изучала дубликат, я сделал еще две купюры, то есть всего их стало три, не считая оригинала. Я вернул оригинал Джин, добавив один дубликат, и отправился прицениться к новым аккумуляторам. День был теплый, а потому я погрузил ребят в машину и захватил их с собой прокатиться.

Когда дети засыпают, а посуда вымыта и поставлена сушиться, в доме становится очень тихо. Слишком тихо – когда я думаю о том, как быстро маленькие дети вырастают и покидают родной дом. Но до этого еще далеко, особенно малышу. Джин принесла пиво, и мы включили канадскую программу без рекламы. Концерт Виктора Герберта.

– Ну?

Джин, я понял, немного нервничала. У нее для размышлений был целый день, поскольку дети под ногами не путались.

– Вижу, они их взяли.

«Их» и «они» – это купюры и люди, которые продали мне покрышку и аккумулятор.

– А как же, – сказал я. – Все в ажуре.

Джин поставила бокал с пивом и посмотрела мне прямо в глаза.

– Майк, то, что ты делаешь, запрещено законом. Ты хочешь сесть в тюрьму, хочешь, чтобы дети узнали, как их отец…

Тут я ее перебил.

– А ты укажи, – вызывающе потребовал я, – каким образом я нарушаю закон.

– Ну-у…

Я не дал ей договорить.

– Во-первых, эти купюры не фальшивые. Они настоящие – словно их напечатали в Вашингтоне. И не копии, поскольку «копия» подразумевает попытку воспроизвести оригинал. А эти ничего не воспроизводят, они подлинные. Я показал их тебе под микроскопом, и ты со мной согласилась.

Я был прав, и она это знала. Я не сомневался, что даже атомы в исходной купюре и дубликатах были идентичны.

Ей нечего было возразить. Она просто смотрела на меня, а ее сигарета тлела в пепельнице. Я включил радио погромче. Некоторое время мы сидели и молчали. Потом она спросила:

– Майк, а кто-нибудь еще в вашей семье делал что-либо подобное? Кто-нибудь, про кого ты знаешь наверняка?

Насколько мне было известно, нет.

– Мою бабушку посещали предчувствия, и примерно половина их сбывалась, а моя мать находила потерянные вещи. Тетя Мэри до сих пор видит безумные путаные сны. Вот, собственно, и все, если исключить тот факт, что моя мать родилась в рубашке, а когда я был еще совсем маленьким, она постоянно повторяла, что я научусь делать деньги, стоит мне по-настоящему захотеть.

– Ну, а как насчет твоей родственницы, которую сожгли живьем в Белфасте? – осведомилась Джин.

Я оскорбился.

– В графстве Монахан, то есть очень далеко от Ольстера. Это была моя двоюродная прабабушка Бриджит-Нора. И ее сожгли, потому что ее отец был испанцем и потому что во время Великого Голода у нее всегда хватало еды и золота, а не из-за того, что она была ведьмой.

– Твоя бабушка всегда говорила, что она была ведьмой.

– Давай рассуждать логично, – сказал я. – Бриджит-Нора родом из Коннота. Ну, ты понимаешь. Как валлоны и фламандцы или пруссаки и баварцы…

– Хватит об истории Ирландии. Ты сказал, что твоя мать…

– Да, она говорила, что я получу много денег, когда они будут мне особенно нужны. Но ты же сама мать и знаешь, как родители пророчат счастье своим детям.

Джин вздохнула и разлила последнюю бутылку пива по бокалам – строго поровну.

– Твоя мать, бесспорно, хорошо знала своего сыночка. «Когда они будут тебе особенно нужны!» Майк, если из этого ничего не выйдет, я устроюсь на работу. Я не могу дольше это терпеть – ни мяса, ни новой одежды, ни нормальной еды. Я больше не в силах сносить такую жизнь!

Да я и сам уже не мог больше терпеть. Перехватывать пятерку, ездить в машине, которая официально не существует уже двенадцать лет, заправляться бензином и маслом по системе «расплачусь в пятницу», носить костюмы, которые… ну, вы понимаете. А двум ребятишкам придется еще долго ждать, пока они поселятся в собственном доме, который их отец сумеет купить на свой заработок.

Я никогда ни перед кем на коленях не стоял, с тех пор как был малышом. Но в эту ночь я просто рухнул на пол перед Джин, и мы все друг другу выложили. Все то, о чем люди обычно умалчивают, но постоянно думают. Я сказал ей, чего хочу, и она поведала о своих надеждах, и мы вместе совсем разнюнились. В конце концов мы встали с пола и пошли спать.

Утром я поднялся раньше ребят, что для меня большая редкость. После завтрака я позвонил боссу и объяснил ему, куда он может засунуть свою работу. В это утро мы просидели на кухне почти два часа, изготовляя дубликаты десятидолларовых купюр, и Джин вела счет, пока у нас не набралось две тысячи долларов – холодной твердой зеленой наличности, – столько денег у нас никогда не бывало за всю нашу совместную жизнь (впрочем, и до этого тоже). Затем мы взяли ребят и поехали на такси в центр. И покупали, покупали, покупали. За наличные, не глядя на ярлычки с ценой. Ну, конечно, Джин иногда пыталась посмотреть, когда думала, что я не замечу, но я всякий раз отрывал ярлычок и засовывал в карман.

Велосипед, и мопед, и другие объемистые вещи мы распорядились доставить в дом, а остальное унесли сами. Жена хозяина квартиры была просто потрясена, когда мы вернулись домой в другом такси, багажник которого был набит пакетами. Она поспешила выразить нам соболезнование по поводу печального события, из-за которого мы уехали в одном такси, а вернулись в другом. Ничего серьезного, она надеется. Мы сказали, да-да, ничего серьезного, и захлопнули за собой дверь.

Ну, это было только началом. Два-три дня непрерывных покупок обеспечат вас жутким количеством всякой одежды. Через три недели у нас было все, что только мы могли надеть на себя, и мы начали серьезно подумывать о чем-нибудь для дома. Наша плита находилась при последнем издыхании еще до того, как мы ее купили, а мебель хранила царапины и пятна с тех дней, когда ребята еще ползали и разбрызгивали все, что могли.

Впрочем, мебель мы покупать не хотели, пока не найдем загородный дом, чтобы жить на лоне природы. Однако все дома, которые мы осматривали во время воскресных поездок, оказывались либо слишком дорогими, либо слишком далеко расположенными, либо еще что-нибудь слишком. А потому я позвонил в «Бар Арта», куда иногда заглядывал в дни получки.

– Арт, – спросил я, – ты помнишь агента по недвижимости, который навязывал мне коттедж, пока не узнал, что у меня нет денег его купить?

Еще бы он не помнил.

– Собственно говоря, он сейчас здесь, продает мне страховку. А что?

Я сказал, что поговорил бы с ним насчет нового дома.

– Ну так валяй сюда. Отцепишь его от меня. Мне новая страховка нужна не больше, чем солома в голове. Придешь?

Конечно, я сказал, что уже выхожу.

Агент – даже если его фамилия и играла какую-то роль, я все равно ее позабыл – ушел в булочную за хлебом.

– Он сейчас вернется, – сказал Арт.

Ну ладно, подождем. Я попросил у Арта крепкого пива. Бутылка была чересчур холодной, и я немножко погрел ее в ладонях. Когда бар полон, пиво едва успевает охладиться, а когда посетителей мало, как сейчас, бутылки – чистый лед.

– Арт, – сказал я, – газеты тут нет. Что ты читаешь, кроме «Нейборхуд шоппинг»?

Он оторвался от кассовой ленты, с которой сверялся.

– Не знаю, Майк. Вон целая пачка почты, которую я еще не просмотрел. Может, там есть «Бар ньюс». Сам погляди, а я пока посмотрю, сколько наличности вчера прикарманил ночной бармен.

Он придвинул ко мне груду всяких почтовых отправлений. Я прежде иногда помогал Арту, чтобы подзаработать доллар-другой, а он знал, что в пачке ничего не найдется, кроме обычных рекламных соблазнов, и не возражал, если я их почитаю.

«Бар ньюс» там не оказалось, и я лениво перебирал содержимое пачки, поглядывая на восторженную рекламу водопроводных кранов, фальшивых очков и средства для прочистки канализационных стоков. Но тут я наткнулся на одно любопытное объявление… Следует пояснить, что я читаю все, начиная от указателя маршрута на трамвае до аптечных сигнатурок и включая объявления «Разыскивается» на почте.

Это объявление представляло собой копию, какие адресуют мелким предпринимателям ближайшее почтовое отделение или отделение Федерального Резервного банка их округа. Оно ничем не отличалось от всех прочих: указания на недостатки, или ошибки, или небрежности в поддельных купюрах, всегда циркулирующих по стране. Однако это предостережение словно ударило меня током.

Оно гласило:

ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ ЭТОЙ ДЕСЯТИДОЛЛАРОВОЙ КУПЮРЫ

Банкнота Федерального резерва, серия G, серийный номер G 69437088 D, год выпуска 1934, с 7 напечатанной в четырех углах банкноты. Портрет Александера Гамильтона.

ЭТО ИСКУСНАЯ ПОДДЕЛКА!

На первый взгляд, ее можно отличить только по приведенному выше серийному номеру. Особое предупреждение продуктовым магазинам и магазинам готового платья. Пока этих банкнот найдено мало, предположительно они – только первые образчики, своеобразная «проба пера». Если вы увидите такую банкноту, задержите того, кто будет ею расплачиваться, под каким-нибудь благовидным предлогом и позвоните…

Дальше шел номер федеральной службы.

Мне этого было достаточно. Я смял объявление и швырнул его на пол, словно жабу. Арт покосился на меня:

– Что случилось?

– Арт, – сказал я, – налей мне еще пива. Или лучше чего-нибудь покрепче.

Я выпил стопку и запил пивом. А к этому я совсем не привык и сидел, стараясь совладать с дыханием. Мне даже в голову не пришло, какого я свалял дурака, пока Арт не вернулся от кассы с поддельной десяткой в руке.

– Вот что, Майк, забирай-ка свою десятку. Заплатишь мне потом, если не хочешь получить сдачу одной мелочью. Час ведь еще ранний, а последние два типа расплатились двадцатками. Договорились?

Еще как!

– Конечно, Арт. Я знаю, как это бывает. – Я забрал десятку из его протянутых пальцев дрожащей рукой. – Собственно говоря, мне и не надо было давать тебе эту десятку. У меня хватит мелочи… – я высыпал пригоршню монет на стойку. – Выпей со мной, я угощаю.

Арт выпил еще пива, я допил свое, и вышел, и сел в машину, и сидел в ней, и тихонечко трясся в мужском варианте истерики. Домой я добрался благополучно и залез в постель, почти ничего не сказав жене. И пролежал полночи в размышлениях.

Нет, я себя мошенником не считаю и вовсе не хочу им становиться. Вообще, я как-то об этом не задумывался, потому что эти десятидолларовые дубликаты казались нам с Джин такими безупречными. Но мне теперь предстояло принять решение: продолжать ли наши занятия или вернуться к прежней собачьей жизни?

Деньги? Так правительство же их печатает, отсылает в банк, и оттуда они попадают к тем, кто их расходует. Пройдя через сотни или тысячи рук, каждый раз играя роль покупающего или продающего катализатора национальной экономики, они изнашиваются – бумага ветшает, а то и рвется. Тогда их собирают, отправляют назад в Вашингтон и уничтожают. Но не все.

Некоторые неизбежно будут утрачены – сгорят в огне или утонут в воде, а также будут закопаны в неизвестных тайниках безымянными скрягами, чтобы истлеть без пользы. Монетный двор выпустит миллиард долларов хрустящими зеленоватыми купюрами, которым предстоит вернуться туда ветхими и в количестве, уменьшившемся на тысячи пропавших купюр. Такое ли уж это преступление – восполнить потерю? Правительству придется напечатать взамен не больше, чем было напечатано в прошлый раз; люди, которые потратили эти деньги, ни на йоту не увеличат потери своих сбережений из-за инфляции; промышленность нисколько не пострадает, а может быть, сбыт даже увеличится.

Вот как я смотрел на это: никто ничего не потеряет, а одна семья выиграет. Но теперь какой-то банковский кассир опроверг мои рассуждения, острым взглядом обнаружив повторения одного и того же номера. Ни в чем не повинные люди, взяв мои дубликаты, понесли убытки, поскольку все поддельные деньги автоматически конфискуются. Дядя Сэм не терпит фальшивых символов. Быть может, из-за меня понесли убытки какие-то мои друзья, мои знакомые. И все лишь потому, что я по глупости использовал для всех моих дубликатов одну-единственную купюру.

Возмущенный потолок смотрел на меня сверху с омерзением, и я решил ничего не говорить жене. Я сам найду выход, не втягивая ее. Наконец я заснул – примерно через час после того, как перестал искать выход.

Встав утром, я «повторил» пятидолларовую купюру.

И все сошло отлично. Собственно, мне ничто не мешало сделать любую купюру на выбор. Просто та десятка была первой, а к тому же единственной в нашем доме. Ну и мне карман, полный десяток, был больше по вкусу, чем карман, полный пятерок.

Когда я изготовил первую пятерку, то открыл свой бумажник, извлек все имевшиеся в нем пятерки и сделал по дубликату с каждой. Потом обыскал сумочку Джин и проделал то же самое. Когда я закончил, у меня оказалось двенадцать дубликатов и двенадцать оригиналов. Гордясь собой, я откинулся на спинку кресла и начал прикидывать вероятность того, что какой-нибудь банковский кассир заметит идентичные номера на двух пятерках, если купюры эти поступят в банк с интервалом в два дня или в две недели.