Текст книги "Журнал Если 2003 № 11"

Автор книги: Александр Громов

Соавторы: Майкл Суэнвик,Джин Родман Вулф,Майкл (Майк) Даймонд Резник,Александр Тюрин,Тед Чан,Нина Ненова,Евгений Прошкин,Рон Коллинз,Джон Боден
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Я не уверен, что вообще есть смысл ее преодолевать, – с ноткой сожаления сказал Тано. – Может быть, ты и Другой не понимаете, что и для меня существует «после».

– Да. Ты прав! – Сам мелодраматично простер руки в небесную бездну мрака. – О Господи! Ты даже не представляешь, до какой степени прав!

Тано встал со скамейки. Он не хотел видеть этого лица, изуродованного старостью, одутловатого, почти уже нечеловеческого и одновременно такого навязчивого, агрессивно знакомого… Войдя в темный коридор барака, астронавт на ощупь добрался до комнаты, перетащил раскладушку так, чтобы она прижимала дверь и, не снимая одежды, лег, свернувшись калачиком. Отблески огня метались снаружи, бились в окно, словно рой оранжево-красных бабочек. А по комнате порхали горбатые тени. Ощупывали стены и предметы на комоде, ползли по низкому потолку, скользили длинными корявыми пальцами по его лицу, забирались в волосы, заглядывали в его широко распахнутые глаза. И ему неизвестно почему казалось, что эти тени порождены вовсе не языками пламени за окном – это чьи-то последние, тяжело задыхающиеся кошмары, снившиеся кому-то, спящему в этой самой комнате. Совсем недавно… Он с головой укрылся одеялом, дрожа под его волокнистой тканью, и сдавленно стонал от безысходности и страха. А в руке все сжимал и сжимал нож, увлажняя ручку ледяным потом.

Усталость настойчиво захватила его в свои объятия. Растревоженные мысли начали оседать, опускаясь на тихое илистое дно породившего их сознания. И быстро улеглись – дно оказалось не слишком глубоким. Лишь одна из мыслей осталась витать над ним, и ее хаотичная траектория вырисовывала нечто… не то чтобы совершенно реальное, но и не совсем воображаемое. «Это правда, что я убийца, правда, правда», – Сам склонялся над мертвой, страшно изуродованной женщиной… но сейчас она двигалась, ее безрукое тело извивалось в отчаянных попытках встать, ее единственная нога ощупывала черный песок в поисках опоры. А сердце билось, билось внутри рассеченной груди… Билось и алело, пока Сам не наступил на него грубой каучуковой подметкой! И тогда разверзшийся среди камней рот открывался в неистовом беззвучном крике… «Разве только я не человек?!»…

Какой-то скрежет прервал мучительную дремоту, и Тано, вздрогнув, откинул одеяло. Встал, прижавшись спиной к стене, и, не отрываясь от нее, подошел к окну. Огонь погас, но на небе взошли три тусклые, словно ржавые луны, и в их вялом свете бесформенно темнел силуэт Сама – он куда-то направлялся. Пошел к Другому! Тано подбежал к двери, отодвинул кровать и через несколько секунд оказался на улице. Он должен выследить его… А ведь скрежет, похоже, не случайно прозвучал так громко. Может, такова цель старика: обманом выманить гостя из убежища, заманить его в капкан…

Вскоре Сам обогнул холм и скрылся, а когда Тано обошел холм, то просто глазам не поверил! Флегмады, эти вялые, почти аморфные существа покинули старое место и разбрелись по всей долине. Причем без всякой видимой причины, потому что в данный момент они не ели и не наполнялись влагой… Они вообще не были похожи на самих себя! Вытянутые, и совершенно гладкие, и совершенно прозрачные, и излучающие мощное, искристо-белое сияние… Огромные светящиеся шары – такими они были сейчас! А в их стеклянных, прозрачных утробах резко выделялись оцепеневшие в своей неодушевленности человеческие тела. Все в одинаковых позах – ноги слегка раздвинуты, голова пригнута, руки подняты на уровень плеч, а растопыренные пальцы упираются во внутреннюю стенку своего живого жилища.

Забыв о Саме, Тано подошел к ближайшей из них. Она то останавливалась, то медленно перекатывалась по мху, и тогда мужчина внутри нее занимал сначала наклонное положение, потом горизонтальное, затем голова его оказывалась внизу, а ноги вздымались к небу. Однако во время движения флегмады его поза оставалась неизменной, он даже не вздрагивал, словно был вморожен в лед, а не находился внутри мягкой податливой плоти. И взгляд его оставался таким же устремленным вперед.

Тано протянул руку и осторожно коснулся флегмады. Она действительно затвердела, но не как лед – обжигала. Какие бурные процессы происходили в ее тканях, столь загадочно ставших прозрачными? И какие трансформации в них были вызваны неизлечимой болезнью воспроизводства людей, лишенных всего человеческого, кроме внешней оболочки…

Флегмада остановилась, и тот, внутри нее, оказался сбоку. Диего! Сердце Тано сжалось от болезненного волнения. Но не из-за того, что он увидел… Он постоял несколько секунд, колеблясь, а потом – как-то даже против воли – подошел к другой флегмаде, потом к третьей. Ускоряя шаги, приблизился к четвертой, затем пятой, шестой… Он искал в них собственное тело: оно должно было тиражироваться в самых больших количествах, ведь он прилетел на планету первым!

И вот… Да, оно! Остановившись перед флегмадой, он залюбовался столь идеально воссозданным и таким знакомым ему телом. Оно переливалось в белом свете струящегося изнутри сияния, оно обладало широкими и сильными плечами, было высоким, стройным и мужественным. Молодое тело. Такое же, как у него. Сейчас. Или, может быть, моложе? И красивее. Без уродливого шрама, оставшегося на бедре с детства, без едва заметной сутулости плеч со времен студенчества. Без нескольких морщинок на лбу, без первого седого волоса, без… Без всех тех пока незначительных изменений – лишь легкие штрихи, которые жизнь мало-помалу будет накладывать на его облик, меняя до неузнаваемости с присущей ей жестокостью… Да, мужчина там, внутри, выглядел так, как выглядел бы Тано, если бы не прожил свои двадцать пять лет. Если бы просто пребывал в некоей спокойной и кротко прозябающей утробе, и сам бы точно так же прозябал, не зная ни тревог, ни сомнений, ни любви, ни ненависти – всего, что делает человека дряхлым старцем.

И Тано на миг почувствовал зависть к своему двойнику, лишенному бытия. Его душу пронзил странный глухой ропот по поводу будущего, наглая одномерность которого меняет все лишь для того, чтобы привести человека к концу.

Объятый непреодолимым влечением, он сделал шаг вперед… и тоже наклонил голову, и тоже поднял руки, растопырив пальцы. Прислонил их к гладкому светлому шару в том же месте, где – с другой стороны – были чужие пальцы, и жадно вонзился глазами в чужие глаза… Бесконечно равнодушные, бесконечно спокойные, не веселые, не грустные… Просто серо-синие. С золотистыми крапинками на радужке!

Внезапно пронзившая сознание чудовищная мысль заставила его отскочить назад. Сам?! Он поискал его глазами. Нашел! Старик стоял к нему спиной и глядел на флегмаду, что была неподалеку. А потом обогнул ее и, должно быть, заметил, что Тано за ним следит, так как нарочито медленно продолжил свой путь.

Как долго длилось это преследование? Минуты или часы? Тано не смог бы ответить – он полностью утратил чувство времени. Утратил и чувство ориентации, не знал точно, в каком направлении они движутся. Он порой терял Сама из виду, особенно когда они вышли к речному берегу, на черном фоне которого старик был плохо заметен. И самое скверное: Тано будто бы начал терять самого себя. Стал как-то забывать, кто он такой, постоянно идентифицируя себя с маячившей впереди фигурой. Он не совсем понимал, зачем ему нужны эти ночные скитания и что его ждет после того, как они закончатся. И закончатся ли вообще? Даже этот вопрос вызывал у него сомнение. Потому что все более настойчиво им овладевало гнетущее чувство: все происходящее с ним не реальность, а лишь воображаемая проекция каких-то других, очень давних событий, происходящих с людьми, которых уже нет. Или никогда не было – потому что и они были чьими-то проекциями…

Медленно занимающаяся заря прояснила не только его взгляд, но и рассудок. Впрочем, лишь на некоторое время: Сам, похоже, приближался к своей цели. И сейчас была нужна полная мобилизация внимания, бдительность, а не сумасбродное блуждание в дебрях иррационального. Тано спрятался за невысокой дюной и стал наблюдать. Берег здесь сильно отличался от того, где они были раньше. Его усеивало множество камней – небольших, примерно одинаковых по размеру и сложенных длинными прямыми рядами, на равном расстоянии друг от друга. Как на кладбище!

Сам отодвинул в сторону первый из них, расстегнул до пояса рубашку, закатал рукава и горстями начал выгребать оттуда песок.

– Тано! – неожиданно крикнул он. – Неужели ты думаешь, что я тебя до сих пор не заметил?

И Тано, несмотря на то, что почти с самого начала был уверен в обратном, застыл от удивления на месте.

– Да ведь я же ради тебя проделал этот опостылевший мне путь! – продолжал Сам. – Иди сюда!

«Тот, Другой, вряд ли прячется за камнями. А за дюнами?»

Тано с неохотой покинул свой наблюдательный пункт.

– Вот, есть! – Сам помахал ему рукой. Потом вынул носовой платок, опять нагнулся и начал очищать им находку. – Готово! И так здесь под каждым камнем!

По выражению его лица, сереющего в предрассветных сумерках, было видно: он страшно возбужден. Или испуган? Расстроен? Его двойной подбородок сильно дрожал, губы трагически извивались дугой, словно толстяк собирался заплакать. Тано подошел к нему.

– Под каждым, под каждым… – повторял Сам и показывал вниз. – Смотри!

Он заставил товарища наклониться. В первый момент Тано стало не по себе, потому что он понял: старик закапывал в этой части берега фрагменты его тела. Патология какая-то! Увы, сомнений не оставалось: одинокая жизнь среди тупых флегмад превратила этого человека в психически неуравновешенного, маниакального типа. Сейчас, например, он обнаружил в песке лицо захороненного «трупа» и педантично вытирал его платком. Потом выпрямился, вытащил все тело, еще не тронутое тлением, и стал счищать с него песок. Пока там, на груди, точно в том месте, где расположено сердце, не открылась глубокая рваная рана, очевидно, нанесенная ножом.

– Все, все такие! – Сам отчаянным жестом обвел «кладбище», простирающееся далеко вперед.

Но Тано… Тано всматривался в свое лицо. Хотя оно было похоже на то, что он увидел в сияющем шаре флегмады, все же существенно от него отличалось. Потому что имело выражение.

Выражение человека, испытавшего боль и ужас смерти.

9.

– Верно, Тано. На этом кладбище мертвец настоящий. Один человек, убитый сотни раз.

– Убитый тобой!

Сам отвел глаза и уныло пожал плечами:

– Не знаю… Трудно сказать. Может быть, мной, может быть, тобой, может быть, теми двадцатью тремя…

– Но они давно улетели!

– Да. Но оставили страшно много после себя…

– Сам, – перебил его Тано охрипшим голосом, – робот не успел меня спасти, да? Меня тоже раздавило обломком.

– Или, точнее, раздавило случайностью. Такой внезапной, нелепой до безобразия случайностью, что мне порой кажется, уж не была ли она преднамеренной? Здесь, где нет ничего по-настоящему живого, твое появление могло… просто взбесить!

– Взбесить? Но кого, Сам?

– Ну, скажем, творца планеты, что бы он собой ни представлял: время, порядок, древность, рутину… Или все вместе взятое. Творца, которому, однако, не удалось создать ничего путного, кроме этих вегетирующих организмов.

– А кто мы с тобой? Сейчас, в данный момент?

– Люди… Обычные несчастные люди.

– Ха! – Лицо Тано исказила гримаса мучительного отвращения. – Люди, вышедшие из утроб флегмад!

– Но одушевленные человеческой смертью, – мрачно добавил Сам. – Именно она проникала в каждое из этих тел, превращая их в тебя, Тано. В смертного человека, которого можно убить. А сегодня она здесь, – он положил руку ему на грудь. – Твоя смерть, которая хранит в себе эманацию твоей личности сорокавосьмилетней давности. И которая странным образом вновь и вновь проникает в твои тела, освобождая их от инертности флегмады.

– А может быть, она и в тебе тоже, – промолвил почти беззвучно Тано. – Моя смерть…

– Но не та, внезапная и нелепо случайная. Есть и другая, гораздо более продолжительная, незаметная…

Сам нагнулся и начал заботливо, как-то ритуально, засыпать песком выкопанный труп. Рана в сердце почернела, почернели руки, плечи. Почернело лицо с застывшими в страдании чертами… Под конец Сам подровнял песок, утрамбовывая его опухшими, бледными руками, положил сверху камень и сел рядом с ним. Заговорил монотонно, едва шевеля губами:

– Там, где есть люди, каждый миг присутствует и смерть. Умирают надежды, страхи, сомнения, желания, мысли, предчувствия, огорчения, радости… А я – тот, кто копит в себе все это, чтобы жить. Я вобрал тысячи таких мертвых частиц и от тебя, и от тех двадцати трех. Эти частицы и составили мою личность. Вот почему я помню все… – Сам с блуждающей улыбкой прикрыл глаза: – Помню первое твое «перерождение». Тогда роботы обнаружили тебя у пролома и перенесли в звездолет еще до того, как ты пришел в сознание. Но потом, когда ты сообразил, что с момента обвала прошло целых четыре месяца, то объяснил этот факт временной потерей памяти и довольно скоро успокоился. Ведь у тебя была куча дел! Помню, как ты вместе с роботами построил базу, как встречал экспедицию… Да, да, я помню все это, хотя я сам стал одушевленным где-то через неделю после того, как они прилетели. А до этого я был просто одним из твоих тел, Тано, заключенным в одной из флегмад.

– Одним из моих тел… – Тано до боли сжал виски.

– Которое теперь кошмарно старое и уродливое, – с горечью окончил Сам. – Однако в те времена наша внешность была совершенно одинаковой. Представляешь, какой шок пришлось пережить и тебе, и остальным? А какие только исследования над нами не проводились! И все показывали одно – мы одинаковые, до мелочей, в каждой клеточке, в каждом волоске. И оба без шрама на бедре, который очень хорошо помнила Диана. Значит, ни тот, ни другой не является истинным Тано – так решили твои друзья. Потому что ни один из них даже не попытался распознать в нас твою личность, несмотря на то, что она осталась такой же, какой была прежде. Какой-то миниатюрный шрам оказался важнее!

– И они оставили нас тут?

– Увы, даже не оставили. Задумались о «будущей безопасности Земли». Ведь они же установили, что мы не люди… О, как скоро начали умирать их добрые чувства по отношению к тебе, Тано! И как быстро их место заняли страх и ненависть! Потом стало преобладать сострадание, появились угрызения совести и сомнения, которые тоже умирали… Умирали, чтобы воскреснуть во мне! Вместе с твоими мертвыми надеждами… Это было потрясающе! Я чувствовал себя удовлетворенным!.. Но ты, Тано, всего за несколько дней полностью сдал. Не смог вынести отсутствия пресловутого шрама, и это «доказывало» тебе, что ты не человек. И когда Диана дала тебе револьвер…

– Она?.. Диана?

– Да, – сухо подтвердил Сам. – Дала тебе револьвер именно для того, чтобы ты размозжил себе череп. Такой был у нее договор с остальными. Иначе это должен был сделать кто-нибудь из них. Что потом камнем лежало бы на его совести.

– Ты говоришь чудовищные вещи, Сам! Я тебе не верю!

– Конечно, веришь. Потому что на их месте ты бы поступил точно так же. Так проще и спокойнее… Только я, в отличие от тебя, не застрелился. И не дал себя застрелить. Украл немного еды и сбежал. Прятался за скалами, пока твои друзья не улетели. Хотя это произошло очень скоро. Их испугала планета, способная воспроизводить людские драгоценные тела! Но они даже не подозревали о том, что их уже предали целые сонмы их самих – в силу столь жестоко форсированной духовной смерти, которую я инстинктивно научился преобразовывать в свою живую человеческую личность. Хотя они все же проявили по отношению ко мне некоторую милость. Среди останков базы я нашел одежду, консервы и вещи первой необходимости. Вот так я дождался твоего очередного «перерождения», Тано. И следующего. И всех трехсот четырех.

– А я? Почему я не помню ни одного из них?

– Твои воспоминания заканчиваются под тем случайным обломком, – устало проговорил Сам. – С этого момента они принадлежат мне одному. Такова моя миссия на планете: трансформировать в своей личности то, что испытываешь и теряешь ты. Тебе необходимо, чтобы я отнимал твои воспоминания и эмоции, чтобы оставаться вечно молодым. А мне, чтобы продолжать жить.

– Подлец! Теперь я понимаю, какова была цель твоей постоянной лжи и недомолвок, твоих грязных намеков! Ты решил держать меня в напряжении. Чтобы я боялся, надеялся, страдал… Чтобы выжать из меня максимально возможное. Пока не опустошишь до конца! Таким образом ты поддерживаешь свое жалкое существование – умерщвляя мою душу, чтобы проглотить ее!

– Мы с тобой живем в обществе флегмад, Тано. А любое общество инстинктивно стремится к гомогенности. Оно не терпит индивидуальности. Давит на нее, напирает, пытаясь растворить в своей массе. И здесь лишь твоя непрерывная смерть может спасти нас от экспансии общества. Благодаря этому мы оказываемся в собственном замкнутом поле, что дает нам шанс оставаться людьми.

– Дает шанс тебе! Но от меня-то что остается? Ведь я уже совсем не тот, каким был. Прошло всего двое суток с тех пор, как я… появился, а чувствую себя выжатым почти до конца. Как можно было так быстро растерять самые дорогие, самые сильные чувства? И что я без них?.. Ничего! Просто тело…

– В общем-то, да, – опустив голову, пробормотал Сам. – Но не вини меня. И в себе вины не ищи. Просто такова наша человеческая сущность. Стоит ее припугнуть, как она сбрасывает балласт, чтобы удержаться на поверхности. Хотя очень часто именно в тот момент и тонет.

– Я действительно тону! Потому что ты заставил меня думать только о физическом выживании. И у меня уже не осталось человеческих представлений о самом себе. Я уже не люблю Диану, не грущу о матери, о друзьях. Все перешло тебе! Теперь ты этим живешь. Живешь в полном смысле слова, хотя и в этом старом, дряхлом теле!

– Такова цена, Тано. Хочешь жить, как человек, должен принимать и старость. Особенно когда флегмады давят со всех сторон своей безликой массой… Знаешь, порой мне кажется, что их «код» тоже заразен. И что где-то в нас дремлет их зародыш. Ждет благоприятных условий, чтобы развиться…

Сам медленно поднял голову, их глаза встретились. Сине-серые, с золотистыми крапинками на радужке… Тано сделал шаг вперед. Он улавливал в этих оставшихся неизменными глазах некую жадную, мечтательную любовь к себе. Или, может быть, к молодости, которая давно прошла, оставляя в качестве отпечатка одно лишь прозрение: как много было безвозвратно потеряно, упущено, не понято. Брошено на алтарь обманчивого будущего, которое тоже давно стало прошлым…

Он сделал еще шаг, и еще один… Сам ласково погладил камень, возле которого сидел, и поднялся.

– Такова цена, Тано. Ты понимаешь?

Они стояли друг против друга. Тано благоговейно склонил голову, и она легла в трясину этой огромной, тяжело дышащей груди, хранящей его собственные потери. И в мертвой, неземной тишине уловил глубинный пульс. Неспокойный, торопливый. Человеческий.

– Скажи мне, Сам, она узнала, что я назвал планету Дианой?

– Да…

Он почувствовал, как Сам осторожно вытаскивает нож у него из-под ремня. Как вкладывает нож ему в руку, а рука берет его. Крепко сжимает.

– Нет, не может быть другой цены, Тано, – сочувственно прошептал ему тот.

И Тано замахнулся. Прямиком по направлению к бьющемуся годами тревожному сердцу. Сам опустился на колени. Коснулся последним движением его ноги и смиренно упал на бок. Умирал в вырытом собственными руками ложе из черного песка. Он улыбался, а лицо его как бы таяло. Черты становились четче, тоньше, сглаживались, словно отражение в постепенно стихающей водной ряби, волосы темнели, густели, обретая блеск, так же, как и ухоженная каштановая бородка… Он улыбался и таял, как-то все более неестественно, пока жизнь не упорхнула из него, одаривая его последним осознанным страданием.

Тано присел возле камня. Застыл в ожидании – они начали возвращаться. Его воспоминания о какой-то прошедшей любви и об оставшихся в детстве материнских ласках; приглушенный резонанс трепета от случившихся много лет назад эпизодов «вечной» дружбы; смутные силуэты множества казавшихся неугасимыми ярких амбиций. И целой бездны прошлого, населенного призраками звездолетов, призраками людей и призрачной базы, где прозвучал призрачный выстрел револьвера, эхо которого, похоже, положило начало сотням призрачных блужданий по этой долине, засоренной множеством флегмад, чернотой и кладбищами.

– Все это принадлежит мне, – с неуверенным упоением бормотал он. – Я должен был все это вернуть. Это мое прошлое, моя человеческая жизнь. Хороша или плоха, я не смог от нее отречься. Я не предатель! Нет…

Только вот солнце уже взошло, даже стало припекать, и он постоянно потел. Мучила его и жажда. Он встал, побрел, прихрамывая, к реке, зашел в воду по колено. Начал загребать воду опухшими, нездорово бледными ладонями. Потом что-то подспудное и настойчивое заставило его обернуться назад… Ну да! Надо вернуться к трупу. Он разденет его, зароет неглубоко в песок и камень положит сверху – как всегда. После чего переоденется в ту свою одежду, – а она, ох, как предательски растянулась и обветшала! – возьмет ее с собой и отнесет в лагерь. Как только постирает – прямиком к пролому. Теперь Смерть опять там. И опять испускает свои властные призывные импульсы… Вот несколько флегмад отделились от стада, побрели дальше, покорные своему безмозглому стремлению быть ею оплодотворенными. Чтобы родить… человека. Но в которой из них и, самое важное, когда произойдет следующее слияние? Иногда проходят дни, иногда недели, даже месяцы. Был случай, когда он был вынужден ждать около года. Было страшно!.. Ну, так или иначе, он уверен, что и на этот раз дождется…

А когда настанет момент встречи, наверняка он найдет силы, чтобы сказать:

– Можешь называть меня Сам… Так как я действительно один. Совсем, совсем один!

Но все же… Всё же, даже если человек действительно один на всей планете, приятно осознавать, что до него был и Другой. Именно он пытался сдвинуть тот случайный обломок, надеясь не найти под ним то, что, как он помнит почти с уверенностью, лежит раздавленным. И именно он сохранил эту надежду. Потому что сброшенный с высоты обломок обрушивается всей своей мощью. И навсегда остается на самом краю пролома. Неколебимый.

Перевела с болгарского Элеонора МЕЗЕНЦЕВА

_{© Нина Ненова. Имало и е друг. 1999}