Текст книги "В прицеле — танки"

Автор книги: Александр Бессараб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Прорыв

На рассвете меня разбудил ординарец Гриша Быстров. Лицо его торжественно и чуть встревоженно:

– Сигнал от полковника Курашова!

Проверили радиосвязь с командирами подразделений дивизиона и штабом командующего артиллерией дивизии – она работала надежно. Вскоре передали сигнал боевой готовности. Через десять минут командиры всех подразделений доложили о занятии положения «к бою». В четыре пятьдесят семь дежурный радист Тененев привял по рации условный сигнал «сирена», извещавший о начале общей артподготовки.

– Передать всем: зарядить! – скомандовал я и посмотрел на часы: 5.00. Еще совсем темно.

Вдруг позади наших позиций ярко вспыхнуло во всю длину плацдарма небо. Разрезая темноту, ввысь полетели реактивные снаряды – артподготовку по установившейся в годы войны традиции начали гвардейские минометы «катюши».

Командую:

– Огонь!

Пушки ударили почти одновременно. Их резкий залп выделялся на фоне громовых раскатов гвардейских минометов. Кстати сказать, залп «катюш» в то утро оказался историческим – он возвестил о начале последнего, наиболее мощного огневого удара прославленной советской артиллерии. 1-й Белорусский фронт перешел в решительное наступление на Берлин.

Казалось, сама земля изрыгала из своих недр пламя и дым. Сотни тонн раскаленного металла обрушились на головы фашистов.

Полковая артиллерия, 76-мм пушки нашего дивизиона и 57-мм пушки армейского противотанкового полка расстреливали в упор огневые точки противника на переднем крае. Артиллерия более мощных калибров вела огонь по второй и третьей траншеям, а также по всей тактической глубине обороны. Воздух содрогался. Содрагались земля и черная бездна неба.

Я оглянулся назад. Плацдарм освещался сполохами тысяч орудий и просматривался на всю глубину. Все, кто не были заняты стрельбой или непосредственным управлением огнем, высыпали из блиндажей и, стоя в полный рост, наблюдали завораживающую картину начала артиллерийского наступления.

По особому блеску глаз, улыбкам, многозначительным взглядам и жестам угадывалось настроение товарищей: чувство гордости за свою армию, страну, русский народ, сумевший после всех испытаний прийти вот сюда, на Одер, к воротам гитлеровской столицы.

По себе знаю: никогда на войне не испытываешь более высокого душевного подъема, как в минуты артподготовки. Даже если сам в это время напряженно работаешь у орудия, все равно чувствуешь и переживаешь величие происходящего.

С началом огня пехота стала выдвигаться на рубеж броска в атаку, который проходил в ста – ста пятидесяти метрах от переднего края противника.

Истекли первые десять минут артподготовки. Большинство орудий и минометов прекратили стрельбу, остальная артиллерия вела методический огонь. Подумалось, сейчас уцелевшие гитлеровцы покидают блиндажи и бегут по полуразрушенным ходам сообщения к своим пушкам, пулеметам, стереотрубам и стрелковым ячейкам, чтобы отразить атаку нашей пехоты.

После того как замолкли орудия, сразу же грозно зарокотали сотни авиамоторов. В сопровождении истребителей поплыли бомбардировщики. Авиация выходила на цель.

Длинные колонны наших танков и самоходных орудий, втиснувшись, словно зубья огромной гребенки, в промежутки между подразделениями стрелковых полков и дивизий, отрывисто пофыркивали моторами, ждали своей очереди.

Пауза методического огня истекла. Артиллерия всех калибров снова обрушила огонь на позиции гитлеровцев. От частых вспышек орудийных зарниц вновь стал виден весь плацдарм. Время от времени я всматривался в даль, поочередно отыскивая свои пушки и наблюдая за их работой. Рядом вел огонь взвод младшего лейтенанта Григория Еременко. С автоматами за спиной, крепко упираясь в землю широко расставленными ногами, солдаты сильными взмахами полусогнутых рук перебрасывали боеприпасы от погребков к орудиям. Сверкая медью гильз в отблесках залпов, снаряды описывали в воздухе кривую линию и исчезали в дымящихся казенниках пушек. Тотчас следовала яркая вспышка, а за ней – резкий гул.

Еременко, выпятив подбородок и посматривая на часы, стоял на бруствере окопа во весь рост и лишь слегка поворачивал голову. Левее стреляли пушки лейтенанта Бориса Шуйкова. Этого непоседу я и в бою то и дело терял из виду. Вот вспышка выстрела осветила его подбористую фигуру у первого орудия. Минуту спустя молодой лейтенант уже на позиции другой пушки.

Слева и сбоку каждой пушки вполоборота к направлению стрельбы стояли командиры орудий Александр Мищенко и его тезка Сивков, Федор Винокуров и Михаил Рудик. Они подавали команды взмахом руки и зорко всматривались вперед, наблюдая за противником и одновременно за продвижением наших пехотинцев.

Особую задачу выполняла батарея Георгия Кандыбина, входившая в штурмовой батальон 594-го стрелкового полка. Как только стрелковые роты ворвутся в первую траншею и пойдут дальше, она должна тоже двинуться вперед. По договоренности с командиром полка А. П. Чекулаевым каждому орудию этой батареи было придано стрелковое отделение. В его задачу входило с началом атаки вместе с артиллеристами катить пушку на руках, громить на коротких остановках ожившие огневые точки врага, обеспечивать беспрепятственное продвижение штурмового батальона.

Георгий Кандыбин находился рядом с командиром батальона. Его коренастая фигура как бы вросла в землю по соседству с высоким и статным капитаном И. Н. Гребенюком. Они сосредоточенно смотрели вперед. Их подразделения совместно с соседями должны протаранить немецкую оборону, проделать в позиции брешь, в которую ринутся весь полк и следующие за ним подразделения дивизии, наступавшей тремя эшелонами.

Левее, метрах в четырехстах от нас, в предутреннюю темень выплескивают ярко-огненные облачка орудия комбата Николая Шевкунова. А где-то на правом фланге, выдвинутом вперед, гремят пушки комбата Глущенко. Их вспышки еле различимы с нашего наблюдательного пункта.

– Молодцы, ребята! Так держать! – кричу я во всю силу легких, но даже сам не слышу своего голоса.

Наконец высоко в небо взмыли зеленые ракеты. Артподготовка окончилась. В сторону противника еще летели последние снаряды, а батальон с криком «ура!» уже бросился к первой траншее врага.

Все пришло в движение. Впереди и левее нас во всю длину плацдарма вспыхнул ослепительно яркий свет десятков прожекторов, установленных за несколько минут до начала артподготовки под самым носом у гитлеровцев.

Я даже вздрогнул от неожиданности, хотя и знал заранее о предстоящих действиях прожектористов на нашем участке. В расчетах тоже реагировали бурно. В наступившей на мгновение тишине слышу голос Федора Винокурова, кричавшего своему соседу Ивану Чистову:

– Пошехония! Сматываем удочки?

– Давай, давай, сибиряк! Я не отстану, двигайся! – отвечал Чистов, уроженец Пошехонского района, Ярославской области.

Мы переглянулись с Пацеем, улыбнулись друг другу: настроение у ребят бодрое. Что ж, это неплохо!

Соединив станины, орудийные расчеты третьей батареи с помощью пехотинцев покатили свои пушки вперед. Орудия двух других батарей прямой наводкой продолжали стрелять из-за флангов батальона, расстреливали ожившие огневые точки врага. Впрочем, их было мало, и вскоре артиллеристы прекратили огонь.

Танки и самоходные орудия, набирая скорость, устремились вперед за плотной стеной разрывов. Темные громады машин то исчезали вдали, то снова появлялись в ореоле вспышек выстрелов. Прожектористы мощными лучами освещали наступавшим дорогу и одновременно ослепляли противника.

Впереди – пыль, дым и огонь. Все это бушует, клубится, поднимается ввысь и исчезает в темном небе.

Движущийся огневой вал. Его организация – весьма сложная работа. Малейшая ошибка, неточность (огонь ведут тысячи орудий и минометов разных калибров) могут привести к поражению своих частей, нарушить взаимодействие на поле боя, задержать их движение вперед. Пришлось учесть многие особенности, возникшие при прорыве обороны противника с крошечного плацдарма на Одере. Важную роль сыграло умение сочетать движение огневого вала с движением пехоты и танков непосредственной ее поддержки. И надо сказать, что артиллеристы корпуса неплохо справились со своей задачей, показали высокое мастерство и умение.

Стрелковые полки второго эшелона дивизии тоже пошли в наступление. Солдаты штурмового батальона, освещенные прожекторами со спины, густыми цепями бежали вперед и постепенно скрывались за серым занавесом пыли. Расплывалось, ширилось, заглушая гул моторов, дружное «ур-а-а!».

Продвинувшись метров на сто, орудие Федора Винокурова неожиданно приостановилось, развернулось чуть влево и, пощупав пространство длинным стволом, выплеснуло сноп оранжевого пламени. Через полминуты – еще раз, другой, и солдаты снова устремились вперед.

К Борису Шуйкову подбежал офицер-пехотинец, что-то прокричал ему на ухо, показывая рукою вправо. В том направлении я увидел мигающие огоньки фашистского пулемета. Шуйков тотчас остановил расчет Михаила Рудика. Солдаты быстро развернули орудие к бою. Прогремел выстрел. Я посмотрел в бинокль и снова увидел пулеметные вспышки: промазал наводчик Петр Голуб. Но вот раздался второй выстрел, и на месте мигающей точки появилась тонкая струйка дыма.

Опережая нас, к пушкам помчались доджи – Кандыбин и Шевкунов решили взять орудия на передки. Ну что ж, правильно. Батальон Гребенюка давно уже перевалил через траншею – надо догонять.

Но тут я получил радиограмму Курашова: собрать дивизион в одно место, выйти из боя и двигаться со вторым эшелоном дивизии. Тотчас отдал соответствующее распоряжение комбатам. Батарея Глущенко уже приближалась к нам. На станинах пушек вместе с артиллеристами ехали пехотинцы. Лица у всех были улыбающиеся, довольные.

– Акулькин! – кричит своему заряжающему Кучин. – Где твоя пилотка?

– Не то пулей, не то осколком сорвало, товарищ старший сержант. Искать некогда.

Вдруг неподалеку разорвался тяжелый немецкий снаряд. Выстрела не слышно: значит, издалека прилетел. Солдаты приумолкли, с любопытством стали посматривать на огромную дымящуюся воронку. Шоферы прибавили газу.

Спустя четверть часа появились первые пленные: сначала отдельными группами, а затем целыми колоннами.

Танки и пехота практически без потерь двигались за огневым валом. Через час дивизии корпуса прорвали первую позицию немецкой обороны и вместе с танковыми подразделениями пошли вперед, захватив много разбитых, поврежденных и совершенно целых танков и орудий противника.

Утро 16 апреля выдалось погожим, но после артподготовки в воздухе висела настолько плотная завеса пыли, что солнечный диск казался медной тарелкой, неподвижно застывшей над головой.

Дивизион колонной следовал за ушедшими вперед стрелковыми подразделениями. Продвижение, как всегда в таких случаях, затруднялось: на дорогах фыркали, скрежетали гусеницами и выбрасывали тучи удушливого газа танки, самоходки, тягачи, автомобили. Положение усугублялось еще и тем, что накануне наступления командиры артиллерийских частей получили строгий приказ: боевым порядкам артиллерии двигаться только по проселочным дорогам, не создавать помех танковым подразделениям. Поэтому приходилось искать, иногда с риском угодить на минное поле, обходные пути.

Неожиданно стряслась беда. Расчет старшего сержанта Кучина встретил препятствие – железнодорожное полотно. Дороги, по существу, не было. Почти полностью разрушенную, изрытую ровиками и щелями железнодорожную насыпь можно было преодолеть, лишь перебросив додж и пушку на руках. Так и поступили: с помощью пехотинцев орудие потащили к насыпи. Кучин и Маринушкин знали о минном поле, предусмотрительно направили людей по следу уже переправившейся здесь 45-мм пушки стрелкового батальона. Преодолев подъем, солдаты с трудом удерживали тяжелое орудие, свободно катившееся вниз. У самого подножия насыпи под колесами пушки вдруг рванул противотанковый фугас. И снова убитые, раненые – артиллеристы и пехотинцы, разбросанные взрывной волной в разные стороны.

К месту катастрофы тотчас прибежали Валя Жолобова со своими санитарами, комбат Кандыбин, Голобородько, Шленсковой. Контуженный, раненный, Аркадий Кучин был подобран санинструктором Карпуком с помощью тоже оглушенного взрывом Маринушкина. Из всего орудийного расчета в батарее остался один его командир, да и то лишь благодаря своему упрямству и настойчивости. Валя Жолобова категорически требовала от Голобородько эвакуировать Кучина, и тот скрепя сердце согласился. Кучина отправили, но по пути он увидел техлетучку Германа Михеля и сбежал к нему...

– Не горюй, Аркадий Иванович, – утешал товарища Маринушкин. – Ты же сибиряк, а сибиряки – народ крепкий. Мы, однако, с комбатом осмотрели пушку. Восстановить можно. Сколотим расчет, и скоро – всего через несколько дней – у тебя все будет. За это время отлежишься маленько, отдохнешь, а там – снова в строй. Не тужи!

Наступление продолжалось. Пересекая траншеи первой позиции немецкой обороны, мы на несколько минут задержались, чтобы осмотреть результаты своего огня. Работу пушек старшего лейтенанта Кандыбина увидели не сходя с машин – путь лежал как раз мимо уничтоженных целей: двух противотанковых орудий, развороченных прямым попаданием дзотов, исковерканных пулеметов и разбросанных трупов гитлеровцев.

Батарея Глущенко тоже потрудилась на славу. Пушки взводов Виктора Мухортова и Михаила Маринушкина вдребезги разбили два кирпичных домика и дзот у часовенки. Как всегда лаконично, доложил о результатах огня и комбат Шевкунов: «Цели уничтожены», а глаза вроде бы добавляли: «Иначе и быть не могло!» Его командиры взводов Яков Вежливцев и Иван Батышев скромно держались в тени, будто и не о них шла речь.

Такие «наглядные уроки» на ходу были очень полезными, и я всегда старался предоставить командирам и солдатам возможность осмотреть их работу. Это способствовало повышению боевого мастерства, правильной и объективной оценке своих действий в бою, укрепляло в людях уверенность в себе и в силе русского оружия.

Младший лейтенант Вежливцев, подойдя ко мне, попросил разрешения осмотреть кирпичный домик, который находился на участке его огня. Пока офицеры и солдаты продолжали горячо обсуждать работу своих пушек, Вежливцев скрылся в домике. Переступив порог, он застыл как вкопанный: со всех сторон на него смотрели дула автоматов. Хвататься самому за пистолет было и поздно и бесполезно. Что же делать? Враги не должны видеть волнения. Спокойствие – вот единственное орудие.

– Вы окружены. Я пришел по поручению моего командира принять вашу капитуляцию, – размеренно, употребляя знакомые слова из немецкого разговорника, сказал Вежливцев. – Кто здесь начальник?

Немцы молчали. Глаза лучше освоились с полумраком, и Вежливцев четче увидел гитлеровцев. Прямо перед ним, у стены, сидел офицер с повязками на голове и правой руке. Он в упор смотрел на Вежливцева. Пауза затянулась, и Яков Иванович опять, подкрепляя свои слова знаками, повторил сказанное и, помолчав, добавил:

– Сопротивление бесполезно. Всем нуждающимся будет оказана медицинская помощь, я гарантирую. Красная Армия не издевается над пленными.

Гитлеровцы зашевелились, беспокойно посмотрели на своего командира. Наконец офицер с усилием произнес:

– Карашо, рус камрад. Ми – плен.

– Тогда сложите оружие, – сказал Вежливцев.

Когда немцы побросали в кучу автоматы, пистолеты, гранаты и винтовки, Вежливцев предложил офицеру:

– Берите раненых и спокойно выходите. Нас ждут.

Так наш скромный, застенчивый Яков Вежливцев взял в плен семнадцать фашистских солдат, одного обер-ефрейтора и командира роты. Взял хладнокровием, выдержкой.

Накоротке допросив пленных, мы установили, что они уже потеряли всякую надежду на спасение Германии и не верят ни одному слову геббельсовской пропаганды. Капитан сказал, что он и другие офицеры знали о неизбежном наступлении русских, но, что это произойдет сегодня ночью, они никак не ожидали. Более откровенно высказывались рядовые солдаты. Один из них заявил:

– Многие мои товарищи с нетерпением ждали вашего наступления, которое приблизит конец войне и страданиям.

Мощный свет прожекторов вызвал среди немецких войск смятение. Гитлеровский капитан не мог понять, что за оружие использовали русские. Он даже попросил меня, если можно, объяснить это. Узнав об обыкновенных прожекторах, капитан удивленно сказал:

– А ведь среди солдат моей роты мгновенно распространился слух, будто это новое русское лучевое оружие. Рота разбежалась и перестала быть управляемой.

И тут мне вспомнился другой немецкий капитан, тоже командир роты, сдавшийся нам в плен в Померании. Между обоими гитлеровскими офицерами было много общего, и в то же время каждый из них олицетворял как бы этап в распаде немецко-фашистской армии.

Тот, померанский офицер, пытался прорваться со своей ротой через шоссейную дорогу на запад, но был пленен. Он еще верил в геббельсовское «чудо», в возможность как-то избежать полного разгрома. С ним было свыше ста солдат и офицеров и много оружия. Показывая на раскинувшийся город, он спросил:

– Что это за город, господин майор?

– Регенвальде.

– Регенвальде?! – удивился капитан и пристально, как бы изучая, посмотрел на город. – Да, да! Это в самом деле Регенвальде, – грустно произнес он. Лицо его побледнело, в глазах появились слезы.

– Что случилось, гауптман? – поинтересовался я.

– Не думал, что мне суждено сдаться в плен у стен родного города... Ах, боже, боже!.. Регенвальде!..

– По вашей милости многие наши солдаты и офицеры умирали у стен родных городов, – зло заметил Пацей.

Я перевел. Офицер тоскливо посмотрел на Пацея, потом на меня и со словами: «А все же великая Германия не будет разбита!» – неожиданно выхватил парабеллум. Гриша Быстров мгновенно заслонил меня собою, упер дуло своего автомата в живот гитлеровца, но стрелять не стал: за немецким капитаном стояли наши солдаты. Но гауптман и не собирался ни в кого из нас стрелять. Приложив пистолет к своему виску, он поспешно нажал на курок. Был ясно слышен щелчок бойка по капсюлю патрона. Но выстрела не последовало. В тот же миг старший сержант Барышев крепко сжал руку офицера, и тот выпустил пистолет. Любопытные ребята проверили, взаправду ли немец хотел застрелиться. Оказалось, что он не красовался: патрон действительно дал осечку.

Теперь фашисты уже были другими. Стоявший перед нами офицер и не помышлял о самоубийстве. Большинство его солдат безучастно относились к результатам окончания войны, оказывали яростное сопротивление нашим войскам в силу дисциплины и принуждения. Только эсэсовцы, гонимые страхом возмездия за содеянные злодеяния, да еще обманутые юнцы из гитлерюгенда, не задумываясь, шли в атаку, гнали впереди себя солдат линейных частей.

Часа через два пыль и дым после артподготовки рассеялись, стало совсем светло. Обстановку на местности теперь можно было видеть на многие километры вокруг. Навстречу большими группами шли пленные, грязные, усталые, перепуганные. Для них война уже окончилась.

А вокруг танки, танки, танки – и... весна! Длинными острыми язычками то тут, то там пробивается из-под земли ярко-зеленая молодая трава. На изувеченных осколками деревьях набухают почки – вот-вот проклюнутся глянцевитые, клейкие листки на тополях. Весна в этих краях шагает быстрее, чем у нас. Днем здесь совсем тепло.

Всюду вдоль дорог дымили вражеские танки, автомобили, горела, потрескивая, гусматика на колесах разгромленных пушек противника. По обочинам валялись горы колючей проволоки, пустых металлических ящиков из-под снарядов, коробок от противогазов... И на всем зримая печать войны, смерти. Но это кончится, кончится непременно! Наступит день, когда умолкнут пушки и можно будет ходить по земле во весь рост, не пригибаясь. Мир. Тишина. Солнце.

Раздумья о войне, мечты о мире... А война продолжалась. За спиной двигался вверенный мне дивизион – техника, а главное, люди, около двухсот человек. Мечтая, я не забывал внимательно осматриваться по сторонам, оценивать местность с точки зрения отражения контратак танков и пехоты противника.

По опыту каждый противотанкист знал, что настоящий бой для него начинается неожиданно и порой без видимых признаков опасности. Поэтому приходилось всегда держать подразделения наизготовку, двигаться компактно, не отпуская далеко людей и машины с боеприпасами.

Противотанкист всегда начеку. – Он должен первым увидеть вражеские машины, молниеносно изготовиться к бою, упредить врага хотя бы на несколько выстрелов, иметь в запасе минимум полкилометра расстояния. В противном случае быть орудию вместе с расчетом под гусеницами. Я часто повторял эту истину солдатам, да и они сами многое знали по опыту прошлых боев в Латвии и Померании. Были тогда у дивизиона потери, и очень горькие...

Противотанковой обороне боевых порядков частей и соединений в ту пору уделялось большое внимание. Она была предметом заботы общевойсковых и артиллерийских командиров всех степеней. Штабы строго планировали развертывание противотанковых частей и подразделений по времени и рубежам наступательной операции, глубоко эшелонировали противотанковые средства в боевых порядках наступавших войск. Как правило, первый эшелон противотанковой обороны (ПТО) состоял из орудий, сопровождавших наступление пехоты огнем и колесами, гаубиц и самоходных установок (СУ), трофейных фаустпатронов, противотанковых ружей и ручных противотанковых гранат.

Во втором эшелоне обычно находились отдельные истребительно-протпвотанковые артиллерийские дивизионы (ОИПТАД) и дивизионная артиллерия. В третьем – истребительно-противотанковая артиллерия стрелковых корпусов и артиллерия усиления. Истребительно-противотанковые бригады были вооружены мощными 57-мм и 100-мм противотанковыми пушками, являлись грозой немецких «тигров», «фердинандов» и «пантер». Имея огромную начальную скорость полета, снаряды этих орудий буквально прошивали толстую броню фашистских танков и самоходок.

Все эти средства не просто передвигались по полю боя, а представляли собой широко разветвленную и хорошо организованную сеть противотанковых опорных пунктов, перекрывавших танкоопасные направления. Такое построение гарантировало защиту от внезапных контрударов пехоты и танков противника по флангам и тылам наступавших войск.

Наши ветераны Голобородько, Кандыбин, Шестаков, Шуйков, Кучин помнили, как в сорок первом и начале сорок второго года шли бои в районе Волоколамска. Боеприпасов и прицельных приспособлений не хватало, стрельбу вели наводкой через канал ствола или ствол ручки от противотанковой гранаты. Самой грозной пушкой, состоявшей тогда на вооружении противотанковых частей, была сорокапятка.

Сейчас – другое дело. Родина дала в руки советского солдата все необходимое для разгрома врага. Теперь все зависит от его выучки, сноровки, находчивости и боевого духа. Ну, а этих качеств нашим артиллеристам не занимать.

...Дивизион двигался в строгом порядке, соблюдая необходимое построение батарей. Кандыбинцы – впереди. Они первыми достигли большака Ортвиг – Позеден. Здесь согласно приказу необходимо было создать противотанковый опорный пункт, упредить возможный прорыв фашистских танков с севера. Пока мы занимали боевой порядок и оборудовали огневые позиции, наступавшие войска ушли далеко на запад. Но через час полковник Курашов приказал догнать стрелковый полк подполковника И. Д. Ковязина (он наступал на правом фланге корпуса) и действовать в его боевых порядках.

На сей раз батарея Кандыбина должна была замыкать колонну дивизиона. Но, к моему удивлению, комбат не торопился, хотя штаб дивизиона со взводом управления и двумя другими батареями были уже в пути. Поскольку там находился Голобородько, я не стал принимать какие-либо решения, только подумал: «Видимо, случайная задержка. Нагонят».

Не успел поудобней расположиться в своем оппеле, как сзади послышался выстрел нашей «дивизионки»[1]1
  «Дивизионка» – так мы называли 76-мм пушку дивизионной артиллерии ЗИС-3.


[Закрыть], затем другой, третий. Распахнув дверцу, я обернулся и от неожиданности даже растерялся. Справа, в полутора километрах от нас, маячило около десятка фашистских танков. Свернув с дороги и на ходу рассредоточиваясь, они быстро заходили дивизиону в хвост. Некоторые из них поспешили открыть огонь. Снаряды с недолетом клевали землю вдоль вытянувшейся на марше колонны.

Худшей обстановки нельзя и придумать. Моя машина остановилась. Мы с замполитом и радистом скатились в кювет. Короткая команда по радио, и батареи Шевкунова и Глущенко остановились, снялись с передков, без суеты изготовились к бою.

Первыми открыли огонь кандыбинцы. Их орудия ударили по вражеским бронемашинам дружно и метко. Один танк сразу же застыл на месте. Его экипаж пытался уйти, но тут же был расстрелян пулеметчиками из роты ПТР. Раздался залп шевкуновцев, а через полминуты «заговорил» и Глущенко.

Густой дым повалил еще из одной машины. Танки резко повернули вправо и на больших скоростях начали уходить из-под огня. Внезапная атака была отбита быстро и успешно благодаря находчивости и осмотрительности Кандыбина и Голобородько. Я связался с Курашовым и доложил обстановку. Он приказал вернуться на прежние позиции. Батареи Глущенко и Шевкунова повзводно ушли обратно. Лица хмурые, недовольные. И солдат можно понять: какая же это война? Шаг вперед, шаг назад – топтание на месте. Мне и самому было досадно. Но приказ есть приказ.

Где-то на севере, совсем неподалеку, загрохотали выстрелы. Били пушки ЗИС-3. Очевидно, бродячие немецкие танки вновь наткнулись на противотанковый заслон.

Танки были подбиты расчетами ефрейтора Александра Мищенко и старшего сержанта Ивана Кислицына. Наводчикам З. В. Викторовичу и М. И. Кузнецову я перед строем объявил благодарность и решение командования дивизиона о представлении их к правительственным наградам. Поблагодарил также весь личный состав батарей за быстрые и четкие действия в сложной обстановке.

После обеда Пацей и Шленсковой собрали на короткую беседу партийный и комсомольский актив. Разобрав действия подразделений и отдельных коммунистов и комсомольцев в бою за истекшие сутки, Никанор Федорович поставил конкретные задачи по организации политинформации, дал указание о выпуске боевых листков, обратил внимание всех присутствующих на необходимость усилить наблюдение за полем боя, повысить бдительность.

Несколько слов об улучшении огневого взаимодействия расчетов орудий и противотанковых ружей в условиях подвижного боя сказал А. Я. Голобородько.

Своих заместителей я слушал внимательно и по лицам товарищей видел, что и тот и другой пользуются у личного состава части хорошим авторитетом.

Никанору Федоровичу Пацею тридцать два года. Он темноволос, смуглолиц. Несколько горяч, но отходчив. Большой любитель шутки и острого словца. Знает и по-настоящему любит солдат – рядовых тружеников войны. Учитель по профессии, Пацей постепенно и к каждому по-особому подбирал «ключик». Делал это он всегда просто, душевно. Никогда не стремился к завоеванию дешевого авторитета.

Александр Яковлевич Голобородько высок, худощав, строен. Силища у него необыкновенная – ему ничего не стоило, ухватившись за правила, развернуть пушку. Как все силачи, Голобородько был добродушен и спокоен. В любом бою действовал хладнокровно и расчетливо. В отношениях с солдатами и товарищами уважителен и ровен. Я никогда не слышал, чтобы он повышал голос до крика. Все его приказания выполнялись неукоснительно и точно.

О смелости Голобородько говорили много. Часто вспоминали о том, как двадцатилетний командир огневого взвода 45-мм пушек Саша Голобородько в бою под Вязьмой разгромил из засады немецкую артиллерийскую батарею на марше. Сначала огнем пушек, потом забросал машины с гитлеровцами ручными гранатами. Очевидцы и участники этого боя рассказывали, как на Голобородько, пробегавшего мимо автомашины, бросился здоровенный немецкий фельдфебель. Стряхнув его с плеч, командир взвода поднял фашиста на ноги и ударом кулака убил насмерть. Остальные гитлеровцы в ужасе разбежались прочь.

Уже командуя батареей 76-мм дивизионных пушек ЗИС-3, Александр Яковлевич трое суток отбивал на высоте Лысая севернее города Пустошки контратаки автоматчиков и самоходных орудий.

Однажды я также был свидетелем геройского поступка этого офицера. Дело было в Латвии в ноябре серок четвертого года. Шел ожесточенный бой на западных подступах к городу Ауце. В тот день я возвратился в дивизию из госпиталя, забрел в родной 597-й стрелковый полк, начальником артиллерии которого служил до ранения. Бой наблюдал вместе с командиром полка И. Д. Ковязиным. Неожиданно произошло досадное недоразумение. Противотанковый дивизион нашего соединения, выдвинувшись далеко вперед, занял огневые позиции перед самой опушкой леса и вел губительный фланкирующий огонь по контратакующим фашистам. Вдруг появились наши танки. Они пошли на вражескую пехоту напролом, а заодно и на позиции дивизиона, приняв его за чужой. Нависла прямая угроза личному составу. Навстречу танкистам ринулся командир батареи Александр Голобородько. Он бежал под ураганным огнем во весь рост и размахивал над головой фуражкой, надетой на ствол автомата. Танки тотчас прекратили огонь.

Да, с заместителями мне повезло – оба были и храбрые офицеры, и надежные друзья.

После беседы ко мне подошел Братчиков:

– Товарищ майор! Полковник Курашов приказал двигаться в Ной-Барним и организовать там противотанковый опорный пункт. Дивизия ведет бой в одном километре западнее Гросс-Барнима. Штаб командующего в городе – нас там встретят.

Колонна двигалась без помех километра два-три. Я сидел в головном додже первой батареи рядом с комбатом Глущенко. Справа, в километре от шоссе, показался небольшой фольварк. И тут же в глаза бросилась жидкая цепочка наших солдат, перебегавших к этому населенному пункту. Мне это показалось странным. Передовые части дивизии в пяти-шести километрах отсюда, а здесь какие-то перебежки, а вот донеслась уже и пулеметная дробь. Подаю команду:

– Внимание! Наблюдать!

Офицер-пехотинец, увидев нашу колонну, отделился от небольшой группы людей и побежал нам наперерез. Одновременно впереди на дороге показался виллис, быстро мчавшийся нам навстречу. Я остановил свою машину. Виллис резко затормозил – в нем сидел командир корпуса. Я подбежал к генералу Переверткину одновременно с пехотинцем-капитаном. Тот сразу же закричал на генеральского шофера Володю Вакулу:

– Что остановился здесь? Немедленно за грузовик!

Вакула проворно спрятал машину за наш оппель-блиц. Капитан доложил генералу о том, что рота 598-го стрелкового полка с утра блокирует фольварк, в котором засели в круговой обороне около пятисот гитлеровцев с несколькими танками и самоходками. Посланные туда два часа назад парламентеры не вернулись. Рота нуждается в подкреплении и боеприпасах. Генерал на мгновение задумался, потом решительно сказал: