Текст книги "Три кинокомедии"

Автор книги: Александр Володин

Соавторы: Вадим Коростылев,Леонид Гайдай,Морис Слободской,Яков Костюковский,Ролан Быков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Три кинокомедии

А. Митта
Кино и дети

В советской драматургии я не знаю сценария, где бы имелась такая блистательная роль для героини, какую написал Александр Володин в сценарии «Звонят, откройте дверь!». Да и вообще много ли таких ролей, где бы актриса могла всю картину быть влюбленной до горя, до восторга, до самоотречения, мучиться ревностью, постигать мир напряженным сердцем, испытывать тревогу, душевную пустоту, унижение ущемленной гордости и первое в жизни воодушевление жизненным вдохновением.

Что ж пересказывать сюжет – возьмите в равных долях все, чем живет, страдает и радуется любящая женщина, перемешайте, взболтайте и опрокиньте в двенадцатилетнюю девочку. Смотрите на свет. Без осадка? Вот такую мы и ищем. Девочку, которой можно доверить год жизни, труд тридцати-сорока сотрудников, четверть миллиона денег и репутацию студии. Причем, ей должно быть именно двенадцать лет, а если одиннадцать, то, во всяком случае, с половиной. Тринадцать – она для нас старовата. Затем она должна быть москвичкой, потому что учеба, семья – все это должно приниматься во внимание.

Два месяца изо дня в день с утра до вечера мы ходим по школам, театральным кружкам, спортивным секциям, высматриваем детей в театрах, на улицах, во дворах. Но что, посудите сами, можно высмотреть на ходу, на переменке, в антракте? Я знаю, какая она, вижу ее во сне, рисую ее портреты, описываю характер всем желающим. Ну нет такой! А время идет. А искать невесело, порой унизительно. Скажем, в Центральном Доме пионеров руководитель гимнастического кружка просто выталкивает ив зала.

– Не дам своих детей в ваше кино!

В основном, конечно, люди доброжелательны, по схема отношения в общем та же. Мы просим, и нам позволяют более или менее охотно или не позволяют по тем или иным причинам. В один унылый день приходит мысль, не позвать ли девочек на студию. Дадим объявление в газету, в маленькую, в самую маленькую, в «Московский комсомолец», она по воскресеньям выходит в пол-листа. В последний момент кто-то вспоминает, что есть газета еще меньше, тоже в пол-листа, но без вкладки – «Пионерская правда».

Сколько вы думаете народу может прийти по объявлению: «Киностудии нужна девочка 11—12 лет». Сообразите, не читайте дальше. Сто? Тысяча? Две?..

Двенадцать тысяч! А может и пятнадцать. Уж, во всяком случае, больше десяти. Мы назначили просмотр на субботу, в этот день студия выходная, боялись, что дети пролезут в какие-нибудь плохо законопаченные щели павильонов. За пределами студии есть большая, отгороженная зеленью от улицы площадка для стоянки машин. Там мы и решили развернуться. Отпечатали приглашение на повторный просмотр и предполагали быстро и деловито раздать их всем, кто хоть как-то заинтересует нас. Впятером мы думали справиться за час-два.

За час до указанного времени площадь у Киевского вокзала – там происходит пересадка на автобусы, идущие к студии, – была забита девочками. Они стояли в длинных очередях, возбужденно бегали через дорогу.

К студии я подъехал с бьющимся сердцем. Вдоль здания тянулась очередь тысячи в две-три. Охранники из проходной сказали, что первые дети появились еще до девяти утра. А просмотр был назначен с трех до пяти – после окончания занятий первой смены. Но есть дети и из второй смены. Они и бомбардировали проходную с утра, требуя, чтобы их взяли в кино до часу дня. Ассистенты начали отбор. По очередь вырастала гораздо быстрее, чем продвигалась.

И все прибывали и прибывали новые. И уже кто-то потерял туфельку. А кому-то порвали платьице.

Выход был один – немедленно прекратить просмотр. Но как? Нельзя ведь допустить, чтобы у детей было ощущение, что их обманули.

Мы разделили первую треть очереди на пять групп, по пятьсот-шестьсот человек каждая, и повели эти группы в разные стороны, благо район у студии пустынный. Пройдя две троллейбусные остановки, я останавливаю свою группу, быстро раздаю несколько приглашений и умоляю девочек ехать домой. Вы думаете, они меня слушают? Круг сужается. Я оказываюсь в толпе.

– Дядя, дайте мне билетик!

– Дядя, почему меня не выбрали?

– Дяденька, я приехала из Тулы..,

– Откуда?!

– Из Тулы. Я буду жить у крестного, у них и школа рядом.

Только бы никто не попал под машину. Только бы никто не сломал ручку, ножку. Только бы не плакала эта девочка. Она прижалась к дереву и плакала навзрыд, пока я утешал ее и записывал фамилию и адрес, вокруг меня образовалась толпа девочек и потребовала, чтобы я их всех тоже записал. И уже я слышу, как во все стороны от меня разносятся крики:

– Вот тот, в очках, записывает всех, кто плачет!

И орава девчонок, с хохотом изображающих рыдания: «А-а-а! А-а-а!» – наседает на меня, выкрикивая свои фамилии. Они возбуждены, им весело.

В девятом часу при зажженных фонарях мы посадили в автобус последнего человека.

Как-то вечером, после утомительного и непродуктивного дня, пожилой и необыкновенно преданный работе человек сказал нам:

– Знаете, у меня есть внучка, способная девочка... Оказалось действительно, очень способный ребенок. Смешливая, остроумная, легкая в общении, маленькая, худенькая, без зубов – молочные все выпали, а новые еще не появились.

Словом, полная противоположность тому, что мы искали. Но что способная – то способная. Правда, в разговоре она глотала половину каждого слова, а из оставшейся половины можно было понять не больше трети.

Однако было в ней что-то такое, что ничем не объяснишь.

На фотографиях, которые мы сделали, она выглядела серьезной, мечтательной и более взрослой, чем в жизни. Значит, можно от нее получить то, что нам надо. Наш сценарист, увидев фотографии, положил конец сомнениям. Вместе с ним мы провели контрольный этюд – спровоцировали девочку на резкое и сильное движение души. Этюд был, прямо скажем, не педагогичен. Не больше, впрочем, чем все остальное, окружающее детей в работе над фильмом.

– Твоему деду срочно нужен врач. Но врач устал и должен отдохнуть перед операцией. Заставь врача пойти к деду.

– А он в конце пойдет? – спросила девочка в надежде на счастливый исход,

– Не знаю, если врач не отдохнет, он не сможет сделать операцию.

– А дедушка сам поправится?

– Не знаю, врач же его не осматривал.

Мы начали этюд. Она что-то засюсюкала. Начали еще раз. На этот раз она сама прервала:

– Я не могу. – Она почувствовала неправду.

Посидела, собралась, и снова начали разговор. Что-то в ней показалось мне странным. Пригляделся, и стало стыдно: довел ребенка до слез. Но девочка не плакала, а, если можно так сказать, играла при помощи слез. Она отвечала, убеждала. Интуитивно она нашла точное актерское приспособление. Что делает женщина, когда она бессильна убедить? Плачет. Когда мы прервали работу и стали утешать ее, она как ни в чем не бывало вытерла слезы и засмеялась.

С этого дня судьба картины попала в ее руки. Зубы мы ей вставили. Она, правда, их то и дело теряла или забывала дома. И студийные машины мчались на красный свет – за зубами. В свои одиннадцать лет наша героиня еще не узнала испытания несчастной любви. Как-то не так распорядилась она своей жизнью. Тут школа, там гимнастическая секция, всякие кружки, дома – две собаки и метровый аквариум. В общем, забот выше головы, не до личной жизни.

Пришлось объяснять ей своими словами, что такое влюбленность, как она приходит, какими душевными движениями сопровождается. Вся эта увлекательная информация была выслушана с огромным интересом. Девочка влюбилась тут же, с ходу. В кого? В «него». Неизвестно в кого. Съемки уже начались. А героя все не было. Я искал его, как жениха для дочки, – все были недостаточно хороши. А те, что подходили, оказывались заняты более интересной работой. Наконец «любящий отец» сдался перед натиском режиссера, и отличный актер, которого следовало бы давным-давно утвердить на роль, был приглашен на съемки.

– Это и есть тот самый пионервожатый, – сказал я девочке.

У нее в глазах вспыхнуло отчаяние. Этот? Вот в этого она должна влюбиться? Из-за него она будет испытывать все несчастья, так подробно рассказанные ей! Еще минута, и она бы заплакала...

Мы очень недолго поговорили о том, что она любит того, которого придумала себе, что в ее воображении этот нескладный паренек выглядит красавцем принцем, четырежды Ален Делоном. Для себя я решил, что, видимо, сцену все равно придется переснимать, сделаем дубль, чтобы проверить на экране. Сняли почти без репетиций, техники; взяли минимальное для прикидки фокуса и света. Она вошла в кадр с сияющим лицом, улыбка счастья распирала ее рот. Она глядела на него и не могла оторваться и говорила ему слова какие-то, не важно какие, только бы их было побольше, чтобы иметь право на это счастье смотреть ему в лицо, видеть его...

Потом этой девочке – Лене Прокловой – присудили диплом за лучшую женскую роль в фильмах киностудии. По этому поводу даже фельетон написали, где говорилось о том, что девочка эта глина в руках режиссера и ни о каком актерском даровании говорить не приходится, потому что актриса не училась в институте и не знает всех тонкостей своей профессии.

Как-то зимним вечером героиня стояла в кадре, как обычно ожидая, пока подготовят технику. Холод был жуткий. Мы пустили камеру незаметно. Радовались – вот подглядели истинное состояние. На экране получилась Вера Холодная. В теплом просмотровом зале никто не хотел верить, что именно так мерзнет ребенок. Это, кстати, к тому, что все сыгранное ею – результат усилий и труда. А то есть довольно прочное заблуждение, что дети в кино играют легко и бездумно. Нет, они выполняют задачи, репетируют по многу раз, ведут точный рисунок роли, и если повезет, то прибавят к вашим усилиям такое, о чем вы и помыслить не могли.

Есть в картине один недлинный кадр. Девочка заходит в парадное, поднимается по лесенке, садится на ступеньку и плачет. Слышит чьи-то шаги сверху, встает и ковыляет дальше.

Снимали этот кадр в подъезде, декорации не строили. И операторы оказались в весьма сложных условиях работы. Очень тесно, и аппарат должен ехать на рельсах, поворачиваться за актрисой. Он обвешан людьми, как рея тонущего корабля. Один смотрит в глазок, другой переводит фокус и диафрагму, так, чтобы лицо все время было в резкости, – оптика ведь не обладает гибкостью человеческого глаза, третий вертит поворотные ручки штативов, четвертый держит кабели и лампу, которая дает точно направленный луч, есть еще и пятый, по-моему, он нужен для того, чтобы держать в охапке первых четырех, чтоб не упали в пролет. Впрочем, у него есть и другое задание. Шестой возит этот муравейник на тележке. Теперь представляете, сколько возможностей для накладок? Поэтому нам и отпускают пленки в восемь раз больше длины фильма. Для комедии даже в двенадцать раз.

У актрисы задание тоже довольно сложное. Она с усилиями открывает тяжелую дверь, ковыляет на коньках, поднимаясь по лестнице. Выходит на крупный план – это значит, что точность движения измеряется сантиметрами, садится на ступеньку и горько плачет. Разумеется, о глицериновых слезах не может быть и речи.

Порепетировали, поставили свет, еще раз порепетировали – это час-полтора на холоде, а девочка, заметьте, в тесных ботинках, на коньках. Короткий отдых – и можно снимать. Еще двадцать минут на доделки по технической части: что-то отпилить, что-то приколотить, укрепить доски под рельсами, проверить стыки. Это уже под актерские слезы. И вот съемка. Все хорошо. Открыла дверь, вошла, села, отвернулась, огромные с мизинец слезищи, услышала шаги, встала, ковыляет дальше.

– Стоп – сняли!

– Еще раз, – просят операторы. – Камера не доехала.

Тележку приходится везти почти наугад. Какие-то сантиметры не довезли – в кадре лицо режется. Как раз по самой слезе.

Будем снимать еще. А между каждым дублем проходит минут десять, а то и двадцать, пока уточняют свет, меняют пленку в аппарате, чистят рамку, проверяют фокус, отводят камеру на исходные, поправляют грим, изъеденный слезами. Все это время актриса в форме, сосредоточена, глаза полны нужных производству слез.

Третий дубль. Все идет как надо. Села, плачет, встала...

Оператор молча отворачивается и садится на тележку, обхватив голову руками. На этот раз камера опоздала с панорамой. Девочка плюхнулась на ступеньку слишком резко, камера ее потеряла, а потом догнала. Это нехорошо. Но мы прерываем съемки, что снято – то снято. Девочка греется в квартире этажом выше. Там хлопочут радушные хозяева.

Увидев мое огорченное лицо, девочка оставляет горячий чай с вареньем, молча нагибается шнуровать ботинки...

Наконец сняли, кажется хорошо. Но все так перенервничали, что готовы снять еще раз для страховки.

Актриса говорит:

– Я все буду чувствовать, как вы говорите, но слез у меня больше нет.

– А ты чаю попей, – деловито советует администратор. Он знает: слезы детские – вода, а хороший дубль надо подкрепить. Вдруг на пленке царапина.

Зимними вечерами на Гоголевском бульваре мы снимали сцену драки. Девочка видит, как трое мальчишек бьют ее приятеля, и кубарем с горы кидается в это побоище. Мальчишки оказались джентльменами, па репетициях оказали ей вялое сопротивление. По когда они и на съемке позволили раскидать себя в разные стороны, она закричала:

– Они не хотят меня бить! Скажите им!

– Ну побейте ее, ребята, – сказал я.

Сняли, все остались довольны. Пенсионеры, которые всю зиму топтались около наших приборов, написали на студию возмущенное письмо: «По вечерам работники киностудии на потеху зрителям стравливают детей под ярким светом прожекторов».

Пора сказать несколько слов о мальчике, ее напарник не просто мальчик, а личность – впервые влюбившийся, рыцарь мальчишеской преданности. Мальчик из семьи, где отец пьяница, а мать живет с отчимом и ходит к прежнему мужу, и ребенок понимает это. Нелегкие актерские задачи.

Дети, как актеры, способны к самой яркой и разностилевой игре. Мальчик, который играл в нашей картине «Звонят, откройте дверь!», до этого снялся в комедии «Добро пожаловать». Это талантливый фильм-фельетон, и стиль актерской игры в фильме был несколько условным, с четко обозначенными эмоциональными состояниями, с актерскими «плюсами», как говорят сами актеры.

В нашей работе Витя Косых поначалу все время обозначал на своем лице выражение грусти, радости, сосредоточенного раздумья – словом, все что требовалось. Вы думаете, с ним пришлось долго работать, перестраивать его в другую систему актерской игры? Ничего подобного. Два скандала – и парень стал как чистый лист, все приспособления прошлой роли буквально ветром сдуло.

Если ребенок играет себя, то нагоняй, сделанный ему, не что иное, как безграмотность и бестактность.

Если же это актер, и он только по наивности решил воспользоваться приемами предыдущей роли, то тут надо резко отбросить прошлый опыт. В этом случае эмоциональный удар есть разумный педагогический прием. Сознаюсь, что тогда я серьезно разозлился на него: такой способный парень, а строит из себя дурачка. Он-то думал, что эти приемы и есть его богатство. А когда он понял, что богатство в нем самом, то щедро и легко стал отдавать себя работе.

И вот итог юного актера – за два года четыре главные роли: комедийный герой в «Добро пожаловать», лирический герой в картине «Звонят, откройте дверь!», драматический герой в фильме «Мимо окон идут поезда», героическая роль в «Неуловимых мстителях».

Детям, так же как и всем прочим актерам, в достижении серьезных результатов помогает драматургия, ставящая перед исполнителями сложные задачи. Драматургия Володина требует от исполнителей не только простоты и естественного поведения. Она требует ума, душевной чистоты и душевного богатства. Сценарий как будто просит: «Пожалуйста, будь талантлив!» Драматург Володин захотел и рискнул доверить неведомым талантам судьбы и характеры, выражающие сложные и тонкие движения его писательского мира. Оказалось, что дети могут, не упрощая и не вульгаризируя, донести весь аромат «володинского» мира. Это оказалось возможным, во-первых, потому, что все ноты были написаны точно: скрипка играла свое, флейта свое, труба свое. Никому не пришлось оправдывать и мотивировать неверные движения. Все написанное было правдой – и маленькой правдой слов, и трудной правдой чувств, и высокой истиной благородного авторского замысла.

А. Володин
Звонят, откройте дверь!

«Звонят, откройте дверь!».«Мосфильм», 1965 г.

Автор сценария – А. Володин; режиссер-постановщик – А. Митта; гл. оператор – А. Панасюк; звукооператоры – С. Литвинов, Ю. Рабинович; режиссер – В. Проклов, гл. художник – П. Киселев; композитор – В. Баснер.

Роли исполняют: Лена Проклова (Таня). Р. Быков (Павел Васильевич), В. Белокуров (скрипач), С. Никоненко (вожатый Петя), Оля Семенова (Лена), Витя Косых (Гена), Витя Сысоев (Бардуков). В эпизодах: А. Алейников, Л. Вейцлер, В. Владимирова, А. Денисова, О. Ефремов, А. Максимова, Э. Некрасова, Л. Овчинникова, И. Саввина, Лена Золотухина, Миша Метелкин.

Девочка шла по зимней улице, то ли вспоминая что-то, то ли так, не думая ни о чем. Снег падал на мостовую, рассеянно витал, словно выбирая место, куда опуститься. Прохожие спешили – холодно, да и дела у всех. Сумрачный, озабоченный день.

Дома никого не было.

Она прошлась по пустой комнате, достала из шкафчика несколько пластинок, поискала, выбрала. Поставила пластинку на диск проигрывателя.

Это грустная, неторопливая итальянская песня. Поет ее, наверно, не взрослая певица: у нее низкий, по-детски хрипловатый голос.

Таня послушала стоя, села на кровать, стала раздеваться – сняла один чулок...

Эта песня говорила об очень важном. Может быть, никому на белом свете не была она так понятна, как Тане.

«Наш вожатый»

Таня подчеркнула заголовок и написала:

«Пионервожатый нашего отряда, ученик десятого класса Петя Крючков...»

В классе кто-то тускло декламировал заданное на дом стихотворение:

 
«Скользя по утреннему снегу,
Друг милый, предадимся бегу
Нетерпеливого коня...»
 

– Достаточно, – прервала учительница.

Она недавно окончила институт, но уже привыкла говорить неторопливо и только тогда, когда все молчат. Она умела остепенить ученика, не тратя на это слов, одной только быстрой гримасой.

– Что такое «друг милый»?.. Это и есть развернутое обращение. Итак, повтори: что такое обращение?

Таня внимательно смотрела на учительницу. Даже слишком внимательно. Время от времени она опускала глаза на тетрадь и писала.

Мальчик, который сидел рядом с Таней, вяло смотрел перед собой, морща лоб, словно человек, несправедливо навсегда оклеветанный. Он заинтересовался тем, что пишет Таня, и заглянул в ее тетрадь.

– А Толя Бардуков меня не слушает, – сказала учительница. – Приведи пример обращения,

Бардуков встал, подтолкнул Таню локтем, чтобы подсказала. Но она смотрела перед собой прозрачно и примерно.

– Ну, – поторопила учительница.

– С улицы донесся крик «Помогите!» и замолк...

– Так. Где же здесь обращение?

Бардуков подумал, ответил:

– И замолк.

– Дети, вы меня сегодня пугаете, – сказала учительница, – Таня, я специально посадила Толю к тебе, чтобы ты его подтянула, но не вижу никаких сдвигов. Ну-ка, приведи ему пример обращения.

Таня встала.

– «Эй, товарищ, больше жизни!»

– Вот, очень хорошее обращение.

Бардуков под партой толкнул свою соседку ногой. Таня ответила ему тем же.

– Садись, – сказала учительница.

Таня села и снова принялась за свою заметку. Она решила начать иначе.

«Наш вожатый

До сих пор пионерская работа в нашем классе оставляла желать лучшего...».

Она зачеркнула слова «Наш вожатый», но, поколебавшись, снова написала их сверху и продолжала писать.

Бардуков изготовил свою ручку и направил ее на Танину тетрадь. Таня показала ему кулак. Бардуков оттянул ручку, выверил прицел. Таня прикрыла тетрадь промокашкой. Бардуков отпустил перо – и веер клякс лег на промокашку. Таня осторожно приподняла ее – нет, не только на промокашку, на заметку тоже.

– Нечаева! – направилась к ней учительница. – Что ты там возишься с тетрадкой? Я надеялась, что Нечаева исправит нам Бардукова. Все, оказывается, наоборот. Он дурно влияет на нее. Ты почему убираешь тетрадку? Когда кончается урок?

– Без пятнадцати.

– Без двадцати, – поправил кто-то. Бардуков поднял руку.

– Ну-ка скажи.

– Урок кончается тогда, когда вы скажете, что он окончен.

– Верно, – похвалила учительница, – Давай сюда тетрадку, Таня. Давай, давай.

Таня отдала ей тетрадь.

– Ей у меня будет лучше, а тебе – спокойней.

Учительница открыла тетрадь.

– Я рада, что у вас такой удачный вожатый, что ты даже пишешь о нем заметку, но сейчас урок...

Бардуков, пригнувшись к парте, сдавленным голосом провозгласил:

– Она в него влюбилась!

Таня растерялась. Она должна что-то ответить. Она хотела сказать: «Ничего подобного!» – но сзади кто-то хихикнул. Тогда она размахнулась и сплеча отвесила Бардукову оплеуху. От неожиданности он даже не разогнулся, а так и сидел с удивленным, невиноватым лицом.

– Нечаева! – крикнула учительница. – Что это такое? Ну-ка встань.

Таня встала.

– Мне очень неприятно, – сказала учительница, – но тебе придется до конца урока побыть в коридоре.

Таня взяла портфель и вышла из класса.

В коридоре было специальное место у окна, где стояли наказанные ученики. Здесь с портфелем в руке остановилась Таня. Принято было стоять независимо, с видом случайно попавшего сюда человека.

Вдруг что-то заставило ее оглянуться. По коридору шел Петя.

За то время, что он приближался, Таня, пристроив портфель на коленях, достала и сунула обратно учебник, потом она защелкнула портфель и принялась легкомысленно помахивать им. Когда же Петя подошел, у нее был несчастный, виноватый вид и стояла она смирно.

– Нечаева, за что тебя? – спросил он.

Таня пожала плечами в знак того, что никак не может это объяснить.

– Как – не знаешь? Ты сидишь на уроке, а учительница ни с того ни с сего говорит: «Нечаева, выйди из класса». Так?

Таня молча смотрела на Петю.

– Ты на нее обиделась?.. Может, она тебя не любит?.. Значит, просто не хочешь со мной разговаривать?.. Ты меня боишься? Ну?..

Таня продолжала молчать.

– В данном случае мне интересно знать отвлеченно, даю тебе слово...

Петя положил руку Тане на голову и повернул к себе.

– Если бы тебя, скажем, пытали враги и ты бы так себя вела, это был бы подвиг. Но в данной конкретной ситуации это смешно. Ты понимаешь?

Таня отвернулась к окну.

– Вот и неактивная ты у нас, первых пионеров не ищешь. Все чего-то ищут, только ты одна ничего не ищешь!

Петя постоял еще немного, пожал плечами и ушел. Таня подняла голову и написала на раме окна:

26.II.1965, XX век.

Так Таня стала искать первых пионеров.

– Скажите, пожалуйста, у вас не живут первые пионеры?

– Что?!..

– Извините, пожалуйста.

Таня со своей подругой Леной поднялись по лестнице, позвонили в другую дверь.

Им открыл молодой мужчина с ребенком на руках.

– Извините, пожалуйста, – сказала Таня, – Мы ищем организаторов первых пионерских отрядов. У вас в квартире, случайно, кто-нибудь не живет?

– Зайдите и закройте дверь, – сказал молодой отец.

Девочки зашли в квартиру.

К нему подошла жена. Она прижимала к щеке бутылочку с молоком.

– Зачем ты его выносишь к двери? – недовольно сказала она.

– Позвонили, я открыл...

– Без тебя откроют, иди. Вам что, девочки?

– Насчет каких-то пионеров, – сказал ей мужчина и ушел.

– Петя! К тебе пионеры пришли.

Из ванной комнаты вышел Петя, в закатанных брюках и майке. Увидев девочек, он сказал:

– А, сейчас.

И скрылся в комнате.

Для девочек эта встреча оказалась неожиданной. Лена прыснула, а Таня испугалась.

– Он подумает, что мы специально пришли.

– Ну и пусть думает.

– Нет, я пойду. – Таня стала отпирать замок, но в это время Петя появился снова. Он надел пиджак, причесался – словом, обрел деловой, недомашний вид.

– Что случилось? – спросил он.

– Мы даже не знали, что вы здесь живете, – заговорила Лена. – Такое совпадение! Мы же «Ка эС», красные следопыты. Прочесываем квартиры. Нет, смешно, правда?

– Действительно забавно. Молодцы. Нечаева ходит, это ценно... Ты знаешь, зачем нам нужны старые пионеры?

Таня не ответила.

– А ты знаешь? Ну объясни ей.

– Чтобы воспитывать молодое поколение на старых традициях, – объяснила Лена.

Вожатый засмеялся.

– Так. На традициях пионерского движения... Только в нашем подъезде больше никого не ищите. Тут никого нет. И вообще в нашем доме никого нет.

– Видишь, хорошо, что мы сюда зашли, – сказала Лена. – А то бы ходили зря.

Она не прочь была поговорить, но Таня заторопилась.

– Тогда мы пошли. До свидания.

Как только дверь за ними закрылась, они присели, вытаращились друг на друга, потом прыснули в страхе, что их услышат, обнялись и, валясь на перила, принялись хохотать...

В другом доме им открыл человек, которого они даже не успели разглядеть, так он торопился.

– Наталья Ивановна, к вам пионеры, – сказал он кому-то и исчез.

К девочкам вышла старушка. Она укоризненно покачала головой.

– Что же это вы? Столько дней никто не приходил.

Она пошла в свою комнату. Наверно, думала, что девочки следуют за ней, потому что говорила:

– Лишь бы провести мероприятие, лишь бы поставить галочку... – Оглянулась и уже мирно позвала: – Идите, идите, прямо в комнату.

Девочки вошли в комнату и стали у двери.

– Зачем же так? Взялись за дело – надо довести его до конца, – приговаривала старушка, опорожняя свои сумки, авоськи, целлофановые мешочки.

Девочки поняли, что их принимают за кого-то другого.

– Бабушка, а ведь это не мы к вам приходили, – сказала Таня. – Это, наверное, были другие.

– Я об этом заявляла, – обернулась старушка. – Посылали бы все время одних, а то сегодня одни, а завтра другие, и все безответственно. Вот я тут составила список, что купить. Выполните задание активно – сообщу в школу. Как ваши фамилии?

– Нечаева и Орлова.

Старушка подошла к вешалке, надела пальто,

– Вот проводите меня в поликлинику...

Когда они спускались по лестнице, Таня спросила!

– Бабушка, у вас в квартире, случайно, кто-нибудь не живет из первых пионеров? Двадцать третий год примерно?

– Ну, у нас в квартире с тех пор жильцы раза три сменились. В двадцать третьем году? Иванусьевы, Чередниченко – это были хулиганы. Синицын Пашка тоже был хулиган. Вот Вася Дресвянников – тихий, послушный мальчик; наверно, был пионер. Сходите, корпус «Б», квартира семь.

Проводив старушку, девочки подошли к корпусу «Б», стали искать седьмую квартиру.

– И ходим, и ходим, – сказала Лена, – а чего ради? Теперь будем эту старуху обслуживать. Мы же не тимуровцы, а красные следопыты.

Таня не стала вступать в спор. Они поднялись в нужную квартиру. Им открыл молодой человек, наверно, студент, с книжкой в руке.

– Слушаю вас.

– Скажите, пожалуйста, у вас живут Дресвянниковы? – спросила Таня.

– Наверно, живут, – думая о чем-то своем, ответил студент и пошел прочь.

– А где они?

– Где? – Студент крикнул в комнату: – Слушай, где Дресвянниковы?

– Какие Дресвянниковы?

– Какие Дресвянниковы? – обратился к девочкам студент.

– Все равно какие, – сказала Лена, – Вообще Дресвянниковы.

– Вообще Дресвянниковы! – крикнул студент. – Слушай, давай объясняйся сам.

В прихожую вышел другой студент.

– Дресвянниковы переехали. Они сменялись с нами. – Плотников переулок, двенадцать, квартира двадцать два.

Он взял своего приятеля за ремень и уволок его в комнату.

Девочки хотели выйти из квартиры, но оказалось, что они не могут отпереть дверь.

– Пусти-ка...

– Эту штуку надо вверх.

– Дай-ка я... Может, их попросить?

Из комнаты слышались голоса студентов, они говорили о чем-то научном. Потом оба засвистели какой-то мотив.

– Теперь неудобно, – сказала Таня и снова стала вертеть замок.

Лена села на стул в углу прихожей.

– Никто столько времени не тратит на эти поиски. Одни мы, нам больше всех нужно.

– Можешь не ходить, – сказала Таня.

Наконец кто-то с наружной стороны открыл .дверь. Вошла женщина. Девочки выскочили на площадку – и вниз по лестнице.

– Безобразницы! – вслед им крикнула женщина.

На улице Таня отняла у подруги старушкины сумки, и девочки разошлись в разные стороны.

Вот школьный двор утром. Идут еще сонные, уже готовые к неприятностям и к удачам школьной жизни ученики. Идут насыщенные сделанными и несделанными домашними заданиями. Только Таня стоит у дверей и никуда не идет.

 
Вы помните, что такое двенадцать лет?
Теперь вам уже четырнадцать.
Или двадцать. Или пятьдесят.
Совсем другое дело.
Итак, почему она здесь стоит?
Потому что она ждет одного человека.
Чтобы посмотреть на него.
А если повезет – и поздороваться.
А если удастся – и поговорить
О пионерских делах.
 

Маленький мальчик остановился рядом с Таней, стал смотреть туда же, куда смотрит она, – наверно, что-то интересное...

– Иди, иди отсюда, – прогнала его Таня.

Вот он!

Петя идет с длинненькой старшеклассницей.

– Французский вечер срывается, – нервничает она. – Абсолютно никто не хочет, совершенно не знаю, что делать!..

– Что-нибудь придумаем, успокойся, – говорит Петя.

Таня идет сзади, следом за ним. Она идет по школьному коридору то быстрей, то медленней. Петя, наклонясь, разговаривает с маленьким пионером, поэтому Таня старается не нагонять его и не слишком отставать, чтобы не пропустить момент, когда можно будет подойти к нему.

По пути кто-то дернул ее за платье, кто-то, убегая, схватился за нее и повернул в обратную сторону, кто-то обогнал ее. Таня идет, внимательно глядя перед собой.

 
Случалось ли вам смотреть издали
На дорогого вам человека?
Издали – полная безопасность.
Когда он вас не видит,
И не надо с ним разговаривать
И бояться, что скажешь не так
Или сделаешь не то,
Смотреть издали
И радоваться тому, что видишь его...
 

Наконец он заметил Таню и сказал:

– А, Нечаева. Ты мне что-то хотела сказать?

– Я насчет красных следопытов.

– Очень хорошо. Что у вас?

В это время к Пете подбежал какой-то взвинченный шестиклассник.

– Ну вот, насчет Куликовича я оказался прав, – с ходу заговорил он. – Теперь так и есть, я все должен делать за него.

Петя ответил не сразу; что-то ему не понравилось.

– Слушай, Базеев, давай по мере сил старайся не жаловаться. Это нехорошо.

– А кто жалуется, я просто сообщаю вам, как вожатому. Должен я вам сообщить или нет?

– Нет, ты жалуешься, у тебя жалобный голос.

– Ну хорошо, как мне быть? Пускай никто ничего не делает?

– И вообще у нас еще слабо поставлена общественная работа, – сказала Таня.

– Почему это слабо? – ощетинился Базеев.

– Потому что недостаточно, – сказала Таня.

– В каком смысле недостаточно?

– Пассивно.

– Вот ты самая пассивная и есть. Вот вноси предложения, а мы послушаем, – подмигнул Базеев Пете.

– Можно завести в стенгазете отдел юмора «Школьные смешинки», – сказала Таня.

Петя засмеялся.

– Вот видишь? – сказал он Базееву. – А ты говоришь, она пассивная. Вот и привлекай ее к работе.