Текст книги "Пиноктико"

Автор книги: Александр Мильштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

7. Последняя тайна воды

Мы сидели с Дженни в кафе возле Фрауэнкирхе, было не так уж и холодно, к тому же выставили лампы-подогреватели, и официанты выдали всем желающим шерстяные красные одеяла… В общем, нам так хотелось и мы так сидели – снаружи, что-то пили, о чём-то говорили, Дженни собиралась уезжать тем же вечером в свой Альгой…

Как вдруг откуда ни возьмись… Возле нас возник Уртюп со своей торбой, с белой собакой, то есть однозначно тот же самый Уртюп, который возникал на Изаре, когда я сидел там со Штефи, и…

– Можно у вас сигаретку? – спросил он, низко кланяясь…

Или, точнее, просто низко наклоняясь – над нашим столиком, поворачивая голову… Я ещё подумал, что у него какой-то акцент и странный череп… Может быть, он из Гренландии… Может быть, я так подумал, потому что мне накануне снились льды…

И уже рука его потянулась к Дженни…

Я чуть было не схватил его тогда – за руку…

Дженни курила, но сигареты её лежали не на столе, а в сумочке…

– Не курю! – сказал я, надеясь, что после этих слов Уртюп исчезнет, но он не исчез, он стоял, наклонившись, повернув голову и смотрел Дженни в глаза, это было ужасно…

Пока она не сказала:

– Да, конечно, – полезла в сумочку, достала пачку, выщелкнула оттуда сигарету, протянула Уртюпу…

Он взял, но не зажёг, а поднял вверх, как поднимают указательный палец, улыбнулся своей деревянной улыбкой и пошёл… По дороге обернулся и посмотрел на меня торжествующе… Или?

Ладно, это уже мне могло привидеться, я не ручаюсь, что он так именно на меня посмотрел, написал сейчас это для красного словца, забегая вперёд, чтобы потом получилось, что я что-то такое предвидел… Нет, на самом деле он просто взял у Дженни сигарету и ушёл, не оглядываясь, при этом то, как он потянул за собой собаку за какой-то канат, напомнило мне, как отшвартовывают корабль или катер…

Мне показалось, что я видел Уртюпа где-то на Аммерзее или на Штанбергерзее, он работал матросом…

Во всяком случае, он как-то был связан с водой и с верёвкой, хотя опять же, я не уверен, что сейчас не наговариваю на него, рисуя ту уличную сценку слишком предвзято, зная, что будет потом…

Просто он шёл, волоча за собой белую собаку… А потом уже она волочила его, как будто он запряг в свою узду безумное облако… Почему нет, здесь, в предгорье, облака часто ползут прямо по земле, принимая любую форму, в том числе белой собаки…

Странно было вот что… Вроде бы я давно уже экстраполировал Уртюпа, то есть просто назвал так определённый тип жителей города…

Размазал его таким образом по пространству мастихином…

Но это не помогло – когда он возник перед нашим столиком, у меня не было ни малейшего сомнения в том, что только это и есть – уртюп…

Он, слава богу, почти сразу ушёл, вместе со своей собакой и с сигаретой Дженни…

Я задрал голову вверх… Солнца там не было или оно было размазано по пространству… Серый мюнхенский цвет был в тот день очень светлым… И на этом сером солнце были красные пятна – спирали обогревателей, одеяла, под которыми мы лежали с Дженни, как в коляске…

Я увидел, как Ахим пролетает над нами… Смеётся и, приставив к носу большой палец, шевелит четырьмя остальными…

Я подумал, что этим жестом он намекает на моё прозвище… Когда я был младенцем, его друг звал меня «Пино…»

Почувствовав на своём лице руку Дженни, я открыл глаза и попытался объяснить ей то, что сам не мог понять… То есть систему связей, возникающую порой в моей голове… Канаты-колёсики, тюки-уртюпы…

– А тебе не кажется, что твой отец просто отказался от тебя? – прервала меня Дженни.

Я не ожидал от неё такое услышать… Я понял, что не могу адекватно реагировать на её слова, наверное, ещё не совсем очнулся от дневной грёзы… В которой Ахим, пролетая мимо, показал мне нос…

– Дженни, ты чего? – сказал я. – Я же тебе всё рассказывал…

– Вот именно потому что ты мне всё рассказывал, именно поэтому я и говорю… На основании того, что ты мне рассказывал…

Я тряхнул головой и попросил официантку, как раз оказавшуюся возле нашего столика, принести мне двойной эспрессо…

– А Уртюп? – сказал я. – Если ты такая умная, что ты скажешь об Уртюпе?

– Об Уртюпе мне нечего сказать, – ответила Дженни, – потому что никакого Уртюпа нет.

– Как это? – опешил я. – Как это нет? А кто же только что стрелял у тебя сигарету?

– Просто прохожий пеннер[42]42
  Бомж (нем.).


[Закрыть]…

– Но я же тебе говорил, он нападал на меня на вокзале, он толкал меня у Изара, он отталкивал мою руку в трамвае… И он пытался вытолкнуть Ахима из моей головы! Прямо в пропасть! Дженни, ты что, мне не веришь?

– Это всё были разные пеннеры…

– Почему ты так думаешь?

– Я уверена. Ты только что упоминал «Соглядатая». А я тебе скажу: твоя игра «в уртюпа» больше похожа на отчаяние…

Я сначала именно так это услышал, без кавычек, пока Дженни не переспросила:

– Ты читал этот роман?

– Да, конечно, ты же знаешь, как я отношусь к Набокову… Мой любимый наркотик. Но этот роман я читал очень давно и плохо помню. Я даже лучше помню экранизацию Фасбиндера… Так что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, что ты находишься ближе к «Отчаянию», чем к «Соглядатаю»… Потому что в «Соглядатае» два человека оказались одним, а в «Отчаянии» – наоборот…

– Подожди-подожди, ты что-то путаешь, Дженни… Там и было всё время два человека, изначально, в «Отчаянии»…

– Ну да, но он думал, что это его двойник, а оказалось, что это ему только привиделось, вспомни… А двойники – это же не совсем разные люди… Так что тебе нужно перечитать «Отчаяние»… И ни в коем случае не перечитывать «Соглядатая».

– Да не хочу я вообще ничего перечитывать!..

– Или так, так даже лучше….

– Но, как ты думаешь, уртюпы действительно похожи друг на друга или только для меня они на одно лицо?

– Знаешь, если честно, когда он возник у нашего столика, мне показалось, что я его где-то видела…

– Вот, наконец-то!

– Может быть, я и в самом деле его видела, почему нет? Или я узнала его по твоим описаниям? Но, возможно, ты прав, в нём есть что-то типическое…

– Ну вот, – удовлетворённо кивнул я и глотнул эспрессо, – а то всё показалось, всё померещилось… Мне вот только что отец родной показался – из-за туч, и состроил гримасу… Вот такую…

Я приставил большой палец к носу, покрутил в воздухе четырьмя остальными… Дженни потянулась ко мне своей лапкой…

– Не буду я ничего перечитывать, – проворчал я, – может быть, посмотрим лучше Фасбиндера, раз ты не видела… Фильм, кстати, называется «Отчаяние, или Путешествие в Свет»…

– О’кей, – сказала Дженни, – давай так и сделаем… Но книга ведь лучше…

– Дженни, с каких это пор ты говоришь пошлости? Фасбиндер сделал совершенно другое…

– Но книга всё равно лучше…

– Ты же не видела фильм!

– Я уверена… Ладно, хватит… Кстати, а ты видел фильм, документальный фильм о Набокове? Нет? Замечательный… Например… Оказавшись в Германии, Владимир Владимирович пробовал зарабатывать деньги любыми путями, говорит голос диктора, после чего следуют кадры с боксёрами на ринге, смешными такими, тук-тук, старая хроника… Диктор поясняет, что он зарабатывал, давая уроки.

– Чего?

– Да практически всего. Шахматы, языки, математика, бокс… Бокс выбрали как самое неожиданное, шахматы были бы банальностью, а про бокс я, скажем, не знала… Ещё, кажется, футбол…

– Да, в футбол он играл…

– Но не только этим, не только учителем или тренером…

– А что ещё он делал?

– Он пытался торговать…

– Вот в это я уже слабо верю. Вспоминая едкую страницу из «Дара», посвящённую торговцам…

– И тем не менее…

– И что же он продавал?

– Свою тень!

– Кому он её продал?

– Немецкому кинематографу!

– Да ты что?

– Да! Кому-то из тогдашних экспрессионистов!

– Дженни, ты шутишь…

– Какие шутки, там показывали кадры из этого фильма! Набоков играет там вампира, но видна только его тень – вампира, который спускается по лестнице, с такими длиннющими пальцами-когтями, ссутулившись, очень смешно, на самом деле… И это его единственная роль в кинематографе! Тень – он продал свою тень дьяволу, Йенс…

– Ну, в то время немецкий кинематограф уж точно не был дьяволом…

– Я имею в виду, что он это сделал, как Петер Шлемиль – из повести Шамиссо… И потом точно так же менял страны, коллекционировал… Только не растения, а бабочек.

– Какая разница… Всё равно засушенных…

– Ну да… A propos, твой сушёный Уртюп… Мне теперь кажется, что это он стоял за воротами – у Морица…

– Дженни, о чём ты?

– Вспомни, мы были у Морица в саду, праздновали его день рожденья. Мы выпили немеренное количество бутылок из его погребка, старик играл на губной гармошке, Флориан, Кристиан, да и другие наши други… Пытались плясать; Маркус, помню, упал в траву и покатился… В общем, было очень весело. День рожденья Морица, вспомнил?

– Ну это я вспомнил, конечно, все вечера у Морица незабвенны, к тому же старик в тот раз так зажарил уток, что, если бы я и захотел, не смог бы забыть… Но чтобы кто-то стоял за воротами – про это я ничего не помню.

– Наверное, ты был в доме в тот момент. Точно, Габи же увлекла всех вас в дом – играть в эту самую… «Древнюю баварскую игру», хи-хи… Ну теперь вспомнил?

– Габи была пьяна, и потом, никакая это не баварская игра, ты же знаешь, что Габи из Саксонии, и у неё немного странные представления об обычаях баваров…

– Например?

– Ну я не знаю… Скажем, она уверена, что баварские женщины до сих пор катают кнёдели у себя под мышками… Как кубинские женщины бёдрами – сигары…

– Но тем не менее, Габи позвала за собой мужчин – а там и была в тот день почти мужская компания – в дом, и вы там играли в эту игру…

– Дженни, неужели ты в это веришь?

– Конечно! Вы теребили свои… окончания!

– Ты что, была там? Если мы что-то и теребили, то, скорее всего, приставки и суффиксы…

– Нет, нет, Endungen, die Endungen… Глядя на голенькую Габи, я не знаю, правда, на что там можно было смотреть… Но тем не менее! И выиграл тот, кто первый кончил…

– Ах вот зачем тебе понадобился этот эвфемизм…

– Ну да, чтобы не путать с тем, кто как раз в тот момент gekommen ist[43]43
  По-немецки это и «пришёл», и «кончил» – игра слов, понимаешь.


[Закрыть]… А то бы получилось, что он у вас у всех и выиграл! Йенс, ты, кстати, мне так и не признался – кто на самом деле был победитель? Уж не ты ли?

– Дженни, я сто раз тебе говорил, что ни во что мы такое не играли.

– Ты был пьян и не помнишь!

– Я всё всегда помню!

– Ну да, ну да…

– Кто был пьян, так это Габи – в стельку… Ну, и она там принялась рассказывать, как она в эту игру – не помню, как она её назвала – слово вылетело из головы – играла с мальчиками, в пубертате, а мы катались по доскам от смеха… Габи умеет рассказывать такие истории, в деталях – особенно когда выпьет…

– Ладно, так или иначе… Уртюп мог постучать в ворота, как раз когда все мальчики были в доме – кроме Морица… Кстати, тогда вы сказали, что рассматривали в мастерской новые изваяния – и были в шоке от их силы… Теперь же ты говоришь, что вы катались по полу от смеха… Ладно, я не ревную тебя к Габи, правда. Тем более при таком раскладе… – Дженни хихикнула. – Я вот что хотела сказать: Мориц открыл ворота и, увидев стоявшего там… Назовём непрошенного гостя на самом деле Уртюпом, просто потому что очень даже может быть… что это он и был… Так вот, Мориц, увидев его, остолбенел, как будто перед ним стоял призрак… И какое-то время молча смотрел за ворота… Так что оставленные вами в саду две женщины просто не могли не подойти – из любопытства – и стать рядом с Морицем… Да, знаешь, по-моему, это он и был – там, за воротами, тот самый бомж, который только что стрелял у меня сигарету…

Дженни замолчала, а я сказал:

– Дженни, я не хочу… Как бы это сказать… диссоциации Уртюпа… Не надо путать, я хочу сказать… Это был вовсе даже не Уртюп, а столетний Йорг Волькенкраут, скульптор, друг Морица…

– Ты же сказал, что не видел сцену у ворот – был в доме…

– Во-первых, это ты сказала, что я был в доме… Во-вторых, я и не говорю, что я что-то видел, просто Йорг пришёл гораздо позже, вспомни… Так что за воротами это он и был, я уверен… Йорг очень странно выглядит, вспомни, он тогда произвёл на тебя сильное впечатление…

– Ну не надо преувеличивать…

– В том смысле, что он взял тебя за локоть и стал так быстро бормотать, что-то шамкать, нечленораздельное, как старая ведьма или ведун… Старику девяносто пять, как-никак… Ты убежала от него, схватила меня за руку, прижалась… А Мориц поднял бокал и вдруг совершенно членораздельно… произнёс тост…

– Я помню, помню… Он предложил выпить за то, чтобы на свете не было США.

– Ну да. «Я, – сказал он, – до этого не доживу… Но вы доживёте обязательно, иначе и быть не может… Вы застанете мир, в котором не будет Америки…. Это будет новый, прекрасный мир…» – и дрожащей костлявой своей рукой поднял бокал с красным вином… Тут ещё необходимо вспомнить два момента. Во-первых, день рожденья у Морица 8 мая.

– Это я помню.

– И во-вторых, Йорг Волькенкраут, помимо своих художеств, известен тем, что в 1945 году он подбил первый американский танк на подступах к Мюнхену… Янки потом посадили его на два года в кутузку…

– А теперь можно, я скажу? – подняла руку Дженни. – Можно, да? Так вот, запомни, Йенс, за воротами стоял никакой не краут[44]44
  Так называли немецких солдат сразу после войны.


[Закрыть]… И даже не Волькенкраут – я прекрасно помню момент, когда Йорг пришёл… Хочешь, докажу?

– Докажи.

– Пожалуйста: Йорг подарил Морицу небольшую скульптуру… Как бы в форме рыбьего скелета – которую Мориц сразу подхватил и унёс в дом… Потому что не хотел, чтобы все видели, что его друг делает такие слабые вещи, хотя бы и в сто без пяти лет…

Я повернул голову направо и посмотрел на плотную стеночку чёрных волос, из которых торчал белый кончик носа… Я дотронулся до него пальцем – до этого кончика… Дженни фыркнула и сказала:

– А сейчас ты будешь смеяться. Потому что я вспомнила, что Мориц сказал про Уртюпа. Ты сейчас упадёшь с кресла… И будешь кататься… Только не забудь, пожалуйста, что ты не один – я не хочу падать меж двух разъехавшихся кресел…

– Дженни, короче!

– Когда Уртюп ушёл – а он ушёл сразу после немой сцены, длившейся не больше минуты… «Кто это был?» – спросила подруга Морица… Я забыла, как её зовут…

– У него не одна подруга.

– О, вот бери с него пример!

– Но в тот вечер была Сибилла.

– Да, Сибилла, она спросила: кто это был? Я думаю, это был риторический вопрос… А может, и нет, почём я знаю, если ты говоришь, что у него много подруг…

– Дженни, что сказал Мориц?

– Мориц сказал: «Это же был король Мюнхена».

– Ну да? – я не рассмеялся, но на самом деле немного удивился…

– Я думала, что он просто шутит, но Мориц тогда начал нам рассказывать, что в Мюнхене есть «тайный король»… Ну как в Аугсбурге.

– Что в Аугсбурге он есть, я знаю, – сказал я, – даже сам видел, притом что я не так часто бываю в Аугсбурге…

– Ты что, встречался с королём Аугсбурга? Расскажи, пожалуйста.

– Нет, сначала ты до расскажи. Про Мюнхенского.

– Так а больше нечего рассказывать. Мориц сказал, что такой же король теперь есть в Мюнхене…

– Как?

– Как в Аугсбурге! Ну он ещё немного постращал нас, как в детстве… Что это такой подземный король, который непонятно откуда и почему возникает – и тут же исчезает… Иногда забирая с собой непослушных маленьких детей… Которых он делает своими пажами… Ну шутил так старик, ущипнул меня при этом за бочок…

– Вот сволочь! Это только я имею право…

– Но Аугсбургский король ведь точно реален, ты даже его видел. Расскажи.

– Я приехал в Аугсбург – в сознательном возрасте, по-моему, вообще впервые. Бывший соученик, переехавший туда из-за учёбы – он поступил в тамошнюю школу дизайна, ты знаешь, она славится, как ни странно, даже за пределами Швабии… От вокзала я пошёл по прямой, как он сказал – Марк предложил всем собраться у ратуши. Шёл снег, я приехал несколько раньше и какое-то время прогуливался по небольшой круглой площади, заставленной заколоченными ларьками. Кажется, до Вайнахтен[45]45
  Рождество (нем.).


[Закрыть] было ещё далеко, это был только первый Адвент… И вот в один из своих обходов – по кругу – площади я увидел на пороге ратуши человека в длинном рыжем свитере… У него был вид… Скорее физика, чем битника… Круглые очки, окладистая борода, опять же, свитер с высоким горлом…

– Почему же не битника?

– Ну, свитер был скорее физический – так мне показалось… Ах да, на этом свитере, на груди, было вышито большими золотыми буквами, вязью: «В Аугсбурге живут самые умные люди на Земле». Вот поэтому я, наверное, и подумал, что это какой-то mad scientist…

– Аугсбург догнал Ульм – там появился свой Эйнштейн[46]46
  Альберт Эйнштейн родился в баварском городке Ульм, что в получасе езды от Аугсбурга.


[Закрыть]…

– Ну что-то такое… Он был бос… Или нет, он был в босоножках, вот… Но – на босу ногу, и даже не в босоножках, а в таких шлёпанцах, при этом шёл снег, и на ступенях, где он стоял, лежали сугробы… И у меня шевельнулась мысль к нему подойти, что-то спросить… Но я прошёл мимо… А тут как раз подтянулись другие гости, а потом и Марк… Он и рассказал нам, кто это там стоит – босиком на пороге ратуши… Я не помню, как его зовут, этого их короля…

– Я тоже забыла.

– Он окончил университет, может быть, даже не один, но не физический факультет, а химический или ботанический, я не помню… И филологический – в придачу… Живёт где-то в Фуггерай[47]47
  Район Аугсбурга, самый старый в Европе район т. н. социального жилья.


[Закрыть] вдвоём с матерью… Но каждый день обходит пешком своё королевство, разговаривает с подданными, одно время – говорил мне Марк – король вообще казался омнипрезентным… Но потом его стало как-то меньше… Вот всё, что касается Аугсбурга… Но что, ты думаешь, за воротами Морица на самом деле стоял Уртюп?

– Почему бы и нет? Впрочем, я не уверена. Давай вообще закроем эту тему, – сказала Дженни, выпростала руки из-под одеяла, стала собирать волосы… Потом снова распустила их, мне показалось, что начинается дождь, я тоже высунул руку из-под одеяла, подставил ладонь… На неё ничего не упало, но официантка, проходившая мимо, спросила меня глазами, что я хочу… И я попросил её принести Leitungswasser[48]48
  Воду из-под крана.


[Закрыть]…

Официантка принесла мне стакан воды… Я подумал, что Мюнхен – всё-таки странный город… Где ещё рекламируют водопроводную воду? «Лучшая в мире вода для лучшего в мире города!» – эта реклама висит сейчас повсюду…

Эта самовлюблённость… Мы привыкли над ней смеяться, но в этом есть всё же что-то трогательное, думал я; когда так лежишь в центре этого города, завёрнутый в одеяло, кажется, что это он тебя и кутает в свои складки[49]49
  В оригинале лучше: «она кутает», город по-немецки женского рода: die Stadt.


[Закрыть]…

В голове у меня то есть были те самые мысли, за которые Набоков не любил нас, и когда в английском тексте ему надо было объяснить, что такое «пошлость», он вспоминал вот именно немца, плававшего в обнимку с лебедями…

Впрочем, это была цитата из какого-то другого русского классика… И что плохого, что он объяснил нам значение этого слова? Это мешает впадать в идиотию…

Хотя почему бы и не впасть… Возвращаясь туда, где мы полулежим с Дженни под одним одеялом, возле Фрауэнкирхе… Не хватало только моря, плещущего у наших ног… Чтобы всё это вдруг оказалось набережной – так мне захотелось… И я предложил Дженни пойти прямо сейчас в открытый бассейн, скажем, в Данте-бад, хотя это было смешно, конечно, удовлетворять своё морское вожделение в каком-то бассейне… Но море – невидимое – было только как первый толчок, оно плеснуло невидимой же волной в мою пятку, завёрнутую в красную шерстяную ткань, и мне захотелось плавать, я выпростал руки из-под одеяла и сделал ими несколько взмахов – как будто поплыл на спине…

И стал приставать к Дженни, чтобы она рассказала мне наконец причину своей водобоязни…

Это ведь был уже не первый раз, когда она категорически отказывалась идти в бассейн…

А мне хотелось оказаться с Дженни в ночном водовороте, скользить, взявшись за руки, в подсвеченном снизу лабиринте, в тёплой купоросной воде…

Это была, конечно, тинейджерская эротика… Страсти тепличных овощей…

Но я испытывал определённую ностальгию по ней… Может быть, ещё и по Штефи, которая всё это очень любила… Но в этом я себе не признавался, я говорил себе, что мне не хватает не Штефи, а вот именно водяной воронки ночного Данте-бада…

В которой точно так же можно было бы скользить вместе с Дженни… А потом прижимать её к бортику, лежать вместе с ней в проснувшемся джакузи, целовать, как в первый раз, и ласкать под водой…

– Просто, – сказала Дженни, – я утонула в детстве.

– Как это было? – спросил я. – Хотя, если не хочешь, не рассказывай… Если это детская травма…

– Нет, – сказала Дженни, – ну почему же… Травма-то она травма, но тебе я расскажу…

В течение двух недель Дженни – как я думал – была у родителей в Альгое, а я листал альбомы Ахима в пустой квартире, смотрел видео группы «Аксолотль», которую он когда-то сколачивал с друзьями, буквально – был ударником…

Их безыскусное музицирование ввергало меня в волнение, я напивался до чёртиков, чтобы потом накуриться… до космического вакуума, и только потом, проспав сутки-трое, снова лениво цеплять за подол проходившую мимо Жизнь…

В одно из таких медленных возвращений мне вдруг пришло в голову, что Дженни как-то долго отсутствует… Её мобильный не отвечал… И у меня шевельнулось подозрение, что Дженни вернулась, сидит над «Контрабасом» в своей клеточке и не спешит мне звонить… Может, потому, что не одна сидит… А так как сидеть там негде, разве что на полу, то, скорее всего, тогда уже и не сидит, а лежит…

На мои звонки никто не отвечал, за дверью было тихо, я спустился по скрипучей деревянной лестнице в проходной двор, зашёл в «Контрабас»…

Зигги не ожидал меня увидеть, он сделал такое лицо, как будто я вернулся из кругосветного путешествия… При этом Зигги должен мне 1700 евро, уже два или три года, и в прошлый раз, когда я его видел всё в том же «Контрабасе», я сказал ему, что пришло время, когда эти деньги мне становятся нужны… Он обещал непременно отдать через неделю, с тех пор он мне не звонил, и теперь, случайно встретив его, было бы наивно полагать… Поэтому я даже ничего у него и не спрашивал, меня больше в тот момент заботило затянувшееся отсутствие Дженни…

Зигги был пьян, причём сначала я подумал, что он притворяется – special for me, но когда он подошёл к моему столу, я понял, что он в самом деле пьян – в стельку… Но special for me у него тоже кое-что было заготовлено…

Он со значительным видом, хоть и шатаясь, достал из-за пазухи чёрный кожаный кошелёк…

Развернул и показал его мне…

– Зигги, садись, – сказал я. – Чего ты стоишь?

Зигги сел напротив меня… Он держал кошелёк двумя руками у меня перед глазами, как будто объявление, которое мне надлежало прочесть… Он начал его щупать, мять пальцами… Он вывернул его наизнанку…

Кошелёк был совершенно пуст. Чёрен и пуст. Я сказал: «Was soll das?»[50]50
  Что это значит?


[Закрыть]

Зигги сложил кошелёк и протянул его мне…

– Таких кошельков теперь не делают, Йенс. Ты нигде такой не найдёшь.

– А ты где нашёл?

– Это кошелёк моего деда, Йенс, на вот, пощупай, какая лайка… Он как новый, да? Это – необыкновенная вещь, необыкновенная… Вот, держи. Он теперь твой. У меня очень плохие дела, Йенс, по суду я должен выплатить огромную неустойку. По сути, я банкрот, Йенс… Мне очень жаль, Йенс, что я должен тебе это сообщить… Но ты не в накладе, дружище. Этому кошельку нет цены, – Зигги снова поднял со стола кошелёк, раскрыл его и погрузил туда внутрь свой нос… Я подумал, что он хочет высморкаться… Но Зигги наоборот – глубоко вдохнул – как будто там был кокс, посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

– Это невероятная вещь, Йенс… Это вообще не кошелёк, ты посмотри на эти складочки, – он нежно перебрал пальцами отделения кошелька, – ты пощупай эту кожу, Йенс, – он и вправду взял мою руку, заставил меня прикоснуться к чёрной лайке… После чего снова попытался натянуть кошелёк на собственный нос…

– Он как женская вагина, Йенс… Или даже не как… Это же просто «муши» в чистом виде… Ты понимаешь?

Да, я понял наконец, что Зигги отдаёт долг небольшим спектаклем одного актёра, билет стоил мне 1700 евро… Не знаю, стоят ли домашние заготовки Зигги таких денег… Но был ли у меня выбор?

– Спасибо, Зигги, – сказал я.

– Я знал! – обрадовался он. – Не все способны понять, что держат в руках настоящую вещь в себе… Но ты видишь, видишь – самую суть… Давай выпьем!

– Давай, – сказал я. – Слушай, на тебя не капает?

– Что? – удивился Зигги.

Я подумал, что он слишком пьян, чтобы замечать подобные мелочи… Но на своём лице я ощутил очередную каплю… Да и на чёрной кожице кошелька, который теперь лежал передо мной на столе… Блестела… капелька пота дедушки?

Посмотрев по сторонам, я увидел, что и другие посетители «Контрабаса» чему-то удивляются, что-то ищут вверху, на потолке, показывают туда пальцами…

Потолок в «Контрабасе» всегда был в каких-то потёках, стены – в чёрных смугах… Типа плесень… На самом деле такой стиль… Рустикаль-Industrial, Einstürzende Neubauten, что-то в таком духе…

Поэтому не сразу стало понятно, что потолок протекает по-настоящему…

Когда же это стало понятно, сам факт капели вызвал тут и там приступы невероятного веселья, в том числе и по ту сторону стойки…

Тони заворковал, как голубь: «Всё, ко мне не обращайтесь, каждому льётся и так то, что он хочет!..»

Но потом он покинул стойку, вышел во двор, скрылся из виду… Какое-то время он отсутствовал, а когда вернулся, подошёл ко мне и сказал:

– Слушай, Йенс, у тебя же наверняка есть ключ от квартиры Дженни?

– Нет, – сказал я, – я забыл ключ в квартире.

– Может, съездишь?

– Да нет, в её квартире. Когда она уезжала. Она не могла нас залить, потому что её там нет… Это кто-то из соседей сверху…

– Потому что её нет, – повторил Тони. – А почему её нет?

– Потому что она в Альгое, у родителей…

– Ты уверен? По-моему, я видел её вчера… Она была с одним типом, странным таким…

Тони снова исчез на какое-то время, вернувшись, он сказал, что в квартире над Дженни сухо – хозяйка открыла дверь…

После чего мы стали спорить, вызывать ли полицию, или выбивать дверь в комнатушку Дженни плечом…

Пока сидевший в уголке Маркус не встал и не подошёл к нам…

– Я работал в Schlüßeldienst[51]51
  Служба, работающая по вызову, открывающая двери тем, кто, скажем, забыл дома ключ.


[Закрыть], пойдём, посмотрим, чего там…

Замок у Дженни оказался очень простым, как будто вообще не существующим…

Зато старая замызганная дверь была, оказывается, удивительно герметичной…

Только после того как Маркус открыл её, под ноги нам хлынула вода…

В детстве Дженни плавала в озере – со спасательным кругом… Тогда он был настоящий – круг – резиновый, надувной… И когда она перевернулась… Вверх тормашками… Как те лебеди в Штанбергерзее…

И она не смогла перевернуться обратно, с головы на ноги… Круг не пускал… Он держал Дженни мёртвой хваткой – вниз головой…

Когда она мне это рассказала, я увидел это так же ясно, как если бы был тогда рядом…

Маленькие ножки, болтающиеся над жёлтым резиновым кругом…

Когда её вытащили, в лёгких у неё уже была вода…

Но её оттуда выкачали – воду…

А волна, выплеснувшаяся теперь из-за двери её квартиры… была поначалу по щиколотку… Но потом захлестнула меня с головой… Так мне, по крайней мере, показалось, причём в тот момент это ещё были не слёзы…

Мы прошли вброд в ванную, всюду плавали книжки, салфетки, над водой возвышались островки сваленной в кучи одежды…

Дженни сидела, склонив голову набок, длинные и какие-то в этот момент… Особенно иссиня-чёрные… волосы её были в воде… Но не в ванне – как она сама, а в воде, которая залила пол, и, собственно, это мы и увидели, над водой была только её голова, вместе с волосами она соединяла водные континиумы…

При этом Дженни не дышала – как будто всё теперь было наоборот, и она не могла покинуть этот topsyturvidom[52]52
  Страна, где всё вверх дном (англ.).


[Закрыть]… А на полу, или точнее над полом – в воде, которая залила пол, плавал жёлтый резиновый утёнок с синей надписью «I love You» на боку…

В полиции меня допрашивали как свидетеля. Не было и намёка на то, что они хотят превратить меня в обвиняемого.

Кроме того, они вообще не спешили классифицировать эту смерть как насильственную…

В крови Дженни… Или где там ещё, в ногтях, волосах… Нигде не обнаружили запрещённых молекул…

Зато вычитали из её истории болезни то, что я знал…

И то, что я не знал, – про «мерцательную аритмию»…

Которую баллончик, закатившийся под ванну, мог только усилить…

Хотя он туда давно уже закатился – Дженни не могла его найти месяц назад – и махнула рукой, в последнее время приступов почти не было…

И, насколько я знаю, точная картина её смерти осталась до конца не ясной…

Но я думаю, что если бы я начал рассказывать о своём подозрении… Я мог бы запросто превратиться в обвиняемого… Которого потом признали бы ограниченно вменяемым… То есть в вину ему бы всё это вменили, то есть мне, но посадили бы не в тюрьму, а, скорее всего, в психушку… Я почти что услышал – внутри себя – всю цепочку… Слово за слово они вытянули бы из меня всё, что я знал… Если бы я только произнёс одно-единственное слово…

Много раз губы мои уже открывались, чтобы сложиться в это «у-у-у…».

Кажется, вот что меня удержало… Я вспомнил, как на моём месте был сам Уртюп, и какова была моя реакция, когда он сказал: «За мной гонятся негры…».

Вот точно так же реагировали бы в полиции, если бы я сказал: «За мной гонится Уртюп. Он задушил Дженни…».

Тот, которого я видел на Домагштрассе… Но видел ли я? Я помню отчётливо только то, как я стоял перед раковиной с мастихином в руке и чувствовал, что сейчас из чёрных дырочек стока может появиться Уртюп…

Может быть, он и схватил Дженни за шиворот в ванной… Как он туда попал? В ванне могут рождаться «водяные монстры», о которых рассказала нам госпожа Воронофф…

Но я ничего этого не сказал полицейским, вообще ничего… Хотя явственно представлял себе, что произошло на самом деле… Как Уртюп окунул голову Дженни в воду и там держал…

Или всё-таки это безличная сила? Волна, кочующая по водопроводной системе… И входящая иногда в резонанс с чьим-то кровообращением…

Я поехал к Каменному Мосту, рылся в тряпье, лежавшем на сгнившем матрасе у самой стенки, у свода моста… Потом купил в ларьке три чёрных банки с газированным Jack Daniels и час просидел под мостом в разодранном красном кресле Уртюпа, глядя на убегающую воду…

А на следующий день я решил зайти к Морицу…

Впервые в этот дом меня завёл Ахим, ещё в детстве, он дружил со скульптором с незапамятных времён… Мориц лет на пятнадцать его старше, познакомились они в горах, Ахим его при этом не то чтобы спас, но… в общем, подстраховал в нужный момент…

Ворота у Морица как бы на таких самолётных колёсах, шасси, да и в этот раз они разъехались через несколько минут после того, как я позвонил… Я слышал голоса, звуки губной гармошки…

Когда я позвонил, губная гармошка сразу смолкла…

В течение той минуты, которую Мориц смотрел на меня – так, как будто видел впервые, – я чувствовал, как бегут мурашки…

Я не могу сказать, что у старика такой уж тяжёлый взгляд… Скорее, затуманенный он был в тот момент…

Но даже секундное его неузнавание меня… меня… Перебило у меня всякую охоту… Допытываться у него, кто стоял за воротами в последний его день рожденья, Уртюп, король, краут, Волькенкраут или…