Текст книги "Пиноктико"

Автор книги: Александр Мильштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Пока это у меня получалось, я успешно работал на новом месте – делая то же самое, что и у Зоммерфельда…

Особенно мне нравилось, заметив в зале какое-то интересное лицо… Скажем, Свена – приятеля Петера, я так нарисовал… Очень интересное лицо: кельтский профиль в форме мусульманского полумесяца…

Быстро изобразить чьё-то лицо… И после этого сделать паузу, наблюдая со своего балкончика, заметил ли изображённый, что на экране… Часто я или, точнее, «мышка» выхватывала девушек, но девушки себя чаще не узнавали… Или делали вид…

Не надо забывать, что это всё были шаржи…

А потом снова шли метеоритные дожди, разверзались болота и марсианские сиреневые хляби – всё в такт музыке… Если это можно было назвать музыкой… Петер продуцировал, как правило, «хаус» или «минимал-техно»… Ну какая это музыка?

Но справедливости ради надо сказать, что если уж то, что я выплёскивал на экран… Или не я, но – посредством меня, водя моей рукой, попадало на большой экран – если это можно было назвать «дигитальной живописью»… А ведь называли… И в модном тогда таблоиде, и в «Ночной газете», и даже в этаблированной «SZ»[70]70
  Süddeutsche Zeitung.


[Закрыть], в разделе «SZ-Extra»…

То и музыку Петера можно было назвать музыкой, вай нот… Два раза в неделю Петер отдыхал, и другие диджеи ставили «транс»…

Но в последнюю ночь во время работы мне стало не по себе… Что-то такое пошло – из-под моей руки – и на большой экран… Что сначала вогнало меня самого в ступор… А потом я о чём-то задумался… И навсегда перестал совершать эти транс-акции… Вот и всё, собственно говоря… Больше мне нечего сказать….

Или я недостаточно ясно выразился? Ну если угодно: мне показалось тогда, что из этого трипа я уже никогда не выйду… Довольно банальное ощущение, знаете… Но тревожное, и потом, это же связано с моторикой…

«You can check up all your life, bur you can never leave…».

И так и буду сидеть в бюро у герра Зоммерфельда – мне показалось, что я там сижу, а вся история с Петером и виджейством в «Сеуле» – не более, чем дневной сон, – на рабочем месте… Так и буду сидеть… или стоять на балюстраде, глядя на фонтан, в котором умирают одна за другой золотые рыбки…

Я нарисовал на экране круглый бассейн с тёмно-зелёной водой… Может, кто-то и не понял, что это бассейн, подумал, что это просто кружок… Хотя я изобразил фонтанчик… И стал заполнять бассейн красными маленькими тельцами… Я вспомнил, что похожие ощущения – на те, что испытывает рука с «мышью», когда рисуешь ночью в «Сеуле», под «транс», – я испытывал, когда в руке у меня был спиннинг, и что-то начинало клевать из зелёной глубины Вальхензее…

У Ахима была лицензия, и хотя мы с ним рыбачили редко… по пальцам можно пересчитать все наши с ним рыбалки, но всё-таки иногда забрасывали удочки… И тогда было похожее ощущение – когда клевала большая рыба…

И вот теперь я его испытывал– руку дёргало всё сильнее, – занимаясь по сути анти-рыбалкой – заполняя – теперь уже не фонтан в офисе Зоммерфельда, и даже не Вальхензее, где мы прожили когда-то целую неделю, в посёлке Урфельд…

А весь Мировой океан – золотыми рыбками…

Я вспомнил вдруг, что в Урфельде жил Ловис Коринф… После того как у него случился первый инсульт, он купил домик… Только не там, где мы отдыхали с Ахимом, дальше от озера…

Мы жили прямо на берегу, в номере с огромной террасой на улочке Seewinkel, и в памяти у меня мелькнул вид из окна: зелёное Вальхензее, горы, осыпанные сахаром… Но тут же по ним разлилась красная краска… Из библейской картины Коринфа, потом его автопортрет… А потом уже – его Вальхензее, но при этом я ещё не выплыл из памятной комнаты, где мы жили в Урфельде… Было так, как будто в окне у нас тогда была картина Коринфа… Просто темнело, наверно, и было похоже…

И тут – наверно, просто игра слогов – как и тогда, на Максимиллианштрассе, – перед глазами у меня стал появляться Уртюп…

Я увидел его огромное лицо, написанное коринфовскими мазками, перемешанными с кровью…

Более того: я почувствовал, что Уртюп совершает «прилипание», что это его рука не расстаётся с моей… Как это было тогда – в трамвае, когда он нажал на кнопку – оттолкнув запястьем запястье… Просто потому что в этот момент визуализировался…

В невидимом же модусе… Он всё время водит вслед за моей рукой… То есть уже непонятно, кто за чьей…

То есть я почувствовал, что начал его рисовать… Но что, если я сейчас его дорисую… И сотни людей увидят его на большом экране… Случится что-то нехорошее…

Я не потерял сознание, я даже сам после этого ушёл из клуба… Более того, я даже вёл машину…

Но продолжать эту работу я после той ночи отказался категорически…

Пауза в этих записках связана с тем, что долгое время после ухода из «Сеула» я не мог вообще прикасаться к компьютеру, любому, то есть даже к своему лэптопу, в котором, кстати, вообще нет и никогда не было… ни пэйнтбраша, ни фотошопа, никаких графических программ… Да и «мышки» у меня нет, я вожу пальцем по тач-скрину…

Что же я всё это время делал? Не знаю. Ничего не делал, ходил в «Чёрный петух» пить пиво…

Или водку – в панковскую «Флэксу»…

Слонялся по городу… Что-то читал, конечно… А вообще: можно сказать, что я впал в осеннюю спячку… И это было только преддверие – зимней…

Я пока что ещё просыпался, я натягивал на себя одежду, я выходил на застеклённый балкон…

Я дышал на стекло – там запотевал кружок… Я быстро рисовал на нём пальцем лицо…

И смотрел, как оно медленно растворяется – вместе с кружком…

На фоне ночных огней…

И снова рисовал… На чёрном стекле… Слегка подсвеченном… с другой стороны – дальними фонарями… Лицо, чей-то облик… В кружочке своего дыхания… И смотрел, как оно испаряется…

На запотевшем стекле у меня это получалось не хуже, чем «мышкой» в «Сеуле»…

И я стоял тогда так очень долго, напившись, кажется, в «Дикой свинье», дышал на стекло перегаром, рисовал лицо, смотрел, как оно исчезает, и снова его рисовал, и оно снова таяло, и я снова…

Это было не моё лицо, и не то, что вы подумали… Не Уртюпа, нет-нет… Это было просто лицо, Antlitz…

Их было столько, этих лиц… Одно за другим… Что какое-то, наверно, было похоже на меня… Но какое-то – на вас…

А из комнаты доносился застрявший в лэптопе ремикс Давида Моралеса, хаус или дип-хаус… Ту-ту-ту… С периодическими заплывами в ла-ла-ла… И ещё не было снега…

Да, снег пошёл потом…

Помню, что я проснулся и… Так как жалюзи были опущены, опять-таки не мог разобрать, ночь снаружи или день…

Звонили в дверь, я думал было не открывать, перевернулся на другой бок… Но не уснул… Да и звонить не прекратили… Поэтому я встал с кровати и, чертыхаясь, пошёл к двери…

На пороге стоял незнакомый человек в синем рабочем комбинезоне… Он представился хаусмайстером…

– У меня всё в порядке, – сказал я, – всё течёт, всё функционирует…

– Зато у нас не всё есть в порядке, – сказал он, – у нас с вами не всё есть…

Говорил он с каким-то балканским акцентом…

Мне вообще-то показалось, что это попытка ограбления, и я уже думал было захлопнуть дверь перед его носом… Но тут я вспомнил, что какое-то время назад в подъезде и в самом деле висело объявление… О том, что у нас теперь будет другой хаусмайстер…

К тому же этот человечек в комбинезоне пока что не делал попытку проникнуть в мою квартиру, он стоял неподвижно за порогом…

– На вас жалуются жильцы! – сказал он. – Если это не прекратится, мы вынуждены будем обратиться в полицию…

– А что я сделал? – сказал я, зевая. – В чём, собственно, дело?

Он ещё сильнее стал буравить меня своими чёрными глазами…

– Шум, – сказал он, – крик, гам… Вы не даёте людям спать… Всю ночь вы стучали в двери к соседям… Вы кричали! Дурным голосом! Из почтового ящика!

После этих слов я таки да, захлопнул перед его носом свою массивную дверь…

Я думал было даже сам позвонить в полицию и сказать, что ко мне ломится сумасшедший…

Нет, ну нормальный человек будет утверждать, что я «кричу на людей из почтового ящика»?

Я уже не говорю, что когда человека будят ни свет, ни заря… На часах было одиннадцать, по всей видимости, утра… И говорят такое…

Я поневоле вспомнил о бункере для украденных картин, с железной заслонкой… «Как огромный почтовый ящик», – говорил Ахим… Или Феликс, я уже не помню, кто это сказал…

И всё же я не стал звонить в полицию…

Выпив кофе, я подумал, что виной всему его албанский или там сербо-хорватско-немецкий… И рудименты ящиков, которые изначально были вмонтированы в дверь каждой квартиры…

Почтальон бросает почту в ящики, которые висят внизу, у входа в подъезд, а эти, в дверях квартир, просто так остались, про них забыли… Но они ведь представляют собой отверстия, ведущие в квартиры, и в них можно кричать дурным голосом… А «из них» получилось из-за незнания немецкого, ну перепутал «hinein» и «heraus», с кем из иностранцев этого не случается… Фух, подумал я, с этим разобрались…

И тут в двери снова позвонили…

На пороге стоял тот же человек в комбинезоне, может быть, он успел походить по другим квартирам…

– Это серьёзное дело, – сказал он.

– Послушайте! – я повысил голос. – Я спал! Сутки подряд! А может, и больше! Я вообще не выходил из квартиры, что вы за бред тут несёте…

– Но вас видели соседи…

– Ну так это коллективный бред! Это не мог быть я!

– А если вас видели? Дети очень испугались у Зеенхоферов, они вообще возмущены, до глубины…

– Послушайте, если надо будет, Зеенхоферы сами ко мне обратятся…

– Они теперь боятся, поэтому они и…

– Я вам всё сказал: я не выходил из квартиры, всего доброго, – и я захлопнул дверь. Потом снова открыл и почти крикнул:

– Если вы ещё раз позвоните, я вызову полицию. Надо ещё проверить, какой вы хаусмайстер. А теперь вон!

Я долго стоял под душем, прежде чем смог успокоиться.

И то сказать, успокоился ли я…

Я вспомнил, что недавно видел возле своего дома Уртюпа… И не одного, а в компании таких клошаров… Что, если это он? Я не сошёл с ума, нет… Если он выталкивал меня из меня… Там, у Изара, потом в трамвае, и было ещё много этих «потом»… То почему бы ему не явиться ко мне домой? Что, если он искал меня? Если он проследил за мной… Я ведь когда-то следил за ним… Он мог ответить мне тем же…

Но я до сих пор не знаю, живёт ли он под мостом, в смысле, ночует ли он там… На это меня не хватило – удостовериться… Довести расследование до конца… Хотя один раз я прошёлся ночью, и не под одним, а под пятью или шестью мостами – я почти дошёл до Трудеринга… Ночью, да, чтобы выследить Уртюпа, я сам не знаю, что бы я делал, если бы его нашёл… Мало того, что он слеплен из другого теста… Так у него ещё и собака…

По дороге я попал на диковинный… Или, скорее, попросту дикий… Дикий вернисаж – прямо на сводах моста висели фотографии бомжей, наклеенные на куски картона, а под ними сама «натура» квасила из пластиковых стаканчиков водку и граппу…

Фотограф был совершенно сказочный, такой кэптейн Джек на пенсии…

Там была и дама с попугаем, которую я вижу с детства на мюнхенских озёрах… Нет, эта – не бомжиха, скорее, что-то вроде буржуа – в старом смысле этого слова… Ну она и смотрелась там белой вороной[71]71
  В оригинале «чёрной овцой», и это, конечно, больше подходит, потому что «на плече у неё сидел огромный попугай».


[Закрыть]… То есть на плече у неё сидел огромный попугай «ара», который в таком освещении тоже выглядел чёрной, гипертрофированной вороной…

Даму эту я видел с детства, повторяю, на пляжах, она возлежала в шезлонгах, а жёлто-синий попугай всегда сидел рядом в клетке, но несколько раз я видел его и на ветке сосны, стоявшей недалеко от хозяйки…

Почему я их вспомнил? Не знаю… Или да: они были под мостом, на вернисаже, и там же были бомжи со всей округи, но моего Уртюпа там не было, и я так до сих пор и не знаю, где он живёт, зато он мог запросто меня вычислить…

Вместе с тем, даже зная его… Или, точнее, не зная… Но что-то всё-таки зная, имея его визуальный образ, по крайней мере, я с трудом мог себе представить, что он ходил по моему подъезду и кричал в почтовые ящики жильцов…

К тому же, если кого-то наверняка нельзя перепутать со мной, то это Уртюпа…

А хаусмайстер утверждал, что Зеенхоферы видели в глазке моё лицо…

Но мало ли что они все там видели, я им не верю…

«Они могут всё что угодно, сказать, – бормотал я, возвращаясь в свою взъерошенную берлогу, – интересно, медведя они там случайно не видели? Которого все видели…».

И, так как я сразу не уснул, мои мысли переключились с Уртюпа на Бруно – точно так же, как медвежьим летом, когда… Кажется, только мы с Дженни его не видели – да и то чисто случайно… Потому что мы два раза были в тех же местах и в то же самое время, где был Бруно, – это стало ясно, когда уже после выстрела, прозвучавшего на всю Баварию, в горах, мы увидели в газете карту, на которой были обозначены последние перемещения бурого мигранта…

Почему, кстати говоря, с итальянской стороны Альп медведи спокойно живут, не вызывая никакого ужаса, и в них никто не стреляет? Я не знаю…

После смерти Бруно Италия требовала выдачи его шкуры, вообще от всей этой истории на меня повеяло тогда чем-то… Что пока трудно выразить словами…

Последний раз мы должны были встретить его на Шлиерзее – и встретили бы, если бы не поплыли на необитаемый остров…

Но мы поплыли на остров… И встретили там не медведя, а У-у-у…

Да ладно, просто мне так показалось в первый момент, Дженни же подумала, что это Пан с картины Бёклина, он в самом деле был похож… Точнее, не он, а вся композиция – просто один к одному…

Мы увидели его в бёклинских зарослях, когда покидали остров – вплавь… Ходил ли он за нами всё это время, прячась в кустах? Нет, я не думаю…

Ни я, ни Дженни никогда там раньше не были и ничего не знали о назначении этих странных сооружений… Что в них странного? Странно было выйти из амальгамовых волн Шлиерзее на берег, зайти в чащу и увидеть там закрытый терем, рядом с ним деревянную вышку… По всем признакам это была гостиница, да… Но в ней никого не было, стеклянные двери были заперты…

Сквозь них, тем не менее, видны были многочисленные столы… Не обязательно только что сервированные – как нам показалось в первый момент, потому что на них стояли белоснежные накрахмаленные салфетки… Похожие на паруса яхт, качавшихся за нашей спиной – в озере, я даже подумал было, что это отражения….

Вскоре после того, как Бруно был «обезврежен» неким анонимным стрелком (имя его до сих пор хранится в тайне – имя стрелка, – потому что какие-то безумные жители Шлиерзее – этакие «эко-фашисты», хе-хе… угрожали после смерти Бруно даже местным властям, а уж если бы они узнали имя стрелка…)…

Да, так вот как он стал бумажным: на выставке дипломных работ в Академии… Или нет, курсовых, потому что там была и картина Дженни, а она же так и не закончила Академию… Замазанный серебрянкой квадрат, с содранными тут и там окошками – как сдирают ногтем слой с билетика лотереи, чтобы проступили цифры… У Дженни там и проступали цифры… И ещё – тёмный силуэт боинга…

Да, но я вспомнил Бумажного Бруно… Не прошло ещё и недели после выстрела…

Нет, что-то было в этом уже мета-перверсное… Медийного медведя успели сделать всеобщим любимцем… Им не пугали детей, нет-нет, скорее влюбили в него… Ну задрал где-то овцу… Ну напугал где-то туристов… Но всё же его не объявляли международным террористом, и я не верил, что его убьют… Ну, максимум, усыпят на час-другой ампулой, перевезут в зоопарк… Так я думал – так все думали…

Не знаю, как все, но Дженни таки да, плакала – когда его застрелили…

И эти наши с ней три невстречи с медведем… Как будто это из-за него мы и ехали каждый раз в горы – неосознанно… Нас тянуло туда, как вслед за курсором по карте в е-рарег… Но мы разминулись…

И вот, через неделю после выстрела, прозвучавшего в горах, кто-то из соучеников Дженни сделал такую работу…

Бумажный медведь стоял в комнате, у входа в которую висела табличка: «Бруно, медведь», при этом он заполнял комнату почти целиком – от пола до потолка… Из коричневатой – обёрточной… Точно такой бумаги, как в фильме Гондри, «Science of Dreams», только там был не медведь, а… Всё остальное, скажем, полицейские машины – во сне…

Видно было, что сделан он наспех – и это было правильно, это не скрывалось, все швы были налицо…

То есть не швы, а скотч (клеящая лента), очень много скотча – просто им всё это было соединено, связано, гигантский такой получился пакет – в виде… Медведя пустоты?..[72]72
  Просто не мог не вспомнить, переведя, такую строчку: «По комнате бродит медведь тишины» (К. Кедров). Если бы я переписывал текст совсем свободно, непременно ввёл бы её на этом месте в контекст скрытой цитатой – именно так мне представляется комната, да и вообще квартира Йенса, в которой я никогда не был… Ну и хочется уже тогда присовокупить своё воспоминание: сам я – на следующий день после выстрела – обсуждал смерть Бруно не с Йенсом, но с похожим на него спящим принцем по имени Тэди – владельцем бара, в котором я тогда подолгу просиживал (нет, это был не «Teddy Ваг» в Глокенбахфиртель)… Тэди был этаким нефтяником, спящим в обнимку с плюшевым медвежонком рядом со скважиной, которая его кормила и поила (пиво это ведь и жидкий хлеб, и баварская нефть), но это, конечно, отдельная притча во языцех… Я просто хотел сказать, что само его имя – не Йенса, а Тэди – напомнило мне тогда, после смерти Бруно, стишок, который я выучил в детстве, года в три, наверное, я уверен, вы его тоже знаете… А теперь – во время перевода – он снова стал вертеться у меня в голове, чередуясь с кедровской строчкой… «Teddy Bear, Teddy Bear, look around, Teddy Bear, Teddy Bear, touch the ground, Teddy Bear, Teddy Bear, switch of the light, Teddy Bear, Teddy Bear, say good night». По-моему, здесь – всё, что Йенс силится выразить на многих страницах… Ладно, так или иначе, не только Йенс, не столько Йенс и не один только Йенс… был тогда под впечатлением от судьбы несчастного Бруно… Наверное, поэтому я и позволил себе этот длинный коммент, наверное, абсолютно обсолентный… Не надо переводить непонятные слова, они ничего не означают… Вот что я, однако, скажу в своё оправдание: зато я выпустил – на волю… Я убрал из текста массу бормотаний, урчаний, хрюканий и вообще – звукоподражаний, которыми были буквально нашпигованы эти страницы, как будто Йенс всерьёз решил перейти то ли на птичий, то ли на медвежий какой-то язык… А я, соответственно, хотел вообще бросить перевод, потому что так мы с ним не договаривались… Ладно, я немного разрядился… Теперь буду переводить дальше.


[Закрыть]

Если так, то вообще всё, что было тем летом, поместилось в этого медведя – пустоты… Было упаковано, запелёнато скотчем – в огромного Бруно… Бумажного, ну да: «Бумага – это очень важно, Йенс…».

Конечно, мы не могли не подумать на следующий день о том, что мы должны были его встретить – на Шлиерзее… Если бы не поплыли на остров, мы бы его точно встретили…

А так мы встретили Уртюпа…

«Да и никакой это был не Уртюп, – сказала она, – вообще… Йенс, я не хочу больше о нём слышать… Хватит с меня Бруно…».

Я так до конца и не понял смысла этой её фразы – тогда, но должен сказать, что в самом деле медведь отвлёк мысли от Уртюпа… Как-то умеют переводить наши внутренние стрелки… Эти внешние – вроде бы – средства – масс-медиа…

Значит ли это, что медведь меня, в частности, спас от Уртюпа?[73]73
  Кстати, свои собственные опусы я в последнее время совсем забросил, и всё, на что меня хватало, это совсем уж беспозвоночный текст, ни для кого и ни о чём, под названием «Гаджеты и дайджесты»… По сути, просто газетные вырезки, если не на все случаи жизни, то… на всякий случай. Вот как раз такой случай, как раз по теме, звучит прямо-таки контрапунктом к тексту Йенса, а взято прямо из вчерашней (т. е. за 9 июня 07-го) газеты: «Вчера в «SZ» я прочёл в разделе «Наука и техника» заметку: «Спаси меня, Тедди». Подзаголовок гласит: «Робот с головой плюшевого медвежонка будет спасать раненых солдат». Американская армия заключила договор на испытания робота, который будет доставать раненых с поля боя. Гаджет, названный «Das Bear» («медведь» расшифровывается так: Battlefield Extraction Assist Robot), способен своими гидравлическими лапами поднимать грузы до 220 кг и переносить их по пересечённой местности, а также вверх и вниз по лестнице… Голова робота не случайно сделана в виде головы плюшевого медвежонка, с которым каждый играл в детстве, – как сказал представитель армейской пресс-службы Гарри Гилберт журналу «New Scientist»: «Когда речь идёт о раненых, особенную важность приобретает такой фактор, как человечность»».


[Закрыть]

Не знаю, по крайней мере, Уртюп перестал вращаться вокруг меня… Он исчез.

Ну да, после того как Дженни утонула, был у меня ещё один приступ ур-тика[74]74
  Наверное, тут имелось в виду, что Ур – это ещё и часы (нем.), а часы ещё и тикают, идут… Есть ещё немецкое выражение «понять, как кто-то тикает» – означает, «как кто-то устроен», я думаю, здесь это всё вместе имелось в виду, бормотание то есть в этом месте показалось мне не совсем бессмысленным, и я его, как мог, перевёл.


[Закрыть], я искал его под мостами через Изар, а потом поехал на Шлиерзее – с друзьями…

Я пишу не рассказ… О духах… Или в духе – мистического реализма… Поэтому сразу скажу, что мы там не нашли никакого Уртюпа и что там вообще никого не было, на этом острове, ни души…

А в неодушевлённом аспекте остров выглядел точно так же, как и в первый раз – когда мы заплыли туда с Дженни… Закрытые стеклянные двери гостиницы – теперь я знал, что это гостиница для новобрачных, и сказал это Флориану и Кристиану, они же никак на это не прореагировали – пожали плечами…

Пускай не Уртюп, я же не возражаю, пусть это был не он… Но тот, кого мы увидели, покидая остров, – кто сидел в кустах возле привязанной лодки…

И сторожил гостиницу для новобрачных…

– Эта гостиница и ресторан от пивзавода Траунштайн, – сказал он, – специально для свадебных торжеств. Так что вы, ребята, знаете теперь, где будете справлять свою свадьбу, правда?

Вспомнив сейчас, как он при этом улыбнулся, я понял, что Дженни была права – это был не Уртюп…

Просто немного одичавший ввиду долгого отсутствия молодожёнов сторож, который объяснил нам назначение столь странных – в том смысле, что совершенно пустых и при этом выглядящих так, будто в них кто-то есть… Сооружений на маленьком острове посреди… в свою очередь, небольшого озера… Что-то в этом было, безусловно… от фата-морганы…

Я его заподозрил – этого сторожа… во время ур-тика, после безуспешных поисков Уртюпа под мостами… Вспомнив, что когда он – тогда уже точно Уртюп – стрелял у Дженни сигарету в кафе возле Фрауэнкирхе, я подумал, глядя, как он уходит… как натягивается канат его собаки…

Что видел его на каком-то озере, что он отдавал там швартовы…

Только сначала я подумал о большом озере…

Поэтому я поехал на своей колымаге в Штарнберг, купил билет на рейс по кругу – чтобы изучить эту систему канатов, блоков и грузов…

То есть я внимательно следил на каждой остановке за тем, кто отдавал швартовы…

И после того как я на одном причале увидел, что их отдаёт столетняя – как минимум – маленькая старушенция… И она же продаёт в кассе билеты – на теплоход… У меня что-то сжалось внутри, мелькнула мысль сменить её на этом причале, самому отдавать швартовы, такой вот представился мне в тот момент траум-беруф[75]75
  Траум – мечта или сон, Беруф – работа, профессия (нем.).


[Закрыть]…

Перед этим у меня, кстати говоря, была не менее странная мысль – по поводу своего трудоустройства… Я ехал в метро и, подобрав лежавшую на соседнем сиденье газету – кажется, «Бильд», – прочёл там, что в Бундеснахрихтендинст[76]76
  Служба внешней разведки (нем.).


[Закрыть] в Пуххайме[77]77
  Район под Мюнхеном.


[Закрыть] нужны 2 000 человек на шпионские должности… Вай нот? – подумал я, эта мысль развеселила меня на некоторое время…

Так же как альтернативная: занять место столетней старушки, отдающей швартовы – на Штарнбергерзее…

Я подумал, впрочем, что не следует её замещать… Что у неё это, наверное, связь с жизнью – этот канат… А мне – если я хочу жить жизнью, а не… Нужно искать себе другую связь… Или спать себе дальше в своей квартире – что я пока что и делаю, причём всё более и более успешно…

Мне даже непросто теперь различать, что было в последнее время наяву, а что во сне…

Нет, но в шпионы – в Пуххайм – я ездил записываться точно во сне… Меня там взвешивали на тех же весах, что и Дженни… Потому что шпион – тоже госслужащий – как и учитель… Всё это было во сне – траум-беруф, хальт… но откуда я так хорошо помню высокую стену, вдоль которой я еду и еду – на велосипеде… На ней висят щиты с надписями: «На каждого сумасшедшего…». Нет, я путаю, там висели такие: «Съёмки категорически запрещены…». Но всё это как-то снималось…

А вот выпив виски, я вспомнил, что это было не только во сне…

Что в детстве мы заезжали туда с Ахимом – на велосипедах, в лес Пуххайма то есть, по дороге в Вольфратсхаузен, к дяде Феликсу, объезжали весь этот наш Бундеснахрихтендинст по периметру…

Зачем мы его объезжали, я не знаю, наверное, просто так… Да куда только мы не заезжали с отцом тем летом на велосипедах… Мы объездили весь город… Разве что за высокую бетонную стену мы так и не заехали…

Но я побывал там на интервью – во сне, хальт… Взяли ли меня на работу? Кто знает, кто знает… На должность Gehirngespenster[78]78
  Буквально: «призрак, обитающий в мозгу». Это понятный неологизм, означающий (как видно из последующего контекста) приблизительно то же самое, что и «Hirngespinst» (нем.).


[Закрыть], скажем, с заброской в какую-нибудь из «стран-бастардов», хе-хе…

А propos Hirngespenster… Я перечитал эти страницы и подумал: получается, что медведь таки надёжно вытеснил из моего сознания Уртюпа… Не прошло и года…

Как мне, кстати, удалось тогда заманить Дженни в воду?

На острове, на Шлиерзее, повторяю, была гостиница для новобрачных, с рестораном, где можно было справлять свадьбу… И только для этого – по словам сторожа, которого мы встретили, когда уплывали оттуда… гостиница была предназначена только для этого – для брачных торжеств… И первых ночей… Поэтому она и стояла – в остальное время – пустая…

Мы с Дженни побывали там в остальное время… Выплыв туда, мы вышли, раздвигая кусты, к странному дому – высокие стеклянные двери были закрыты, но сквозь них – если прислониться лицом… Потому что иначе видно было только отражение леса… А если припасть лицом – видно было, что там всё готово… Для каких-то торжеств – мы в тот момент ещё не знали, что для свадебных… Треугольники накрахмаленных салфеток… Мы надолго припали к стеклу – хотели разглядеть людей… Это выглядело так – внутри, как будто люди только что там были, просто минуту назад поднялись по тёмной деревянной лестнице наверх…

Когда же мы отошли от входной двери, мы заметили, что в окне выставлен большой белый лист с надписью: «На каждого сумасшедшего найдётся ещё более сумасшедший!»

Мы не знали, что это гостиница для новобрачных, поэтому прочли плакат совсем иначе, в другом смысле, теперь-то я понимаю, что он значил, но тогда… Мы после этого так озирались по сторонам… Дженни споткнулась о какой-то крюк, торчавший из земли, повалилась – как медвежонок… попавший в капкан… Из ноги у неё пошла кровь… И капала всё время… И полностью остановилась уже только в воде – когда мы плыли обратно… На другом берегу крови уже не было…

Рядом с гостиницей стояли деревянные столы – маленький биргартен и деревянная же вышка – всё как у людей… вышка такая же высокая – как у пожарных…

Хотя более бессмысленного места для пожарной вышки трудно было придумать – в центре озера…

А это просто наверху стоял столик, и можно было пить пиво… Но у нас его не было… Нас не обслуживали… Хотя прекрасно было видно вокруг – воду, тёмный лес на противоположной горе, крыши посёлка на зелёном склоне…

Это был единственный раз, когда мы с Дженни были вместе в воде… В тот день она будто бы забыла о своей водобоязни… Но сразу же стало тревожно, кстати говоря, на суше… Дженни умела плавать, но не была амфибией…

И потом: мы же не знали, что этот Geistergaststätte[79]79
  Гостиницы для привидений (нем.).


[Закрыть] на самом деле – дом для новобрачных… Мы подумали, что это «Hotel California», oder so was in der Art[80]80
  Или что-то вроде того.


[Закрыть]… Поэтому так оглядывались, пробираясь сквозь кусты обратно к воде…

Уже после потопа, который Дженни устроила в своей комнате… Я один раз ездил на остров – вместе с Флорианом и Кристианом…

Мы взяли в посёлке лодку и сплавали… Была осень, вода уже была холодная, чтобы в ней плавать…

Там не было ни души… На этот раз у нас было с собой пиво…

И всё, больше вообще ничего не было… Всё последнее время я по сути спал, с какого-то момента… Во всяком случае, не выходил из квартиры… Пил виски, писал или вообще ничего не делал, валяясь в постели…

«Ich hätte Lust mit großen Tieren. Hab’ keine Lust es zu riskieren…»[81]81
  «Я бы хотел попробовать с большими зверями… Но нет никакого желания подвергать себя риску», – строчка из песни группы «Раммштайн». Воистину вспоминается строчка из предыдущего текста: «Китч – это то, что нравится…» И ещё: хотелось бы знать, не писал ли Йенс под эту музыку эти страницы – как, скажем, упомянутый мной Джонатан Мизе картинки.


[Закрыть], – я ставил эту песню много раз… И вспоминал в деталях – медвежье лето, остров на Шлиерзее, населённый Бруно, Уртюпом и Дженни… Потом всё это сворачивалось… Заворачивалось в обёрточную бумагу – то, что не попадало в газеты…

Помню, одна статья в «SZ» называлась: «Германия ещё не готова к возвращению крупных хищников…»

А плакат на острове гласил: «На каждого сумасшедшего найдётся кто-то ещё более сумасшедший».

Эх, Бруно, Бруно… Что-то крутится у меня в голове… Или вокруг моей квартиры, какой-то смерч… Медведь пустоты?

«Мы думаем, что от того, что мы напишем, заплачут звёзды, а получается у нас всегда только сломанный бубен, под который пляшут медведи на базаре», – писал Флобер…

Но если даже он был прав – по большому счёту, то что же тогда получается у нас, хотелось бы мне знать…

Танец мёртвого медведя… Или просто сломанный бубен… Отбросим же его в сторону наконец… По крайней мере, оставим медведя в покое…

Час назад я залёг в кровать, закрыл глаза и с удовольствием вспомнил, если даже не почувствовал, что вчера или позавчера, перед тем как лечь, закрыл не только веки, но и ставни…

Да, я забыл сказать… Не только сказать, я вообще забыл, что в моём доме у всех есть ставни… Которые мало кто трогает, потому что у всех есть жалюзи, а ставни – это так, для декорации… фасада…

Но ставни – это ведь веки окон[82]82
  На немецком ставни – Fensterläden, созвучное с Fensterlider – дословно «веки окон», очевидно, это дало Йенсу очередной повод поиграть словами, но часть этой игры я при переводе, каюсь, пропустил, в частности, реминисценции, вызванные в сознании автора созвучием «Fensterlieder» и «Finstere Lieder» («тёмные песни»), мне не показалось всё это хоть сколько-то осмысленным, скорее, просто явным перебором, даже на немецком, так что подбирать этот перебор и эти аккорды на «семиструнной гитаре»… Ну не вижу я в этом никакого смысла.


[Закрыть] – вспомнил я, и таким образом, лежал теперь, закрыв не одни, а сразу же несколько век, следовавших в пространстве – одни за другими…

Я понятно сказал? Не рядом, не параллельно, как на офисном здании – куда я, опять-таки, по наводке дяди Феликса, ходил устраиваться на работу, вроде бы не во сне… Во всяком случае, это не была моя траум-беруф…

Во время собеседования со мной там случился сбой в системе автоматизированных жалюзей… То есть собеседование было – со мной, а сбой – во всём здании… Представьте себе: огромное офисное здание, в каждом окошке – силуэты дужей, пальмы, компьютеры, белые доски с графиками…

Солнца не было, и кому, спрашивается, пришло в голову опускать жалюзи на работе, я не знаю… Не иначе как моему брату… по чистому разуму… Но получилось у него хорошо: вместе с его жалюзями стали опускаться все без исключения жалюзи, на всех окнах здания…

Потом они все поползли в обратную сторону… А потом снова вниз… И так это продолжалось несколько минут: тысячи серых жалюзей с жужжанием ползали вверх и вниз, а наш разговор – о приёме меня на эту работу – выглядел под этот аккомпанемент… как-то всё более странно, я бы сказал…

У меня было примерно такое чувство… Как будто я на самом деле пришёл устраиваться шпионом, а оказалось, что на меня реагирует… автоматика офисных зданий… Что-то в таком духе мелькнуло у меня тогда в голове во время интервью, хотя я не принимал перед этим ничего паранойяльного…

Да, но дома у меня жалюзи опускаются не все сразу, не автоматически…

А вручную и по отдельности…

Я подхожу к одному за другим – ко всем своим окнам… И вполне последовательно опускаю жалюзи, натягивая брезентовый ремешок, похожий на поводок собаки…

Или медведя пу…

Однако в этот раз я пошёл ещё дальше – я наглухо затворил перед этим ещё и ставни…

Что обеспечило мне абсолютную темноту в квартире… И соответственно – хорошее качество изображения на другой стороне… уже глазных, а не оконных век…

Впрочем, через какое-то время я понял, что темнота не абсолютная…

Что-то где-то явно осталось – маленькая пробоина, что ли, в которую вытекала темь…

Но я не мог сообразить, где она… Так что достичь такого изображения, какого мне хотелось, я вчера не мог, пока не уснул…

А потом меня разбудил стук в дверь… Причём он был странным, этот стук… Как будто в дверь барабанили костяшками пальцев… Не очень громко, но отчётливо… И как бы в задумчивости… Раз… И раз… И тишина… И снова – хрясь…

Я встал, вышел в коридор и, стараясь идти как можно бесшумнее, подошёл к двери, глянул в глазок…

Я никого не увидел, но вроде бы услышал шаги… убегавшего по лестнице…

Я почувствовал, что на что-то наступил… Я был босиком… Наклонившись, я увидел человечка, лежавшего на паркете…

Вместо ладоней и стоп у него были синие шарики…

Ростом он был… Наверное, сантиметров десять…

Вот кто кричал на соседей из почтовых ящиков…

Запустив руку в прорезь, сделанную во входной двери, я почувствовал под пальцами края картонных листов…

Мой дверной ящик был забит картоном… «Бумага – это очень важно, Йенс…».

Ну да, потому что он уже лет тридцать как не действовал – ящик, во всяком случае, сколько я себя помнил…

Но картоном он был забит не доверху, остался зазор – в который и угодил пластмассовый человечек – падая вскользь, он попал в забрало двери…

Ребёнок, очевидно, пытался его оттуда достать – своей ручонкой…

Но вместо этого протолкнул дальше – в мою прихожую…

Я знал эту игрушку, не так давно она ползала по стеклу, в трамвае, такой же точно человечек…

Обдолбанные великовозрастные шалуны швыряли его по очереди – на стекло…

Но был ли это он? Я решил проверить… Поэтому я взял его в руку, прошёл в гостиную, размахнулся… И бросил его в окно…

Окно при этом было закрыто – зима на дворе… Услышав, как громко он хрякнулся о стекло, я испугался, что оно треснет…

Но стекло выдержало, и человечек прильнул к нему всем телом…

Секунды три он лежал на спине, совершенно неподвижно… Потом потянулся… Встал в борцовский мостик… То есть на голову и четыре конечности, не отличимые, впрочем, от головы… И начал было крутить сальто… Но снова распластался на стекле – только теперь уже ниже… На этот раз он даже сел… Попытался дотянуться рукой до носка вытянутой ноги… Но снова перекувыркнулся… И припал к стеклу…

Глядя, как он медленно, но верно подбирается к подоконнику, а потом укладывается на нём, как на гигантской постели… Я подумал, что ничего странного не произошло… Соседский ребёнок решил поделиться со мной своей игрушкой, только и всего…

Или ничего он такого не решал, этот ребёнок, просто человечек запал ко мне – случайно…

Почему ребёнок бросал игрушку в мою дверь? Так ведь и не только в мою… Странно было то, что хаусмайстер подозревал в этом меня… Меня, который лежит в своей комнате с опущенными жалюзями и закрытыми веками…