Текст книги "Зарево над Волгой"

Автор книги: Александр Золототрубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

8

Казалось, Еременко был доволен тем, как пошли у него дела на Юго-Восточном фронте. Но это только казалось. Андрея Ивановича огорчило то, что за день до его вступления в командование фронтом немцам удалось пробить оборону на внешнем сталинградском обводе и вклиниться в наши боевые порядки.

– Враг находится в 30 километрах от Сталинграда, – доложил исполняющий обязанности начальника штаба фронта начальник оперативного отдела фронта Иванов.

Андрей Иванович был не на шутку встревожен – это угадывалось по его напряженному лицу и настороженным глазам.

– Над городом нависла серьезная опасность. Что будем делать, товарищ командующий? – Иванов глядел на генерала в упор.

Еременко подошел к карте и, кашлянув, спросил:

– Может, позвоним в Ставку и там подскажут, как нам быть? – Усмешка тронула его сжатые губы.

Иванов поймал укоряющий взгляд командующего й понял намек.

– Нам нужно немедленно собрать все силы, которые есть у нас на данный момент, и двинуть их на противника, – предложил он.

Лицо у Андрея Ивановича посветлело, словно на него упал солнечный луч.

– Это то, что надо, – весело одобрил он. – Возьмем танковые и артиллерийские подразделения с пунктов формирования, войска левого фланга 64-й армии и этими силами нанесем удар по прорвавшемуся противнику. – Он указал на черную точку на карте. – Вот он, семьдесят четвертый километр, где сейчас находятся немцы. Времени у нас с тобой, Семен Павлович, в обрез, так что действуй, а я пока переговорю с Шумиловым, командармом 64-й.

К вечеру контрударная группа была создана. В нее вошли 13-й танковый корпус, 133-я танковая бригада и 204-я стрелковая дивизия. Иванов доложил об этом генералу Еременко. Тот, улыбаясь, воскликнул:

– Будем считать, что ты, Семен Павлович, справился с первой боевой задачей! – И тут же спохватился: – Всем командирам объяви, что завтра на рассвете начнем наступление. Да, а ты с комдивами переговорил?

– С теми, кто задействован, – подтвердил Иванов.

Незадолго до начала атаки у Еременко отчего-то вдруг возникло недовольство собой, хотя трудился он в поте лица. Такое чувство возникало у него и раньше, особенно на Брянском фронте в сорок первом, когда был тяжело ранен в ногу.

Он лежал на диване и никак не мог уснуть. Мысли путались в его смятенной голове. Он подумал, что удар по немцам следовало наносить ночью, когда они не так бдительны, но тут же отверг эту мысль: уже нет времени что-то переиначивать, лучше проверить готовность того, что предстоит сделать. Он встал, вышел во двор перекурить. Небо было все в звездах, а между ними – глазастая луна: кажется, ей интересно знать, как ведут себя на земле люди, что их волнует и чем они живут. На горизонте небо светлело – значит, скоро начнет светать.

Еременко вернулся в штаб и приоткрыл дверь в комнату Иванова. Тот, склонившись к оперативной карте, над чем-то колдовал. Командующий сел рядом.

– Семен Павлович, ты произвел расчеты по плану предстоящей операции? – спросил Андрей Иванович. – Все ли тобой учтено?

Тот подтвердил: да, расчет произвел лично, учтено все до мелочей, и теперь он уверен в успехе, хотя кое-кто его уверенность не разделяет. Последние слова насторожили комфронта. Его тяжелое лицо заметно потемнело.

– Кое-кто? – переспросил Андрей Иванович.

Иванов смутился, в душе упрекнул себя, что затеял этот разговор. Взглянул на генерала – у того в глазах горели злые искорки.

– Я жду, Семен Павлович, – недобро произнес комфронт. Он подумал, что исполняющий обязанности начальника штаба фронта, наверное, не хочет назвать имя сомневающегося в успехе операции.

– Комкор 13-го танкового, – наконец разжал губы Иванов. – Говорит, что у него в корпусе мало танков, десятка три, с ними многого не добьешься. В боях корпус понес потери, но их все еще не восполнили, хотя штабники обещали…

Еременко шагнул к столику, где стояли полевые телефоны.

– Я, кажется, сейчас выдам ему… – пригрозил он.

Иванов уже знал о том, что Еременко по характеру человек грубоватый, никому в рот не глядит и не стесняется в выражениях, если дело касается фронта. Тот же генерал Москаленко, отправляя своего начальника штаба в подчинение к Андрею Ивановичу, наказал ему быть «при своем мнении», но не проявлять вспыльчивость, ибо Еременко выдаст ему «на полную катушку». Сейчас Семен Павлович заволновался и стал просить генерала не отчитывать комкора перед важной операцией.

– Я уверен, что комкор сгоряча выразил свое недовольство, – сказал Иванов. – У него и вправду мало танков, но у кого сейчас их больше? – Помолчав, он добавил: – Если он подведет нас, вы и меня накажете.

– Уговорил, – шумно вздохнул Еременко. Быстрая судорога пробежала по его лицу. – На будущее поимей в виду, Семен Павлович: если будешь защищать паникеров, я с тобой расстанусь, – уже официально добавил он.

Еременко вернулся в свою комнату и застыл у окна. Ночь таяла медленно, далеко над Волгой занималась заря, и та часть неба, где должно было появиться солнце, наливалась багряным светом. Таким вот звездным было небо и в ту ночь, когда под Москвой в боях Андрея Ивановича ранило. Его срочно отправили в госпиталь. А через несколько дней его проведал Сталин. Вошел в палату, где лежал генерал, резво. Глаза у него блестели, и весь он был напряжен, словно прибыл не в госпиталь, а на передовой рубеж.

– Ну что, товарищ Еременко, перехитрил вас Гудериан? – веско, но без упрека спросил он, садясь на стул рядом с кроватью.

– Свое он взял танками, но мы еще покажем ему, чем славен боец Красной армии, – на одном дыхании произнес Еременко. – Да и рана мне помешала, Иосиф Виссарионович. Ненависть к фашистам у меня идет от сердца, и от сердца исходят подвиги в бою, так что я спокоен: сердце у меня богатырское, как сказал врач.

Недолго продолжалась беседа вождя с полководцем. Он встал.

– Мне пора, товарищ Еременко. – Сталин тронул его за плечо. – Поправляйтесь, вы нам еще очень нужны: война набирает кровавые обороты. И как мы тут без вас? Никак нельзя!..

Размышления комфронта прервал вошедший к нему Иванов. Он кивнул на свои наручные часы.

– Пора отдавать войскам приказ наступать, – сказал он. – Как вы, Андрей Иванович?

– Отдавай, Семен Павлович, – коротко бросил Еременко.

Контрудар наносили прямо в лоб противнику. 204-я стрелковая дивизия с 254-й танковой бригадой при поддержке артиллерийской группы 64-й армии ринулись на врага в направлении к разъезду «74-й км». 13-й танковый корпус наступал на юго-запад, вдоль железной дороги, а 38-я стрелковая дивизия двигалась в западном направлении. Немцы не ожидали такого мощного и внезапного удара и, неся большие потери, стали отступать.

Передышка и впрямь оказалась короткой. Вновь разгорелись упорные бои на наших оборонительных рубежах. Тяжелая, если не критическая, обстановка сложилась на левом фланге Сталинградского фронта. 62-я армия генерала Лопатина нанесла по врагу чувствительный удар, но и сама была зажата с трех сторон и теперь вела бои, чтобы выйти из окружения. Что касается главных сил армии, то после решительной схватки с врагом они вышли на восточный берег Дона и заняли оборону на внешнем обводе. Командарм генерал Лопатин, обычно спокойный и уверенный в себе, на этот раз не мог скрыть охватившей его тревоги: противник накапливает силы и вот-вот ринется в атаку. Что оставалось делать Лопатину? Он связался со штабом фронта и попросил помочь армии резервами, заявив генералу Еременко, что армия понесла большие потери, а немцы готовятся к новому удару.

– Я не уверен, товарищ Первый, что мы выстоим.

– Без паники, командарм! – осадил его генерал Еременко.

– Дайте нам хотя бы одну стрелковую дивизию, чтобы поставить ее в заслон, – слышался в телефонной трубке басовитый голос Лопатина.

– У меня нет резервов, Антон Иванович, – смягчил свой гнев командующий. – Буду просить Ставку помочь… Ты продержись еще… – добавил он глухо.

– Добро, товарищ Первый! – бодро прокричал в трубку Лопатин.

Переговорив с командармом, Еременко устало присел. Из комнаты узла связи доносились телефонные звонки, громкие голоса людей, но они не смогли отвлечь его от тревожных мыслей. А вдруг Ставка откажется дать резервы – это вполне вероятно, – что тогда делать? Послать Лопатину войска с других оборонительных участков? Но оголять их – большой риск, который может привести к поражению. Тогда как ему быть?

Вошел член Военного совета Хрущев.

– Я переговорил с членом Военного совета 62-й армии, – сказал он, присаживаясь к столу. – У них там критическая ситуация…

– Знаю, – жестко прервал его генерал Еременко. – Мне только что докладывал командарм. У меня даже мелькнула дерзкая мысль: не паникует ли Лопатин?

Хрущев решительно возразил:

– Я так не думаю. Генерал Лопатин, насколько я знаю его, не из трусливых. – Он помолчал с минуту. – Так что докладывай верховному, Андрей Иванович, иначе дело швах.

Еременко о чем-то задумался – это читалось на его напряженном лице.

– Что еще тебя волнует? – спросил Хрущев. – Поделись, и тебе станет легче.

Еременко усмехнулся:

– Понимаешь, Никита Сергеевич, стежка жизни узка, как бы не оступиться…

– А у меня что, эта самая стежка жизни шире? – едва не обиделся Хрущев. – Скажи, ты будешь звонить товарищу Сталину? Если боишься, что он тебя отчитает, тогда я это сделаю, – добавил он низким голосом.

– Не торопи меня, Никита Сергеевич, надо все обдумать, – ответил Еременко. – Ты же знаешь характер вождя, он любит конкретику в докладах, эмоции ему не нужны. Вот что, – раздумчиво продолжал командующий, – я сейчас вызову начальника штаба, и, пока мы будем обсуждать в деталях, что нам делать, ты вновь свяжись с Лопатиным и уточни обстановку на этот час.

– Понял, Андрей Иванович. – Хрущев поспешил в комнату связи.

Однако генерал Еременко не стал вызывать к себе начальника штаба. Он вспомнил, что поручил ему узнать, как идут дела в соседней дивизии, где недавно побывал начальник Генштаба Василевский, приезжавший по заданию верховного на Сталинградский фронт. Не стал Андрей Иванович и звонить Сталину по ВЧ, а решил отправить в Ставку телеграмму. В ней он указал, что противник стремится выйти к реке Дон, для чего готовится нанести удар по 4-й танковой армии генерала Крюченкина. А у командарма генерала Лопатина нет сил сорвать замысел врага. Он просит помочь резервами, но у фронта их тоже нет. «Прошу оказать помощь фронту», – закончил Еременко. Он прочел текст еще раз, внес кое-какие поправки и вызвал адъютанта:

– Срочно передать в Ставку по «бодо»!

Тем временем вернулся Хрущев.

– У Лопатина идут упорные бои, – с ходу сообщил он. – Но Антон Иванович заверил меня, что еще сутки-двое продержится. Ну а ты переговорил с Москвой?

– Нет, я отправил в Ставку телеграмму. – Еременко потянулся к папиросам на краю стола и закурил. – Теперь вот жду ответа.

Ответ из Ставки пришел поздно вечером, когда за окном начала разливаться ночь, темная и неспокойная. В ответе ни слова о резервах, сообщалось совсем о другом. С 13 августа два фронта – Юго-Восточный и Сталинградский – решением Ставки объединялись под одно командование генерала Еременко, генерал Гордов назначался заместителем командующего по Сталинградскому фронту, Хрущев – членом Военного совета обоих фронтов. Андрей Иванович поначалу растерялся, прочтя депешу. Шутка ли, командующий двумя большими фронтами! Такого еще в Красной армии не бывало. Он радовался этому, но при мысли, справится ли, острый холодок пробежал по спине.

«Значит, товарищ Сталин ценит меня, если взвалил на мои плечи сразу два фронта», – подумалось ему. Вдохновения прибавило и то, что генерал Голиков был назначен его заместителем по Юго-Восточному фронту.

Хрущев от радости едва не стал плясать, прочитав депешу из Ставки.

– Знаешь, что главное в этом тексте? – спросил он, хитровато сощурив глаза.

– Что? – не понял Андрей Иванович.

– Ставка, а это в первую очередь Сталин, верит, что мы с тобой управимся с войсками двух фронтов. Не ударить бы лишь нам в грязь лицом!

– Не ударим, Никита Сергеевич? – повеселел Еременко. – Такого, что было у тебя в мае под Харьковом, я не допущу.

«Все же ужалил меня! – выругался про себя Никита Сергеевич. – А то забыл, что тогда главную скрипку играл не я, а его друг Семен Тимошенко…»

– Ты уверен в этом, Андрей Иванович? – спросил он Еременко.

– Да, я уже приказал начальнику штаба генералу Захарову (он был недавно назначен начальником штаба Юго-Восточного фронта, а Иванов остался начальником оперативного отдела. – А.З.) спешно перегруппировать войска фронта, и он уже принялся за дело. Мы снимем с Юго-Восточного фронта несколько соединений и бросим их на угрожаемый участок. Вот только успеем ли? На переброску войск потребуется полтора-двое суток.

На другой день, 15 августа, на рассвете немцы начали наступление. Их танки лавиной пошли на наши огневые рубежи, их прикрывали до сотни «юнкерсов». Враг прорвал нашу оборону и к вечеру вышел к Дону, заняв исходное положение, чтобы форсировать реку. Пока противник накапливал здесь свои силы, Еременко приказал штабу взять с Юго-Восточного фронта 5 противотанковых полков, 3 стрелковые дивизии, 2 бригады и 100 танков. Трое суток шли ожесточенные бои. 4-я танковая армия своим левым крылом отошла на внешний оборонительный рубеж. Генерал Крюченкин донес об этом командующему фронтами. Тот едва не выругался.

– Ты что же, Василий Дмитриевич, меня подводишь? – сурово спросил он. – Бывалый вояка, боевого опыта у тебя с избытком, и вдруг пятишься назад, как тот краб-отшельник? Небось забыл приказ номер 227 или полагаешь, что тебя он не касается?

Упрек так уколол командарма, что у него забилось сердце, как подстреленная птица, однако он не смолчал:

– Моя армия лишь на бумаге числится танковой, машин в ней и десятка нет – все танки мы потеряли в жестоких боях, и вам это прекрасно известно, а пополнение техникой я так и не получил. У меня теперь стрелковая дивизия.

– Скоро дадим тебе танки, Василий Дмитриевич, – успокоил его Еременко. – А пока нещадно бей фашистов тем, что у тебя есть в наличии.

С большим трудом, но наши люди остановили наступление противника на своем участке, сохранив за собой плацдарм на правом берегу Дона. В этом была немалая заслуга войск 1-й гвардейской армии генерала Москаленко.

«Вот и конец передышке, – с горечью подумал генерал Еременко, когда начальник штаба генерал Захаров сообщил ему о движении 4-й танковой армии Гота в направлении Тундутова.

– Я уверен, товарищ командующий, что Гот хочет вклиниться в стык 64-й и 57-й армий, – высказал свои соображения Захаров.

– Ты прав, Георгий Федорович: цель Гота – прорваться к Сталинграду с юга, – уточнил Еременко, глядя на карту.

– Это опасно. У Гота танки, его с воздуха поддерживает авиация. Для укрепления нашей обороны я прикинул, какие соединения можно направить на опасные рубежи.

– Хорошо, Георгий Федорович, – одобрил командующий.

Ночь накрыла город огромным черным покрывалом. Она прошла в тревоге и раздумьях. Генерал Еременко очень переживал случившееся. За эти дни он почернел, хотя глаза горели по-прежнему. Уснул на рассвете, но вскоре начальник штаба потревожил его.

– Что еще? – спросонья не понял Еременко.

Захаров сказал, что 4-я танковая армия Гота, как они и предполагали, прорвала оборону наших двух армий и продвинулась вглубь на 10–15 километров. Он предложил снять с фронта 62-й и 4-й танковой армий 4 противотанковых артиллерийских полка, 4 гвардейских минометных полка «катюш» и 56-ю танковую бригаду и все это бросить на угрожаемый участок 57-й армии южнее Сталинграда.

Еременко одобрил.

– Лично проследи, Георгий Федорович, чтобы уже сейчас начали переброску войск, – подчеркнул он. – Поручи начальнику оперативного отдела Иванову связаться с командармом 57-й генералом Толбухиным и предупредить его о выделении ему войск.

– Понятно, товарищ командующий, тут важно не упустить момент. – Захаров толкнул плечом дверь и вышел из штаба.

На какое-то время противника удалось задержать, но на большее не хватило сил, и в тот же день его войска вышли к Волге на участок Латошинка – Рынок. 62-я армия оказалась изолированной от других частей Сталинградского фронта, да и сам фронт был разрезан на две части. (62-ю армию Ставка вынуждена была передать в состав Юго-Восточного фронта. – А.З.)

Еременко не находил себе места. Все никак не мог понять генерала Лопатина: отчего его войска отступают? То одно, то другое, а ему, командующему фронтами, словно кто-то сыплет соль на душу. Да, танков у Лопатина мало, недостаточно и авиации, не то что у немцев. И все же надо яростно отбивать атаки врага, танки уничтожать бутылками с горючей смесью… Нет, что-то у Лопатина не ладится… Еременко попросил связистов соединить его со штабом 62-й армии. Не успел он перекурить, как ему дали связь.

– Слушаю вас, товарищ Первый, – раздался в трубке далекий голос.

– Как у тебя дела? – негромко спросил Еременко. – Говори, Антон Иванович, все как есть, без прикрас. Ты знаешь, я этого не люблю.

– С боями отступаем, товарищ Первый. – В трубке послышался тяжелый вздох. – Не бежим, как бежит заяц от волка, отходим организованно, но потери несем. Почему отступаем? Нет сил, чтобы парировать таранный удар немцев…

– А ты не раскис, Антон Иванович? Что-то голос тебя мягкий, в нем нет твердости духа…

– Устал я, товарищ Первый, – признался генерал Лопатин. – Собрался съездить в соседнюю дивизию, а тут ваш звонок. Немец пошел большими силами из района Вертячий, а отсюда прямая дорога к Сталинграду. Надо бы нанести воздушный удар по колоннам вражеских танков и мотопехоте – тогда моей армии станет легче…

– Это мы сейчас сделаем, – заверил его Еременко.

Он вызвал по прямой связи командующего ВВС Юго-Восточного фронта генерала Хрюкина и сообщил ему, что в районе Вертячего и Малой Россошки к Сталинграду движутся колонны немецких танков и мотопехота.

– Приказываю немедленно поднять в воздух бомбардировщики и атаковать фашистов! – громко произнес Еременко. – Вы поняли? Немедленно!..

– Все понял, товарищ Первый! – звонко отозвался генерал Хрюкин. – Отдаю экипажам приказ на вылет…

Командир 35-й гвардейской стрелковой дивизии генерал Глазков весь день провел на передовой, где его подопечные рыли окопы, сооружали пулеметные гнезда, устанавливали орудия и маскировали их, готовясь отразить натиск врага. Он так устал, что, едва вошел в блиндаж, где находился его КП, наскоро поужинал и завалился на диван, предупредив начальника штаба дивизии, чтобы тот разбудил его, если «что-то» случится.

У генерала Глазкова была боеспособная стрелковая дивизия, люди в ней как на подбор – смелые, отчаянные, в прошедших боях многие отличились, и этим комдив гордился. Он уже засыпал, когда в штаб позвонил командир батальона, возглавивший передовой отряд, капитан Столяров и сообщил, что южнее станции Котлубань он принял бой с танками и мотопехотой противника. Уже отбито две атаки, однако немцы наседают, хотя и несут большие потери.

– Наши силы на исходе, – звучал в трубке телефона тревожный голос капитана. – Прошу поддержать нас…

Словно предчувствовал комдив, это «что-то» случилось и заставило начальника штаба потревожить его. Выслушав сообщение, Глазков распорядился оказать помощь передовому отряду.

– Столярова я хорошо знаю, – заметил комдив, – дух в нем крепкий, он будет стоять до конца. Ну а если просит поддержать его, значит, ситуация там сложилась критическая.

– Я сейчас свяжусь с командиром соседнего полка и все обговорю, – заверил начальник штаба.

У Глазкова пропал сон. Он закурил и вышел из блиндажа на воздух. Он глотал дым, выпускал его струей и все думал, как развернутся события завтра, когда к рассвету его дивизия займет оборону на среднем оборонительном рубеже. Но ее передовые отряды уже двинулись на рубежи. Капитан Столяров первым принял неравный бой. Только бы немцы не смяли его оборону. От этой мысли у комдива пот выступил на лбу.

– Что, молчит Столяров? – спросил Глазков начальника штаба, возвратившись в блиндаж.

– Пока молчит, – грустно ответил тот.

Позже выяснилось, что помощь Столярову, к сожалению, опоздала. Вскоре после звонка в штаб дивизии он был тяжело ранен. Командование отрядом принял на себя командир пулеметной роты старший лейтенант Рубен Руис Ибаррури, сын председателя ЦК компартии Испании легендарной Долорес Ибаррури. Он повел людей в атаку, и в разгар боя его тяжело ранило.

Кажется, генерал Глазков раньше не был так удручен, как в этот раз. Высокий, слегка сутулый, с крутым подбородком, он не находил себе места: шутка ли, сразу потерять двух отважных командиров! Он даже почернел, в его глазах была глубокая печаль. Еще недавно он был в стрелковом полку и ему доложили, что пулеметная рота одна из лучших, а командует ею отважный испанец. Генерал попросил пригласить его в штаб полка, и вот он сидит рядом, лейтенант Рубен Ибаррури. Среднего роста, чернобровый, с худощавым лицом и живыми глазами. С вдохновением, которое свойственно натурам эмоциональным, Рубен говорил о том, что в жизни ему повезло: он участник национально-революционной войны в Испании, теперь живет в Советском Союзе, куда мечтал попасть еще в детстве. В 1940 году он окончил военное училище и стал лейтенантом. На фронте с июля 1941 года.

– Где раньше воевал? – спросил его комдив.

– Под городом Борисовом, в Белоруссии, там был ранен, – просто ответил Рубен и не без гордости добавил: – Заслужил орден Красного Знамени! Когда уходил на фронт, мать наказывала, чтобы я в пекло не лез. Мне тогда подумалось: «А разве сама война не пекло?» – Он усмехнулся, по-детски улыбаясь и шевеля густыми бровями. – Я заверил маму, что ей краснеть за меня не придется… Советский Союз стал для меня второй родиной, и за нее я буду сражаться, пока руки держат оружие…

– А где живет сейчас твоя мама? – поинтересовался генерал.

– В Москве. Недавно получил от нее письмо, пишет, что скучает по мне. – В голосе Рубена Глазков уловил грусть.

«А теперь парень лежит в санбате с тяжелейшей раной. Выживет ли? – тревожился комдив. – Надо доложить о нем в штаб фронта». Он тут же позвонил в штаб. Ответил ему чей-то слегка хрипловатый голос, словно человек простыл.

– Кто на проводе? – уточнил Глазков.

– Член Военного совета фронта Хрущев. А вы кто?

– Докладывает комдив 35-й гвардейской генерал Глазков…

– Да уж я-то знаю вас, – прервал его Хрущев. – Ваши гвардейцы дают жару фрицам… Так что тебя волнует, комдив?

– У меня случилось ЧП, Никита Сергеевич, – выдохнул в трубку комдив. – В бою южнее станции Котлубань тяжело ранен командир пулеметной роты Рубен Руис Ибаррури.

– Как это случилось? – только и спросил озабоченный Хрущев.

– Во время атаки командир батальона капитан Столяров по ранению выбыл из строя, а немцы напирали, и тогда бойцов возглавил старший лейтенант Ибаррури. Как мне быть? Он говорил мне, что его мать живет в Москве. Может, сообщить ей о ранении сына?

– Я доложу об этом товарищу Сталину, и он решит, как нам быть, – сказал Хрущев.

– Слушаюсь, товарищ член Военного совета, – отчеканил генерал.

(Капитан Рубен Руис Ибаррури умер 3 сентября. Посмертно ему было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Его прах похоронен в городе-герое Сталинграде. – А.З.)