Текст книги "Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.(СИ)"

Автор книги: Александр Бруссуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Тут к нему в угол, отведенный для ночлега, пришел сам Исотало.

– Я вспомнил, кто ты таков на самом деле, – сказал он и радостно, с облегчением выдохнул.

Тойво вопросительно посмотрел на него.

– Ты тот самый Антикайнен, – снова продолжил фельдфебель. – Так?

– Ну, так, – согласился Тойво. – А ты – Исотало из парка Хельсингфорса 1914 года. Порезал Нурми, а мы тебя в полицию сдали.

– Нет! – еще больше обрадовался Антти. – Ты перепутал!

Он резво повернулся на каблуках и выбежал из дома. Впрочем, не прошло и пяти минут, как фельдфебель вернулся в сопровождении двух своих солдат с винтовками в боевом положении.

– Взять его! – приказал он. – Вывести за дом на поле и расстрелять, как собаку!

– Отставить! – пророкотал голос у них за спиной, едва только воины Исотало надвинулись на Тойво.

Это Марттина откуда-то нарисовался. И где только его черти носили?

– Не отставить! – возразил ему Исотало. – Ты знаешь, кто это такой?

– Не знаю, – ответил Паули. – Знал по Выборгу когда-то.

– Это тот самый Антикайнен! – Антти даже указательный палец к потолку воздел, до того он был уверен.

– Ну и что? – возмутился Тойво. – Если ты не тот самый Исотало, то какого лешего тебе надо?

– Так! Парни! – обернулся к застывшим в нерешительности бойцам Антти. – Слушайте меня! А я вам говорю: идите в огород и застрелитесь.

Те в полном недоумении уставились друг на друга.

– Зачем им надо застрелиться? – теряя всяческое терпение, повысил тон Марттина.

– Да не им – а его застрелить! – тоже чуть не закричал Исотало.

– Он – красный? – настаивал Паули.

– Так откуда же я знаю! – потряс кулаками Антти.

– Тогда за что меня стрелять-то? – возмутился Тойво.

– У нас приказ: пленных не брать. Или по домам распускать, или пулю в голову.

– Но он не пленный! – заметил Марттина.

– Он просто мимо шел! – заговорил о себе в третьем лице Антикайнен.

– Вот ведь какой наглец! – воздел к потолку обе руки Исотало. – Или придуриваешься, или не помнишь моего брата?

Сразу после этих слов на лбу у Тойво выступила испарина: он вспомнил! Он отчетливо вспомнил событие, начисто вылетевшее у него из головы.

Тогда, осенью 1917 года он в первый раз выехал из города, пытаясь укрыться от всех людей вместе взятых. Тойво провел в лесу у моря пару дней в установленном наспех шалаше и никогда не задумывался: неужели он просто потерял весь ход времени! Теперь же ответ вырисовывался ясно: нет!

Рийхимяки! Он был возле станции Рийхимяки, чтобы сесть на поезд и отправиться обратно в Хельсингфорс. Там же по стечению обстоятельств оказались два брата Исотало. Один из них – тот, что помладше – как раз и был тем негодяем, беспричинно напавшим на Пааво Нурми, потом сосланный полицией из столицы.

Рийхимяки! Тойво мог уйти незамеченным, но почему-то не сделал это. Все было, как в тумане. Он стоял возле афишной тумбы и опирался в нее плечом, чтобы не качаться из стороны в сторону. Было уже темно, но младший Исотало его заметил и признал.

Рийхимяки! Лицо парня, искаженное от ярости, выкрикивало какие-то слова. Он стоял рядом с Тойво и не мог никак унять своего бешенства, не обращая внимания на своего старшего брата. "Антикайнен! Я нашел тебя! Ты мне за все ответишь!"

Рийхмяки! Редкие пассажиры, ожидающие поезд, отошли от греха подальше в сторонку. А потом Тойво коснулся шеи беснующегося Исотало. Ему показалось, что он не ударил парня, а именно прикоснулся. После этого Антикайнен повернулся и ушел в темноту, откуда пришел.

Рийхимяки! Тойво ушел, не оглядываясь, а Исотало упал на дощатый перрон и забился в конвульсиях. Через минуту он умер на руках у брата. А Антикайнен вернулся в свой шалаш и лишился всяческих чувств, потому что, в первую очередь, лишился чувства времени. Что-то в его голове стерло все воспоминания о произошедшем событии.

– Ага! Помнишь! – злорадно проговорил Антти. – Я тебя, гад этакий, только в темноте и узнал, едва тени легли на лицо, как тогда, на станции Рийхимяки.

Тойво, конечно, расстроился. В большей степени это чувство вызывала потеря памяти, в меньшей – смерть какого-то крестьянина Исотало (если верить финскому суду убийство крестьянина Исотало на станции Рийхимяки произошло в 1918 году). Лунатизм никогда не был проблемой Антикайнена – он об этом даже не задумывался. Теперь же, оказывается, это проблема.

Солдаты пузатого фельдфебеля, видимо, посчитали, что все кончено, можно вывести этого парня на картофельное поле и стрельнуть его, как уже не раз бывало с другими. Они слаженно сделали дулами винтовок движение в его сторону, но дальше случилось неожиданное: ружье одного внезапно вывернулось из его рук и прикладом ударило другого по лбу.

Тойво же оказался возле Исотало, готовый ударить того, либо выпустить в него целую обойму. Но Паули тут же сделал ногой раз-два, и выбил винтовку из рук Антикайнена. Раз – это нога упирается в пол, два – нога уже поднята на высоту рук Тойво.

Все произошло настолько быстро, что толстый фельдфебель не успел вспотеть от испуга. Вообще-то, он был не из пугливых, но дело не в этом. Дело даже не в том, что ситуация поменялась с быстротой молнии.

Дело все в том, что никто теперь не знал, как из сложившихся обстоятельств выбраться. Тойво смотрел на Паули, Паули смотрел на Тойво. Антти смотрел на улетевшую винтовку. Один солдат смотрел на своего командира. Другой солдат смотрел сны. Кошка на печке перестала вылизываться и строго и с осуждением смотрела на людей.

– Ну, и что теперь? – спросил Антикайнен.

Марттина помедлил с ответом. Можно было, конечно, подраться с этим парнем. Вот только за кем окажется победа – вопрос. Да и не хотелось, по большому счету, махаться руками-ногами из-за дела двухгодичной давности, выданного фельдфебелем Исотало, очень неприятным субъектом, истиной в последней инстанции.

– Да ничего, – наконец, ответил он.

– Как это – ничего? – возмутился Антти. – Расстрелять его надо. Пренепременно – расстрелять.

Тойво ожидал с минуты на минуту шум и стрельбу с окраины деревни, лихорадочно придумывая, как бы избежать пули, которую в таком случае не пожалеет на него даже парень из Выборга, не говоря уже об Исотало. Однако было по-прежнему тихо.

– Я, пожалуй, пойду своей дорогой, – сказал он. – Вряд ли у нас получится спокойно переночевать под одним кровом. А расстрелять себя я не позволю. Во всяком случае, буду противиться этому всеми доступными методами.

Паули ничего на это не сказал, а Антти сердито сопел со своего угла.

Тойво понимал, что дергаться нельзя, и вот так просто уйти тоже нельзя. Нужно сделать что-то отвлекающее.

– Шюцкор в Каяни не разогнали? – неожиданно спросил он.

Марттина вздрогнул и посмотрел на Исотало, а тот почему-то сделался несколько растерянным. Казалось, они не знают, что говорить, не знают, что и думать.

– Я тебя провожу за посты, – наконец, сказал Паули.

Тойво всеми силами пытался скрыть удивление. Что-то в отношении к нему поменялось. Ну, да не время было гадать. Надо было торопиться.

Антикайнен не знал, что на базе каянского шюцкора формировалась разведывательно-диверсионная школа, в которой планировалось открыть такие интересные отделы, как "аналитический" и "статистический". И Паули, и Антти – люди, непосредственно связанные с армейскими спецподразделениями Финляндии, слышали об этом, но дальше слухов информации не было никакой.

Через девятнадцать лет Марттина будет руководить отделом статистики школы разведки в городе Каяни – Отделом статистики Иностранного отделения Генерального штаба. Он повоюет на всех войнах вплоть до сорок пятого года, закончит карьеру в чине майора. Последней войной для него будет Lapin sota – война против Германии, завершившаяся 27 апреля 1945 года. В следующем году он исчезнет из Финляндии, а в 1950 вновь вернется домой с Венесуэлы, где, оказывается, пережидал лихое послевоенное время. Что и говорить – молодец, карел!

Паули отвел Тойво практически до барака казаков (kazakku – батрак по-ливвиковски), пристально посмотрел ему в глаза и сказал:

– Надеюсь, больше не увидимся?

– Мы полагаем, а Господь – располагает, – ответил Тойво и ушел.

Рукопожатиями они решили не обмениваться.

Антикайнен ушел по дороге, ведущей к деревне Обжа, слабо освещенной лишь призрачным светом звезд – керосиновую лампу Паули ему не дал. Вместе с луной откуда-то выплыли тучи, и тьма сделалась кромешной.

Эти места в олонецкой глубинке считались самыми гиблыми: и разбойных шведов тут при царе Горохе в трясину призрачная белая лошадь увлекла, и основателя Андрусовской пустыни здесь убили, и сам Петр Первый, присевший под кустик, чтобы облегчиться во время своего путешествия, такое заприметил, что так без портков в карету и залез. Даром, что Пижи, хотя и Обжа.

А после Революции народ местный вовсе распоясался. Столичные евреи привезли оружие, мужики его похватали и тотчас же отправились на заработки. В Олонце, понятное дело, в первую очередь судью местного забили насмерть, потом полицейских – кого смогли отловить. А потом уже начали друг с другом рядиться.

Отжали пижинских ухарей к окраине, потому что они уже собирались со всей тщательностью еврейским вопросом заняться. Засели они по канавам в ближайших деревнях, Юргелице, Мегреге и Верховье, и местное население принялись отстреливать: пастухов с коровами, учителей с детишками, женщин с мешками. Когда же подожгли книги в юргельской школе, терпение у народа иссякло.

Пришел коммунист Моряков с сотоварищами, митинг провел о Карле Марксе, поклялся Вовой Лениным и одного за другим отловил расшалившихся бандитов. А отловив, тут же расстрел с приговором учиняли. Сами себе судьи.

Прознав про это, убежали оставшиеся в живых пижинские мужики по домам, а оружие спрятали.

Но пришли финны-освободители, давай карелов-ливвиков освобождать. С Ладоги пришли, в Пижах задержались. В это же самое время в Мегреге в клубе проходил агитационный спектакль с участием всяких активистов. В разгар постановки некто Трифонов вбежал в зал и сказал, что финны Обжу захватили, и выбежал обратно.

Комиссар Госман приказал сохранять спокойствие, да куда там – уже и дымом попахивает, уже и огонь со стропила на стропило перескакивает. Ломанулся народ на улицу – а там стрельба. И так-то ни черта не видно, а тут пули со всех сторон летят. "Финны!" – кричит народ. Госман первым бросился в поле, но сломался, споткнулся и завалился на грязный снег. "Какие, к чертям собачьим, финны? Они же в Обже!" – сказал он и умер.

И Моряков на помощь не пришел – отстреливался Моряков в доме у Вацлава.

Кто палил из оружия? Почему палил?

Некогда было активистам разбираться: разбегались, жизнь свою спасали.

Вот в таком лихом месте оказался Тойво в такое лихое время. Вышел из Сааримяги – все пути открыты: можно в деревню Инема пойти, можно, опять же в Пижи, а можно и здесь остаться. За каждым кустом мерещился обезумевший безнаказанностью местный житель.

– Эй, – вдруг, откуда-то сбоку раздался тихий окрик. – Кто идет?

– Антикайнен, – признался Антикайнен. Ничего другое в голову не пришло.

– Ну, ты нас напугал, товарищ Антикайнен, – сказал Оскари, возникая за ним с другой стороны. – Мы едва войной на Сааримяги не побежали.

Тойво облегченно вздохнул и даже вытер проступивший на лбу пот.

– Товарищи! – сказал он. – Вылазка на Сааримяги отменяется. Как же я рад, черт побери, что вы не раскрылись!

– Хм! – сказал Кумпу.

– Хм! – сказал Матти.

Тот мужичок, что сидел со своей корягой в бараке, видел, как завернули Тойво с пути и отправили прямиком в финский плен. Он сразу же предположил, что такие парни просто так по дорогам не ходят. Поэтому пошел прямиком в лес, ориентируясь по следам, оставленным Антикайненом. Мужичок – еще тот следопыт – вышел к посту красногвардейцев и, обрадовавшись, что его тут же не стрельнули, рассказал, как дело было.

Бойцы посовещались, призвали на помощь боевой опыт и чувство здравого смысла и решили: это дело надо подождать. Бежать в деревню лихим кавалерийским наскоком – это и себя погубить, и, безусловно, Тойво разоблачить.

Да мужичок еще хвалил этих финнов: мол, красных не ищут, мол, карелов-активистов не отстреливают, мол, все с большими ушами.

– Это диверсанты, так что нас они не интересуют, – объяснил Антикайнен. – Вот если бы они были у нас в тылу тогда – да. А так получается, что это мы у них в тылу. Надо двигаться к Лодейному полю. Там финская армия, там и пошумим.

Мужичок-следопыт указал отряду Тойво дорогу в местечко Габаново – по пути к реке Свирь, где финнов отродясь не было. Да и вообще, кроме набегающих рыбаков вообще никого никогда не было, можно было выслать разведку, а самим переждать под крышей какой-нибудь рыбацкой хижины.

– Странный у нас рейд получается, – говорили диверсанты. – Ходим-бродим, грусть наводим. Немцев испугали, сами финнов испугались, ни разу даже не выстрелили. Весь Первомай – псу под хвост.

Второго мая, получив разведданные, отряд Антикайнена совершил налет на Лодейнопольскую комендатуру. Пленных тоже не брали – в самом деле, куда их девать-то?

В здании бывшего банка было не более шести человек. Вне здания маялись по служебной надобности еще порядка девяносто четыре воина-интернационалиста: четыре из них ходили патрулем, восемь караулило переправу через реку Свирь, трое пьянствовало в трактире, тридцать девять укрепляло оборонительный редут на обочине дороги Лодейное поле – Волхов, восемь наблюдали с самых высоких мест советскую территорию, десять – ковырялись в носу, ожидая результатов наблюдений, прочие спали в специально отведенных для этого местах.

В комендатуру вошел Оскари, протиснувшись в узкий проем двери, сел за стол и тяжело, как после выполнения работы, вздохнул.

– Was ist das? – спросил комендант.

– Naturlich, – ответил Кумпу и добавил. – Сдавайтесь.

– Красный? – спросил кандидат в офицеры Пекка Палосаари и, задохнувшись в гневе, прокричал. – Караул!

На сигнал тревоги финны отреагировали согласно штатному расписанию: караульные похватали оружие и побежали на зов. Вестовой через заднюю дверь помчался в комендантскую роту.

Когда все четверо солдат ворвались к коменданту, потрясающему своим револьвером, Оскари дернул одного из них за дуло винтовки, так что тот щитом оказался перед ним, и обратно шмыгнул в ту же самую узкую дверь. Шмыгать у Кумпу получалось очень хорошо, несмотря на все его габариты.

Следует отметить, что выход, используемый им, как вход, был специальной дверкой, в которую подавали в банк мешки с золотом-бриллиантами или еще с чем-то в золотые времена, предшествовавшие Временному правительству.

Финны на секунду застыли, изумленные, а потом взорвались к чертовой матери. И не мудрено, ведь Оскари, убегая, оставил после себя гранату, как грозное предупреждение: руки прочь от Советской Карелии!

Соратники уже ждали его, предварительно свернув голову отловленному на выходе из комендатуры несчастному вестовому. В здании банка теперь было менее шести человек.

Звон выбитых стекол и глухой рокот взрыва, конечно, привлек внимание обывателей, но они не решились идти проведать, что это было? Финский патруль ускорил шаг и двинулся на непонятный для них звук. А четверо диверсантов, стараясь передвигаться спокойно и непринужденно, двинулись на помощь своим товарищам, которые в это время заходили с тыла к работающим возле дороги оккупантам.

Тойво, как старый шюцкоровец, наметанным глазом определил, где сидят смотровые "кукушки", и расставил своих бойцов вне зоны досягаемости их выстрелов.

Дальше началась перестрелка, жертвами которой сразу стало пять или шесть финских солдат. Это внесло в их ряды великое разочарование "освободительной войной в Карелии".

С Советской территории правильно оценили всю чехарду, творившуюся у фиников. Командиры сказали "ура", и красные побежали в атаку. Наступление было успешным, потому что – внезапным, поддерживаемое диверсантами Антикайнена. Скоро с Лодейным полем было все кончено: город снова стал советским.

Успех был развит на узком участке между Ладогой и ближайшими к ней деревнями. А 4 мая Красная Армия выбила финнов из Олонца.

19. Видлицкая операция.

Начальник боевого участка олонецкого фронта Модест Поликарпович Гусаров вызвал к себе командира диверсантов Антикайнена и долго жал ему руку. Комиссар фронта Эйно Рахья довольно ходил вокруг них, как кот рядом с кадкой сметаны.

– Я же говорил, что это проверенный товарищ! – приговаривал он. – Наш выпускник!

– Ну, герой, Антикайнен, такое наступление организовал! – радовался Гусаров.

– Служу трудовому народу, – осторожно ответил Тойво.

– Какие потери понес отряд? – начальник участка достал из кармана бумагу и химический карандаш. – Всех наградим посмертно!

– Потерь среди личного состава нет! – отрапортовал Антикайнен.

– Как это – нет? – удивился Гусаров. – А как же патриотизм, "все, как один умрем", награды кому? Нет, это никуда не годится.

Рахья посмотрел на Тойво и вздохнул: действительно, никуда не годится.

Возникла нехорошая пауза. Чтобы хоть как-то ее скрасить, товарищ комиссар заметил:

– А мы товарища Антикайнена в партию отрекомендуем. Молод, но партии такие люди как раз позарез нужны. И научит его партия патриотизму, будут у него и потери, и награды. Уж партия об этом позаботится!

Голова у Тойво пошла кругом: вот тебе нате – всеми помыслами от политики, а она просто за глотку берет своими когтистыми лапами. Когда же он теперь обратно в Финку уберется? Там, говорят, коммунистическая партия объявлена вне закона.

– Ну, что молчишь, товарищ Антикайнен? – строго нахмурив брови, сказал Гусаров. – Партия тебе доверие оказывает!

– А чего ему говорить? – вступился Рахья. – И так все понятно: поздравляем, товарищ Антикайнен! Партия вас оценит!

– Поздравляем, товарищ Антикайнен! – тоже сказал начальник боевого участка. – Можете быть свободны.

– Яволь! – сказал Тойво и тут же поправился. – Слушаюсь.

"И повинуюсь", – подумал про себя и ушел.

Вот ведь судьба – индейка! На руках ни одного документа, за исключением просроченного мандата от Глеба Бокия, а в Красную Армию – добро пожаловать. Да что там – в партию рекомендуют! Как жить в этой жизни?

Лихой наскок, выбивший AVA из Олонца, не позволил, однако, Красной армии задержаться в городе надолго: тылы не поспели за арьергардом, основные войска замешкались в организации марша, наметить ключевые оборонительные места не успели. Фон Хертцен взбеленился и послал в бой свой резерв, который завершился быстрым возвращением города финнам. 7 мая над Олонцом снова затрепетал синий финский крест на белом полотнище. Почему-то знамен с карельской геральдикой AVA не имело.

Понять, зачем кому-то сдался этот невеликий городок с великой Историей, трудно. Стратегическое положение его было крайне невыгодным – обойти можно со всех сторон, промышленности – никакой, да и люди – что за люди в Олонце! Вероятно оттого, что когда-то можно было гордиться олончанами, теперь также можно было и стыдиться ими. Всякий сброд с деревень переселялся в город, решительно настраиваясь на одно: потреблять, истреблять, усугублять. Коренное население, карелы-ливвики, как-то растворились в пришлых ливвиках, людиках, русских и белорусах, не говоря уже об украинцах и евреях. Переселенцы не могли реализоваться у себя на родине, поэтому ничего путного они с собой не несли – только стяжательство и новую великую олонецкую черту характера, определенную словом "хапуга". А это обстоятельство каким-то образом передается по наследству.

Тем не менее финны снова стали хозяевами в городе. Это хозяйствование продлилось меньше недели.

Командующий AVA все-таки прикинул расклад и придумал: надо преломить ситуацию не под Олонцом – кому он нафик нужен – а под Петрозаводском. Если там ударить, как следует, то посыпется вся Советская Карелия, как карточный домик.

Тринадцатого мая финские войска организованными колоннами оставили былую столицу карельского края и пошли воевать дальше, рассредоточившись по линии Ладога – деревня Тулокса – деревня Сяндеба с сопутствующим монастырем – деревня Тенгусельга с удивительными по красоте озерами – деревня Березовая гора – и поселок Коткозеро. Здесь они вырыли укрепительные сооружения и расположились отдыхать. Без подкрепления двигаться к Петрозаводску было скучно и даже опасно.

Полковник Сихво получил от руководства указание о скорейшем взятии Петрозаводска. Это направление военных действий стало приоритетным, и все резервы экспедиции были переданы Второму полку майора Талвелла.

А Тойво ждал еще один сюрприз. Не успел он свыкнуться с мыслью, что будет членом партии, как его назначили комиссаром батальона в шестой финский стрелковый полк. "Товарищи!" – хотелось ему закричать. – "Ведь я же буржуй! И взгляды у меня буржуинские!" Не тут-то было, надо молчать.

Его товарищей по диверсионной вылазке распределили по разным подразделениям, так что становилось понятно, что более никаких рейдов не планируется. Пошла служба, в меру допуска подверженная идиотизму, безмерно приверженная Уставу бойцов РККА, кажущаяся бессмысленной, но верной в нынешней ситуации.

Антикайнен сделался замкнутым и необщительным, его мучили мысли о безнадежности своего положения. Впрочем, это вряд ли кто заметил – он всегда был замкнутым и необщительным. Одно радовало: воюет он не на территории родной Суоми. Но безрадостным было то, что он вообще воюет.

Карелия ему нравилась, но не очень. Олонец, вообще, произвел впечатление такой древней древности, вокруг которой образовалось много знаменательных своей энергетикой мест, занятых, как водится, монастырями: Свирское, Сяндемская пустынь, Важеозерский монастырь, Андрусово, опять же. Чудотворцы Александр Свирский, Афанасий Сяндемский, Геннадий Важеозерский, Герман Рыпушкальский, Назарий Олонецкий, да еще много кто.

Вероятно, так по всей Карелии – и это было очень интересно. Чудотворцы делали чудеса, их даже "чудью" величали, как целый народ. И озеро Чудское тоже неспроста.

Однако Тойво очень не нравилось, что именно на этой земле так очевидно отвращение с пути предков, так явно вымирание народа с древнейшими традициями, так безрадостна дорога в будущее. Нету будущего! Выпить водки, что ли?

Финны атаковали подступы к Петрозаводску, захватили 13 июня ближайшие деревни, Половину и Виданы. Потом через неделю продвинулись еще дальше к Бесовцу и Сулажгорским высотам, а потом выдохлись. Перестали воевать, пошли в баню и напились пьяными. Нашим бы воспользоваться наступившим паритетом, да они тоже пошли в баню и напились пьяными. Хорошо, хоть не в одну баню пошли.

Но такая ситуация не устраивала, в первую очередь, самого товарища Сталина. Ленина, похоже, уже начинало все устраивать.

Тайным приказом Иосиф Виссарионович включил в стратегию обороны Петрограда, которой, собственно говоря, и занимался последнее время, разгром финского агрессора. Важно было щелкнуть по носу зарвавшегося царского генерала Маннергейма, указать ему истинное место в истории Советской Карелии: хулиган, вонючка.

Командование 7 Красной армии придумало план и подсунуло его Сталину на подпись. Тот походил с циркулем возле карты на стене, потом выбросил циркуль в окно и написал на плане резолюцию: "Ознакомлен-с".

Это ознаменовало начало подготовки первой Видлицкой десантной операции.

В течение одной недели к устью реки Волхов прибывали военные суда, одолженные руководством у различных флотов, в том числе и у Онежской флотилии. Основным поставщиком, конечно, был Балтийский флот. Своего военного представительства ВМФ на Ладоге не имел, но это не беда.

Командир Онежской флотилии с непроизносимой фамилией, то ли Панцежговский, то ли Панцержанский Эдуард, для своих – Эдик, принял на себя командование и пересчитал суда. Контуженному на Первой мировой войне на эсминце "Гром", ему никто перечить не стал.

Со Шлиссельбурга пришла ударная сила: эсминец "Амурец" с таким же эсминцем "Уссуриец", а также сторожевые суда "Выдра" и "Ласка". Сам Эдик привел к месту сбора посыльное судно и 4 пароходика для перевозки крупного рогатого скота, ну, или – десанта.

– Раз, два, три, четыре, пять, – посчитал Эдик. – А вас четверо. Я – командир.

– Ладно, – согласились капитаны из Шлиссельбурга, пуская дым из трубок в густые адмиральские усы. – Можешь убрать свой револьвер.

Эх, если бы они заранее придумали развернуть на Панцержанского по две пушки 102 и 60 мм калибра, да по одной зенитке 37 мм калибра, что были на вооружении на эсминцах, и по две 76 мм пушки со сторожевых судов, тогда количество кораблей перешло бы в качество. 750 тонн водоизмещения – эсминец, 25 тонн – сторожевик – это посерьезнее будет, нежели все десантные суденышки вместе взятые. Стали бы они командирами, точнее – кто-нибудь один из капитанов стал бы.

Ну, да дело решенное, чего теперь морщиться понапрасну – прислушались к идеям Эдика и идеи эти оказались очень разумные.

– 27 июня ровно в 5:25 мы подойдем к селу Видлица и после подавления системы обороны противника артиллерийским огнем высадим десанты. Утренний туман нам поможет скрытно подойти так близко, как это только возможно, – сказал Эдик.

– А если не будет тумана? – спросил один из капитанов.

– Этого не может быть, потому что не может быть никогда, – отрезал Панцержанский. – Еще вопросы есть?

Потом он произнес несколько сотен слов, используя специфичную морскую тематическую лексику. Тема – идиоматические выражения на воде.

Когда он закончил, шлиссельбургские капитаны синхронно вытерли со лбов проступившую испарину и разошлись по своим кораблям.

Финнов в Новую Ладогу нагнали целую уйму, пришлось им даже в Старую Ладогу на постой уходить. Имелись в виду "красные" финны, бойцы Шестого финского советского стрелкового полка. Некоторые менее сознательные товарищи называли его Первым финским полком, потому что других таких национальных образований в РККА не было, но это дела не меняло – Антикайнен числился комиссаром.

Это значило, что он впереди всех десантников на лихой ладожской волне высадится и, увлекая массы за собой, прибежит в Видлицу и захватит ценные трофеи. Следует отметить, что именно это село было наиболее укреплено AVA, будучи настоящим плацдармом для дислокации финских войск. Поговаривали, что одномоментно там копили злобу на Советскую власть до двух тысяч финских егерей.

Действительно, стратегически это было правильно. Олонец – стратегически неправильно. Когда финны вошли в Видлицу, они первым делом отловили всех активистов и сочувствующих новому порядку, загнали их в самый большой амбар в центре села, а потом методично расстреляли. Не подлежала сомнению национальная принадлежность погибших сельчан – все они были карелами.

Тойво приноровился выступать перед бойцами: нацепит на лицо скорбную рожу, правую руку сожмет в кулак и начнет им трясти над головой в такт словам – все слушатели были его. Били в ладоши, требовали выступления на бис.

Однако даже пламенных речей Антикайнена не хватило, чтобы всем погрузиться на десантные суда – красногвардейцы явно боялись и упрямились идти на борт. Тогда к ним подошел на всех парах флагман – посыльное судно – и командующий Эдик выставил вперед руку с револьвером.

– Поубиваю, чухонские морды! – как мог доброжелательней, сказал он.

– Эх! – вздохнула красноармейская масса и, сомневаясь в доброжелательности жеста командира, попрыгала в лодки.

– Это всего лишь ночная прогулка по озеру, – попытался успокоить товарищей Тойво, в основном, пытаясь успокоить себя. – Белая ночь! Туман. Нас никто не видит.

– Ага! – согласился кто-то из бойцов. – И мы никого не видим. Плывем, блин, под пулеметы.

Туман, действительно, упал и становился все гуще и гуще, словно по щучьему веленью командующего Эдика. Двигателя кораблей равномерно охали под палубой в машинном отделении, мелкая зыбь плюхала по бортам, люди молчали.

В условленное время, покружив для верности по озеру, вся флотилия пошла в атаку, разбившись перед этим на две неравные группы. 200 бойцов должны были высадиться севернее устья реки Тулокса, в пятнадцати километрах от Видлицы, 500 десантников – непосредственно в устье реки Видлица. Одновременно с этим на четырех участках фронта должны были перейти в наступление сухопутные силы 1-й стрелковой дивизии РККА.

В 5:21 Красная гвардия встала наизготовку, в 5:23 – приготовилась, а 5:25 бросилась в атаку. Все с оговоренной заранее точностью – как у немцев, черт бы их побрал.

Корабельные пушки принялись палить в белый свет, как в копеечку, двигателя десантных судов заревели, как мамонты, а десантники в них завыли от страха, как дикие австралийские собаки динго.

Финны в Видлице тоже ответили густым пулеметным огнем, обеспечивавшим поддержку береговой артиллерии. Все было в то июньское утро густым: и туман, и огневая мощь, и вода, ладожская, перемешанная с песком и кровью. Густо ругались матом наступающие финны, густо ругались матом обороняющиеся финны. Густо чадили все подожженные артиллерией дома в Устье-Видлице. Густо лежали тела мертвых и раненных.

Тулоксу, однако взяли очень быстро – там оборона была пожиже, главное желание взвода охраны было побыстрее удрать от Красной армии. Часть десантников снова погрузились на свои посудины и помчались на всех парах на подмогу товарищам. Часть проверяла дома на наличие отсутствия врагов, часть поджигала былую финскую комендатуру в конторе лесопилки.

Отправившиеся в Видлицу суда поспели вовремя: невесть откуда навалились финские гидросамолеты, а потом подошли боевые катера врагов. Они все вместе провели бой по всем правилам сражений на воде. Десантники к тому времени успели высадиться, а шлиссельбургские военно-морские асы показали, как нужно сбивать невесть откуда взявшиеся гидросамолеты и топить боевые катера.

– Что это было? – спросил со своего флагмана командующий Эдик. – Откуда взялись эти гидросамолеты?

– Невесть откуда, – объяснил ему адъютант.

– Ладно, – кивнул головой Панцержанский. – Продолжим. Итак, что у нас тут имеется?

А имелась уже рукопашная схватка. Финны, красные и белые, разобрались по группам и ожесточенно принялись уничтожать друг друга всем подручными средствами. Белых, впрочем, было больше. Это вызывало определенную тревогу.

Тойво с отделением верных товарищей решил обойти разгорающееся сражение и обходным маневром зайти врагам с тыла. Ему в голову пришла мысль скоординировать корабельную артиллерию: не то, отогнав финскую поддержку с озера, они лупили со всех корабельных орудий, куда попало. В солдат стрелять не рекомендовалось, потому что разобрать, где наши, а где ненаши было решительно невозможно. Вот поэтому они установили в виде мишеней все видимые с озера дома местного населения. Толку от этого не было никакого, разве что горе для селян.