Текст книги "Кайкки лоппи"

Автор книги: Александр Бруссуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

15

Мама выглядела очень уставшей. После того, как в прошлом году Ромуальда забрали и потом предъявили чудовищное обвинение, она что было сил боролась с отчаяньем и жуткой, как ей казалось, несправедливостью. Адвокат, взявшийся за дело, сообщил, что он честно отработает гонорар. Но для этого нужно сотрудничество с властями, уступки, оговоры и даже ложь. Тогда, вполне вероятно, удастся наказание уменьшить до минимума. Но какие могут быть условия, если ее сын никогда не имел дел с наркотиками? Или виновен – или нет. Какие промежуточные состояния?

На свидания к Ромуальду она ходила, но он был, как в трансе: никого не узнавал, никак не реагировал. Ей казалось, что его били. Следователи сообщали, что он ведет себя вызывающе. За полтора месяца до суда сердце матери дало сбой. Врачи сказали, нельзя волноваться. То-то она порадовалась, когда узнала срок наказания! Стало так плохо, что мысль о смерти уже не вызывала никакого ужаса. Почему она не умерла, даже не попытавшись вызвать скорую помощь?

Наверно, потому, что ночью Ромуальд, весь худой и бледный, пришел домой.

– Мама, все это чушь и бессмыслица. Я ни в чем не виновен. Просто им так захотелось, – сказал он.

Потом Ромуальд объяснил, что ему теперь придется уехать с города, но он будет обязательно звонить. Все обвинения с него сняты, документы на руках, но лучше будет, если мама переедет на первое время в Питер.

– Да, Ромка, ты прав, – согласилась она. – На новом месте не так страшны прежние кошмары.

Они обнялись на прощание, и Ромуальд ушел, не взяв даже ни копейки денег.

Куратор уже завел свой неприметный Ландкрузер, и они выехали в ночь.

– Можешь задавать вопросы, если хочешь, – сказал он. – Путь у нас долгий, почти до Москвы. Слыхал что-нибудь про Балашиху?

– Это там, где один президент все время работал с документами?

– Не. То – Барвиха. Балашиха – это база подразделения «Вымпел» до двадцать второго декабря девяносто третьего года. Потом «Вымпел» переподчинили ментам, как бы ты сказал, но почти все офицеры уволились, не пожелав, так сказать, сотрудничать. Забрезговали, армейские аристократы. Что ж, достойны уважения. Спецы, надо признаться, они были непревзойденные. Элита.

– А я там каким боком? – спросил Ромуальд, невидящим взглядом уставившись на мелькающую в свете фар трассу.

– Не забывай, ты теперь – Конкач. Подучишься немного – и за работу. Она будет тебе по душе.

– Что – тоже есть печень и сердце?

– Да нет, тебе же это не обязательно. Ты, вроде бы, человек? Таким и должен остаться.

– Ничего не понимаю, – признался Ромуальд и, наконец, оторвавшись от дороги, бросил взгляд на своего собеседника.

– Ладно. Начнем с Бога. Он всемогущ, всевидящ и истинен. Только один Бог есть, и он вездесущ. Он – создатель всего. Согласен? – Куратор, оказывается, любил поболтать, несмотря на свою угрюмую внешность.

– Ну, да, вообще-то. Дарвинисты отдыхают, когда их спрашивают о числе «фи». Неандертальцы и кроманьонцы не смогли дать совместного потомства, хотя, вроде бы были людьми. Ни одна обезьяна за все время существования наблюдений так и не смогла превратиться в человека. И что?

– Тогда кто такие Баал, Дагон, или Вельзевул?

– По Библии – ложные какие-то божества.

– Но ты уверен, что их не было, раз в Библии их имена упоминаются? Не Перун какой-то, не Один и не Юпитер с Зевсом?

– Языческие культы всегда существовали, но ведь это неправильно! Бог наш Саваоф – вот вера, – Ромуальд был совсем не готов вести такие беседы.

– А что вы, люди, даете Богу вашему, чем выражаете свою благодарность?

– Мы веруем в него.

– Ага, а также даете деньги в рост. Теперь это называется быть банкиром, уважаемая профессия. Можно я не буду грехи перечислять?

Ромуальд только пожал плечами.

– Знаешь, как в Австралии полицейских называют? – и сам же ответил. – Demons, почти интернациональное слово. Тоже, между прочим, институт государства. Люди верят в государство больше, чем в Бога. Вот, что это все означает. Вспомни определение Вовы Ленина!

– Государство – это аппарат насильственного удержания власти одной группы людей над другой, – сказал Ромуальд.

– Примерно так. Вы живете в стране. Государство всем этим делом заправляет. Но вы веруете в Бога. Так в идеале должно быть. А что у вас получается? Вы веруете в государство, потому что теперь оно рекомендует верить еще и в Бога. А ведь даже если весь народ загнать на молебен в церковь – веры не прибавится. Убрав из трех составляющих веру, вы получаете пустоту. Где гарантии, что эту пустоту не заполнят пресловутые Баал, Дагон, или Вельзевул? Ведь вы даже имя Бога утратили (об этом и многом другом в следующей книге под названием «Радуга»). Моисей видел его, да и то со спины.

– Ну и что? – Ромуальд даже руками всплеснул. – Прости, Куратор, не понимаю я.

– Конкач – это не профессия. И ты не уникален. Суть Конкача – сохранять равновесие сил. У каждого из вас своя стезя. Расплодились банкиры – появился Конкач банков. Бандиты взвились, словно соколы орлами. Получите своего. Правда, погиб он недавно. Пушич его фамилия, не сдержался, увлекся.

– А я кто? – отчего-то заволновавшись, с трудом выговорил Ромуальд.

– Догадайся, – хмыкнул Куратор, и некоторое время они ехали молча.

Неуютно было на этой пустынной мартовской дороге в предрассветный час. Дальнерейсники еще только спали, редкие гонщики мчались мимо, торопясь на встречу со своими столбами, по обочинам стояли подернувшиеся ледком лужи, и казалось, что на всей Земле нет больше никого – только этот Ландкрузер, что вез озадаченного Ромуальда вместе со странным Куратором.

– Ты – не человек? – внезапно спросил Ромуальд.

– Когда-то таких, как я, было достаточное количество. Но не здесь и не сейчас.

– Зачем тебе это?

– Поверь мне, мои цели – это всего лишь выполнение простых желаний: дом, сородичи и покой (см. «Радуга»). Но дело не во мне. Ты будешь ловить выпущенную «Белую стрелу». Честно говоря, мы уже приступили. В таких вот мелких городках и начинают бесноваться во вседозволенности всякий государев люд.

– Кстати, совсем забыл, – Ромуальд даже удивился, как это он сумел упустить из виду такое дело. – Что будет у нас в городе? Вроде бы столько ментов погибло.

– Да ничего, – чуть ли не зевая, проговорил Куратор. – Я им записку оставил, чтоб не беспокоились. Сообщат куда надо текст, потом похоронят своих жмуриков и забудут обо всем, как о страшном сне. Всякое бывает.

До Балашихи их не остановил ни один наряд ГИБДД.

16

Сущность учебы на бывшей базе «Вымпела» была странной. Ромуальд учил себя сам. В первый же день Куратор сказал:

– Как любят говорить ваши людоеды из страховых кампаний: «Мы – не благотворительная кампания». Следовательно, чувство сострадания нам не знакомо. Зато ничего человеческое нам также не чуждо. За все придется платить. Полгода у тебя будет некий аванс, потом придется его возвращать. Цены сложились веками, так что не стоит привязывать их к нынешней стоимости жизни. Плата будет в долларах, иногда в евро, иногда в других валютах. Тебе предварительно сообщат. Программу обучения тебе также предложат исходя из твоего менталитета. Это – не правительственная организация, контроля никакого. К тому же не надо путать с разнообразными спецотрядами, из тебя никто не собирается готовить «идеального убийцу». Никакого шпионажа – поверь, это совсем не нужно. Миссии свои будешь выбирать, да и разрабатывать самостоятельно. В общих чертах – это все. Все свои вопросы решишь в ходе обучения.

С другими курсантами, если так можно сказать, Ромуальд не встречался, какие-то строгие парни кувыркались в спортзалах, бегали, бряцая оружием, но внимания никто друг на друга не обращал. Это было даже, в некотором роде, неплохо.

За первый месяц обучения Ромуальд понял, что вся его прежняя жизнь была похожа на блуждание впотьмах: можно было миновать торчащий угол, а можно было со всего маха приложиться о него. Теория Вернадского, неевклидова геометрия и еще многое другое, о чем, как оказывается, всегда знало человечество, раскрывало глаза. Точнее, способствовало видеть в темноте. Единое информационное пространство было круче и доступней интернета, чуть измененная метрика рядом с собой способствовало эффекту «невидимости», или, как говорили в старину, «отводу глаз». С прошлым нельзя было контактировать, но его можно было знать. И это было самым важным и поистине драгоценным даром, обучению которому он отвел самое важное место в своем «учебном плане».

В самом начале лета он устроил себе первое «пробное» дело. Надо было начинать зарабатывать, оплачивая услуги странных педагогов, переходить на «рациональное» питание, не вредящее организму, обзаводиться необходимыми приспособлениями и устройствами. Словом, нужны были деньги.

Ничего более стоящего не подвернулось, как поездка с информацией в город Майами, штат Флорида. Куратор от души повеселился, если, конечно, у него была душа, узнав об этом первом заработке. Можно было организовать все гораздо ближе и доступнее, но тогда еще Ромуальд этого не видел. Ему даже сначала не поверили, устроив подобие допроса.

– На какой машине к тебе подъехал «бандит»? – спросил маленький неприметный мужичок, специалист по человеческим нравам и привычкам. В другом месте его бы назвали «психологом».

– На Кадиллаке, – ответил Ромуальд.

– Номерной знак какой у машины был, когда она подъезжала к тебе?

Ромуальд задумался, вспоминая, пытаясь себе представить заново ту картинку.

– Никакого, – сказал он.

– А когда она от тебя отъехала, тоже без номера?

– Да нет, что-то было. Два помидора, вроде, нарисованных на знаке. Вот цифр – не помню.

Этого оказалось достаточно. Нельзя было расплачиваться за обучение деньгами, взятыми в долг, в подарок. Только средства, «заработанные» личным участием. В противном случае Конкач жестко наказывался.

Чтобы получить тогда визу в США пришлось помучиться, искать выходы на Доминикану, получать приглашение и еще решать целую кучу формальностей. Он удивлялся, как в кино легко и просто любой страждущий проникал на территорию суперсерьезных надзорных мер. Выйдя из самолета, он усомнился в правильности заполнения своих таможенных, карантинных и еще каких-то карточек. У стойки, где можно было свериться с образцом, стояла женщина, донельзя похожая на совсем взрослую Ирину Аллегрову. Она сосредоточенно выводила в своем бланке «Irina», но подняла голову, перехватив невежливый взгляд Ромуальда.

– Проблемы? – спросила она хриплым голосом, и у него отпали все сомнения – ну да, она, та самая, что пела в микрофон что-то, а Россия слушала.

– Иногда – да.

– Тогда не забудь в этих квадратиках галочки поставить, – она указала на синюю бумажку в руках Ромуальда.

В Майами было спокойно, тепло и немноголюдно. На следующий день он уже вылетел обратно. Куратор повеселился, но никакой критики не допустил.

Постепенно финансовые проблемы, благодаря участиям в некоторых акциях на российской территории, перестали быть проблемами. Ромуальд добросовестно передавал деньги Куратору во время учебы, ну, а закончив которую через пару лет, отстегивал приличные взносы, как партийные.

Узнавая все больше из истории, да и настоящей действительности, становилось просто страшно: куда мы катимся? Вернее, конечная остановка была известна, но вот причины, побуждающие к этому движению – оставались тайной.

Однажды в Питере в бане на Балтийской довелось пересечься с человеком, имя которого Ромуальду ничего не говорило. Положение того в обществе его тоже как-то не особо интересовало. Но вот слова, которые на прощанье он произнес, запомнились:

– Вот ты, мил человек, можешь работать и на ментов, и на воров. Тебе это без разницы. А не задумывался никогда, в чем различие этих двух сословий? И те, и другие существуют за счет беды и горя, но менты, кроме этого, еще и отнимают у людей то, чем наделил всех Господь Бог в равной степени.

– Что, жизнь человеческую? – спросил Ромуальд, когда пауза затянулась.

– Да нет, мил человек, – сказал собеседник и хлебнул из бокала пива. – Свободу.

Ромуальду следовало уйти, но время было неподходящее. Невежливо было вот так просто исчезнуть, как-то не по-человечески. Нужно было дождаться последнего слова, нацеленного пистолета или разрешающего жеста руки.

– А вот ты кто? – неожиданно прервал молчание компаньон.

– В смысле? – удивился Ромуальд.

– Ну, вот мент всегда может стать вором. Не в смысле – коронованным авторитетом, а просто душегубом, вором, насильником. А вот вор ментом – никогда. Кем себя ты считаешь?

– Да обычным человеком, – пожал плечами Ромуальд. Он даже как-то смутился от вопроса. Думая о природе вещей, он никогда не задумывался о своем в ней месте.

– А вот тут ты лукавишь, мил человек. Работая на воров и ментов одновременно, нормальным человеком с доброй душой остаться невозможно. Ты теперь – чудовище, – сказал собеседник и, сбросив простыню, в два шага прыгнул в бассейн. Переплыл на другой берег и там замер, отвернувшись. Можно было подумать, что он испугался.

Но это было не так. Испугался Ромуальд.

Скоро выбравшись из бани, он позвонил маме.

– Мама, где мой нательный крестик?

– Ромка, его же у тебя в милиции забрали тогда, несколько лет назад. А что? Тебе надо новый купить? Я куплю.

Ромуальд отключил трубку и вспомнил: Куратор вернул ему все документы и вещи. Разве что этого маленького серебряного крестика не было. А он и забыл тогда.

Бежать на покаяние в церковь было как-то для него неестественно, все равно, что покупать индульгенцию. Надо было поговорить с нормальным человеком, у кого есть душа и совесть. Пусть это не будет праведник, пусть это не будет священник, но пусть это будет тот, кто в данный момент может быть искренним перед собой, кто не озлоблен и не лжив.

Однако дел навернулось неожиданно много, стало не до крестиков. Ромуальд прекрасно научился извлекать информацию из всего, что было доступно: книг, фильмов, тошнотворных газет, продажного телевидения, рекламы всякой дряни, выступлений политиков (в живую), даже разговоров вокруг. Как ни странно, именно в настоящее время, когда избыток и доступность новостей позволяли избирательно к ним относиться, было сложнее докопаться до истины. Он мог назвать имена китайцев и латышей, делавших октябрьский переворот 1917 года, мог рассказать, в каких штатах сейчас проживают евреи-выходцы с юго-запада Нью-Йорка, носящие еврейскую фамилию Ленин. К примеру, бодрая старушенция Маргарет Ленин, прославившаяся в узких кругах своими феминистскими выходками. Но не мог сказать, кто из нынешних пустословов является действительно ширмой, а кто – действующим подстрекателем, провокатором или идейным лидером. Главное, за что его ценили определенные люди, это способность разобраться в степени продажности того или иного субъекта. Конечно, если, у них хватало денег. Ромуальд старался никого самостоятельно не убивать, за него это делали пышущие гневом проданные товарищи, обворованные компаньоны и прочие, прочие. «Белая стрела» безобразным образом мутировала. Отдельные Робины в «капюшонах», умело направляемые ложью, клеветой и передергиванием фактов, сменились бессистемной бандой полуграмотных парней в погонах неармейского образца. Чем меньше город – тем больше беспредела позволяло себе то сообщество, организованное по принципу: я хозяин – ты говно. Это уже не «Белая стрела» была, а какая-то вязкая болотная жижа совсем не белого цвета.

Ромуальд поехал в былой родной город, чтобы навестить могилку отца. Город еще больше захирел, грязь и дорожные провалы были такими, что в них могли жить какие угодно существа, именующиеся нечистой силой, нисколько не опасаясь быть потревоженными. В первый же день своего приезда он встретил на улице одинокую женщину, злобно оглядывающуюся вокруг. Был обеденный перерыв, она вышла из памятных шикарных апартаментов, откуда простые люди редко выходят счастливыми. Перед ней быстро выскочили молодые девушки и, поминутно оглядываясь, заспешили в ближайшее кафе. «Секретарши, что ли?» – подумал Ромуальд. Когда же появилась эта женщина, то, казалось, даже птицы перестали петь: воробьи, вороны и голуби. «Точно, секретарши», – решил он. – «А это та толстая тетка, что самым беспардонным образом убавила мне жизни». Без всякой плохой мысли он пошел к ней навстречу.

Толстая тетка была настороже. Увидев приближающуюся фигуру, она засунула руку в сумочку, где, наверно, находилась какая-нибудь тревожная кнопочка, чтобы прибежала кодла ментов и скрутила злоумышленника. Кто еще может двигаться к ней навстречу? Обычные людишки пережидают по углам, или меняют сторону дороги.

Но Ромуальд подошел поближе и широко улыбнулся.

– Ну, здравствуйте!

– Пошел вон отсюда, сейчас милицию вызову! – ответила толстая тетка. – Чего-то больно быстро тебя выпустили. Ну, это мы исправим.

Она допустила ошибку, потратив время на несколько ненужных слов. Узнала Ромуальда, вызвала ментов, потом бы разговаривала. Или понадеялась на то, что сейчас здесь, в центре города день, а не ночь?

Еще не закончив говорить, толстая тетка повела себя странно: пальцы рук, да и все руки у нее онемели, мелкими пожиманиями плеч, она вытащила кисть из сумочки, и сцепила ладони перед собой, как в позе «лотоса».

То же самое сейчас делал Ромуальд. Но в отличие от этой злобной толстой тетки, со стороны его стало практически не видно. Так, промелькнет какой-то блик – и все. Секретарши из кафе с удивлением смотрели через стекло, как их строгая босс бросила под ноги сумочку из крокодиловой кожи, потом подняла руки в йоговском жесте.

– Совсем крышняк снесло, – сказала одна.

– А в субботу в ресторане как прыгала по залу, даже платье на спине порвалось, вымя чуть не по коленам стучало. Господи, пусть ее на повышение переведут, – ответила другая.

– Ну и что? Придет такая же. Харю наест, лучше не будет. Если только хуже.

А толстая тетка в это время сипела сквозь оскаленный рот:

– Тебя упекут пожизненно. Тебя не будет жизни. Теперь ты – конченый человек, Карасиков.

– Ого, даже имя мое вспомнила. Я же ничего не сделал. За что ж меня в кандалы?

– Лично буду ходатайствовать против тебя! – говорила тетка, и глаза ее от усилия вылезали из орбит.

Ромуальд изменил положение рук, уперев одну в бок, а другую поднеся ко рту.

– Я не хотел тебя трогать. Ты и так тронута. Но если ты не заткнешься, придется тебе познакомиться с адом. Надеюсь, он существует. Тебя там не могут не ждать.

То же самое проделала толстая тетка, но она отнюдь не собиралась замолчать:

– Кто ты такой, чтоб мне указывать, – ей было очень трудно разговаривать сквозь почти неподвижные сведенные странной судорогой челюсти, но она упорствовала изо всех сил. – Сдохнешь еще здесь, сволочь.

Ромуальд посмотрел на нее почти с сочувствием. Кто такие эти люди, возомнившие в себе безграничные возможности решать людские судьбы по своему усмотрению и настроению? Или они не ведают, что творят? Он запихнул два пальца в рот, на манер жеста, вызывающего рвоту у отравленных людей, но только не стал давить на язык. Наоборот, он изобразил, что пихает свой язык в горло, напрягая мышцы, будто и в самом деле намерен сделать это.

Толстая тетка повторила все в точности. Единственное, она ничего не имитировала. Очень скоро дышать ей стало нечем, ноги у нее подкосились, и она рухнула на грязный тротуар. Под ней начала расплываться зловонная лужа, Ромуальд деловито проверил пульс, убедившись в его отсутствии, перешагнул через мертвое тело и пошел вперед. Метров через сто он позволил себе стать более заметным, вытер пот со лба и потер виски: перед отъездом он должен был поправить оградку на могиле отца и сделать еще одно дело. По старой памяти.

17

Поездка в родной город у него была не случайной: поблизости, в другом городке, обнаружился человек, донельзя досаждавший местную милицию. Был он Художником, жил с семьей очень уединенно во временном своем жилище, волею судьбы бывшим еще и памятником архитектуры. Образование его было очень академичным на фоне всяких там художественных школ и отделений рисования в педучилищах – закончил он в свое время ЛИСИ (Ленинградский Инженерно Строительный Институт). Ромуальд захотел просто переговорить с этим человеком. Может быть, та смутная тревога, день ото дня разрастающаяся в его душе, пропадет. Может быть, он поймет что-нибудь доселе скрытое от него.

Ромуальд приехал в этот городок дневным автобусом, уже примерно зная, в какую сторону нужно податься. Как и положено грязи было изрядно, особенно на улице Пришкольной, где синел новой крышей трехэтажный свежепостроенный могучий, как кремль, дворец милиции. Его удостоверение и командировочное предписание вполне удовлетворили упрятанного за неприступным бастионом дежурного помещения лейтенанта и какого-то сержанта при вертушке, наверно вахтера, или мента на легких работах после ранения.

Собственно говоря, просто хотелось узнать, кто такой Художник, почему он такой, и какие к нему претензии. Его сразу же отфутболили к какому-то Камлаеву, то ли оперативнику, то ли участковому. Ромуальд понять особо не пытался, тем более обращать на это внимание.

Камлаев оказался по гражданке одетый парень выше среднего роста, более похожий на строительного прораба, чем на мента. Приходу «командированного» Ромуальда он очень обрадовался.

– Слушай! – ликовал он. – Как ты вовремя! Сегодня у этого Художника под крышей леса установили. Надо бы что-нибудь приспособить такое, чтоб хотя бы за тридцать метров слышно было.

– Почему я? – удивился Ромуальд.

– Так дело-то конфиденциальное! – Камлаев перешел на шепот, странно, по-шпионски, поводя большим носом. – Тебя ж никто не знает. Город у нас маленький, все на виду. Я попадусь – карьере моей нехорошо. А ты – убежишь, никто и не догадается, что из ментовки.

– Тебе это нужно? – недоверчиво поинтересовался Ромуальд.

– Да это всем нужно, – снова обрадовался Камлаев, вынимая из-за стола какую-то штуковину размером с кирпич. – Достал уже этот Художник весь город. А у меня так вообще, как кость в горле стоит, бородатая сволочь.

– Это что – передатчик? – хмыкнул Ромуальд на «кирпич». – Поди, с древнего «Юного техника» инструкцию по сборке брал. Убери. Так уж и быть, дам попользоваться своим.

Он вытащил из сумки несколько горошин на присосках, соединенных с маленьким, в пол спичечного коробка передатчиком. Можно, действительно, послушать недолго, какие козни этот Художник строит.

После этого, отказавшись от пива и водки, он пошел ближе к старинному двухэтажному дому, чтобы чуть-чуть осмотреться.

У Художника были совсем маленькие дети: дочка шести лет и двое младших сыновей. Они играли перед самым входом в дом, и это было проблемой. Заставить взрослых людей не видеть тебя – это дело техники, не самая большая проблема. Но ребятишек обмануть никому не удавалось. Поэтому Ромуальду пришлось засесть в беседке, где местная агрессивная молодежь пила пиво, и вести наблюдение отсюда.

Ребятишки играли в совершенно безобидные игры и, похоже, были очень дружны. Во всяком случае, за все это время никто из них друг друга не обидел. Отец их временами появлялся в окне, но совсем не для того, чтобы оглядеться, или, наоборот, показаться. Он занимался чем-то, передвигался взад-вперед, временами выдерживая паузы. Словно танцевал. Позднее Ромуальд понял, что так, оказывается, пишут картины. У каждого Художника свой ритм и своя плавность движений. Это завораживает.

Вскоре на крыльце показалась и мама, и сам Художник. Дети с матерью ушли куда-то по своим делам, шуганув по пути наглую кошку, норовящую прокрасться внутрь дома.

Ничего, вызывающего раздражения в нем, Ромуальд не видел. Опрятно и чисто одет, не толстый, не тощий. Борода, правда, большая, как у старообрядца петровских времен, но это же не проблема в неуставных отношениях. Зи-зи Топ вообще – самые почетные парни в среде «калифорнийского» рока, их бороды в книгу рекордов Гиннеса занесены. И не жужжат!

Художник сел на велосипед и уехал. Ромуальд, осмотрев замок, легко его вскрыл и вошел внутрь. Он задумал осуществить сразу две вещи: осмотреться в комнате и повесить прослушку. Но так уж сложилось, что успешно осуществил лишь осмотр. Не самый большой специалист по культуре старины, он увидел много того, что заинтересовало его. И старинные стулья с высокими спинками, и круглый стол, и какой-то комод, размерами с рояль, и много икон. Одни иконы были хорошо просматриваемые до самых мелких деталей, несмотря на свой явный возраст, другие – местами темные, но угадываемые, потому что соседствующий фрагмент был насыщен красками, третьи – практически не распознаваемые. Ромуальд перекрестился, как умел, и напрасно. Вспомнив о Боге, стало муторно почти до явной тошноты. Он заставил себя осмотреть картины, висевшие на стенках и стоявшую на подставке, незаконченную. В это время вернулся хозяин. То ли забыл чего-то, то ли почувствовал, что надо возвратиться. Пропустив его мимо себя, Ромуальд, чуть не пошатываясь, пошел на улицу.

Он вспомнил, что где-то в этом городишке живут двое его былых коллег по минувшему морскому несчастью, механик и штурман, но в гости не пошел. В беседке уже ругались матом какие-то аляповато разукрашенные съедающей кожу дешевой косметикой девчонки. Ромуальд пошел в гостиницу, надо было прилечь и отдохнуть.

Искать долго не пришлось. Странное двусмысленное название насторожило, но самой опасной составляющей была цена за одноместный номер. За такие же деньги можно было прожить пару дней в соседней Финляндии или десять – в Камбодже. Ромуальд давно уже перешел в категорию людей, которых финансовые проблемы беспокоить перестали, но отдавать деньги за красивые глаза администратора Татьяны не хотелось. Но другого-то выхода не было. Вернее, искать другой выход не было сил и желаний.

Во сне он даже плакал отчего-то, видел красивое звездное небо, но понимал, что больше взлететь в него не сможет, как бы ни старался. Проснувшись, Ромуальд позволил себе минут пять полежать с открытыми глазами, не боясь снова уснуть. Было очень тихо. Он вспомнил, что странные люди американцы называет это время «wee time». Последние предутренние часы сна, когда уже хочется пойти в туалет, но лень. И оставшиеся два-три часа крутятся с бока на бок, дожидаясь будильника, разрешающего, наконец, сходить пописать.

К дому Художника он дошел за пять минут. Самые сильные гуляки уже разбрелись по своим спальным местам, у круглосуточного магазина валялись в достойных сочувствия позах бродячие псы, на деревьях клевали носами сонные коты. Ромуальд забрался по лесам быстро и бесшумно, достал «подслушку», но задумался. Не лежала у него душа ставить сюда свои микрофоны. Вот в таком полуприседе он внезапно и заметил, что с другой стороны окна на него смотрит Художник. В его взгляде не было страха, только изумление. Стало быть, лишь в это мгновение заметил непрошеного визитера. Ромуальд ушел из видимости, но понял, что сделать ничего уже не успеет.

Также бесшумно скользнув вниз, он, не оборачиваясь, пошел прочь.

– Стойте! – раздался крик за спиной.

Хотелось броситься бежать, но он не стал этого делать. Не для того ли он сюда приехал, чтоб встретиться с этим Художником?

– Вы были у моего окна? – спросил подошедший бородатый человек. – Если были, то зачем?

– Да, братан, ошибся, – попытался изобразить из себя пьяного Ромуальд, понимая тщетность своих потуг. – Прости.

– Вам что-то нужно?

Никогда бы не подумал спец по получению информации, что такой простой вопрос может оказаться настолько сложным, что все слова, рвущиеся наружу, свяжутся почти осязаемым клубком, мешающим дыханию.

«Как же так», – хотелось ему сказать. – «Ты ищешь истину, чтобы чувствовать себя человеком, достойным памяти всех своих предков. Я ее почти познал, но не вижу в ней ничего человеческого, только подлость, мерзость и злобу».

«Ты радуешься встречам с хорошими людьми, я ужасаюсь от необходимости общаться с плохими».

«Ты видишь красоту, способен вернуть ее людям, я же мучаюсь, осознавая, как вся эта красота гибнет».

«Ты созидатель, я всего лишь разрушитель, как и вся та сволочная когорта в мундирах и без. Чем больше разрушителей, тем сильнее хаос».

«Ты живешь уединенно, но общаешься со многими людьми, я живу в обществе, но ни с кем не знаюсь».

«У тебя есть вера, у меня – всего лишь пустота».

Лицо Ромуальда перекосило от тщетных усилий что-то сказать, спазм сделал невозможным попытку вдохнуть в себя воздух.

– Я сейчас милицию вызову, – не очень угрожающе произнес Художник.

– Я сам – милиция, – ответил Конкач, наконец-то обретя возможность дышать и говорить. Он повернулся к замершему человеку спиной и быстро пошел прочь.

– Ты одержим, добрый человек, – еле слышно прошептал Художник. – Неужели это бесы?

В гостинице Конкач не провел и десяти минут: взял сумку и ушел. Администратор Татьяна не успела даже поулыбаться с ним и побеседовать за жизнь.

Он просидел на автовокзале до девяти утра, купил билет на дневной проходящий автобус до Питера, мимолетом подивившись, что в такое болото иногда заходят междугородние автобусы, и отправился в милицию. Как ни странно, ни на этой, ни на ближайших улицах школ не стояло, только веселый детский садик, где сосредоточенные карапузы уже решали в песочницах, корабликах и машинках свои жизненно важные проблемы.

Камлаев был уже на месте, к тому же в полном одиночестве. Выглядел он не очень презентабельно, наверно, вчера все-таки изрядно приняли на грудь с коллегами.

– Ну, что? – обрадовался он, водя своим большим носом из стороны в сторону. – Как наши успехи?

– Скажи, Камлаев, – ответил угрюмо Конкач. – Зачем тебе сдался этот Художник?

Тот в ответ только поджал губы и округлил глаза, не найдя сразу слов.

– Если бы он воровал или скупал краденые иконы, или какие другие вещи – вы бы, наверно, его уже взяли. Но иконы чужие он берет на реставрацию, причем бесплатно. Если бы что-то полукриминальное было, разве вы бы своей большой милицейской бандой его не закрыли в кутузку? Что – не нравится борода? Так тысячи людей такие и поэффектнее ее еще носят. Тот же Боря Гребенщиков, или бывший Центробанк Дубинин. Он же не бомж, не пьяница и не бродяга. Что вам от него нужно?

– Какие Гребенщиков и Дубинин? – с мента сошло все похмелье, глаза начали щуриться от злости.

– Фамилия у тебя, вроде старинная, мудрость некоторую подразумевает, – Конкач говорил, глядя прямо перед собой. – Ведь вы же наверняка из одной школы выпускники. Он никого не трогает, живет своей семьей. Если бы в твою кто-то посторонний лез, ты бы радовался?

– Да он своих щенков даже в детский сад не водит, – Камлаев еще что-то хотел добавить, но Конкач его оборвал.