Текст книги "Путешественники в третье тысячелетие"

Автор книги: Александр Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Глава двенадцатая. Поездка на рыбалку (из дневника Гриши Челнокова)

2 мая, среда. Наступили майские праздники. Вчера утром школьная дружина, как всегда, выстроилась на первомайскую демонстрацию. Перед колонной развевалось и похлопывало на ветру пионерское знамя, которому мы отдали салют.

Мы проходили первыми перед трибуной, где стояли станичные руководители. За нами шла колонна служащих и колхозники. У станичного совета на высоком столбе школьный радиотехнический кружок установил новый мощный репродуктор. Слышалась веселая музыка, песни, крики «ура». Это из Москвы передавалось шествие демонстрации.

Праздничный костер провели вечером, в роще, на берегу Дона. Было очень весело, выступала школьная самодеятельность. И в эту ночь мы решили с ребятами рыбалить. Рыбалку опишу подробно: ведь скоро здесь не будет Дона, а разольется Цимлянское море. На море рыбалка будет совсем не такая, как на реке.

Лишь только окончились выступления, я побежал домой, взял удочку, одежду, провизию. Скоро подошли нагруженные вещами Васька Таратута и Сенька Ращупкин. Мы втроем направились к Антошке Щукину, который живет на самом берегу.

Щукарь у нас главный рыболов. На этом деле он, как говорится, собаку съел. У него хорошая лодка, самые лучшие удочки и прочие рыболовные снасти.

У Щукиных семья большая: Антошкина мать и четыре сестры-школьницы. И всю эту «женскую бригаду», как ее называет Антошка, он кормит рыбой не только весной и летом, но даже зимой.

Щукарь ростом невысокий, но сильный: из нашего класса он уступает только Ваське Таратуте. И он ужасно спокойный: как его ни дразнят, Антошка никогда не лезет драться, только скажет надоедливому: «Эх ты, балабон, трещотка!», отвернется и пойдет. Арся говорит, что таких людей называют флегматиками.

Конечно, у Антошки все было готово: связка удочек, подсачек, червяки в полотняном мешочке с землей, горшок с прикормом, сумка с провиантом.

Когда мы подошли к лодке, из темноты послышалось пыхтение, и выкатилось что-то желтое, маленькое и юркое. Мы так и ахнули:

– Кубря!

Щенок деда Филимона подкараулил нас и незаметно прокрался за нами! С тех пор как мы спасли щенка от смерти в Дубовом буераке, Кубря совсем отбился от хозяина и нигде от нас не отстает.

Мы принялись швырять в Кубрю кусками глины, щепками, и щенок нырнул в темноту. Уложили имущество, оттолкнули лодку, уселись.

– На Верблюжий! – сказал Щукарь, берясь за весла. – Самое сазанье место.

Верблюжий остров находится километрах в четырех выше станицы. Это излюбленное место наших ночных рыбалок.

Антон начал грести, и на берегу послышался легкий шорох и пыхтение: Кубря бежал за нами.

– Побежит, побежит, да и отстанет, – сказал Антошка.

– Ты не знаешь этого настырного чертенка, – хмуро отозвался я.

Покуда мы плыли напротив домов, все было ничего, а потом случилось вот что. За станицей, где Дон круто поворачивает направо, стоит на берегу избушка бакенщика Евстигнея Захарыча, а он рыболов почище Щукаря, и у него на берегу всегда сушатся сети. В эти сети, растянутые на кольях, с размаху вкатился наш Кубря. Запутался и давай рвать сети и лапами и зубами…

Мы обмерли от страха. Евстигней Захарыч – казак хозяйственный и крутой: если поймает щенка, не развяжешься с ним за убытки. Хорошо еще, Кубря разделывался с сетями втихомолку: не лаял, а чуть только повизгивал. Евстигней же, видно, по случаю праздника основательно хватил, спал и ничего не слышал.

Щукарь взял поближе к берегу, чтобы в случае чего поскорее подхватить щенка в лодку и замести следы.

Вот, слышим, наш герой вырвался из сетей и негромко, но победно взлаял.

– Я т… тебе, подлая душа! – погрозился на него горячий Васька.

А Кубря от радости пуще того подал голос.

Мы еще проплыли с полкилометра, и нам дорогу перегородил мелководный залив, уходящий в берег. Кубря, видно, сообразил, что обегать его чересчур далеко. А скорей всего, он ничего не соображал (нам на уроках биологии говорили, что у животных нет ума, только инстинкт), а увидел, что лодка от него уплывает, и кинулся в воду.

В заливе воды было по колено (летом он совсем высыхает), и уж тут-то наш Кубря нашумел! Плыть ему вроде мелко, а по дну бежать глубоко. И вот он раз скакнет, потом плывет, опять скакнет. Лапами по воде колотит, как водяная мельница колесом, аж до нас брызги долетают.

Тут наш флегматик Антон не выдержал:

– Да это что же, ребята, такое? – взмолился он. – Ведь он, щучий сын, сазанов по всему Дону всполошит!

Но вот, к счастью, отмель кончилась, и пошло глубокое место под яром, заросшим сверху малиной и ежевикой. Кубре нашему на яр, понятно, не выбраться было, и мы долго слушали, как он плыл за нами, тяжко пыхтя и сопя, еле-еле двигая лапами и, как видно, выбиваясь из сил.

И мы тогда не выдержали.

– Пропадет щенчишка ни за грош! – угрюмо сказал Васька, но в голосе его слышалось восхищение непоколебимой собачьей верностью. – Подплывай к нему, Щукарь!

Антошка послушно повернул лодку, а Сенька стал светить электрическим фонариком. Мы еле-еле успели. Когда Васька Таратута протянул к щенку руку, тот уже совсем выбился из сил. Васька едва успел схватить его за мокрую шерсть, поднял и положил на дно лодки у своих ног. Щенка била крупная дрожь: он немало времени пробыл в воде, а донская вода в это время года холодная!

Мы с Васькой скинули с себя куртки и набросили на Кубрю. Васька сменил Антошку на веслах, и мы поплыли дальше.

Но вот большим черным горбом показался посреди реки Верблюжий. Мы причалили в укромном заливчике, постоянном месте наших остановок. Чтобы не пугать осторожных сазанов, мы устраиваем лагерь в ложбинке, за береговой чащей.

Перенесли туда наш багаж и насобирали хворосту для костра. Кубря еще лежал на берегу под куртками и грелся.

Антошка. Васька и я собрались ставить за островом, в заливе, жерлицы. Сенька Ращупкин остался разводить костер и варить кашу. Но только мы отчалили от берега, как Кубря стремглав бросился в воду и поплыл за лодкой.

– Всех сазанов разгонит, подлая душа! – сердился Васька. – Ты держи его, Сенька, пока мы завернем за остров, а когда станешь разводить костер, привяжи щенка к дереву.

Сенька, опасливо поглядывая на Кубрю, взял мокрого щенка на руки и сел на пенек, а мы снова отплыли. Но не успел Антошка три раза махнуть веслами, как Кубря разразился отчаянно жалобным воем.

Оказалось, что щенок совсем не знал Сеньку и рвался к нам. Пришлось мне остаться на берегу.

Я вылез и взял у Сеньки щенка, он умолк и радостно завилял хвостиком. Когда вернулись ребята, расставив десяток жерлиц в заливе, каша была готова.

Щукарь достал папиросу и важно закурил. Он угостил Ваську Таратуту, и тот тоже задымил. Антошку научили курить в прошлом году конюхи, когда он работал на колхозной конюшие подручным. Одни его уверяли для смеха, что рыболову надо курить, чтобы не кусали комары, а другие добавляли, что Антон – один казак в семье и не курить ему просто никак нельзя. И Антошка за то лето приучился курить.

Васька баловался табаком еще до возвращения отца из армии. Как-то Кирилл Семенович поймал сына с папиросой, и так его выпорол, что Васька целую неделю не мог сидеть.

– Если еще раз попадешься, пеняй на себя! – зловеще предупредил отец.

Теперь Васька покуривает лишь тогда, когда уверен, что табачный запах выветрится до встречи с отцом.

Мы с Сенькой Ращупкиным тоже как-то попробовали на рыбалке выкурить по папироске. Ух, и отрава же во рту после этого! Да еще кашель начал бить. А из глаз слезы… Мы закаялись заниматься этим делом.

Каша оказалась на свежем воздухе такой вкусной, что мы ее съели мигом.

Щукарь после ужина собрался ставить донки и разбрасывать прикормку. Васька пошел с ним, а мы с Сенькой преспокойно улеглись спать.

Я проснулся оттого, что Щукарь толкал меня ногой в бок и однообразно тянул:

– Вставай, Челнок! Вставай, вставай!

Я продрал глаза, и мы общими усилиями подняли Таратуту и Сеньку Ращупкина. Звезды уже померкли. Над рекой плыл легкий туман.

Мы подошли к месту, где были воткнуты в берег Антошкины удилища. Антошка тихо свистнул: это у него означало удовольствие.

– Будет дело, – шепнул он мне: – двух на месте нет!

Я никогда не ставил удочки на ночь и не понимал, чему радоваться. Щукарь не стал мне разъяснять, а направился за Васькой к его удилищам.

Васька взял первое удилище, осторожно вынул заостренный его конец из земли и чертыхнулся: на конце болтался кончик лески метра в два.

– Ну и балабон! – сердито буркнул Щукарь. – Говорил тебе, не привязывай удилища!

Теперь я понял, почему доволен был Антошка: у него два крупных сазана выдернули удочки и теперь гуляли с ними по реке. А что, если они ушли слишком далеко? Но я еще не знал изобретательности Щукаря.

С другой удочки Васька Таратута снял сазана килограмма на два: у этого не хватило силы порвать крепкую лесу. Добыча немного утешила Ваську.

Антошка с одной из оставшихся удочек тоже снял небольшого сазана, с другой была сорвана насадка.

– Ничего, ничего, – шептал Антошка, поеживаясь от утреннего холодка. – Сейчас за беглецами пустимся.

Он вывел лодку из заливчика, вставил весла в уключины:

– Кто со мной?

Я стал спускаться в лодку, но проклятый Кубря был тут как тут. С веселым повизгиванием он полез за мной. Антошка сделал страшное лицо и замахнулся на щенка шестиком подсачка. Нас выручил Васька: он подхватил Кубрю и понес его в лагерь, а мы отчалили.

Восток заметно светлел, но вода была еще совсем темная. Антошка внимательно разглядывал поверхность реки. Вдруг он схватился за весла и начал быстро, но осторожно грести вверх по реке. Посмотрев туда, я увидел что-то белое: это плавало по воде полено. Щукарь правил прямо на него.

Когда мы подплыли совсем близко, Антошка бросил полено в лодку, и я увидел, что от полена тянется крепкая бечевка. Щукарь начал перебирать ее, и скоро у него в руках оказался толстый конец удилища. Тут я понял Антошкину хитрость: сазан, конечно, не мог уйти далеко с тяжелым поленом.

– Ну, теперь смотри! – угрожающе прошипел Антошка. – Подсачек подводи с головы да не зевай!

Щукарь поднял удилище с усилием, и большая рыба согнула его в дугу. Антошка действовал искусно; он водил сазана на кругах, и, наконец, сазан всплыл боком. Антошка подтянул его к лодке, а я удачно подвел под него подсачек.

Бросив сазана на дно лодки, Щукарь накрыл его своей курткой, чтобы он не слишком трепыхался.

– Кило на четыре будет, – сказал Антошка с довольным видом. – А ты молодец, ловко подхватил его…

Второе полено мы искали минут двадцать и нашли, когда совсем рассвело. Оно оказалось на полкилометра ниже Верблюжьего и почему-то стояло торчком. Антошка сомнительно покачал головой, и я почувствовал что-то неладное.

Едва Антошка взял полено, как оно чуть не вырвалось у него из рук.

– Ох, там и сазанище сидит… Силен, как конь! – пробормотал Щукарь.

Я сел на весла.

Ну и помучил же нас этот сазан! У меня вся рубашка стала мокрой, а Щукарь руки порезал о бечеву. Чуть удилище не сломалось. Антошка не давал леске ослабнуть, потому что, если она ослабнет, сазан мигом перехватит ее своей твердой спинной пилой.

– Врешь, – пыхтел Антошка, подводя сазана к поверхности, – врешь, не уйдешь!

И вот показалась огромная голова, величиной чуть не с морду порядочного поросенка. На верхней губе сложенного трубкой рта извивались две пары толстых черных усиков, как присосавшиеся к губе червяки. Огромный спинной плавник прочертил воду.

– Антошка! – с отчаянием закричал я. – Он не влезет в подсачек!

– Вижу, – прохрипел задыхавшийся Щукарь. – Правь на отмель!

Она была недалеко, и я погнал туда лодку. Сазан покорно шел за ней: он измотался в борьбе.

Сазан оказался на мели, касаясь брюхом песчаного дна. Антошка, не раздумывая, плюхнулся в воду, на толстую сазанью спину. Борьба была непродолжительна, и громадная туша, покрытая темно-золотой чешуей, перевалилась через борт, а потом влез и мокрый с головы до ног Антошка.

Он весь дрожал от радости, хохотал, подмигивал мне. Я в первый раз видел нашего флегматичного Щукаря таким возбужденным.

Мы подплыли к острову и с торжеством вытащили добычу. Сенька и Васька были ошеломлены.

– Ну что, балабоны! – хохотал Антошка. – Видали, как рыбу ловят? Килограммов на двенадцать вытянет!

Когда дома свешали сазана, в нем оказалось одиннадцать с половиной килограммов.

Кубря с любопытством топтался около большого сазана и нечаянно влез к нему на хвост. Великан взмахнул хвостом, щенок с визгом взлетел в воздух и шлепнулся в золу погасшего костра. Сконфуженный нашим хохотом, Кубря забился в кусты и наблюдал за врагом круглым черным глазком.

– Вот что, ребята, – сказал Антошка: – мы с Челноком отдохнем. Умаялись.

Мы с Антошкой легли отдыхать, а ребята стали варить уху.

Разбудили нас со Щукарем, когда было все готово, и мы съели уху с величайшим аппетитом. Кубре досталась сазанья голова и большой кусок спины.

Весело тронулись мы в обратный путь. Вот это была рыбалка!

Глава тринадцатая. Трудные дни (из дневника Гриши Челнокова)

15 мая. Сегодня Алик Марголин отвечал по истории. У него во всех четвертях двойки, и Иван Фомич предупредил Алика, что будет спрашивать его за весь год.

Так как Алик четыре раза промчался по учебнику (пять раз не успел), то не унывал и ждал вызова с уверенностью.

Когда его спросили о греко-персидских войнах, он бойко начал:

– Это дело было в древности. Афинский царевич Парис отдал богине Афродите яблоко раздора, и за это Афродита помогла, ему похитить жену персидского царя Дария, красавицу Елену…

По классу пошли смешки.

– Ребята, слушайте внимательно, – сказал Иван Фомич. – Марголин сделал новые исторические открытия.

– Царь Дарий, – продолжал Алик, – собрал огромное войско и отправился в Грецию, чтобы взять Афины и отомстить Парису. Однако афиняне хорошо укрепили свой город, и Дарию пришлось осаждать его пять… нет, десять лет. После этого афинянам надоело сидеть в осаде, они выехали из города в деревянном коне и напали на Дария…

Хохот в классе все усиливался, а самоуверенный Алик окинул нас недоумевающим взором:

– Не понимаю, что тут смешного! Ведь это не я выдумал, а как его… Геродот! Значит, греки разбили персов при Марафоне, и когда персы убегали, то начался марафонский бег, существующий до нашего времени. Бегут на дистанцию в сорок два с лишним километра…

В классе творилось что-то невообразимое. Сенька Ращупкин от смеха уронил под парту книжку, куда собирался занести Аликову оценку, и лазил под партой на карачках, отыскивая ее; Илья Терских захлебнулся и махал руками; Каля Губина хлопала в ладоши; а я громко свистел, хотя Щукарь награждал меня за это тумаками. Сплошной гул, вой и стон стояли над классом. Алик смотрел на всех удивленными глазами.

Иван Фомич тоже не мог удержаться от смеха.

– Двойка, которую я тебе ставлю, – сказал он, – пожалуй, даже слишком высокая оценка. Но я надеюсь, что ты поработаешь летом и осенью ответишь по-настоящему.

Шмыгая носом, огорченный Алик сказал:

– Я теперь не так возьмусь за дело и уж действительно подготовлюсь, Иван Фомич, честное пионерское!

Тут раздался звонок.

Хорошо еще, что Капитолина Павловна поставила Алику по географии тройку за год, а то у него дела были бы совсем плохие…

25 мая, пятница. Сегодня у нас был письменный экзамен по арифметике. Я здорово волновался, когда получал листочек с условием задачи, но когда прочитал ее, то успокоился: задача оказалась легкая, и я сплавился с ней быстро.

Ребята из нашего звена тоже решили. А наш марафонец (так мы теперь прозвали Алика), конечно, запутался в задаче. Когда мы вышли из класса, он достал из кармана бумажку с решением и показал нам. Ну и число у него получилось – не прочитать!

Конечно, Алик получит двойку. У него осталась одна надежда на устный экзамен.

28 мая. Сдавали письменный по русскому языку. Писали изложение отрывка «Поджог немецкой комендатуры» из романа Фадеева «Молодая гвардия».

Кажется, я написал неплохо, но мне вспоминается, что я в слове «комендатура» поставил «а» вместо «о», и вышло «камендатура».

Для нашего звена, по-моему, этот экзамен прошел благополучно.

6 июня, среда. Экзамены кончились. За изложение я получил четверку из-за этой «камендатуры». Зато по устному мне поставили пять, я очень хорошо сделал разбор.

Чуть не срезался Васька Таратута. Ему досталось разобрать предложение: «Вперед без страха и сомненья на подвиг доблестный, друзья!»

И вот ему с чего-то втемяшилось в голову, что «вперед» – имя существительное, он так и заявил, но, к счастью, быстро поправился и сказал, что это наречие.

– Правильно, – подтвердил Иван Фомич и поставил Ваське тройку.

И вот теперь все наше звено – шестиклассники, кроме несчастного Алика Марголина. Ему осенью сдавать два предмета: арифметику и историю. Вот к чему привела шахматная горячка!

Теперь, друзья, вперед без страха и сомненья: нас ждет веселое лето!

Часть вторая. Веселое лето

Глава первая. Приключения Васи Таратуты

В станице Больше-Соленовской случилось происшествие: исчез Вася Таратута. Это обнаружилось вечером в субботу, 9 июня. Васина мать целый день не беспокоилась, думала, что сын ушел в степь с Гришей Челноковым либо поехал на рыбалку с Антошей Щукиным. Встретив Челнокова и Щукина, когда те шли на Дон купаться, она забеспокоилась и вместе с ними пошла на реку. Но и там никто не видал Васи с утра.

Думали, что он пошел в поле к отцу поучиться работать на тракторе, но скоро приехал Кирилл Семенович, и оказалось, что Вася и в поле не был. Мать ударилась в слезы, а Кирилл Семенович рассердился и сказал, что за это он распишет Ваське ремнем то место, на котором сидят.

Оказалось, что и Кубря тоже исчез – видимо, вместе с Васей. Гриша Челноков долго не мог заснуть, все старался сообразить, что могло случиться с Васей и со щенком.

Он мог рано утром пойти купаться и утонул. Нет, Вася мог три раза без отдыха переплыть Дон, да и рубаха со штанами остались бы на берегу. И Кубря тогда не пропал бы.

Мог отправиться с Кубрей охотиться на уток, а там с ним что-нибудь случилось. Но охота на уток в это время года запрещена, да у Васи и ружья нет.

Так ни до чего и не додумавшись, Гриша уснул.

На другой день Агафья Васильевна, мать Таратуты, ходила к священнику служить молебен за отрока Василия, и за это ей крепко попало от мужа. Участковый милиционер позвонил по телефону в район об исчезновении ученика шестого класса Василия Таратуты. Гриша Челноков бродил как неприкаянный, и тревога не давала ему покоя. Другие Васины товарищи тоже ходили унылые: ни работа, ни забавы не шли им на ум.

Целый день о пропавшем не было никаких известий. Агафья Васильевна слегла от горя. Гриша Челноков уходил далеко в степь то в одну, то в другую сторону, но не обнаружил никаких следов исчезнувшего друга. Пятилетний Сережка и трехлетняя Наташка сбежали из дому искать братика Васю. Гриша перехватил их на выходе из станицы и отвел домой.

Вася Таратута появился только в понедельник. Часов в шесть вечера к стансовету подошел грузовик, и из кабины вылез Вася, грязный, запыленный, в разодранной рубахе. В руках он держал Кубрю, который радостно повизгивал.

Гриша был в это время в стансовете – узнавал у милиционера, не было ли звонка из района. Увидев друга, Гриша закричал ему:

– Беги домой, там беспокоятся, мать даже заболела!

Когда Агафья Васильевна увидела сына живого и здорового, она очень обрадовалась. Велела ему вымыться, переодеться, поесть и поскорее идти в поле, успокоить отца. Гриша тоже пошел с ним: ему не терпелось узнать, где пропадал Вася. Кубря, конечно, побежал за ними.

По дороге Вася рассказал свои приключения.

Дело началось с того, что Васе захотелось съездить на Волгу, в Красноармейск, – посмотреть, как там строится канал. Машины из Больше-Соленовской в Красноармейск и обратно ходили часто, и Вася рассчитывал к вечеру вернуться. Так как денег у него было всего 37 копеек, то он решил проехать зайцем.

Ранним утром в субботу Вася подошел к чайной, где останавливаются машины. Там стояли два грузовика, и около них разговаривали шоферы, называвшие друг друга Мишуковым и Вертипорохом. Вася присел на тумбочку, будто кого-то ждет, а сам внимательно прислушивался. Из разговора он узнал, что машина Мишукова идет в Красноармейск.

Шоферы решили закусить перед отъездом и скрылись в дверях чайной. Вася торопливо огляделся и хотел нырнуть в грузовик, возле которого только что стоял Мишуков. Спрятаться было удобно: кузов пятитонки накрывал брезент. Вася уже ухватился за борт машины, как возле его ног появился Кубря, ласково потявкивая.

Вася сообразил, что стоит ему влезть в грузовик, как Кубря подымет вой и непременно выдаст его. Оставалось одно: взять щенка с собой.

– Иди сюда, чертенок! – выругался Вася, подхватил щенка под мышку и скрылся под брезентом.

В кузове в углу лежала груда пустых мешков. Вася примостился на них, прижав к себе Кубрю. Через минуту он уже спал, потому что ночь провел почти без сна, боясь опоздать на первые машины.

Сам того не подозревая, Вася совершил серьезную ошибку, которая разрушила все его планы. Оказалось, что он влез в грузовик, на котором должен был ехать не Мишуков, а Вертипорох. Васю обмануло то, что, разговаривая, шоферы стояли не у своих машин.

Убаюканный тряской, Вася спал часа три и не проснулся даже тогда, когда машина остановилась в Аксае, за сто километров от Больше-Соленовской.

Вертипорох, веселый чубатый парень, откинул брезент, чтобы взять мешки, и удивился, увидев непрошеных пассажиров.

Он с трудом растолкал Васю, и тот, протирая глаза, бормотал спросонья:

– Что, уже Красноармейск?

Человек, сидевший с шофером, тоже вылез, и Вася узнал в нем инженера Никишина. Никишин тоже узнал Таратуту по высокому росту и ярко-рыжим волосам.

– А, путешественник в третье тысячелетие? – сказал инженер. – Оказывается, в число твоих способов путешествия входит и проезд зайцем!

Вася опустил Кубрю на землю и вежливо объяснил, что не может уплатить шоферу за проезд, так как денег у него всего 37 копеек, и спросил, как пройти к Волге.

– К Волге? – изумился Никишин. – Отсюда до Волги, если идти прямиком, километров восемьдесят…

– Так разве я не в Красноармейске? – в отчаянии закричал Вася.

– Ты, милый друг, в Аксае! – сказал Никишин.

Тогда-то и выяснилось, каким образом Таратута вместо Красноармейска заехал в Аксай.

Глядя на огорченное Васино лицо, Вертипорох и Никишин перестали улыбаться: положение у парнишки было незавидное.

– Главное дело, дорога здесь проселочная, по ней машины очень редко ходят, – объяснил Вертипорох. – Наш рейс случайный… Знаешь что, парень? Мы здесь пробудем три дня. Поживи с нами, а потом я тебя доставлю домой и даже не возьму твои тридцать семь копеек.

Но Вася заупрямился: он решил немедленно идти обратно, рассчитывая, что, может быть, ему попадется попутная машина. Он даже не согласился, чтобы Никишин телеграфировал Кириллу Семеновичу, что его сын в Аксае.

– Мне от бати попадет, – твердил Вася. – Нет уж, лучше мы с Кубрей пойдем.

Никишин вынул из бумажника двадцать пять рублей и протянул их Васе, но тот стал отказываться и от денег. Тут инженер на него прикрикнул:

– Ты что, хочешь с голоду пропасть и щенка уморить! Да и шоферу надо заплатить, если попадется машина.

Вася взял деньги, поблагодарил и отправился в обратный путь, даже не осмотрев Аксая.

Напившись в речке воды, они с Кубрей тронулись в путь. День был жаркий. Васю и щенка мучила жажда. Кубря обжег лапы и начал жалобно визжать. Вася взял его на руки и нес всю дорогу.

В общем, за этот день Вася прошел километров тридцать пять. Провизия, взятая из дому, к вечеру кончилась, и Вася с радостью ощупывал в кармане двадцатипятирублевку, данную ему Никишиным.

Ночь путники провели в придорожном хуторе. Старушка колхозница накормила их и не взяла ни копейки. Она даже хотела снабдить их провизией на дорогу, но Вася отказался.

Он дождался открытия продовольственного ларька, купил хлеба, банку консервов, две бутылки лимонаду, коробку спичек, папиросы.

В это утро он еле-еле встал, так у него болели ноги.

– Я сделал большую ошибку, – сказал он Грише, – мне не надо было накануне так спешить: при больших походах первые дни уходят на разминку.

День опять был очень жаркий, солнце пекло вовсю. Вася выпил лимонад, пытался напоить Кубрю, но тому лимонад явно не понравился. Пришлось поить его у ручья. В пустые бутылки Вася набрал воды.

К полудню парило невыносимо. Потом небо стало заволакивать мглой, издалека донеслись раскаты грома: приближалась гроза. Таратута знал силу степных гроз и, взобравшись на верхушку кургана, внимательно глядел во все стороны, надеясь увидеть жилье. Но напрасно: как только хватал глаз расстилалась глухая, безлюдная степь, где красными и желтыми пятнами бросались в глаза соцветия коровяка да неприхотливый типчак клонил к земле начинавшие желтеть метелки…

Только вдали, километрах в трех-четырех, виднелся землемерный знак, высокая решетчатая пирамида. Эти знаки называются тригонометрическими вышками (с их помощью составляются географические карты).

Почему Вася припустился к вышке, он и сам не смог бы объяснить. Видно, ему казалось, что около этого творения человеческих рук он не будет чувствовать себя таким беспомощным и одиноким.

Вокруг становилось все тревожнее. Ветер пригибал к земле высокие стебли типчака и серо-голубоватой полыни, а небо покрылось тучами, сквозь которые еще тускло проглядывало багровое солнце. Особенно жутко было глядеть на северо-запад: там поднималась черно-сизая туча, вся в белых клочьях.

«Градовая туча», – подумал Вася и побежал во весь дух к вышке со щенком на руках.

До вышки оставалось не более сотни метров, когда налетел вихрь. Густая пыль крутилась и залепляла глаза.

Упали первые крупные капли дождя и серебряными шариками покатились по рыжей пыли дороги.

Вася мчался под косыми струями дождя и, наконец, с облегчением нырнул за нижнюю опору вышки. Толстое бревно, почти вертикально вкопанное в землю, дало хорошую защиту.

Вася положил сумку с провизией у ног и, все еще держа перепуганного Кубрю на руках, огляделся.

Картина была не из веселых. Над головой – уходящий далеко вверх переплет балок, потемневших от степных ветров и дождей, а выше – низкие лохматые тучи, гонимые ветром. Кругом ни одного живого существа: ни зверька, ни птицы – все попряталось в страхе перед грозой. Только от присутствия Кубри, в испуге прижимавшегося к нему тепленьким дрожащим тельцем, Васе становилось легче, и он в первый раз порадовался, что щенок увязался за ним.

Скоро по деревянным брусьям застучал град. Казалось, сотни барабанщиков выбивали беспорядочную частую дробь.

Градины становились крупнее; к Васиным ногам подкатилось несколько штук величиной с грецкий орех. Вышка спасла Васю от ушибов.

Град пронесся довольно быстро, покрыв землю белой пеленой. Невдалеке извилисто сверкнула молния, и почти мгновенно раздался сухой, не очень сильный удар грома. Что было дальше, Вася не помнил. Смутно показалось ему, что неодолимая сила подняла его, швырнула прочь от столба…

Очнулся он, когда день склонялся к вечеру. Небо очистилось от туч, и только вдали, на восточном краю, спускалась за горизонт гряда облаков, золотившаяся от солнечных лучей. Воздух был свеж и прохладен.

Вася лежал на примятых стеблях полыни в десяти шагах от балки, за которой прятался, и ощущал во рту полынную горечь. Его рубашка оказалась разодранной пополам от ворота до пояса. Вася ощупал себя – нигде ни ран, ни ожогов. Он пошевелил ногами, приподнялся, встал – все было в порядке.

Вася обошел вокруг вышки: она вдвойне оказалась его спасительницей – от града и от молнии. По брусьям спускался сверху и уходил в землю медный стержень громоотвода.

Тут он понял, что случилось: молния ударила в вышку, пронеслась в почву по громоотводу, а его задела лишь слегка.

Вася опять зашагал по дороге к родной станице. К закату рубаха и штаны высохли, но хуже дело обстояло с хлебом: он совершенно размок.

И как же пустынна была степь! Вася отмахал от вышки километров семь, и нигде ни хуторка, ни полевого стана – дикие нетронутые места.

Ночевать пришлось в овраге, близ дороги. К счастью, коробок спичек, хранившийся в кожаной Васиной фуражке, не подмок, и ему удалось развести костер. А папиросы обратились в кашу, их пришлось выскребать из кармана. Вася обогрелся, поужинал консервами и мокрым хлебом, покормил щенка. Посидев возле угасавшего костра, Вася натаскал травы на кучу глины и стал устраиваться спать. Вдруг он почувствовал под боком что-то твердое и острое. Это оказался огромный, твердый и тяжелый рог. Таратуте пришла в голову мысль, что, наверное, это ископаемый рог, и он сунул его в сумку – показать знающим людям.

После грозы ночь была прохладная, Вася ворочался с боку на бок на своем неудобном ложе. Потом он заснул крепче, но под утро проснулся, будто от толчка. Кубри рядом не было. Вася вскочил, огляделся, увидел на мокрой почве следы щенка и пошел по ним. Вскоре он заметил, что к следам щенка примешались другие, в которых он узнал следы волчонка. Ярый охотник, Кубря гнался за добычей прямо к логову волчицы.

Вернувшись к лагерю, Вася схватил острый рог и помчался в конец оврага.

Он бежал, размахивая рогом, свистел и кричал во всю мочь:

– Ого-го! Ого-го! Кубря!.. Кубря!..

Наконец до него донесся едва слышный лай. Волчица, уже готовая кинуться на приближавшуюся добычу, услышав крики, бросилась прочь. Мальчик увидел, как она бесшумно мелькнула вдалеке, уводя с собой трех детенышей.

Вася догнал и схватил Кубрю. Но и на руках щенок рвался вперед и огрызался на своего спасителя – так велик был в нем азарт погони.

И опять Таратута зашагал по дороге, подгоняемый голодом: провизия кончилась. Километров через пять встретился хутор. Вася разыскал продовольственный ларек, но денег в кармане не оказалось. Очевидно, он потерял их на месте последнего ночлега. Он попросил в ларьке для Кубри несколько хлебных обрезков, а для себя просить было стыдно.

Третий день достался, очевидно, Васе, солоно, потому что он не стал о нем рассказывать Грише, а сразу перешел к тому, как его догнал грузовик. Это была машина Вертипороха. Рядом с ним сидел инженер Никишин.

Машина остановилась, и Никишин закричал:

– Э, да это наш путешественник! Все еще шагаешь?

– Шагаю, – мрачно ответил Вася.

Они посадили его в кабину, и через сорок минут путешественник оказался у стансовета.

Доро́гой Вася показал Никишину рог. Тот его долго рассматривал и улыбался, а потом сказал, что это вещь ценная – рог ископаемого носорога. Вася должен его сдать в районный музей. Там рог поместят в стеклянную витрину и внизу напишут крупными буквами: «Дар ученика 6-го класса Больше-Соленовской школы Василия Таратуты».