Текст книги "Льды Ктулху"
Автор книги: Александр Лидин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Глава 8
БАНДА БАТЬКИ ГРИГОРИЯ
[1921]
В лесу, когда мы пьяны шорохом
Листвы и запахом полян,
Шесть тонких гильз с бездымным порохом
Кладет он молча в барабан.
В. Брюсов. «Демон Самоубийства»
– Стой! Кто идет? – Василий вскинул винтовку наперевес, нацелившись на кусты.
– Может, медведь? – предположил Петро, прячущийся за толстым дубом по другую сторону тропы.
– Ты еще слона приплети, – фыркнул Василий и потом, повернувшись в стороны кустов, добавил. – А ну вылазь, а то как пальну!
– А выйду, не стрельнешь? – голос был хриплым, стариковским.
– Ты выйди, а там глянем, что за птица.
– Ты винтовочку-то опусти, а то шибко боязно.
– Я-то опущу, а ты по мне из обреза пальнешь. Вылазь давай, а то мое рабоче-крестьянское терпение кончается! – рявкнул Василий.
С треском зашевелились кусты, и на тропинку вышел мужичок в длиннополой рубахе, подпоясанной веревкой. Из-под рубахи торчали темные штаны, заправленные в высокие кирзовые сапоги. На плече незнакомца висела котомка, а в высоко поднятых руках и в самом деле был обрез. Из-за низко надвинутого картуза торчал нос картошкой и бесформенная рыжая борода.
– Ты стрелялку-то брось! – рявкнул Василий, вновь тряхнув винтовкой. – Ты бросай, бросай… А то смотри, я нервный. Враз пальну!
Мужичок выпустил из рук обрез, и тот упал в траву.
– Вот так-то лучше, – с облегчением вздохнул Василий. – Ты чей будешь?
– Ты пароль, пароль у него спроси… – посоветовал Петро, высовываясь из-за дуба.
– Дурень ты, Петро! – пытаясь придать своему голосу солидность, объявил Василий. Хоть Петро был на год старше, а политически неразвит. Не было у него необходимого любому красному бойцу чутья, которое с первого взгляда позволяло выявить врага мирового пролетариата. – Откуда этому пароль знать? Видишь, не из наших он.
– Почем знать. На лбу у него не написано.
– А так не видно?
– Ладно, – махнул рукой Василий и снова повернулся к мужичку. – Кто таков?
– Прохор я, Цветков, из Заречья, – ответил мужичок. – Руки-то опустить можно?
Василий задумался.
– Можно, – наконец согласился он. – И что ты делаешь тут в лесу с обрезом, Прохор Цветков?
– Да я вот… – замялся он.
– Ты правду говори! – гаркнул Василий, подражая своему другу и учителю Григорию Арсеньевичу.
– Я… я… – замялся мужичок, а потом, словно кинувшись в омут с головой, выпалил разом. – Я из Освободительной армии батьки Григория.
– Вижу, что не из Рождественского монастыря…
– Если он бандит, то к стенке его, – встрял Петро.
– Я… я… я этот самый… прибежчик… – пролепетал мужик, не сводя взгляда с трехлинейки Василия.
– Перебежчик…
– О… оно самое… я это… передумал и к красным хочу…
– Мало ли чего ты хочешь, – задумался Василий. Нет, с одной стороны, если этот Прохор бандит, то надо было бы кончить его прямо тут, на месте, по законам военного времени. Тем более, что к бандитам у Василия был собственный счет. С того самого дня, как погибли его брат и мать, он почти каждую ночь видел кошмары… С другой стороны, притащи он этого «прибежчика»в отряд, начштаба порадуется. Может, наконец удастся бандитов накрыть. А то бесчинствуют они уже больше года… – А знаешь, где банда сейчас?
– Знаю, – кивнул мужичок. – Я вам банду, а вы меня – домой. Договорились.
– Не-а, – отрезал Василий. – Не о чем мне с тобой договариваться. Да и негоже. Вот отведу тебя к начштаба товарищу Окуневу. Он у нас страсть как бандитов любит… Вот пусть он и решает, то ли по законам военного времени тебя сразу к стенке ставить, то ли чуть опосля… Петро, обрез подбери! И на посту оставайся до смены караула. А я этого в штаб отведу и вернусь. Добро?
– Добро, – с неохотой отозвался напарник.
– И смотри, не спи, мух не лови…
– Угу, – еще более угрюмым голосом отозвался Петро. Вдвоем-то на посту было тяжко. А одному…
Тем временем Василий, выйдя на тропу, связал руки мужичка его же собственным ремнем, после чего они направились в сторону деревни.
– А пока мы тут шагаем, ты вот мне скажи, много у батьки Григория сабель? – задал вопрос Василий, решив даром времени не терять.
– Сколько есть – все его.
– Э… Прохор… Ты же сказал, что ты перебежчик. Значит, теперь ты на нашей стороне должен быть, а посему должен честно на вопросы отвечать.
– Я на своей стороне, – огрызнулся Прохор. – Если б на вашей был, вы бы мне руки крутить не стали.
– И то верно, – согласился Василий. – Но нельзя иначе. Война идет. Мировой пролетариат… – и дальше он минут пять излагал свои политические мировоззрения о международном капитале и Антанте, которые совместно обирают и угнетают мировое крестьянство и пролетариат. Однако в самый неожиданный момент, прервав лекцию на политические темы, он вдруг спросил. – А у батьки Григория сколько тачанок?
Василий не раз наблюдал, как подобный прием использовал его учитель Григорий Арсеньевич. Бывало, он заговорит о чем-то далеком, эфемерном, а потом, когда Василий расслабится, хлоп вопрос, и тут хошь не хошь ответ выпалишь и только потом понимаешь, что сказал то, что говорить вовсе не хотел. Попался на эту удочку и перебежчик.
– Семь, – брякнул он и скороговоркой добавил. – Только на одной пулемет… – и замолчал, словно пытаясь понять, что только что сказал.
– Ну, Прохор, давай, – подтолкнул его Василий. – Сказал «аз», говори «буки»…
– Ты за язык-то меня не цепляй. И вправду говорят, красные хоть кому голову запудрят… – огрызнулся Прохор и вновь замолчал.
– Значит, говоришь, семь тачанок и на одной пулемет барахлит… – задумался Василий. – Барахлит, это хорошо… А вот сам батька, какой он?
– Он кости голубой, – охотно заговорил Прохор. Видимо, в разговоре о батьке он не видел ничего ни опасного, ни предосудительного. – Сразу видно, из бывших. Как скажет, так в точку. За ним народ потому и пошел, что верят они в него.
– Ага… Он народ деревнями режет, а вы ему верите…
– Не-а… – равнодушно возразил Прохор. – То не батька. Он не такой…
– А кто ж тогда душегубством занимается? Кто людям сердца рвет да глотки режет?
Прохор пожал плечами.
– Не знаю, только то не батька. С ним один раз поговоришь и ясно все. Он – человек справедливый.
– То-то твой справедливый против трудового народа попер!
– Он не против народа, – продолжал Прохор, говоря таким тоном, словно речь шла не о главаре банды, а о каком-то святом. – Он за народ. Он против большевиков.
– Так ведь большевики за народ!
– За какой-такой народ? Это если я всю жизнь горбатился, хозяйство поднял, двор в исправе держу, то теперь должен я с городом за просто так хлебом делиться, должен половину скотины своей разным бездельникам отдать, которые не знают, с какой стороны корову доят? Зачем мне такая власть? Я хочу жить хорошо. Да, за то поработать надобно. Так я что ж, отказываюсь…
– Да ты, я посмотрю, не только бандит… Ты закоренелый враг советской власти! – вспыхнул Василий. Пальцы его сжались, ствол трехлинейки пошел вверх…
– Эй! Эй! Эй! – завопил Прохор, заметив движение Василия. – Ты ружом-то не тряси, а то выпалишь ненароком. Веди, куды вел.
– Я тебя, прихвостень мирового империализму, сейчас…
– Да успокойся ты! – взмолился мужичок. – Я ж почему к вам пришел… потому что осознаю всю глубину старорежимного… – тут он замялся. Ему явно не хватало слов. Видно, не привык вести разговоры на политические темы. – В общем, неправ я. А раз так, то ты мне растолкуй, в чем ваша правда и почему…
Василий смягчился, даже ружье на плечо закинул. Пленник-то его со связанными руками. Чего он сделает? А потом, набрав побольше воздуха в легкие, заговорил, излагая основы марксизма так, как понимал их сам. Хотя что-что, а о рабоче-крестьянской «правде» он знал много, наслушался еще в раннем детстве от отца и потом от старшего брата, пока тот был жив. Так что стоило Прохору замолчать, как Василий вновь завел рассказ о товарище Троцком, пролетарской солидарности и победе мирового пролетариата…
* * *
Комиссар вышел из хаты, прошелся по двору и, опустившись на завалинку, вынул из нагрудного кармана портсигар, достал мундштук и закурил тонкую сигарилью. «Интересно, откуда он их берет? – подумал Василий. – Наверное, запас у него где-то». Он даже сам как-то попытался попросить у Григория Арсеньевича попробовать, на что тот поинтересовался, курит ли Василий, и, услышав отрицательный ответ, прочитал ему лекцию о вреде курения, о негативном воздействии никотина на молодой, неокрепший еще организм и впридачу добавил, что если уж Василию совсем нечем заняться, то пусть самогонку пьет, «она много полезней будет». С тех пор Василий у комиссара никогда прикурить не просил, хотя порой с завистью поглядывал на мундштук и серебряный портсигар. Но сейчас его интересовало совершенно другое.
– Ну как там этот перебежчик? – спросил он, подсаживаясь к комиссару.
Тот только пожал плечами.
– Перебежчик как перебежчик. Только проверить надо, если он, как говорит, не участвовал в акциях белого террора, пленных не расстреливал, то возьмем с него подписку, и пусть себе домой топает. Кто-то ведь должен поля пахать.
– А я бы его не слушал. К стенке и точка.
– Таким, как ты, дай волю, вы всех к стенке поставите, – усмехнулся комиссар. – К стенке ставить оно, конечно, надо, но только когда это и в самом деле необходимо. А здесь, ну ошибся мужичок, не за тех воевать пошел. Потом осознал, сам пришел с повинной. Тут понятие иметь надо.
– Да какое ж понятие! – взвился Василий. – Я ж по дороге с ним говорил. Он как есть зажравшийся пережиток прошлого – несознательный элемент.
– Вот видишь, ты его сам несознательным называешь. А раз несознательный он, ты его не к стенке, а проведи с ним политинформацию, расскажи об угнетенном крестьянстве всего мира, расскажи, как героическая Красная армия борется за свободу рабочих и крестьян и что скоро по всему миру разом полыхнет революционный пожар.
– Я пытался, только он…
– Что он? Не поддается? Значит, плохо пытался. Надо было сказать так, чтобы он в сей же час со своим обрезом побежал батьку бить…
– Но я… я… Я совсем не об этом хотел спросить, – нашелся Василий. – Этот перебежчик… он сказал, где сейчас банда?
– Сказал.
– Ну и..?
– Что «ну и»?
– В ружье и поскакали. Мы их там живо…
– И кого ты в ружье поднимать собрался? Сейчас в деревне человек пятнадцать наших, да еще разведотряд Волкова. А у бандитов шесть тачанок. Если мы вот так туда сунемся, нас из тех пулеметов у околицы всех и положат.
– Но надо что-то делать. Они ведь опять уйдут.
– А мы вперед разведчиков пошлем, пусть проследят, что и как. Тем временем основная часть отряда подтянется. Да и бандиты никуда не денутся.
– Почему вы так уверены?
– Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, – нараспев произнес Григорий Арсеньевич. – А пока развернем-ка нашу «Кузню», надо отлить побольше патронов.
Он встал и отправился к дальнему сараю. За ним на земле было кострище. Пока Василий бегал за сумками, комиссар нарубил топором лучину, но прежде, чем сложить костер, пока никого не было рядом, начертил в пепле несколько странных знаков, сильно смахивающих на арабскую вязь. Потом он развел костер и разложил принесенные Василием инструменты.
– Бандиты эти люди опасные, сам знаешь, – продолжал он возиться с инструментами, раскладывая их на щербатой от времени деревянной скамье, которую красноармейцы установили неподалеку от кострища. – Ты, Василий-Василек, должен всегда помнить, что если враг твой преступил человеческую суть свою, ежели он у людей сердца вырывает или еще какой промышляет гнусностью, то так просто ты его не возьмешь. Чтобы такого гада свалить, нужно что-то особое. Простой пулей его не остановишь. Вот потому заранее надо особые «заговоренные» пули готовить. Чтобы они, если попадут в нелюдя, то валили его насмерть.
– Но ведь материализм…
– А «заговор» материализма не отрицает, – улыбнулся Григорий Арсеньевич. – Вот в Средние века жил астроном Джордано Бруно. Его инквизиция сожгла за то, что он пытался дать людям истинную картину мира. Когда его на костер вели, все считали его чернокнижником и колдуном. А когда прогресс пошел вперед семимильными шагами, выяснили, что все, о чем Бруно писал, – физические явления… Так и здесь, если вещь тебе непонятна, ты не отрицать ее должен, а изучать, и тогда рано или поздно поймешь, истинная это наука или вранье… А пока повторяй за мной слова заклятия. Вот отзовут меня, придется тебе самому такие пули делать…
– Но, Григорий Арсеньевич, я же по мишеням и из тех, и из других пуль стрелял, – попытался возразить Василий. – Обычная пуля вон, доску толщиной с большой палец прошибить может. А эта, – он кивнул в сторону разложенных инструментов, – мокрой кляксой размажется, да и только.
Комиссар усмехнулся.
– Мал ты еще, чтоб всю суть понять, – вздохнул он, заканчивая приготовления. – Мал да несмышлен. Вот возьми, к примеру, туземцев с Амазонки. Они из духовых труб дротиками стреляют или колючками. А что, скажем, колючка человеку сделать может? Ну поцарапает кожу, в крайнем случае… Так нет, туземцы эти насмерть разят. А в чем дело? В том, что они те колючки в специальном яде вымачивают.
– Так ведь тут-то какой яд? – удивился Василий. – Кусочек листа клевера, капля воды освященной да кусочек серебра. Это ж яд разве.
Выставив перед собой три десятка револьверных патронов, Григорий Семенович стал не спеша вынимать из них пули.
– Ты, Василек, пойми. Не все в мире так однозначно. Вот конь, например, или собака может из болота воды попить. И ничего ей не будет. А ты выпей… Потом неделю животом маяться будешь.
– Так тут… это… – не нашелся, что сказать Василий.
– Вот и здесь примерно то же самое. Обычным людям такие пули вреда не принесут, а вот если ты одичал настолько, что готов в зверя превратиться, тут эти пули в самый раз…
Неожиданно где-то во дворе началась кутерьма.
А потом послышался крик:
– Сбежал! Сбежал!
– Что там? – встрепенулся Василий.
Он хотел уже вскочить, побежать. Может, там, во дворе, и в самом деле кому-то нужна помощь, но комиссар остановил его.
– Ты, Василек, не спеши. Они сами там разберутся. Ты лучше смотри, как пули делать. Заклятие повторяй. Чую, пригодится тебе это искусство. Не раз еще столкнешься ты на своем пути с волками в человеческой шкуре.
– Но…
– Да не волнуйся ты так. Это, скорее всего, твой перебежчик удрал…
– Я же чуял, что он контра! Надо было сразу его к…
– Не контра он, а душа заблудшая. Я тебе уже говорил.
– Эй, Григорий Арсеньевич, неужто в Питере все комиссары так рассуждают… Поповство какое-то. Непонятно, как тогда революцию делали!
– Ну почему же, – протянул комиссар, не отрываясь от работы. – Мир, он ведь не черный и не белый, он множество оттенков разных имеет. И если ты станешь все на белое и черное делить, то придется тебе половину людей на Земле перестрелять. А подумай лучше, ради кого ту самую революцию делали. Вот ради таких людей и делали… Да, кто-то из них верит в идею Мировой революции, а кто-то и нет. И если это не враг лютый, то ты, прежде чем к стенке ставить, попробуй человека в своей правоте убедить.
– Красиво вы говорите, – с обидой вздохнул Василий. – Только сдается мне, что Прохор этот подослан был, чтобы отряд в ловушку заманить.
– И такое возможно, – согласился комиссар. – Вот почему мы поедем с разведотрядом. Если ловушка, отобьемся, вырвемся. А нет, бандитов задержим, выследим.
– Да мы уже один раз… – и перед мысленным взором Василия вновь встала его родная мертвая деревня. Где в избах и на улицах лежали люди с вырванными сердцами. И еще стеклянные глаза брата, который уже умер, но все еще цеплялся за него рукой, сведенной в предсмертной судороге.
– Ничего, – улыбнулся Григорий Арсеньевич. – Не печалься, Василий. В этот раз они никуда не денутся. Мы с тобой наготове будем, – и он заговорщицки улыбнулся. – А пули – пули нужны, ведь не на людей охотиться идем, на зверей в людском обличии…
* * *
Однако Григорий Арсеньевич хитрил. Это Василий понял перед отъездом. Во-первых, комиссар никому не сказал, что собирается присоединиться к разведотряду. Во-вторых, он к нему и не присоединился.
Василий сидел во дворе и ждал. Вот разведчики сели на коней, распахнулись ворота, и они один за другим растаяли в мглистом вечернем тумане, наползающем с болот. Вот прокукарекали петухи, окончательно стемнело, и хозяйки стали закрывать на ночь ставни – времена неспокойные, а так, глядишь, и пронесет лихо. Мой дом, как говорится, моя крепость.
И только когда почти стемнело, появился Григорий Арсеньевич. Он перекинул Василию пояс с двумя револьверами.
– Значит, так… Одень это, а винтовку оставь. Там она тебе только мешать будет. И запомни, хорошо запомни: в правом револьвере пули обычные, точно как в верхнем патронташе пояса, в нижнем – те, что делали днем. И не беспокойся, нелюдей они почище винтовочной пули валят.
– Ну, вы уж скажите – «нелюди»!
– А я тварей, которые у людей сердца вырывают, по-другому назвать не могу… И давай, пошевеливайся. Дорога нам предстоит неблизкая. Нам еще разведчиков нагнать надо.
– Надо – нагоним, – пожал плечами Василий. – Только чего суетиться-то. Надо было вместе с ними выехать, вот и нагонять бы не пришлось.
– Эх, Василий-Василек… – Григорий Арсеньевич хитро усмехнулся и потрепал Василия по плечу, – кабы знать, где упадешь, салфетку подстелил бы. – И строгим, официальным тоном добавил: – Хватит разговорчиков, боец Кузьмин. Пошли, а то все представление пропустим, – и, решительно повернувшись, он отправился за сарай, туда, где днем мастерил пули. Там уже стояли два оседланных жеребца.
– Откуда… – начал было Василий, любуясь грациозными животными. Раньше он таких коней в отряде не видел.
– Разговорчики, рядовой Кузьмин. В седло и вперед! Нас ждут великие дела! – и, не дожидаясь ответа, комиссар развернул коня и дал шпоры.
Василию ничего не оставалось, как последовать за командиром.
Было полнолунье, и дорога, залитая лунным светом, была высвечена как днем. Конь несся по дороге сам по себе, и Василий задумался. Он до сих пор не мог понять, что происходит. События последнего года являли некий водоворот, и ему не хватало времени притормозить и осмотреться, разобраться в том, что происходит. То, что он оказался в отряде, казалось ему само собой разумеющимся. Он столько мечтал об этом. Правда, ему всегда грезилось, что в отряде рядом будут старший брат и отец. Они помогут ему, образумят, наставят на путь истинный. Но брат погиб. А отец… Тут вообще творилось нечто странное. С одной стороны, он числился в отряде, и командиры подразделений, вроде того же Волкова, иногда видели его и давали задания, но сам Василий так ни разу с отцом и не встретился. Может, он даже не знает, что его жена и старший сын погибли? Но война, война не давала ни дня отдыха. Да еще эта банда батьки Григория. Говорили, он из бывших – благородный офицер, не смирившийся с победой советской власти. Только зачем он людям сердца из груди рвет… От воспоминаний в уголке глаз Василия навернулись слезы. Он смахнул их движением рукава и заставил себя переключиться. «Не надо думать о грустном. Вот пройдет война, страна заживет мирной трудовой жизнью, вот тогда и станем потери считать», – так писал в одной из листовок товарищ Троцкий. И Василий был с ним полностью согласен. А может, дело было вовсе и не в том. Не было у него ответов на вопросы, которые постоянно крутились у него в голове. Почему в ту роковую ночь люди мельника погнались за ними и стали стрелять? Как погибла его мать? Что с отцом? Раньше он очень любил Василия, всегда таскал его с собой и в лес, и на рыбалку, и в поле на сенокос. А потом, вернувшись с войны, он показался Василию совсем иным человеком. Может, все дело было в трехлетней разлуке. Или причина таилась в том, что отца сильно потравили газами. Или, что самое простое, Василий вырос за три года разлуки, и мир перестал казаться ему таким прекрасным, а жизнь столь безмятежной. Но даже все это вместе взятое не объясняло нежелание отца общаться с сыном. Он словно не хотел даже видеть Василия, превратившись для него в неуловимый призрак.
А этот комиссар, Григорий Арсеньевич. Странный он человек. Конечно он городской, образованный, присланный партией, с мандатом от самого товарища Троцкого, а иногда скажет, и видишь – не наш это человек. И еще черная магия, заговоры… Порой Василию начинало казаться, что комиссар хочет сделать из него не красного бойца, а охотника на нечисть… А с другой стороны, в этот год он практически заменил Василию отца и старшего брата. Это он научил деревенского парнишку стрелять без промаха, показал несколько приемов какой-то восточной борьбы – слово джиу-джитсу тут же вылетело из головы Василия. И еще он научил Василия владеть ножом. Не просто махать перед собой охотничьим клинком, как порой делали в кабаках напившиеся охотники, а по-настоящему сражаться, наносить и отбивать удары. Василий недоумевал: зачем ему это, когда есть и винтовка, и револьвер, но на все его вопросы Григорий Арсеньевич только посмеивался. И еще искусство бросать нож. Вроде бы и вовсе бесполезное. Тем не менее почти каждый день комиссар заставлял своего ученика часа три тренироваться. Иногда к ним присоединялись другие красноармейцы, но никто из них не выдерживал дольше трех дней подряд, а Василия комиссар «истязал» почти год. И еще, зимой, когда в отряде было совсем голодно и красноармейцы, несмотря на угрозу расстрела, шли мародерствовать, комиссар не раз приносил Василию доппаек. Где он его брал, Василия не особенно интересовало. Но вот откуда взялось это отеческое отношение?
И еще…
Но до конца довести все свои рассуждения Василий так и не сумел, лесная дорога расступилась, справа и слева появились покосившиеся околицы – слабая защита для заросших огородов. А чуть дальше темнели неказистые деревенские дома. И тишина… Точно такая тишина, как тогда…
Неожиданно с опушки леса навстречу всадниками метнулась знакомая фигура. Прохор! Перебежчик.
– Предатель! Убью!
Василий, сам не сознавая того, потянулся за наганом, и когда рука уже сжала ручку, и он готов был выхватить револьвер, чтобы застрелить предателя, на руки его легла рука комиссара.
– Остынь, Василек. Это наш человек.
– Чей это наш?
– Все узнаешь в свое время, – безапелляционно объявил комиссар, а потом повернулся к Прохору. – Все сделал?
– Знаки расставлены, Ваше высокоблагородие, все как вы сказали!
Ваше Благородие! Сердце Василия сжалось, что все это значит? Он хотел было немедленно потребовать объяснений у Григория Арсеньевича, но только открыл рот, как страшный крик разорвал ночную тишину. Были в этом крике и боль, и испуг, и ненависть… нет, скорее даже отвращение.
– Началось, – вздохнул комиссар. – Ты точно все сделал, как я сказал? – вновь обратился он к Прохору.
– Все как есть, один в один, – кивнул перебежчик.
– Ну тогда… – комиссар повернулся к Василию, – что ж, молодой человек, у вас сейчас есть шанс помочь мне расправиться с теми, кто перерезал твоих односельчан и вырвал у них сердца. Эти твари сейчас в этой деревне, но что самое главное, они не смогут ее покинуть. В этот раз я подстраховался и запечатал все входы и выходы… – и видя, что Василий все-таки собирается о чем-то спросить, добавил. – Стреляй в тварей переделанными пулями, обычный свинец их не возьмет. А все вопросы… Все вопросы, Василек, на потом. И поверь мне, я зла тебе не желаю, – и он соскочил с седла. – Лучше идти пешком. Лошади этих тварей боятся.
Василию ничего не оставалось, как последовать за Григорий Арсеньевичем. Но он медлил.
– Поспеши, скоро тут будут ваши, а тогда охота сорвется.
Повернувшись к Василию спиной, он направился в сторону деревни.
Прохор тем временем взял обоих лошадей в повод.
– Поспеши, красноармейчик. Батька Григорий зря ничего говорить не будет.
«Ваше Благородие», «батька Григорий» – все смешалось в голове Василия. Неужели человек, которому он верил, который учил и опекал его целый год, на самом деле предводитель разбойной банды? Нет, этого быть не может! Ладно, как он сказал: «Все вопросы на потом». Если Григорий Арсеньевич не врет, там, в деревне, те, кто убил его мать и из-за кого погиб его брат. Тогда какая разница, бандит Григорий Арсеньевич или нет? «Вот сначала уничтожим кровопийц, – решил Василий, – а уж потом посмотрим, кто кого»
И решительно спрыгнув на землю, он передал поводья Прохору, внимательно глянул на мужичка, а потом, повернувшись, побежал следом за Григорием Арсеньевичем. Когда догнал комиссара, тот неожиданно остановился, потом присел на корточки. Василий, замешкавшись, проследил за взглядом батьки.
Поперек дороги шла канавка в полпальца глубиной, и на дне ее насыпан был какой-то порошок.
– Смесь чеснока и сушеных волчьих ягод, – пояснил Григорий Арсеньевич.
– Зачем…
– Это и есть та преграда, что не выпустит убивцев из деревни.
– Преграда? – Василию захотелось расхохотаться. Да только было в словах комиссара что-то такое, что к смеху вовсе не располагало. По крайней мере в том, что Григорий Арсеньевич не был сумасшедшим, Василий был уверен. А раз так, то надо просто подождать, тогда все само собой разрешится. То ли это непонятная правда, то ли глупая шутка.
– И если Прохор не сплоховал, тварям не уйти. Правда, для этого мы сами должны остаться в живых… – и тяжело вздохнув, Григорий Арсеньевич продолжал: – Значит, так. Через эту бороздку переступишь аккуратно, не дай бог тебе ее повредить. Колдовской круг не должен быть разорван…
«Колдовской круг, да такого не бывает! Все это бабушкины сказки» – хотел было выпалить Василий, но слова застряли у него в глотке, когда он встретился взглядом с Григорием Арсеньевичем.
– Так вот, ступай аккуратно и колдовской круг не повреди, – назидательным тоном повторил он. – Дальше действуем таким образом: я иду впереди, ты сзади – спину прикрываешь. Помнишь, я учил тебя с двух рук стрелять, так вот… В правую возьмешь револьвер с моими пулями, в левую – с обычными. Там и то, и другое пригодиться может. Перезаряжать будешь по моему приказу. И давай договоримся, если я прикажу мордой в дерьмо падать – упадешь. Понятно?
Василий кивнул. Хотя какое там «понятно». Все происходящее напоминало ему дурной сон. Словно он, проскакав назад во времени, вернулся в ту самую ужасную ночь, когда потерял брата и мать.
– Ну что, готов?
Василий кивнул.
– Тогда пошли! – и, сжимая в каждой руке по револьверу, Григорий Арсеньевич сделал размашистый шаг, с огромным запасом переступая борозду.
Василию ничего не оставалось, как последовать за своим наставником. «А там – будь что будет. Хуже не станет, а в остальном разберемся», – так говаривал отец.
Они быстро добрались до ближайшего дома – покосившейся хаты на краю деревни. Григорий Арсеньевич решительно поднялся на крыльцо и постучал рукоятью револьвера по двери.
– Есть кто дома? – спросил громко, а потом, не оборачиваясь, добавил, обращаясь к Василию. – А ты за углом следи. Эти твари очень подвижные… Так есть кто дома?
– А даже если и есть, – ответствовали из-за двери грубым мужским голосом, – то тебе-то что? Все равно не откроем.
– И это правильно, – согласился комиссар. – Не открывайте никому до рассвета, забаррикадируйте двери и окна, чтобы никто не смог к вам вломиться.
– А ты кто такой, что советы…
Но Григорий Арсеньевич не стал слушать, кивнув Василию, он быстро спустился с крыльца.
– Тут нам делать нечего. Идем дальше.
– И чо, мы так каждый дом обыскивать станем? – удивился Василий.
– Надо будет – каждый, – и комиссар, резко обернувшись, выпалил куда-то в огород.
Василий лишь успел заметить метнувшуюся тень, но так и разглядел, в кого стрелял комиссар.
– Минус один, – повеселевшим голосом объявил Григорий Арсеньевич. – Я его точно задел, а раз так, жить ему самое большое полчаса осталось.
– Самодельные пули?
– Скорее уж заговоренные, хотя можно сказать и так.
Нет, для Василия, не верившего ни в бога, ни в черта, это было слишком. Тем не менее, когда комиссар пошел дальше вдоль дороги, он двинул следом, сжимая в каждой руке по револьверу.
И тут где-то в центре деревни вновь пронзительно закричали, а потом кто-то взвыл, словно волк холодной зимней ночью. Комиссар прибавил шагу.
– Приготовься, Василек. Этих тварей штук десять, не меньше…
– Что там происходит? – шепотом пробормотал Василий, хотя и сам отлично знал ответ на этот вопрос.
Неожиданно улица раздалась, образуя площадь. Справа был дом сельсовета – разодранное красное знамя над входом, выбитые стекла. К нему присоседился неказистый домишко с покосившейся крышей.
– Похоже, кричали оттуда, – объявил комиссар. Он решительно поднялся на ступени и, держа револьвер наготове, распахнул дверь. Их сеней в нос ударил привычный домашний запах, но к нему примешивалось что-то неприятное, звериное. Словно там, в темноте, прятался мокрый пес. – Что ж, приступим… – Григорий Арсеньевич шагнул вперед, и тотчас на него из темноты выпрыгнул человек. Выпученные глаза, непомерно длинные, оскаленные зубы. Нет, не зубы – клыки… Вытянутые вперед руки с огромными черными, словно клювы ворон, когтями. Но человек или некое существо – Василий так и не понял, кто это был, – так и не дотянулось до комиссара.
Бах! Бах! Бах! – первая пуля остановила тварь, а вот вторая, изготовленная Григорий Арсеньевичем, заставила чудовище изогнуться. Страшный рык вырвался из пасти, и третий выстрел отбросил существо назад во тьму.
Комиссар снял с полки керосиновую лампу, зажег ее и протянул Василию.
– Держи.
– А вы?
– Мне без надобности, – ухмыльнулся комиссар. Я в темноте хорошо вижу.
– Но как…
Василий убрал револьвер с необычными пулями в кобуру. Все-таки, несмотря на все заверения Григория Арсеньевича, не верил он в убойную силу «заговоренных» пуль. Потом, взяв из рук комиссара лампу, огляделся. Сени как сени, только двери две. Одна вела в дом, а вторая, судя по всему, в здание сельсовета.
– Ну, я пошел, – улыбнулся Григорий Арсеньевич, направляясь в сторону двери, ведущей в дом. – И, Василек, будь осторожен. Если заметишь что-то двигающееся, стреляй не раздумывая.
Однако вместо того, чтобы сразу выполнить распоряжение комиссара, Василий прошел чуть дальше, мимо двери к трупу, распластавшемуся на полу, присел, чтобы рассмотреть, кого же все-таки прикончил Григорий Арсеньевич. Нет, это было невозможно! Перед ним на деревянном полу в луже крови лежал волк. Самый настоящий волк, с открытой пастью и вывалившимся языком. Вот только… он был одет, – одет в человеческую одежду, да и покрупнее своих лесных собратьев.
Василий от удивления потряс головой. Нет… наверное ему померещилось. А потом… Потом ему стало страшно, и выходило так, что те бабушкины сказки, что он слышал в детстве, лежа на печи – правда. Перед ним был волколак – существо волшебное и в реальности не существующее – страшилка из детских снов.
