Текст книги "Дальний родственник"

Автор книги: Александр Лекаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Глава 10. Дальний родственник продает правду и платит за собственный автограф.

– Ты оставил у меня в варьете мешок фальшивых баксов, – сказал Юра.

– Ничего подобного, – возразил родственник. – Там были и настояшие. Все, как в жизни. Зато на фальшивых был мой подлинный портрет. Скоро такие сотни станут раритетом и пойдут за штуку. Драка была?

Несколько мгновений Юра пытался сдерживаться, потом не выдержал и расхохотался:

– Была. Скромненькая такая драчка, интеллигентная, но была. Баксы-то почти идентичные, кроме портрета, пока разобрались – поотдавили друг другу ноги и губную помаду.

– Ты там у себя объявление повесь, – сказал родственник, – что у пострадавших через целование моих портретов я готов их выкупить по номиналу. Конечно, меня не будет дома, но пусть знают наших. Непострадавшим на пиво и так хватит, если ума хватило не выплеснуть его вместе с ребенком.

– А если нашелся такой умный, что уже пришел? – меланхолично спросил Павел, доставая из кармана объемистый пакет, – и принес с собой все, что удалось сгрести с полу? Что ему делать со своим счастьем?

– Да,– встряла Елена. – Почему у всех счастье, а у меня нет? А кто тебе подал идею насчет варьете?

– Продал, – грустно сказал родственник, глядя на знакомый черный пакет. – Раскрутишься тут с вами...

Этот поучительный разговор происходил в третьем часу ночи после бенефиса в варьете, на даче Городецкого. В большой, пустой комнате стояли кресла для присутствующих и густой дым их сигарет. Серебряная змея свернулась на коленях у хозяина – это было единственное, что принадлежало ему в этом холодном доме. Огонь камина, бросая отблески на серебро, не мог согреть его, здесь можно было согреться, как на кладбище зимой – только водкой. Или работой, если ты не покойник.

– Ну, ты змей, Павел, – сказал родственник.

– Научишься тут крутиться, под пятой, – вздохнул Павел. – У меня тут двести штук твоих портретов, что не унесли на сувениры. На штуку согласен. Три сотни я себе уже отлистнул, в моей пачке затесались. Итого, с тебя семьсот баксов. И автограф, – он вытащил из другого кармана книжицу в ядовито-зеленой обложке, – по-родственному. Ты становишься знаменитым, поверь моему нюху.

– Вот, жизнь, – сказал родственник, доставая из кармана пачку долларов и отсчитывая семь бумажек в руку Павла, – за собственный автограф приходится платить.

– Такая жизнь, – кивнул Юра, – правду иначе не продашь.

– Она приходит в одеждах лжи, – сказала Елена, отбирая деньги у Павла, – чтобы не ходить с голой жопой.

– Ты фетишистка, – заныл Павел, – ты любишь грязные деньги.

– Ты не имеешь на них морального права, – строго сказала Елена, – ты только что выдурил их у порядочного человека.

– Я буду жаловаться, – сказал Павел.

– Жалуйся мне, – сказала Елена, – я же никому не скажу, какая ты сволочь в постели. И никто не узнает, что у тебя встает, только когда ты кусаешь меня за ягодицу.

– Да это ложь! – завопил Павел. – Это у меня вся жопа в синяках от твоей любви, могу показать!

– А будешь гавкать, – сказала Елена, – так будешь и дальше кусать себя за задницу, голыми деснами. Протезы, гад, отберу.

– Где же правду искать? – горько спросил Павел.

– В жопе, – сообщил родственник. – Именно оттуда исходят все наши понятия о правде и лжи, о добре и зле после того, как мы переварили плод познания. И мы гадим и гадим этим на собственную голову, полагая, что это процесс мышления.

– Ну, ни фига себе, – восхитилась Елена, – это ж надо быть таким умным.

– А когда мы думаем, что придумали что-то новое, то всегда находим это в какой-нибудь пыльной книжке, которой вытирали задницу еще наши прабабки, – усмехнулся родственник.

– А прадедки что, не вытирали? – поинтересовалась Елена.

– Женщина – это другое существо. Настолько другое, что с ним нельзя гадить на одном гектаре, – пояснил родственник.

– Вот именно, – внушительно подтвердил Павел.

– Чтобы научиться толком мыслить, надо избавиться от влияния других людей, – сказал родственник, – а ни один мужчина не способен влиять на мужчину так, как влияет женщина, самим фактом своего присутствия в этом мире. Адам был Богом в своем раю, создавшим женщину из своего ребра. Когда Адам любит Еву – он любит себя. Когда Адам ненавидит Еву – он ненавидит себя. Но когда женщина любит или ненавидит мужчину – она любит или ненавидит мужчину. Его. Поэтому и любовь и ненависть ее тяжела.

– Ох, тяжела, – вздохнул Павел.

– Женщина – это бес человека, созданный им самим, – сказал родственник, – о чем сказано во всех древних, ветхих, тысячу раз оплеванных Святых Писаниях мира.

– Глупый, ветхий мужской шовинизм, – фыркнула Елена.

– Да почему моя вера в себя так оскорбляет тебя? – удивился родственник. – Я безгранично верю в себя и исполняю все свои желания. А тебе что мешает? Твоя разделенность мешает. Рай женщины – разделенность с мужчиной, перманентная война с ним, при помощи любви или ненависти. Женщина целостна изначально, она – ребро. А мужчине, чтобы обрести целостность, нужно прекратить войну с собой, перестать быть левым и правым и быть правым всегда.

– Очень удобная позиция, – заметил Юра, – для карманных воров.

– Мне нравится, – умиротворенно сказал Павел.

– А мне не нравится, – сказала Елена, – когда мужчины меняют ориентацию. Пусть они уж лучше руки меняют.

– Это не имеет ничего общего с сексуальными эксцессами, это психический процесс, – сказал родственник. – Изгнать беса, значит, вернуть его на место. В ребро. А не в жопу.

– А когда уже бес в ребро, так на фига тебе вообще какие-то эксцессы? – пожала плечами Елена, – тогда уже все равно, за красных ты или за голубых.

– Ты озвучила классическую позицию женщины – раком, – ухмыльнулся родственник. – Позицию нужности кому-то еще. А целостный человек самодостаточен, ему никто не нужен.

– Как в нужнике, – поддакнул Юра.

– Это поразительно, – сказал родственник, – когда пытаешься объяснить очевидные вещи философскими терминами, никто ни хрена не понимает. Но как только заговоришь о говне, нужнике и жопе – все становится понятным. Вы можете мне объяснить, почему это так? Или мне это только кажется, с моей очковой точки зрения?

– Не кажется, – серьезно сказала Елена, – мы все такие. Только мы молчим об этом. И ты не болтай, пока живешь в мире женщин. Женщина тебя всегда поймет – и использует понятое тебе во вред. Ты умный, у тебя есть баба, которая тебя охраняет. Твой бес. Так полагайся на нее, пока тебе не повыламывали ребра. Потому что в одной бабской глупости ума больше, чем во всем твоем уме.

– Как сказал по такому случаю поэт, – мстительно вмешался Павел, -

Все выпито мое бухло,

И унося мое бабло,

Все бабы сгинули, заразы.

И только стоны унитаза,

Его ночное бормотло.

– Какие бабы? – удивилась Елена. – Какое бабло, Павел? Откуда оно у тебя?

– Да отцепись ты от человека, – вступился Юра, – ведь берет же за душу. Хорошие стихи, лирические. Только теперь уже и унитазы не бормочут в ночи. Они молчат, экономя воду. Такая жизнь.

– У меня еще не все унесли, – сказал родственник.

– Так я ж на что и тонко намекаю, – сказал Юра. – Пора бы уже и выставить мне магарыч. Холодно тут.

Родственник достал из какого-то ящика бутылку водки, охлаждения ей не требовалось, она и так была ледяная.

– Причем тут водка? – сварливо спросила Елена. – Почему меня всегда принимают за извозчика? Павел, я что, похожа на извозчика?

– Нет, – ответил мстительный Павел, – ты похожа на извозчичью лошадь.

Родственник вернулся к своему ящику и достал из него коньяк, шампанское и абсент.

– Так что будем пить?

– Конечно, водку, – сказала Елена, – раз у тебя нет лимонада для дамы.

– Только не говори, что у тебя есть лимонад, – предупредил Павел, – а то она скажет, что дамы пьют только сперму колибри.

– Если ты имеешь в виду себя, так ты размечтался, – сказала Елена.

– Хватит, – сказал Юра, – пейте вы хоть из унитаза, а мне нужен стакан и хоть что-нибудь закусить. Я с утра ничего не ел.

Мгновенно появилось замороженное сало, фиолетовый крымский лук и черный хлеб. И все пошло великолепно, пока Павел не начал прыгать по комнате, изображая колибри, приветствующего восход солнца. После этого все, уже засыпающие, как летучие мыши, загрузились в черный джип с угрюмым водителем, знающим по-русски только слово “блин, дороги”, загрузили Павла, которому родственник сунул в бесчувственный карман пятьсот баксов без своего портрета, и отправились по домам спать.

Так занялся первый день после бенефиса – из искры уже возгоралось пламя.

Глава 11. Джентльмен вешается только на веревке из конопли.

Бутто получила информацию в наушник о происходящем в варьете, у нее были везде наушники – и сразу выдала это в эфир, по ходу рассказа о дальнем родственнике. Утренние газеты, имеющие информаторов в любом времени суток, вышли уже со скандальными намеками, и к середине дня издатель Саломасов уже сплавил все это в Нью-Йорк. Деловые американцы задумались, и к вечеру автор, который уже успел прийти в себя после вчерашнего, получил деловое предложение. От умного Саломасова. И согласился с ним.

Разумеется, в дикой свалке, которая происходила в Москве за славу – и деньги, – кустарные потуги провинциала были просто мышиным писком. Но в гигантском бардаке Москвы и мышь могла прокормиться. Акулы всех размеров и всех видов бизнеса начинали с крохи популярности, которая в любой сфере жизни мегаполиса оборачивалась вполне жирным куском. А жирно смазанный усилитель быстро превращал мышиный писк – в ангельское пение, в рев политического трибуна, в авторитетную речь экономиста или великого мыслителя. За то, за что в маленьком городишке хлопали по плечу и подносили сто грамм – в мегаполисе давали деньги. И мегаденьги. В драке за любую толику поп-популярности столичные поп-деятели обнажали на сцене попы, выплескивали в противные лица стаканы воды, ушаты помоев или без затей лупили друг друга по мордасам, иногда прямо в парламенте.

Литературный же бомонд внешне сохранял отстраненность от этих эксцессов. Писарюги и писатессы шипели как коты, бродящие вокруг мусорного бака, и ночью гадили друг другу под порог, но – интеллигентно. На настоящую, большую гадость у них не хватало ни умения, ни мышиных сердец. Они вообще ни черта не умели: ни писать, ни драться, ни работать. Поэтому они щекотали у себя своими перьями, доводя себя и своего читателя до вялого оргазма, такого же скучного, как и они сами. Это, как и подсматривающие за ними критики, они называли – литературным процессом. Даже когда они пытались живописать грязь, у них получались кислые щи пополам с хлоркой или список ненормированной лексики – а нормированную они знали плохо. Они не знали ничего ни о грязи, ни о небе в алмазах.

А провинциальный кустарь знал. Он соединил методы шоу-бизнеса с отчетливым литературным талантом – и попал в очко. Как и любой подлинный писатель – он был актером, лжецом и аферистом, искусство – это золотые наперстки на пальцах шулера. Он приехал в Москву с колодой своих крапленых рукописей и попал туда, где было ему самое место – на ярмарку тщеславия, на вселенское торжище, в великий Город, над которым никогда не заходит солнце, какие бы звезды над ним ни сияли. Он был родственником каждому, кто боролся здесь за кроху хлеба или ведро бриллиантов, он был родственником этому Городу и вместе с ним смотрел в двух направлениях с его башен – и весь мир лежал у его ног.

Но когда он не возносился духом над златыми главами Москвы и не торговал царствами земными, то считал свои бабки. С авансом, обещанным алчным Саломасовым, злата набиралось уже знатненько. И родственник взялся за телефонную трубу.

– Привет, Юра, сколько стоит твое варьете?

– На фига оно тебе? – невнимательно спросил Юра, занятый какими-то делами, – девки продаются в розницу.

– Я не собираюсь отбирать у тебя кусок хлеба, – пояснил родственник, – я хочу его арендовать. И снять там кино, себя экранизировать.

– Постой, постой, – сказал Юра, – это же не последний мой кусок хлеба. Я еще и продюсер, ты что, забыл? У меня авторское агентство, пишем сценарии и продаем по 300 серий в год.

– Да не надо мне 300 серий, мне одной достаточно, – сказал родственник.

– У тебя что, уже достаточно для этого денег? – спросил Юра.

– Я сам себе режиссер, – сказал родственник, – у меня уже все написано и есть исполнитель главной роли.

– Заткнуть всем пасти! – крикнул Юра куда-то в сторону. – Слушай, твоих денег хватит на рекламный ролик, а не на кино. На кино персональных денег ни у кого нет. И вообще, это так не делается. Давай, что есть, а я найду спонсоров, и мы слепим нормальную фильму, лимона на полтора.

– Где ты возьмешь спонсоров? – спросил родственник.

– Я поищу их в ящике своего стола, – хмыкнул Юра. – Это же бизнес, а бизнес без партнеров не делается. Я сам буду твоим спонсором. “Оскара” мы не возьмем и о прокате мечтать нечего. Но мы раскидаем фильму на дисках, вставим туда голых баб и заработаем какую-нибудь мелочевку. А если у спонсоров выйдет недостача, так ты компенсируешь из своих денег. Так идет?

– Идет, – ответил родственник.

– Я так понял, ты продал что-то Саломасову? – спросил Юра.

– Я сам еще не понял, кому я продал. Но Саломасов платит, – ответил родственник.

– Значит, американцы уже издали книжку на русском – для Саломасова и диаспоры. И перевели для себя, – сказал Юра.

– А что там переводить по-ихнему? – хмыкнул родственник. – По-американски даже Анна Каренина будет очень быстро: “fuck&kick”. Они же ни “р”, ни “ж” не произносят, и еще половину алфавита. Вот и приходится говорить жопой.

– Французы тоже “р” не произносят, – заметил Юра.

– Французы картавят для куртуазности, – возразил родственник, – когда надо, они умеют внятно сказать “Реми Мартен”. А ихний великий Золя, написавши “Жерминаль”, умел даже произнести свою фамилию.

– У американцев тоже есть великий писатель – Хью Хеффнер, – сказал Юра.

– Точно, – согласился родственник, – ни “р”, ни “ж”, ни “з”, одни губы и голые жопы. Только это и можно живописать английским языком.

– Не кати бочку на американцев, – сказал Юра, – они богатые. Когда в Штатах выходит книжка, ее быстро экранизируют. Скоро к тебе спонсоры будут в очереди стоять. Я уже встал.

– Так я ж и говорю, что с них взять, кроме баксов, – сказал родственник. – Они, гады, печатают свои доллары на бумаге из льна, ты знаешь? А Россия самый большой производитель льна в мире. Ума не приложу, почему такому великому государству не напечатать себе столько долларов, сколько ему нужно? Давай займемся, а? И не будем торговать своим талантом с этими прощелыгами.

– У меня льна только на пару носовых платков, – с сожалением сказал Юра, – ну, трусы еще есть. Хватит, конечно, чтобы прикрыться, но маловато будет. А из конопли можно?

– Мы с тобой что, преступники? – возмутился родственник. – Мы уважаемые люди. У меня, конечно, есть конопля, как у всякого порядочного человека. Но я ее вдумчиво курю, а не перевожу на всякую дурь. Еще, порядочный человек может повеситься на веревке из конопли – если не выгорели дела. Джентльмен не пользуется синтетикой.

– Так ты приготовь две, на всякий случай, – сказал Юра, – а я пока начну собирать спонсоров. И мы попробуем сделать доллары традиционным способом – отнять их у штатников.

Глава 12. Проповедь в катакомбах.

– Ты посмотри, что делается! – воскликнула Елена, тряся перед носом у Павла газетой “Черный Передел”. – Здесь пишут, что наш родственник сегодня будет выступать у них на сборище!

“Черный Передел” была газета юных анархистов-ленинцев, слабо знавших историю, но соблазнившихся жутковатым названием, если бы они слышали что-то про “Готтский альманах”, то решили бы, что это газета конкурирующих с ними “готов”. Елена регулярно и тщательно просматривала бульварные, заборные и подзаборные листки, отлично зная, что самое интересное, как всегда, пишут на заборе, что самая достоверная информация передается ингаляционным способом, как вирус гриппа, а самый лживый телеканал всегда называется “Канал Честных Новостей”.

– Когда сходняк? – поинтересовался Павел, роняя “Букмекерский магазин”.

Елена глянула на часы.

– Да уже началось.

– Поехали, – не задумываясь, сказал Павел.

В большом темноватом подвале стены были залеплены разномастными плакатами. Присутствовали: неизменный Че Гевара, Нестор Махно, Бакунин, Кропоткин и Мао в кепке. Дальний родственник уже размахивал кулаками на освещенной эстраде. Елена восхитилась – это был настоящий циркач, балаганщик высокого розлива. Он был в черном анархистском прикиде и топал лаковыми сапогами, жестикулируя, как дуче. Он не мог отрастить волосы, как у анархиста, однако серебряный клок бороды, как у Троцкого, и лысина, как у Ленина, но обритая по периметру, как у скинхэда – эффектно сияли над воротником черного френча. Он пучил бледно-голубые глаза, как фюрер, и извивал красными губами, блестя криминальной фиксой. В довершение всего, на носу его криво сидело пенсне, как у Берии. Это был классический образец идиота, которые и присутствуют на таких митингах, и они его сразу полюбили. Кроме того, он был старый, по их меркам, и присутствие среди них такого пугала придавало им значительности в собственных глазах.

– Кто это? – тихо спросила Елена у юноши с горящим взором.

– Это известный украинский интернационалист и старый член движения, – ответил юноша.

В этот момент на сцене появилась нордическая принцесса. Подвал ахнул и мертво затих. На ней были блестящие от натяжки кожаные штаны, шов между ног отчетливо делил ее на две половинки. Ее груди были как два черных яблока, зажатые в топ-кулаках. На белокурых волосах набекрень сидела гей-эсэсовская фуражка, гей-славянские голубые глаза сияли из-под высокой тульи с анархистским черепом. Это не имело ничего общего с грязненькой девчушкой с улицы и с мистической серебряной змеей. Это был – яркий, броский, блестящий символ сексуальности. Она исходила сексом, она была более голой, чем если бы осталась только в собственной коже – это была актриса того же уровня, что и ее блестящий патрон.

Она застыла, расставив ноги и молча издавая такой секс-апил, что звенело в ушах. Потом вдруг вскинула над головой транспарант с кратким и всем понятным лозунгом :

“АНАРХИЯ – МАТЬ ЕЕ!!!”

Зал взревел. У Елены тряслись плечи, Павел рыдал от смеха, закрывая лицо руками, чтобы его не побили дрожащие от высокой сознательности анархисты.

– Любая власть – поганая! – выкрикнул лысый. – Большевики пинали Временное правительство так же, как нынешние пинают их самих! Временщики пинали царизм, а царизм так себя отпинал, что царь сам отказался от престола! Историю постоянно выбрасывают на помойку, чтобы продать нам новое, улучшенное будущее! Этого требует экономический интерес капитала, а не прогресс! Капитал нажился на большевистской бесхозяйственности больше, чем на всех своих колониях, вместе взятых! А народ – урод! Этот народ вырос в социалистическом раю, вырубил этот рай, теперь сидит на пне без штанов и горько плачет! Не верьте власти! Не верьте мужику, который всегда сбивается в кучу и у которого хата всегда скраю и всегда горит! Бегите, никогда не останавливайтесь ни под чьими знаменами – только так можно убежать! Так бежали от власти ваши предки – и так они создали великую Россию!

– Чего ж ты-то в Москву прибежал, – пробормотал Павел.

– Любой гад, который собирает под знамена, хочет отгородиться вами от других гадов! – орал родственник. – Никому не верьте! Бегите из их школ, из их университетов, не служите в их армиях и конторах, не соблазняйтесь никакими ошейниками с цацкой!

– Не выпускай из виду дверь, – тихо сказал Павел Елене в ухо, – тут и замести могут.

– Не верьте мне! – надрывался лысый, пока его партнерша, улыбаясь и подрагивая бедрами, молча призывала: верь, верь, это – настоящее! – Я такая же сволочь, как все! Верь только себе! Чужие откровения и поучения – ничто! Сокровеннейшее “Я” – первоисточник радости, кто не чтит его, служит силам ада. Ад – это другие люди. Разве не сказано в Писании: “Я – Господь твой. Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим?” Что общего у мудреца и зверя? Ни тот ни другой не знают чувства раскаяния в содеянном. Зачем тебе душа, если ты не смеешь бросить ее в огонь, когда захочешь? Вина всегда находится в одном месте – в человеке достаточно слабом, чтобы ее признать и нести. Царство Небесное силою берется – так же, как и Земное. А вы – сильные! Земля – это ад, в котором агонизирует дух, очищаясь от скверны. А вы – Боги, закаляющие себя в адском огне! Вы боретесь за то, чтобы иерархия заслуг восстановила честность и плодотворное неравенство. Вы – злые, ибо совершенство в добре недостижимо, но совершенство во зле достигается им. Вы – враги всем, ибо только враги говорят правду. Друзья и влюбленные, запутавшись в паутине взаимного долга, врут бесконечно. Любовь низменна, лишь ненависть, ваша ненависть – благородна!

– Да что же это такое, – ошеломленно сказала Елена, цепляясь за Павла.

Нордическая принцесса швырнула фуражку в зал. Анархисты сгрудились вокруг сцены, больше ни один член, даже тщательно намыленный, не мог бы втиснуться в эту толпу.

– Но вы превзойдете их всех! – хрипел лысый. – Ибо вы принесете в жертву человека, чьим телом облечены. Ваше рождение уже состоялось, ваш гнев нарастает, ваша звезда воссияла и ваши сердца становятся сильнее. Истинно говорю вам, ваш последний станет первым, ибо он будет уничтожен. И тогда образ великого рода Адамова – вашего рода – возвысится, ибо прежде небес, земли и ангелов этот род из вечных сфер существует. Итак, вам сказали все.

– Это была проповедь, – сказал Павел, с облегчением вздохнув на свежем воздухе.

А за их спинами уже началась раздача зеленых книжечек, грудой сваленных у черных копытец белокурой принцессы.