Текст книги "Дальний родственник"

Автор книги: Александр Лекаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Глава 7. Шекель сильно девальвировал за последние 2000 лет.

– Скажи, по-честному, сколько раз ты бил морды здесь, в Москве? – спросил Юра.

– Ни разу, – не моргнув глазом, ответил родственник. – Мне били, признаю. Местное хулиганье. Я всегда страдаю за правду.

– Местное хулиганье – это местные украинцы? – уточнил Юра.

– Эти украинцы – пятая колонна Америки в России, – пояснил родственник.

– А те? – Юра кивнул за окно, где во дворе разминались гирьками несколько угрюмых парней в черных шароварах.

– А те – честные патриоты, – ответил родственник.

– Националисты? – уточнил Юра.

– Самые главные националисты в Украине – евреи, – ухмыльнулся родственник, – из числа умных. Они понимают, что жить надо дома, а не в Африке. Они выучили мову, не стыдятся пейсов и пашут как звери – у себя дома. А половина щирых украинцев пашет на поляков или на австрийцев, и оттуда, блин, голосует за “лучшую” Украину. Если дать шанс украинским жидам, они всем нам помогут устроиться по-человечески у себя дома. Как в Америке. Тот, кто тронет украинских жидов, будет иметь дело вон с ними, – он мотнул головой за окно.

– Они что, сионисты? – удивился Юра.

– Все добрые христиане слегка сионисты, – ухмыльнулся родственник, – оттуда же все пошло. А все честные патриоты – всегда донецкие.

– Так это они били нечестных патриотов возле посольства? – Юра кивнул на Катькин таблоид, лежащий между ними на низком журнальном столике.

– Ни в коем случае, – твердо ответил родственник. – Они придерживаются принципа ненасилия. Но иногда приходится защищаться от распоясавшихся хулиганов. Распоясавшиеся хулиганы выбили мне зубы и плюнули на плешь. Это недопустимо. Я буду жаловаться в международные организации и лично господину Лужкову. Необходимо обуздать террористов и выправить им моральный хребет. Между прочим, они представляют серьезную опасность для мирных жителей Москвы. Эти гады возят в своих машинах оружие, боеприпасы, наркотики и презервативы с изображением членов Государственной Думы. О чем я уже настучал в соответствующие органы, – родственник широко улыбнулся, – с указанием автомобильных номеров. Пусть поездют.

– А цепь? – напомнил Юра.

– И за козла ответят, – кивнул родственник. – Они начали полномасштабную кампанию по дискредитации молодой украинской демократии. Меня. Я уже отправил гневные письма во все издания, до которых дотянулись мои слабые волосатые руки, изнемогающие от борьбы. Да я не то, что цепь, я гвоздя сроду в руках не держал и не втыкал его никому в задницу! Что может подтвердить любой честный донецкий патриот здесь и по всему миру, и в московском городском суде. Да я бы не знал, как и выглядит мотоциклетная цепь, если бы мне не показали друзья, как ею пользоваться, совсем недавно. Я мухи не обидел, я жертвую на строительство храма Непорочного Зачатия, о чем у меня имеется справка, а они мне – на плешь! Мне, следующему по пути Джавахарлала Неру и Авгостиньо Нетто?! Не оставлю без сатисфакции, без штанов оставлю, – родственник удовлетворенно приложился к бокалу с коньяком. – Хочешь настоящие украинские шаровары? Правда, они будут слегка подмоченные, но такая уж у них репутация.

– Спасибо, не надо, – поскромничал Юра, – мне хватает украинского сала. Кто-то присылает его маме, и мама меня угощает. А я угощаю своего бультерьера.

– Да ты циник! – возмутился родственник. – Разве можно кормить салом бультерьера?! Он не должен весить больше 30 килограммов.

– Успокойся, он все равно не ест, – сказал Юра, – и тогда я дарю сало кому-нибудь из знакомых, как очень большой раритет. Берут. На халяву и сало сладкое.

– Беру свои слова назад, не дам шароваров, – сварливо сказал родственник. – Тебе их надо на голову надевать, а в них нет ширинки, чтобы просунуть нос, и ты задохнешься. У тебя нет национального достоинства, вот что я тебе скажу.

– Оно у меня есть, – не согласился Юра, – но очень небольшое. И в мою русскую ширинку пролазит вполне.

– Украина и Россия – братья навек, – горячо сказал родственник.

– Как они могут быть братьями? – удивился Юра.

– А как Киев может быть матерью городов русских? – спросил родственник. – Это же надо, так хорошо знать категорию рода в русском языке, чтобы таким языком писать историю! Да я бы членом лучше написал.

– А чем ее, по-твоему, пишут? – меланхолично удивился Юра. – Вот мы тут сидим, братья в натуре, а не на плакате, и разговариваем, как китаец с дикобразом. Кто и на каком языке нам за это ответит?

– Порвали цепь времен, – кивнул родственник, скользнув взглядом по собственной фотографии в газете, – и еще обвиняют меня в незнании русского языка, когда я посылаю их по-батюшке.

– Завистники, – поддакнул Юра.

Подошел полосатый котище с желтыми, подзаборными глазами, за ним – тибетская кошка, гибкая, как черная змея, с яркими изумрудами глаз. Котище начал тереться о ногу хозяина, кошка аристократически села в стороне.

– Вот, приблудились, – хмыкнул родственник, – знают, к кому идти. Тибетка приносит мне мышей и спит на моих рукописях. Я не препятствую. Кошки – гурманы и чуют гадость, в старину им давали яства, на предмет яда. Если кошка на рукописи повалялась – значит, употребимо.

– Просто эти животные выросли в тяжелой экологической обстановке, – сказал Юра.

– Я тоже вырос в тяжелой экологической обстановке, – сказал родственник. – А тот, кто вырос в другой, пусть поищет себе чтиво полегче, у моих котов мозгов больше, чем у него.

– Надо учитывать читательский спрос, – сказал Юра.

– Если они спросят у меня, сколько раз я дрочил в детстве, я им отвечу, – ответил родственник, – если вспомню. Но, убей, не пойму, почему они с наслаждением вылизывают кровавое дерьмо, которое предлагают им детективщики, не умеющие правильно написать слово “блядь”? А увидев каплю крови в моем романе – падают в обморок? Или со вкусом размазывают ее по всей своей морде – и больше уже ни черта не видят?

– Это ты не видишь, – сказал Юра. – Они поддельные вампиры, им нужна нарисованная кровь. А ты – настоящий, и вызываешь тошноту. Дерьмо, описанное мастером – это настоящее дерьмо, слишком настоящее, чтобы им торговать.

– Ну, вот, – горько сказал родственник, – нет у меня в этом мире друзей, кроме приблудного кота.

Кот заурчал и заулыбался под его нежными пальцами.

– Да он улыбается! – изумленно сказал Юра.

– Точно, – кивнул родственник. – Коты, собаки и лошади улыбаются. А из людей: Джоконда и Будда. А вот у христиан-

ских святых, включая босса, всегда какой-то прибитый вид, ты не находишь? Они страдают. А мы не страдаем? Так на фига нам их перекошенные морды? Если уж я отстегиваю кому-то на Царствие Небесное, так я хочу, чтоб мне умели хотя бы сказать “she-e-e-et” за мои сребреники. Иуда вон сделал им Бога за свои сребреники – и попал в Книгу Рекордов.

– Сейчас уже нечего продавать, – усмехнулся Юра.

– Да разве не сказал вам сам Большой Босс, что вы – боги? – изумился родственник. – И кто кричал на каждом перекрестке, что Он – Сын Человеческий? Так кого же вы распинаете каждый день, продавая себя за тридцать сребренников Синедриону, в котором сидят податели благ земных? Ты сам покупаешь и продаешь людей, включая самого себя, в своем фирменном синедриончике, нет? Знаешь, я не удивлюсь, если Иуда удавился на таком же фирменном шнурке от креста, что и на твоей шее. Кайафа сделал Иуду, Иуда сделал Христа, а тридцать сребреников раскрутили шоу, которое продается уже 2000 лет! Ты ничем не отличаешься ни от них, ни от моей внучки Моше Даяна, кроме того, что шекель сильно девальвировал с тех пор.

– А где она? – поспешно перебил Юра, уязвленный неожиданно и неуместно этой шутовской болтовней.

– Я уговорил ее помыть волосы, – ответил родственник. – Если сумеет продрать свои патлы, то часа через четыре явится нордической принцессой. Ума не приложу, откуда у таких девок такая роскошная волосня? Другие каждый день шампунями моются, а утром посмотришь – три пера, просто страх Божий.

– А откуда у твоего кота такая морда? – спросил Юра. – Больше, чем у моего бультерьера.

– Это потому, что украинским салом не брезгует, – укоризненно сказал родственник. – Но у принцессы попа все равно больше. Ты будь с ней поосторожней, она закончила факультет психологии в Санкт-Петербурге, потом болталась с лохотронщиками и умеет охмурять людей. Кушай сало, и будет у тебя от этого такое лицо, что никакие враги не страшны. Хрущев, Вий, Наш Президент и Валера Леонтьев кушали сало – и посмотри, какие лица!

– Что-то я не видел у тебя сала, – сказал Юра.

– У бойцов есть, – родственник кивнул за окно. – Они не такие изысканные, как мы с тобой, рябчиков не жрут, у них все свое за пазухой и на мотоциклах: сало, водка и цепи. Поэтому и пацифисты, врагов у них нет.

– Они слегка похожи на бандитов, – понизив голос, заметил Юра.

– Все нормальные патриоты слегка бандиты, – объяснил родственник. – А как же ты будешь родину защищать, если у тебя нет ножа и пистолета? Кто ее будет защищать? Армия, что ли? Не смешите меня. Это у вас, в России, есть атомная бомба. А нам приходится полагаться только на свои мозолистые руки.

Глава 8. Солнце красит нежным светом.

На следующее утро Юра проснулся поздновато – давала себя знать тяжелая экологическая обстановка дня, легко перетекшего в ужин с пацифистами и нордической принцессой. Однако подаренное родственником “ноу-хау”, нащупанное дрожащими пальцами в кармане брошенной на ковер рубашки, мгновенно привело его в норму, и Юра ринулся в бой за место под солнцем, оставляя неудачникам кислятину традиционных опохмелок и обочину, жизнь расцвела яркими красками на угрюмом лбу декабря и понеслась вскачь, звеня морозными копытцами по магистрали дня.

Елена всегда вставала поздно и никуда не опаздывала, сидя у себя на кухне с чашкой “мокко”, она заканчивала уже пятый роман дальнего родственника, купленный на базаре, Павел, который выполз из постели, только чтобы посетить туалет и выпить кофе, вдумчиво одолевал четвертый. Им нравилось.

Елена задумалась, заложив пальцем страницу. Естественно было предположить, что, оказавшись в столице, дальний родственник будет искать протекции. Ничего подобного не произошло. Елена никогда не опаздывала, но она уже ждала достаточно долго, а между тем циркулировали слухи, что родственник резко пошел на подъем. Елена подвинула к себе блокнот и сделала пометку – связаться с Юрой и разведать координаты восходящей звезды.

Юрина мама с недоумением рассматривала письмо из ближнего зарубежья, только что пришедшее с утренней почтой, – в нем сообщалось, что дальний родственник считался умершим уже лет десять как – возможно, в результате какой-то бюрократической ошибки.

У Бутто был прямой эфир ночью, но сейчас она сидела в темном кабаке, который так и назывался – “Темный Кабак”: спать было не время. Сюда не проникало ни зги утреннего света, пространство едва освещалось ядовито-зелеными люминесцентными трубками.

– Ты видишь этого гоблина? – Бутто ткнула зеленым ногтем в лежащую на столике газету.

– Ну, вижу, – ответил сидящий напротив бородатый парень в непроницаемо-черных очках.

– Сегодня позвонишь мне на передачу, – сказала Бутто, – и громким, взволнованным голосом попросишь рассказать o нем.Прочитай статью. Не забудь упомянуть о том, что, как тебе известно, – это мой родственник.

Издатель Саломасов был кузнец своего счастья и звенел молотом по наковальне с раннего утра. Он первым уже получил из Нью-Йорка весть, которая сделает известным в своем отечестве пророка, чья морда, смахивающая на один из “орешков” Брюса Уиллиса, со страниц развернутой перед Саломасовым бульварной газеты вскоре прыгнет на обложки глянцевых журналов. Надпись красным гласила: “Известный писатель спасает девушку из объятий пламени и льда!!!” Лысый прохиндей был в одной белой майке, с мазками гари, мужественное лицо повернуто в объектив, на мускулистых руках – девица, белокурый ангел, с трогательно просвечивающими через мокрое платьице грудками. Сообщалось, что писатель извлек это сокровище из загоревшегося автомобиля, упавшего с моста, проломив лед. Кто-то, совершенно случайно, запечатлел событие подвернувшимся под руку мобильником.

“Кто-то пиарит этого типа, что стоит немалых средств”, – подумал Саломасов. Саломасов уже знал про скандальное фото возле украинского посольства и знал, что писатель купил дом Городецкого, после чего у него не могло остаться слишком много денег. Но писатель был донецким, а издатель достаточно хорошо знал экономическую географию, чтобы понимать – от Донецка до Солнцева рукой подать, и леший знает, какие у него могут быть авуары. Саломасов, вообще, все обо всех знал, но у забора дачи в лесу его осведомленность заканчивалась – там начиналась сумеречная зона, там бродили лешие в черном и русалка висела на ветвях – голая, насколько можно было рассмотреть в бинокль, туда захаживал Юра Чернецкий, но из него клещами ничего нельзя было вытянуть, а нанятым детективам обломали зубы о частокол из заостренных бревен.

Но время звенело золотыми подковами по черепам отставших, и завтра будет поздно лезть на стенку – останется только биться об нее головой. При таких темпах писатель вполне мог выйти на финишную прямую сам, плюнув на стонущего на обочине Саломасова. Уже постанывающий, Саломасов не располагал достаточными средствами, чтобы старать золотую жилу в одиночку, и не мог платить такие гонорары, как “Фалькон”. Пойти же на совместный проект с мощными российскими издательствами – значило быть вскоре выкинутым из бизнеса под любым благовидным или неблаговидным предлогом. Таким образом, единственной возможностью сохранить свое посредничество между автором и “Фальконом” или любой другой акулой – было уболтать американцев на совместную раскрутку автора здесь, в Москве. И Саломасов потянулся к компьютеру.

Глава 9. Дальний родственник дает представление в варьете.

– Нет, нет и нет, – сказал родственник. – И не уговаривайте. В молодости я работал в театре оперы и балета, настодоел он мне до чертиков. Там царят особые нравы, двое солистов хора и один заслуженный дирижер постоянно пытались у меня отсоснуть. Я им и тогда не дал.

– Не может быть, – сказала Елена.

– Уверяю вас, – ответил родственник, – вечно юными в этом шоу остались только нравы, времен Людовика XV-го, все остальное устарело на столько же лет. Зачем рейтузы в обтяжку и пачки нараспашку? Затем, что французским аристократам хотелось насладиться всеми деталями искусства из партера, цивилизованно посасывая леденец. Затем эту манеру вместе с французским язычком восприняли и русские аристократы, смотреть на голых баб и мужиков в бане было неинтересно. Сегодня в партере сидят вчерашние мужики и бабы в нарядах с чужого плеча и за свои бабки полагают себя аристократами. А цивилизованный человек идет на порно-шоу и наслаждается там простыми радостями тела, без всяких па-де-де.

– Да что вы мне лекцию читаете!– возмутилась Елена. – Я искусствовед, чтоб вы знали! Никто вам не предлагает смотреть, как груда костей стучит по доскам пуантами. Я настоящее варьете вам хочу показать, венское. Канкан. Ноги. Кружева.

– Панталоны, – вставил родственник.

– Без панталонов я могу вам показать в другом месте, – сказала Елена.

– А можно я возьму с собой экономку? – спросил родственник. – Она никогда не видела канкан.

– А что она вам экономит? – без энтузиазма спросила Елена.

– Обычно она экономит мне на варьете, – ответил родственник. – А Юра будет?

– Юра? – удивилась Елена. – Юра – владелец этого театра. Вы его в любом случае увидите, если еще не насмотрелись.

Через несколько минут перезвонил Юра.

– Я слышал, ты пригласил Елену в варьете? – сказал он. – Так имей в виду, что Павел потащится за ней.

– Пусть вдвоем тащатся, – помедлив, ответил родственник, – я ничего не имею против Павла.

– Ну, тогда лады. Я рад, – сказал Юра.

– А мне можно выступить? – спросил родственник.

– А с чем ты собираешься выступать? – изумился Юра.

– Спою, – ответил родственник, – в молодости я пел в церковном хоре.

– Ты это серьезно? – спросил Юра.

– Абсолютно серьезно, – ответил родственник, – вторым голосом.

Юра помолчал, потом расхохотался.

– А что? “Знаменитый писатель, завернувший к нам на огонек, споет нам шансон из церковной жизни!” Народу может понравиться. Что тебе для этого надо?

– Надежды маленький оркестрик, – ответил родственник, – мандолина, гитара и бас. Любая тройка лабухов, которая сможет мне на слух подыграть. Ну, “до-ре-ми-до-ре-до”, усек?

– Только без мата, – предупредил Юра. – Будет тебе тройка, будет и свисток. Приезжай.

– Я сделаю твой лабаз знаменитым, – сказал родственник.

О, варьете! Если есть на свете что-то, по-настоящему веселое – так это варьете! Цирк сдох, цирк превратился в темницу для унылых зверей и потных гимнастов. Залы, где без ума от собственного остроумия веселят публику профессиональные смехачи, напоминают похороны, где по случайности включили магнитофонную ленту с записью: “ха-ха!”. Только варьете осталось таким как всегда. Там все еще пахнет настоящим шампанским и пудрой с женских плеч – даже если она и осыпалась век тому назад, и если в брызгах музыки там не играет дух короля вальсов – значит, вы просто не туда попали.

Дальний родственник и его белокурая дама попали – туда. Их появление прошло относительно незамеченным, хотя несколько лиц повернулись, привлеченные красотой девушки, в тени которой скромно поблескивала лысина и бриллиантовая розетка в петлице кавалера. Кое-кто отметил, что где-то уже видел лицо над розеткой, но принадлежало ли оно внезапно побородевшему Брюсу Уиллису или кому-то еще, вспомнить затруднился. Затаив дыхание, следил Юра, как пара проследовала к отведенному ей месту, – чуяло сердце Юры.

После канкана, казалось, уже ничто не может расшевелить публику, ни один нормальный человек уже не может шевелиться после канкана, он только вытирает сладостный пот со лба и говорит – “ах!” Юра специально воткнул родственника сразу после блистательных венских девиц, надеясь, что истомленная публика простит, если что не так, и похлопает, если повезет – между бокалом шампанского и семгой.

Но лысый кавалер знал, как подставлять дам – и остался на месте, когда луч света выхватил из темноты их обоих. Дама встала – вспыхнула диадема в волосах.

– Алле! – выкрикнул конферансье, понятия не имея, что говорить дальше. Платье дамы упало к ее ногам.

– Аххх!!! – сказал зал. На ней была узкая полоска серебра – между ног. Груди торчали и покачивались, у левого бедра сияли кошачьи глаза кавалера. Внезапно она оказалась на сцене, в зале тихо хлопнуло, в воздухе пополз голубой дым, она потянула полоску серебра вверх, зал замер. А полоска все тянулась и тянулась, пока не стало видно, что это – змея, в зале раздалось тихое пение. Сердце замерло у Юры в груди, но он кивнул музыкантам. Музыканты переглянулись, виолончелист медленно повел смычком по струне, вытягивая из нее вибрирующую ноту. Вдруг нота лопнула – змея молнией метнулась вверх – и обрушилась вниз серебряным канатом. Лысый продолжал петь. Гитарист осторожно взял пару аккордов, вздохнул барабан. Девушка, совершенно обнаженная, начала крутиться на канате. Круги становились все шире и шире, пока она не исчезла где-то под потолком. Лысый запел громче. Музыканты смолкли, уже не пытаясь нащупать связь с происходящим. В полной тишине подвешенное на канате тело рассекало воздух над головами ошарашенной публики. Слепо метались лучи прожекторов. Раздался виолончельный звон – виолончелист уронил инструмент, что-то хлопнуло, с неба посыпался дождь цветов. Люди брали их в руки, нюхали – это были настоящие алые розы. Вдруг девушка появилась между ними, одетая в свое черное платье. Юра со свистом выпустил воздух из груди. Пока ее еще никто не видел, кроме него. Она пошла через зал, как тень, зачем-то нагибаясь то тут, то там к занятым цветами людям. Вспыхнул свет – она уже стояла рядом с лысым.

– Пус-сти, – прошипел Павел, ногти Елены впились ему в кожу сквозь рукав пиджака.

– Ахтунг! – завопил лысый, это был совсем не тот голос, что сопровождал полет змеи. – Айн кунштюк, медам энд месье!

Собравшиеся в зале медам энд месье голоса ярмарочного зазывалы сроду не слышали, но узнали сразу. Размахивая над головой черным пластиковым мешком для мусора, лысый взлетел на сцену.

– Леди-и-ззз ет джентльмен! Озарим фантазмом сумерки уходящего года! Па-а-а бездорожью! К вам прибыл Дед Мороз! Па-а-а тундре! Он подарки вам привез, без туфты и ваты! – с этими словами лысый вывалил из своего мешка на сцену груду бумажников, ридикюлей и колье.

В зале раздался ропот, шевеление, затем неуверенные смешки. Несколько джентльменов с решительным видом направились к сцене.

– Пожалуйста, дамы и прекрасные господа! – заорал Дед Мороз, приплясывая и тряся пустым мешком. – Оставьте хоть что-нибудь, как воспоминание о вашей щедрости! Мне и моей Снегурочке! Мы не можем вернуться в свою Лапландию совсем голимые, у нас отмерзнут валенки! Я вас умоляю! Киньте по одной розе в мой большой мешок! На прокорм моим бедным оленям! Всего лишь одну алую розу за кошель золота! Одну розу – и забирайте ваши бриллианты, у меня своих полная Лапландия! Налетай, торопись, самый выгодный чейнджь в мире, скоро закрываем!

Вслед за решительными джентльменами к сцене, толкаясь и хихикая, повалила толпа.

– Иди за кошельком! – прошипела Елена в ухо Павлу.

– Да не было у меня никакого кошелька, – отмахнулся Павел.

– Иди за кошельком! – еще пронзительней прошипела Елена.

Секьюрити застыли у дверей с напряженными лицами, Юра нервно переминался с ноги на ногу, не зная, то ли кивнуть им, то ли оставить все как есть.

Но у Деда Мороза все было схвачено, Снегурочка безошибочно вручала владельцу его вещь в обмен на цветок, вскоре груда ценностей исчезла, а мусорный мешок наполнился розами.

– А теперь, мои щедрые дамы и господа, – крикнул лысый, – разоблаченная Исида! Никакой магии и колдовства! Ведь должно же быть в этом мире что-то настоящее?!

С этими словами он вывалил из мешка груду стодолларовых банкнот в толстых банковских пачках.

– Кукла! – насмешливо крикнули из зала.

Лысый мгновенно схватил пачку и швырнул ее в голос. Там зашелестело и смолкло. Обратно швыряться пачкой насмешник не стал.

– Вот, – сказал лысый, – чем я одарил вас взамен за ваши цацки, среди которых не было ни единой настоящей, и толстые кошельки с тощими рублями.

– А если у кого-то остался на руках ваш вексель? – толстый господин из зала помахал над головой смятой розой.

– Я не оставляю векселей, – вежливо улыбнулся лысый, – он просрочен, лавочка закрыта.

После этого он медленно спустился со сцены, оставив за спиной кучу денег, и под руку со своей спутницей покинул зал.