Текст книги "Дальний родственник"

Автор книги: Александр Лекаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Глава 13. Как надо продавать истину.

– Что это ты нес вчера? – спросил Павел.

– Истину, – ухмыльнулся родственник.

Они сидели в “Медведе” и пили ледяную украинскую водку, закусывая ее астраханской стерлядкой. С некоторых пор градус их общения определенно повысился. У родственника Елены, без которой теперь обходились вполне, вошло в привычку таскать за собой Павла в богатые рестораны и закармливать там деликатесами. С другой стороны, родственник в московских деликатесах ни черта не понимал, а Павел давал мудрые советы. Людьми они были совершенно разными, тем не менее, в обоих присутствовало некое общее ядро. Можно было сказать, что у Павла это ядро катилось вниз, по линии наименьшего сопротивления, а у родственника летело вверх, как из пушки.

– Истина рождается, как все – в м...де и дозревает в катакомбах, – ухмыльнулся родственник, – в канализации, в соответствии с нынешними реалиями. А Москва – это третий Рим, Царьград Нового Времени, верь мне, Павел. Истина Христа была вонючей и честной, пока ее не отмыли дезодорантом церковники – чтобы залить кровью невинных.

– То-то я учуял, что от твоей истины каким-то апокрифом припахивает, – кивнул Павел, – типа, старовер, да? Что-то я такое читал в “Словаре атеиста”, только слабо понял.

– Тогда готовься принять откровение, – сказал родственник, хлопнув рюмку водки. – Я после “Мерной” всегда в духе и вещаю. Разъясняю на пальцах, чтоб тебе не было так грустно жить: абсолют, который гностики называют великий невидимый дух, выделил из себя первый эон. Эон по-гречески означает “истинно сущий”. Улавливаешь? Первый эон гностики называют Мудрость или Ахамот. Почему – Мудрость? Потому что сущностью мудрости является способность формировать мысль. Еще этот эон называют Матерью. Почему – Матерью? Потому что сущностью матери является способность к порождению. Назначением первого эона было отразить Творца, сформировав правильную мысль о нем – и начать идеальный процесс порождения истинно сущего. Мудрость же преждевременно начала играть с этой страшной игрушкой – мыслью. В результате произошла космическая катастрофа. Появился второй эон, который выпал из санкционированного Духом порядка вещей – Небро. Ублюдок. Монстр. В гностических текстах его называют “ангел с налитым кровью лицом” и Надменный. Вселенская трагедия, или, если хочешь, шутка, состояла в том, что Небро был подлинным отражением Духа, но – кривым и неправильным. И сыном Мудрости – совершившей глупость. Как и всякий бастард, Небро не сомневался в своем праве на сыновство и пожелал продолжить Акт Творения, полагая, что исполняет волю Духа. В результате у него получились, одна за другой, восемь материальных вселенных – кривых и неправильных, как и он сам. Чтобы они хоть как-то функционировали, Небро-Демиург был вынужден создать и поставить над каждой планетой и над каждым атомом надзирателя. Вся затея могла бы и не иметь столь порочного характера, если бы являлась просто забавой, кучей пыльных декораций, населенных работниками сцены. Но Небро-Надменный возомнил, что может и должен создать существо по образу и подобию Духа. А поскольку себя он считал имеющим Его образ и подобие – то по своему собственному. Так он создал первого Небесного Адама, вдохнув в него огонь Духа, которым сам владел не вполне законно. Однако едва открыв глаза, существо плюнуло в лицо создателю и ушло домой. То есть, огонь Духа разрушил эфемерную плотскую оболочку и вернулся к своему Центру – к Абсолюту. Тогда Небро создал второй мир, с более плотной субстанцией, чтобы удержать пленника. Затем третий, четвертый, и так до восьмого – где ему удалось закрепить Адама, вбив его в Землю. Он устроил райский сад посреди ада, и ему удалось получить потомство от первых людей – Адама и Зои (Евы). Однако первое же колено Адамово, называемое по традиции Каин, проявило опасную тенденцию к уклонению от обязанности жить и побегу. Бог предпринял меры, и второе поколение, называемое Авель, вышло более послушным. Казалось, все наладилось.

Но Каин неожиданно взбесился и вырезал Авеля на корню – освободив его таким образом. Сам он уйти не успел и был наказан мучительно-долгой жизнью в пустыне. Однако самое большое разочарование принесло Богу третье поколение, называемое коленом Сифа. Это колено, проявив показное послушание, втайне подготовило бунт. Особо удручающим обстоятельством явилось то, что мятеж возглавили Адам и Зоя, которым к тому времени должно было быть никак не менее восьмисот лет. Все эти люди несли в себе тот же огонь Духа, что и Небро, и не отличались от своего создателя ничем, кроме намерений. Каким-то образом им удалось допрыгнуть до него и вцепиться Богу в горло, даже похожие на скелеты дети Каина приползли из пустыни, чтобы поучаствовать в этом. Род Адамов предшествовал Творению, ангельский техперсонал восьми миров был пылью под его ногами и не мог прийти на помощь своему создателю. Демиургу пришлось отбиваться самому, волей-неволей уничтожив большую часть расплода. После этого он оставил попытки создать совершенство и создал четвертое поколение, по тому же принципу, что и животных. Эти люди имели душу, но не имели в себе огня Духа. Они были очень плотно привязаны к земле, с удовольствием размножались и никуда не стремились. Однако с остатками поколений Сифа и Каина тоже следовало что-то делать. Нельзя же было им доставить такое удовольствие, просто уничтожив. Эти колена имели плоть, злорадно рассчитанную с особой прочностью, им не так-то легко было покинуть ее, А сама восьмая сфера находилась на самом дне колодца из восьми миров. Пройдут века, прежде чем они разработают приемлемые системы ухода. А пока беглецов легко будет отловить на любом из этажей и снова вбить в одно из новых тел, которые уже начали размножаться. Адам-из-Глины, не имевший огня Духа, мало чем отличался от собаки, и примесь хорошей породы могла сделать из него человека. А примесь глины к огню – надолго могла удержать его носителей от того, чтобы штурмовать Небо. По прошествии времени Адам-из-Глины размножился в таком количестве, что его стало возможным дрессировать, приводя к послушанию тем, чего он боялся более всего – разрушением тела, смертью. Смерть стала ужасом хрупких глиняных сосудов. Особая прочность племен Сифа и Каина отошла в далекое прошлое, растворившись, как соль, в грязи.

Демиург организовал свою материалистическую систему на принципе гравитации. В ней все – живое, и все кружится в боевом вращении, выискивая слабое место противника. Гностическая традиция называет это Принципом Войны. Все слабое притягивается и поглощается сильным. Поэтому души Адама-из-Глины не могут преодолеть тяжелой и плотной атмосферы Земли. А духи носителей огня улавливаются магнетическим притяжением верхних миров. Но башня, растущая вниз – творение Демиурга – не имеет внутренней прочности и смысла. Она не является “истинно сущей”. Поэтому: все планеты упадут на Солнце, все солнца будут притянуты центром Вселенной и уйдут в Абсолют. Гностики всегда утверждали, что их учение является откровением Христа в чистом виде. Этот мир – греховен изначально, цель жизни человека – спасение души, а не ублажение тела. Если отбросить вторичную шелуху, разве это не является сутью Нового Завета? Внецерковные христиане именно так и жили – в пустыне, избегая общества Нечистого Адама и не плодя ублюдков. Но если бы все христиане жили так, то откуда бы взялась паства? И кто бы доставлял млеко и тук, столь сладостные для пастырских животов? Христианские аскеты-гностики были весьма далеки от всякой политики и разобщены. Другие же, кто был озабочен своим животом, сумели собраться на Никейском Cоборе и скомпилировать там компендиум на основе иудейских и гностических источников. В этом рыхлом и полном внутренних противоречий тексте были постулированы воскресение тела и Демиург, как Благой Бог. Сместив акцент с палаческой сущности Демиурга в образ Сатаны, потомки фарисеев создали образ врага. Совершенно несообразный со всемогуществом Бога и создававший проблему теодицеи – но политически полезный. А всех несогласных с партийной линией стали выводить за скобки тем же способом, что и Христа. Потомки назареев никогда не находили нужным разбивать головы глиняных собак. А потомки фарисеев никогда не брезговали геноцидом, распространяя свое учение. В результате землю унаследовали те, кто ее жаждал. Такая жизнь, – родственник развел руками.

– Жуть какая, – сказал Павел. – По такой системе, так лучше сразу удавиться и не жить.

– Не надо давиться, – сказал родственник, – надо жить так, чтобы не было мучительно больно сдохнуть. Красиво жить, со вкусом, а не сдыхая каждый день за хлеб насущный и вчерашнее дерьмо. Кардинальная проблема человеческой жизни – это смерть. Вот это – истинная реальность, а не те фикции, что нам внушают с детсадовского горшка: построить дом, посадить дерево, вырастить сына и тому подобное. Я видел смерть дорогих мне людей, стариков. Верь мне, Павел, – лучше не жить, чем так умирать. Им не помогли ни дома, ни деревья, ни дети. Все это рассыпалось в прах на краю могилы, все, во что они верили и ради чего жили. И тогда они заплакали, и плакали, пока не умерли – в слезах и тоске. Я так не хочу, и тебе не советую. Это не значит, что человеку не нужны дом, дерево, куст конопли, сын, дочь, жена и любовница. Конечно, нужны! Но нельзя отгораживаться ими от реальности: от понимания того, что человек – это странник на этой земле, временный жилец. Чтобы не страдать – надо не цепляться. Надо идти легко, как ветер, и легко умирать. Понимание этого доступно каждому и каждого может сделать счастливым. Легко жить, легко умирать – как лилии полевые, как учил Христос, – даже умирая так, как Он умер! Это чистейшее, изначальное христианство, это то, о чем я пишу в своих книжках, по мере данной мне искры Божией, – а меня называют сатанистом! Кто судит? Тот же самый синедрион, что и 2000 лет назад. Но как же назвать их, тех, кто привязывает людей к земле – лживой моралью, деньгами, политическими системами – а потом бросает наедине со смертью? Ты посмотри, в каких муках издыхает поколение, брошенное коммуняками! Это что, мистика? Это горе и слезы живых людей. Этих несчастных учили социализму, чтобы они лучше работали, теперь их учат капитализму, чтобы они работали еще лучше. На тех же самых потомков фарисеев, на пастырей, которые питаются от привязанных к земле крепостных. А мне кричат, что я толкаю людей в петлю! Да половина смертей в двадцать лет, с язвой или пулей в желудке, с саркомой в печени и тоскою в сердце – от дикой грызни за бабки! Сопливая пацанва гибнет целыми армиями в уличных и государственных войнах – за что?! За “real estate”, за настоящие, подлинные, тяжелые ценности, на которых написано: “В бога мы веруем”? Да если бы люди легче относились к жизни – они не теряли бы ее так легко, за мусор. И бабок хватило бы на всех, каждому по мере его. Ну, сколько нормальному человеку надо, если он не Сорос? Ведь большая часть того, что люди, даже самые бедные, стремятся купить за деньги – это мусор.

– Тогда зачем тебе такой мешок бабок? – агрессивно спросил Павел. – Отдай мне и иди себе, пророчествуй.

– Они мне нужны, чтобы продать истину, – горько ответил родственник. – Люди не берут ее задаром.

Глава 14. Подведение итогов в сумерках года.

Прошло восемь с половиной недель со дня явления дальнего родственника в Москву. Много это или мало? Смотря на каких счетах считать. Он не построил дом – он его купил. И не вырастил сына – разве что посадил. Он не стал всероссийски знаменит, как Солженицын – у него не было американского гражданства. И люди на улицах Москвы не рвали на автографы его последние трусы и пиджаки. Но: “Прон-Пресс” и “Фалькон” начали совместный проект в России, Восточной Европе и Северной Америке. В Юрином варьете полным ходом шли съемки фильма, комментируемые в прессе с первого кадра. Полупиратские издания с базара по-пиратски разошлись. Знакомые Елены, почитывающие бульварную прессу, стали просить у Елены автограф.

И этот паровоз, набирающий скорость в светлый, Новый Мир, едва не свалился под откос в сумерках старого года, когда родственника внезапно задержала Генпрокуратура по наводке из “ридной Украины” – по подозрению в организации какого-то политического насилия. Благодарение Господу, мудрые правоохранители быстро разобрались – это оказался совсем не тот человек. Однако событие попало в газеты и, ничего не потеряв, родственник приобрел добавочную толику скандальной популярности, но неприятный осадок остался – у Юры. В отличие от мудрых правоохранителей, Юра понимал, что родственник способен на все – в том числе и оказаться именно тем человеком.

– Никто не должен знать, куда ты идешь и чем занимаешься, – говаривал, бывало, родственник, – даже если ты занимаешься именно этим.

Никто и не знал, чем он занимается на самом деле. Он был постоянно под прицелом многих любопытных и профессионально-любопытных глаз, усиленных хорошей оптикой и хорошими деньгами, но – ускользал, как отражение в воде, гонимой ветром, распадался на две, три и девять совершенно разных личностей, равно как и его серебряная подружка. Их было – легион, и все занимались и были черт знает чем.

Юра начал ловить себя на том, что побаивается дальнего родственника и задумывается: а насколько он далек? Юре уже с трудом верилось, что он держал в руках серебряную змею: а не было ли это сном? Но чем больше он боялся и задумывался – тем сильнее тянуло его в дом Городецкого и в общество его насельников. Там была сумеречная зона, там могло произойти все, что угодно, но Юра великолепно чувствовал себя в сумерках, ему нравилось пребывать в ожидании неожиданного. Собственно, ему нравилось жить так, чтобы не было мучительно больно от постоянного постоянства, оно протерло дыры на Юриной заднице, на Юриных локтях и на Юриных коленях, – ему хотелось летать на крыльях ветра.

Юра мучительно прозревал неизбежный финал такого полета, но не имел сил не желать. Желать – оказалось намного лучше, чем иметь, годы, проведенные в насиживании имения, – рухнули за Юриной спиной, он шел по краю крыши, весь мир был у его ног, ему было весело и страшно, он не мог остановиться.

Так он и подошел к распахнутым воротам Нового Года – где его ждал Дед Мороз со своей Снегурочкой.

Глава 15. В доме Городецкого собираются гости.

В руках сердюков дымились смоляные факелы. В шапках со шлыками, в шитых золотом жупанах, они застыли у створок распахнутых ворот, каждый при сабле. Неуверенно улыбаясь, Юра прошел внутрь, за его спиной таксист, раскрыв рот, все никак не мог тронуться с места.

Посреди двора пылала жаром куча углей, над ней висела туша, величиной с трехлетнего бычка. Рядом стоял дальний родственник, в волчьей шубе, наброшенной на плечи, и радушно протягивал руки, алые сполохи бегали по его свежевыбритой лысине, Серебряная Снегурочка улыбалась у его плеча.

– Что это? – спросил Юра, высвободившись из его волчьих объятий и кивая на тушу.

– Молодой лось, – ответил родственник. – А старый потеряет свои рога вскорости, а пока за ним присматривает егерь.

– Понятия не имел, что здесь есть лоси, – удивился Юра.

– Их и не было, – пояснил родственник, – пока не привезли.

– Ну и что это за охота? – недовольно сказал Юра. – Это бойня, а не охота.

– Конечно, бойня, – кивнул родственник. – А разве стрелять в беззащитное животное, при любых обстоятельствах, это не бойня? Но людям это нравится. А еще больше им нравится охотиться на других людей, ты не заметил?

– А зачем ты обрядил парней в эти костюмы? – спросил Юра.

– Им нравится, – ухмыльнулся родственник. – А еще – чтобы впечатлить тебя. Ты впечатлен?

– Напоминает кадры из фильма “Пан Володыевский”, – сказал Юра. – Это же сколько надо водки, чтобы сожрать такую тушу? – он кивнул на несчастного лося, которого в этот момент поворачивали над огнем.

– Горилки, – поправил родственник. – Жизнь без игры теряет смысл, а без правил смысл теряет игра. Я терпеть не могу горилку и сало. Но делаю вид, что люблю, пока на сцене. Пошли, у меня есть настоящий сухой абсент, пока никто не видит.

В доме им навстречу поднялся Павел, уже слегка поддатый, Елена осталась сидеть, помахав рукой. Родственник сбросил на пол свою волчью шкуру и плеснул в бокалы пахучего спирту.

– Ты жертвуешь имиджем настоящего украинского хулигана ради французских изысков, – укорил его Юра.

– Ничем я не жертвую, кроме своих жертв, – отмахнулся родственник, выдохнув облако полынного аромата. – Жизнь – это игра, а игра – это творчество. А творчество – это творение того, чего нет. Это обман, который может стать истиной. Если ты не владеешь искусством блефа, ты никогда не выиграешь и ничего не создашь.

– Ты ничего не получишь, если ничем не пожертвуешь, – усмехнулся Юра, пригубляя абсент.

– Единственное, чем стоит жертвовать, это твоей претензией на знание хорошего и плохого, – сказал родственник. – Сознанием греха. Из которого проистекают все виды человеческого несчастья – страх, ненависть, вина и депрессия. Это груз проигравших, который превращает весь мир в бойню.

– Ну, хватит уже, хватит оправдывать свою бессовестность, – лениво вмешалась Елена. – Мы тут все такие, не надо проповеди читать.

– Поэтому вы и тут, – ухмыльнулся родственник.

– А кто еще будет? – спросил Юра.

– Анархисты должны быть,– ответил родственник. – Еще какие-то друзья Павла. Лимонова, кажется, звали…

– Да ты что? – заволновался Юра. – Как мы будем выглядеть?

– Можно подумать, ты сейчас выглядишь, как мать Тереза, – насмешливо сказал родственник.

– Твои казаки с ними за стол не сядут, – сказал Юра.

– Они такие же казаки, как мы с тобой, – отрезал родственник. – Ребятам нравится играть здесь в “ангелов ада”, вот и все. Играют они всерьез, а как же иначе? Но это не значит, что у них нет мозгов.

– Ты описывал их в совершенно ином свете, – изумился Юра.

– А тогда освещение было иным, – пояснил родственник.

У ворот раздалось рычание моторов, заорали разбуженные вороны в лесу, по окнам ударил свет фар, и засигналили машины – целый кортеж, судя по звукам.

– Ну вот, гости прибыли, – сказал хозяин. – Пошли встречать.

Быстрый аперитив приняли прямо во дворе, сгрудившись вокруг лосиной туши над горою жарких углей и, притопывая и причмокивая, и смеясь, обглодали ее до костей, запивая ледяной водкой, после чего хозяин пригласил в дом – к цивилизованному застолью.

Застолье оказалось сверхцивилизованным, то есть – застойным. Есть то, что щедрой рукой было навалено на столах, предполагалось стоя, не сходя с ног или скользя по залу с тарелкой под подбородком. Тонкую практичность хозяйского замысла Юра оценил сразу – если бы всю эту разношерстную и малознакомую между собой публику усадить рядком, как на сельских поминках, то веселье утонуло бы в гробовом молчании, не имея шансов переплыть море водки.

Вешалки, на манер театрального гардероба расставленные вдоль одной из стен, быстро обросли шубами, шапками и расхристанными пальто, разгоряченные аперитивом гости ринулись к столам, как татарская конница в четвертом акте “Князя Аскольда” – лосенок оказался совсем маленьким. А за окнами метались лучи фар – народ продолжал прибывать.

Юра оглянулся вокруг. Женщин было немного, и таких ослепительных, что их принадлежность к племени наемниц из модельных агентств почти не вызывала сомнений. Они были поддельными леди и поддельными подругами, купленными за деньги, – но красота-то была настоящей, – как бриллиант на пальце нувориша. И Юре взгрустнулось от того очевидного факта, что красоту, имеющую спасти мир, уже поимел лабазник, оставив миру дырку от бублика – в качестве спасательного круга.

– Ты чего это грустишь? – спросил у его плеча родственник. – Ты это, не грусти. Ты у меня благодетель и меценат, и веселиться должен на моем празднике жизни.

– Я буду веселиться и за него тоже, – радостно встрял подошедший Павел.

– Смотри, не довеселись до цугундера, как всегда, – Елена дернула Павла за локоть, едва не расплескав бокал с шампанским в его руке.

– О, Боже!.. – вдруг простонал Юра, глядя остановившимся взглядом в зал. – Ну зачем, зачем ты притащил сюда этого абортмахера!

К ним приближался странно одетый и необъятной толщины мужчина в сопровождении ослепительно красивой блондинки.

– Да не тащил я его! – возмутился родственник. – Я вообще понятия не имею, кто это такой.

– Это Матвей Курапольский, – ответил Юра, – известный в узких кругах, как “Курвапольский”. Считает себя журналистом и философом. Способен поломать, заболтать и заплевать любой кайф.

– Это твои проделки, Павел? – злобно прошипела Елена.

– Мои, – Павел невинно улыбнулся. – Хозяин поручил мне кастинг, это же все нужные люди.

Матвей продвигался, мерзкая ухмылка, как жирная глиста, свисала с его мокрых губ, и он помахивал ею направо и налево, приветствуя знакомых, миазмы его огромного жирного тела двигались впереди него, раздвигая толпу, как бетонная стена, а запах его ног, упакованных в грязные бурки, ощущался даже взглядом.

– Шикозный перстень! – закричал он, хватая хозяина за руку и тряся ее. – Душевно рад познакомиться!

Освободившись, хозяин тут же сорвал перстень и вложил его в лапищу Матвея:

– Прошу принять, как сувенир о сегодняшнем вечере.

Матвей тут же обернулся и насадил перстень на указательный палец своей блондинке.

– Это единственный из моих пальцев, который подходит для такой дырки, – пояснил он.

– Мог бы хоть “спасибо” сказать, – заметила Елена.

– Скажи “спасибо”,  деточка, – немедленно потребовал Матвей.

– Спасибо, – блондинка мило улыбнулась и даже сделала намек на книксен.

– Вот! – воскликнул Матвей, воздевая сарделечный палец. – Кто-то должен приседать за меня, не могу сам. Ленив, знаете ли, и меланхолик, пока не выпью. Но моя леность – это высшая форма познания необходимости. “Данная гению меланхолия покоится на том, что воля к жизни тем явственней воспринимает нищету своего состояния, чем более светлым интеллектом она озарена”. Артур Шопенгауэр. А воля есть “веревка, протянутая над сценой человеческого мира, на которой марионетки висят на незаметных нитях”, как изволил выразиться тот же автор. Если натяжение ослабевает, марионетка получает свободу маневра, которой не может воспользоваться – у нее подкашиваются ноги. Сплин, меланхолия, склонность к суициду, человек ищет ссоры с самим собой и окружающим миром, чтобы убить себя. Эрго: если хочешь шагать по жизни без поводка, ищи стержень в самом себе, найди дорогу между Эросом и Танатасом. Как я. У меня нет воли к жизни и нет воли к смерти, я безволен, ленив и вполне счастлив. Теперь я праздно шатаюсь туда-сюда, я сорвался с поводка и гуляю сам по себе, как птица небесная и как кот, охочусь сам на себя.

– О, Гос-с-споди! – пробормотала – Елена, закатывая глаза. – Пошли отсюда, Павел.

– В нормальном государстве, Матвей, сидеть бы тебе в сумасшедшем доме, как лилия полевая, – сказал Юра.

– А нормальное государство это и есть хороший сумасшедший дом, – живо ответил Курапольский. – Там пациентов держат взаперти, но хорошо кормят. А вот когда врачей выбирают из среды психов, а психи от власти впадают в буйство – жди беды. Америка и Китай хорошие государства, и там и здесь управляет элита, пациентов зря не обижают и дают поиграть в демократию. Старая же Европа давно закатилась, как глаз покойника, там нет уже ни врачей, ни врачуемых, только несколько усталых сторожей бродят из палаты в палату, подметая прах сгоревших идеологий. Но на перекрестке Европы и Азии сидит некий Соловей-разбойник и пыжится и пыхтит, примеряя на себя то звезду, то свастику, нет у него ни элиты, ни подгузников, ноги хоругвями обмотаны, как портянками, морда красная, скверно ругается, пальцы в перстнях нарисованных – за каждую кровавую баню – вот как сунет их в пасть, да как свистнет, тогда, может, и падут стены, может, и появится шанс у человечества стать человеком, – Матвей поскреб в затылке. – А может, и не свистнет, может, и засохнет там, на своей ветке, может, и не Соловей это вовсе, а так, ворона, посидит себе да и полетит – падаль искать. Пойду-ка и я, поищу чего-нибудь пожрать, – с этими словами Курапольский удалился, волоча свою подругу за руку, украшенную аметистовым перстнем.

Выдержав курс на столик с едой и напитками, Юра с родственником неожиданно наткнулись там на священника в рясе. Тот живо что-то жевал, активно двигая жидкой бороденкой, и запивал, успевая объяснять что-то двум скучающим “зайкам” с фарфоровыми глазами и почти без юбок.

– Откуда тут поп? – удивился Юра.

– Откуда я знаю? – пожал плечами родственник. – Из церкви, наверное.

– Проще надо жить, проще, – частил поп, – банальней, я бы сказал...

– Да сама жизнь банальна, отче, – встрял хозяин, чтобы освободить “заек” для более важных дел, и взял бокал шампанского. – Банальный человек смотрит на небо и говорит: “Кажется, дождь собирается”. А не банальный садится и пишет: “Буря мглою небо кроет…” Банальный человек смотрит па кусок мрамора и видит банальный камень. А не банальный извлекает из этого камня Аполлона Бельведерского. Жизнь – это камень. Извлечь из камня Аполлона, совершить акт творчества – вот что делает человека подобным Богу.

– Аполлон – это языческий бог, – зловеще произнес священник.

– Не имеет значения, ЧТО есть Аполлон и есть ли он вообще, – усмехнулся хозяин. – Он станет быть, если его сделать. Бога нет без человека. Человек извлекает Бога из несуществования, чтобы Бог мог создать мир и человека. Кто может гарантировать, что этот мир существовал мгновение назад? Прошлое не существует нигде, кроме как в сознании человека, создающего себя и мир в каждое мгновение своего существования. Время не существует без человека, человек – это и есть Время, змея, кусающая себя за хвост. Если все время вашей жизни вы точите одну и ту же гайку – вы будете жить в мире гаек. Если вы не создаете ничего, кроме дерьма из поглощаемой вами пищи – вы будете жить в канализационной трубе. Вот что такое банальность и вот что такое Бог.

– Вот что такое богохульство, – угрожающе сказал священник. – Сатана тоже полагал себя равным Богу, и что из этого вышло…

– Человек вышел, святой отец, – весело сказал родственник. – Как только “пал о землю Утренняя Звезда, Сын Зари”. Разве не изгнал Бог человека из Рая? Куда? Разве создавал Господь “тьму кромешную и скрежет зубов”? Ничего не сказано о творении такого места. Однако там и родился “гомо сапиенс” – в самом кратере тьмы. Так кто же их создал – мир и человека – в скрежете соб-

ственных зубов, если не Князь мира сего? Ведь сказано в Писании, что Царство Божие – не от мира сего. Так кого же вы благодарите за хлеб насущный в ваших церквах?

– Это Содомогнозис, старая, как мир, гностическая ересь, – сквозь зубы сказал священник. – Давно осужденная.

– Кем осужденная? – насмешливо спросил родственник. – Кучкой Никейских хамов, которые драли друг друга за бороды, решая, что вставить в Святое Писание? А не богохульно ли, по-христиански – называть Бога своим отцом? Или полагать, что Он создал вас, персонально – по своему образу и подобию? Зачем Богу, который не от мира сего – ваши ноги, яйца и пищевод? Безграмотные компиляторы Книги Бытия так перепутали подлинный гностический текст с собственной ахинеей, что люди по сей день ломают друг другу головы. А разве не сказал Господь, что вкусивший от Древа Гнозиса станет “как один из Нас”? Быть богом или животным – это выбор человека, но вы извели свою пайку на дерьмо и гадите им людям на головы уже две тысячи лет.

Священник вскочил, возмущенно шурша своей шелковой ризой, и ушел, но недалеко – к столу, где мстительно схватился за бокал с шампанским. Опорожнив его, он вернулся по дуге в исходную позицию и значительно сказал, тряся пальцем под носом у хозяина:

– Бог все видит, на все воля Его!

– Человек может исполнить волю Бога, только нарушая ее, – сказал родственник.

– Что вы такое несете? – сморщился священник.

– Святое Писание, – скромно ответил родственник. – Немного образования никогда не повредит, святой отец. Разве не запретил Господь вкушать от древа познания Добра и Зла? Но как можно осознать запрет, не зная, о чем идет речь? Понятия запрета не существует там, где нет понимания хорошего и плохого. Как можно повиноваться Богу без вины и без осознания Добра и Зла?

– Незнание законов не освобождает от ответственности, – угрюмо сказал священник.

– Не освобождает, – кивнул родственник. – А знание освобождает. Теперь мы знаем, заплатили за это и Богу ничего не должны.

– Так полагают все изуверы, – свирепея, сказал священник.

– Откуда вы можете знать, что и куда полагают изуверы? – изумился родственник. – Вы-то верующий. Я тоже, хотя и не заключал никаких эксклюзивных обетов с Богом, могу показать. Отче мой, да невинные Адам и Ева разделали бы Вас, как червя, в своем детском саду, просто из любопытства. Именно на это им и указал Искуситель – что нельзя разделывать каждого встречного, а вы на него обижаетесь, уже две тысячи лет. На кого? Кто там выступил искусителем, насадив то древо посреди рая? И как можно было исполнить завет плодиться, не нарушив запрет на плод?

– Нельзя буквально толковать аллегории, – огрызнулся священник.

– Нельзя, – согласился родственник. – Но тогда и Бог – аллегория, зачем принимать его всерьез?

– Вы и не принимаете, – пожал плечами священник.

– Нет, принимаю, – с нажимом сказал родственник. – Я принимаю мир таким, каким его создал Бог, – двойственным. В каждом подарке Бога сидит червь – грех. Грех создал этот мир, пожирая его буквально, а не аллегорически. Это Машина Войны, отче. Здесь Бог, создавший человека по Своему образу и подобию, противоборствует с Самим Собой. И долг человека – соответствовать, а не уклоняться. Нет Бога кроме Бога и нет большей чести, чем противоборствовать Ему.

– Это позиция Антихриста, – сказал священник.

– А что вы знаете о Христе, отче? – усмехнулся родственник. – Он принес не мир, но меч, чтобы не остановилась Машина Войны. До Него язычники вяло воевали за золото и землю – Он принес новую лихорадку с небес, вдохнул Дух Божий в старую вражду, и начались войны, которых не знал мир.

– Это ложь, – сказал священник.

– Это правда, – сказал родственник, – и вы это знаете. И знаете, что в Святом Писании Господь звался : Аль-Шаддай, Господь Войны, пока вы не перевели Его аллегорически. Господь воплотился в Сыне Человеческом, чтобы искупить грех человека – кровью человека, но вы так ничего и не поняли. Каждый раз, когда на земле рождается человек – рождается Господь. Грех человека – в отказе от знания Добра и Зла, от бремени божественности. Он ни холоден, ни горяч, он желает жить, как животное – в Раю, не неся никакой ответственности. Он импотентен и в Добре и во Зле, поэтому Господь и страдает в нем, наказывая его, как наказывают животное – болью.