Текст книги "Дальний родственник"

Автор книги: Александр Лекаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Глава 4. Удивление господина Саломасова.

– Что-что? – не веря своим ушам, переспросила мама. – Он купил дом Городецкого?

– Да, – ответил Юра.

– И никто ему ничего не сказал? – спросила мама.

– Сказали, – ответил Юра, – но он плюнул и все равно купил.

Год назад в доме Городецкого вырезали всю семью. Трупы хозяина, его жены и пятилетнего сына завернули в ковер, облили бензином и подожгли. Выгорело полдома.

– Но там же жить невозможно, – сказала мама.

– Можно, если подремонтировать, – ответил Юра.

– Это обойдется в большие деньги, – заметила мама.

– Да. Поэтому ему и уступили за полцены, – ответил Юра.

– Сколько ни ремонтируй, а горелый дом все равно вонять будет, – убежденно сказала мама. – Мы после войны переехали в такой дом, в Горловке. Так там и через год запах стоял. Мы-то принюхались, а посторонние сразу замечали.

– Зато участок великолепный, сосны прямо посреди двора, – сказал Юра.

– Вот за теми соснами их и поубивали, – ответила мама, – я бы туда и за миллион не поехала.

– Никто и не ехал, – ухмыльнулся Юра, – до него.

– Скажи прямо, это ты подсуетился? – нахмурилась мама.

– Да ничего я не суетился, – ответил Юра, – я просто сказал, что есть такой дом. Он поехал и взял, почти не глядя. Ну, нравится человеку в лесу жить, он и лесов-то не видел, в степях своих.

– Что ты городишь? – возмутилась мама. – Совсем от родины оторвался, есть там леса.

– И волки, – усмехнулся Юра. – Вот они в лес и смотрят. Да не так уж там и плохо, джип купит, и все будет нормально.

– У него и на машину хватит? – удивилась мама.

– Хватит, – кивнул Юра, – не такой уж он и бедный, как ты думаешь. Саломасов взял у него вторую рукопись. Ничего не обещал, но я-то вижу, что купит. Как только до него донесет, что американцы начали раскручивать первую, так и купит. Пока автор еще не унюхал, что можно задрать цену. И на рекламе сэкономит, лиса, и еще преподнесет это, как большое одолжение.

– Но ты-то присоветуешь родственнику? – спросила мама.

– Конечно, присоветую, – кивнул Юра. – Раз уж я выступил в качестве его литературного агента.

– Но он с тобой поделился? – спросила мама.

– Конечно, поделился, – ответил Юра.

– И ты взял? – спросила мама.

– Конечно, нет, – ответил Юра.

– У вас у обоих хорошая кровь, – удовлетворенно сказала мама, – держитесь за нее.

– Не знаю, как у меня, а у него, точно – волчья, – усмехнулся Юра, вспоминая сцену в кабинете у издателя.

– Рад познакомиться с многообещающим автором, – сказал Саломасов, улыбаясь и протягивая руку.

– Рад познакомиться с многообещающим издателем, – сказал родственник, протягивая руку и улыбаясь.

На секунду Саломасов запнулся, взвешивая сказанное на внутренних весах опытного ростовщика. Затем, скользнув взглядом по крокодиловым сапогам приезжего, сделал широкий приглашающий жест.

– Прошу садиться.

Уселись.

– Собственно, с Юрием Семенычем мы уже все обсудили... – начал Салоамасов.

– Юрий Семенович – мой благодетель, – очень твердо сказал приезжий. И замолчал. Юра сидел с непроницаемым лицом. Саломасов перебежал масляными глазками от одного к другому, оценивая ситуацию. И, откашлявшись, продолжил.

– Так вот, осталась самая приятная часть – гонорар. Давайте реквизиты, и мы вам немедленно переведем деньги, – Саломасов улыбнулся, щедро показав все 32 зуба великолепной работы. – Можем и конвертировать ваши рубли в гривны, пожалуйста.

– Да что вы, не стоит утруждать себя, – отмахнулся приезжий, – согласен в долларах. Вы и так уже избавили меня от всех нудных деталей переговоров. И вообще от переговоров. И умудрились получить с американцев, не имея в наличии никакого автора вообще.

– Юрий Семеныч поставил свою подпись! – запаниковал Саломасов.

– Он-то ее поставил, – согласился приезжий, – потому, что любит меня, как брата. Но вы-то приняли ее и представили американцам в качестве кого? Нашего любовника?

– Нужно было торопиться, – прошипел Саломасов, метнув злобный взгляд в Юру, – я сделал вам одолжение.

– И я вам сделаю, – легко согласился приезжий, – я просто позвоню в “Фалькон” и скажу, что вышло небольшое недоразумение. И получу всю сумму без посредников. Никто не пострадает.

– Не выйдет все так просто, – севшим голосом сказал Саломасов.

– Не выйдет, – согласился приезжий, – но вам нужна вся эта грязная возня с судами?

– Получите в долларах, – сказал Саломасов и потянул из кармана пачку “Мальборо”, – двести десять штук. Больше не дам, они уже все в деле.

– Да и не надо, Господь с вами! – замахал руками приезжий. – Мы же интеллигентные люди.

– И ты, Юра! – горько сказал Саломасов, прикурив и вытолкнув пачку на середину стола.

– И он, – кивнул приезжий. – Очень интеллигентный человек. Которому я благодарен по гроб жизни, как и вам.

Приезжий извлек откуда-то мятую самокрутку и, просыпая крошки табака, прикурил от саломасовской настольной зажигалки.

– С вашим экономическим гением, господин Саломасов, – сказал он, – и моей книжкой, изданной в Америке, мы можем делать дела.

– Они богатые, – усмехнулся Саломасов, – они могут позволить себе скупать рукописи и ложить их на полку. На всякий случай. Может, издадут, может – нет.

– Вот вы их и поторопите, – сказал приезжий, – намекните, что можете и сами заняться перспективным автором. – Перспективный автор достал из широкого кармана книжицу в ядовито-зеленой шкурке и бросил ее на стол. – А у меня еще штабель таких романов.

Саломасов цапнул книжицу с опаской, как притаившуюся в траве змею, и пролистнул, мельком глянув на издательский код.

– Ну, ни фига себе! – присвистнул он. – Она уже и с дарственной надписью. Да кого же я пригрел на своей груди?!

– Вы обрели друга, товарища и брата, – сказал перспективный автор, выкладывая перед ним карточку с банковскими реквизитами.

– Мне-то, конечно, все равно, – не взглянув на визитку, сказал Саломасов, – но у вас возникнут проблемы с этой валютой.

– Это личный счет Юрия Семеновича, – перспективный автор усмехнулся и встал. – А с ним мы как-нибудь разберемся.

– Минуточку! – Саломасов выдернул откуда-то заранее заготовленный “пожарный” экземпляр договора. – Автограф все-таки, будьте любезны!

Не присаживаясь, автор цепко просмотрел текст и поставил подпись.

– Я вам доверяю, как собственной маме, – сказал он.

– Ну, ты, Юра, – сказал Саломасов, тряся им руки возле двери, – молодец, ей-богу.

Глава 5. Никогда не заплывайте за буи.

Юра никогда не лгал маме, но утаивал. Он действительно не взял денег от родственника, но получил подарок и удовольствие, явившись на авторизированную дачу Городецкого, которую наскоком взятое золото превратило в подобие поселения руссов, в одну ночь возникшее на славянской территории. Там, за палисадом из заостренных бревен, прямо в комнате, затянутой новой алой парчой, отмечавшей место трагедии, автор вручил ему экземпляр своей первой книги. Оставалось только удивляться, кто и за какие деньги, в такой срок, переписал ее готическими буквами на настоящем пергаменте и переплел в телячью кожу с золотым тиснением, украшенную кованой золотой пряжкой с изумрудом, довольно внушительных размеров. Держа в руках эту потрясающей красоты вещь, Юра с трудом верил, что книжка-то – порнографическая. Она пахла ладаном, выглядела лет на триста и носила несомненные признаки высокого искусства. Внешне. Она была так красиво сделана и написана, что теперь ни единый владелец не посмеет изменить в ней ни буквы – из уважения к золоту и красоте. Золото и красота кусали себя за хвост, покрывая грязь и рождаясь из нее, это был вполне алхимический символ и – о, как это было красиво!

– А почему на книге нет имени автора? – спросил Юра.

– А какая разница, кто ее написал? – спросил автор. – Изумруд, между прочим, настоящий. Умный поймет, без всяких надписей. А дураку такую книгу в руках держать незачем. Поэтому и дарственной надписи нет, ты же не Саломасов.

– Ты делаешь подарки, как змий, – усмехнулся Юра. – Пресмыкаясь в пыли и глядя сверху вниз. Извини, я слабо помню текст. Там есть что-нибудь про добро и зло?

– Если твоему внуку захочется продать камень, – сказал родственник, – он взломает оправу и прочтет изнутри количество каратов и вес оправы. Нет добра и зла вне того, что делает нас счастливыми или несчастными. Пусть он будет счастлив, я бы на его месте так и сделал.

– Тебе мало меня? – улыбнулся Юра. – Ты собираешься искушать и моих внуков?

– Я искушал и твоих прадедов, – без тени улыбки сказал дальний родственник. – Я не написал и никогда не напишу ничего, чего люди бы не знали и так. Я просто надраиваю зеркало до блеска, вот что я делаю. Ты же не спрашиваешь, кто отшлифовал камень и сделал оправу? Никто ведь не знал какого-то Фаберже, пока безымянные мастера не изготовили для него миллион побрякушек. Я сделаю миллион книжек сам, – очень звонких побрякушек, никто и не заметит, что они из золота. И не надо. Тогда мое имя можно будет ставить и на пачках оберточной бумаги, все равно купят – вот что мне надо.

– Все это можно выразить одним словом: “промоушн”, – усмехнулся Юра. – А это, – он взвесил в руке фолиант, – рекламный буклет. Не волнуйся, я его всем покажу. А в целом, у тебя неплохо получается.

– Спасибо, – скромно сказал родственник. – Прошу к столу.

В большой комнате с голыми каменными стенами стоял длинный стол, два шведских кресла с высокими спинками, и больше ничего. Но гостя ждали, и стол ломился от яств. За столом прислуживала грязненькая белокурая девушка совершенно уличного вида.

– Где ты ее взял? – шепнул Юра.

– Ну, это мой секретарь, – ответил хозяин.

Выбор вин свидетельствовал о наличии некоторого опыта, – впрочем, вина, вместе с яствами, возможно, были просто заказаны в ресторане при консультации менеджера. То, на что раньше требовались годы воспитания хорошего вкуса, сегодня делалось щелчком пальцев – было бы чем платить – за вкус и за цвет.

– Не верь, что мясо надо запивать сухой кислятиной, – поучал хозяин. – Эту манеру придумали в салонах, специально для того, чтобы потом всласть упиться портвейном и мадерой с корабликом. Сбросив кринолины и панталоны. Любое мясо надо запивать винами крепкими и сладкими, а без мяса нет ни застолья, ни подстолья.

– К шашлыку, говорят, нужен и уксус и сухое вино, – заметил Юра, с удовольствием поглощая утку по-пекински.

– Никаких специй, ничего не надо к хорошему мясу, кроме мяса, – категорически сказал сотрапезник. – Оно само лезет на шампур и конвульсивно скользит по пищеводу, только глотать успевай. А вина должны быть настоящие, из Южной Европы.

– Говорят, портвейн из Массандры... – начал Юра.

– Был, – перебил его родственник, вытирая жирные пальцы белоснежной льняной салфеткой. – И пил. И видел, как их делают, но туристам не показывают. Если бы князь Голицын научился делать настоящие вина, то его предприятие бы не захирело, задолго до революций. Он подарил Массандру императору, но даже под такой “крышей” завод все равно сдох. Теперь там показывают несколько старых бочек, которые не успели спалить большевики в своем бронепоезде, и портрет старого дурака. А вино гонят индустриальным способом в другом месте, на бурячный сахар отнюдь не скупясь.

– Тебя что, португальцы наняли делать антирекламу? – усмехнулся Юра.

– Я онтологический партизан, – сказал родственник, нюхая янтарный кристалл мадеры из воздушной прозрачности бокала. – Я похаблю бескорыстно все, до чего могу дотянуться, пускаю его под откос. А до чего не могу – похаблю еще сильнее, поскольку виноград зелен, по определению.

– И как же ты получаешь удовольствие от жизни? – удивился Юра.

– Меняя приоритеты, вот как, – ответил родственник. – Я же человек твердых принципов. Я буду пить портвейн “три семерки” и нахваливать, если этот портвейн – мой. Быть господином своих оценок – значит уметь извлечь кайф из любой ситуации и стать великим кормчим своей судьбы. Как Мао.

– Как кот, который целый день орет, лежа на своих яйцах, но не встает из принципа, – усмехнулся Юра.

– Кот – правильное имя для создания гибкого и независимого, которому чужды сантименты, – раздумчиво сказал родственник. – Он крепко держит свои яйца в своих когтях. И даже если пьет горькую – плюет в чужую чашу с “порто”. Прямо в ее буржуйскую харю.

– Да ты сам буржуй! – Юра возмущенно развел руками с утиной ножкой и бокалом. – А это твое гнездо.

– У меня нет гнезда и никогда не будет, – ответил родственник. – Это дом Городецкого. А духи небесные не вьют гнезда и не кладут яиц. Но есть особенная сладость в том, чтобы наложить в чужое гнездо. Хочешь, наложим на ковер после обеда наложницу?

– Твоя секретарша выглядит так, как будто только этим и занимается, – заметил Юра.

– У нее чистые руки! – возмутился родственник. – Они никогда не голосовали. И не держали ничего тяжелее моего хвоста и рогов.

– Откуда ты ее переманил? От Лимонова? – осведомился Юра.

– Никакому Лимонову и не снились такие члены партии, – важно сказал родственник. – Она прямой потомок Берии, Агаты Кристи и Моше Даяна. А глаз, как у орла.

– Хороший набор, – согласился Юра, – но причем тут Моше Даян?

– Она антисемитка, – доверительно сообщил родственник, – а если бы Моше не был антисемитом, он бы не втянул евреев во все это военное дерьмо. Жили бы себе, как греки на Крите, среди оффшорных компаний, и добра б наживали.

– Ты это брось, – строго заметил Юра. – Ты не вздумай выступить с такими заявлениями. А то быстро угодишь в какой-нибудь Бухенвальд, и книжки твои на костре сожгут.

– Их и так сожгут, – меланхолично ответил автор, – когда разберутся, что почем. Но рукописи не горят, а поднимаются из пепла, возрастая в цене. И я продам их дуракам по второму разу, в другом месте, когда спалю за собой это гнездо.

– Дураки ведь не держат в руках твоих книг, – саркастически напомнил Юра.

– Они быстро умнеют, подержав, – ответил родственник. – Порнография и философия, это ведь палка о двух концах, которой вышибают дурь, если нет мозгов. Через мистерию черного эроса человек постигает таинство обоюдной ненависти мужского и женского начал. И истина делает его свободным.

– Ну, ты изощренец, – уважительно сказал Юра.

– Я ниже всякого презрения, – согласно кивнул изощренец. – Я с высоты своего бордюра заглядываю под юбку так называемой любви, прозревая всю ее низость. Ее притяжение понуждает индивида предавать себя и священный принцип самости ради воспроизводства бездуховных плебеев.

– Это у тебя такой черный юмор или такой светлый эгоизм? – с любопытством спросил Юра.

– Всякий, кто хоть сколько-нибудь дал людям, был божественно-эгоистичен душой, живя ради своих лучших интересов, – ухмыльнулся родственник. – А я гомофил, и намерен дать им много.

– Хватит. Я сыт по горло, – сказал Юра, отставляя бокал. – Вообше-то, я курю редко, но сейчас сигара была бы очень к месту.

– Ну, тогда устраивайся и подожди айнмомент в кабинете, – хозяин кивнул в сторону стрельчатого дверного проема. – Там ничего еще нет, кроме камина и двух кресел. Но что еще надо к хорошей сигаре?

Когда родственник вернулся с ящиком сигар, размером чуть поменьше ящика для плотницких инструментов, Юра стоя просматривал листок, взятый им с каминной полки, у ног его повиливал джинсовый зад внучки Берии, подбрасывающей в огонь сосновые поленья. На листке было написано:

Игрок Дагинея и Бог Смерти

Каменные сердца. Трубя кровью в кругу камней, слон умер. Стал черными точками в желтых глазах Судьбы. Среди проституток, воров и безжалостных нищих. Муха влетела в грязный притон, где игрок Дагинея бросает слоновые кости.

– Ты надоел, – сказал игрок Дагинея, пытаясь прихлопнуть муху, – лети к выгребной яме.

– Твоя жизнь и есть выгребная яма, – сказал Бог Смерти, – в жизни не видел такого дерьма, как ты.

– Жизнь воняет, – сказал игрок Дагинея, – но мне нравится этот запах. – И сгреб выигрыш.

Одноглазый вор заскрипел зубами. Проститутка хихикнула, учуяв радость ножа.

– Вдохни, – сказал Бог Смерти, – и отдай мне дыхание жизни.

– Ты сказал, – ухмыльнулся игрок Дагинея, – а теперь, попробуй, возьми. – И, вдохнув запах волос проститутки, выдернул из них шелковый шнур и повесился на потолочной балке. Дыхание жизни замерло, запертое в его груди.

– И долго ты так провисишь? – ухмыльнулся Бог Смерти, кружась перед его синим лицом.

– Пока не закончится нить Времени, – молча сказал Дагинея, – я буду сучить ее своими ногами. Мгновение без Смерти – это Вечность. Я связал тебя в этом мгновении, Смерть.

И Бог Смерти неподвижно сел у ног Дагинеи.

Умирающий слон встал. Охотник опустил занесенное копье. Птичка поперхнулась проглоченной бабочкой. Зарыдали наследники.

Прекратились войны. Родились монстры. Рыбаки утопились в море и молча смотрели на бессмертных рыб. Ни одно дерево не упало в лесу. В тишине кружились черные точки в гаснущих глазах Судьбы.

И загрохотал гром, и раздвинулись синие тучи, явив лик синего Шивы.

– Оставь его, – бросил вниз Шива, – иначе все погибнем. Брось этого гада, мы возьмем его в следующий раз.

И муха, жужжа, взлетела с посиневшей ноги Дагинеи.

Что такое Время? Что такое шнурок с волос проститутки? Он лопнул, и Дагинея свалился среди окурков и перевернутых чашек.

Что такое Время? Где оно? Никто ничего и не заметил. Игрок Дагинея снова бросает кости в кругу проституток, воров и безжалостных нищих.

– Что это? – спросил Юра.

– А, это так, – махнул рукой родственник, усаживаясь в кресло. – Пришло в голову, вот и набросал. Воткну в какой-нибудь роман, не пропадать же хорошему анекдоту.

– Ты бы меньше разбрасывался своими мыслями, – вдруг сварливо сказала внучка Берии, – а то я когда-нибудь разожгу ими камин.

– Природа обновляется огнем, – наставительно заметил автор, – а мои мысли летают на крыльях ветра.

– Так что же такое время? – спросил Юра, закуривая золотую кубинскую “корону”. – И где оно? Даже если совершенно безвозмездно, при чем тут блядский шнурок?

– Память о том, что было, мы называем Временем, – ответил родственник. – И в ней храним все время во вселенной. Память, подобно хронометру, фиксирует процесс, происходящий в нем самом. Время начинается вместе с человеком. Вне человека вселенная феноменов не существует, а только ноумены вне времени. Фикции, с точки зрения человека.

– Хорошая позиция, – кивнул Юра, покуривая сигару и неожиданно получая от этого удовольствие. – Чего я не хочу, того и нет. Это индусы придумали?

– Это никто не придумывал, – ответил родственник, – потому что это так и есть. Это знали всегда, все, кто вообще умеет думать. Никто не слышит шум дерева, упавшего в глухом лесу. Поэтому оно вечно стоит или вечно лежит, пока не придет наблюдатель.

– Может, его и нет? – псевдозадумчиво спросил Юра, которого забавлял этот разговор.

– Оно есть, как ноумен, – родственник поднял вверх палец и с удивлением на него посмотрел. – Как фикция твоего сознания, полагающего, что где-то такое дерево должно быть. И оно начинает быть, вместе со своим прошлым и будущим, как только ты споткнешься о него ногой или лбом. В этой точке спотыкания, точке настоящего, существует мир феноменов. Из него человек выращивает свою вселенную и рвет с нее плоды, а потом жалуется, что кто-то подсунул ему червивое яблоко.

– А можно ананас? – спросил Юра в пространство.

– Ананас! – произнес родственник. И через несколько мгновений в пространстве, освещенном розовыми отблесками камина, появилась белая рука внучки Берии с огромным золотым ананасом в ней.

– Вот так работает эта машина, – удовлетворенно сказал родственник, – а попробуй-ка, закажи ананас на Луне?

– Никто тебя и не услышит, – кивнул Юра, принимая ананас и не зная, что с ним делать.

– Вселенная без человека, это застывшая глыба льда, где ничего не происходит, – сказал родственник. – Там и времени-то нет, не то, что ананасов. Но мы постоянно умудряемся извлечь оттуда совершенно ненужные нам вещи. Или выращиваем дерево, специально, чтобы на нем повеситься. Умоляю тебя, Юра, ешь ананасы, рябчиков жуй и вообще... – он поглядел на выразительный зад внучки, которая помешивала кочергой в камине. – Только не заплывай за буи и не набросай мне тут кукушкиных яиц.

Глава 6. В которой слышен звон логических цепей.

– Нет, ты только посмотри, ну, ты видел такое!? – Бутто бросила Юре на рабочий стол толстый цветной таблоид. Юра скользнул взглядом по большой размытой фотографии, потом по дате.

– Я это уже видел в натуре, – ухмыльнулся он, – только даты что-то не сходятся.

На фотографии, на фоне нечетко тусующейся толпы, был изображен дальний родственник с дико выпученными глазами, размахивающий над головой чем-то подозрительно напоминающим мотоциклетную цепь. Надпись внизу гласила: “Знаменитый украинский писатель избивает соотечественников возле украинского посольства”.

– И на что это будет похоже? – зловеще спросила Бутто. – Это говно уже бродит по Интернету, как вирус. А завтра журналюги докопаются, что он имеет к нам отношение.

– Не суетись, Катька, – рассеянно ответил Юра, внимательно всматриваясь в фотографию помельче. – У него другая фамилия. А у тебя уже четвертая. Не считая партийной клички.

– А тебе нужно, чтобы тебя связывали с этими хохляцкими разборками, тебе нужно?! – не унималась Катька.

– Абсолютно не нужно. Но кому-то, может, и нужно, – ответил Юра, роясь в столе в поисках большой лупы. – А с каких это пор он стал знаменитым писателем?

– Да он кипами вывалил свои книжки на книжном рынке, – возмущенно сказала Катька, – и торговцы взяли, потому что он отдал их по цене макулатуры. Он сам издал их за свои бабки, в какой-то полуподпольной типографии. И вряд ли кто-то заплатил какие-то налоги. Книжек – море, а тираж указан – 150-200 экземпляров.

– Юбка не на месте и в руке пятак, – задумчиво сказал Юра, сравнивая фото общего плана потасовки с крупным изображением родственника. – Что-то тут не так. И с цифрами и с фактами.

На крупном фото был изображен явно родственник – его лысый череп, со стекающим по нему плевком, его распяленный в крике щербатый рот. Но цепи Юра, определенно, не помнил. Не было цепи. У человека на общем плане, в левой, опущенной руке, был флаг, а в правой, поднятой над головой, – завязанная кольцом красно-синяя бандана. Не цепь. Да и вся ситуация на общем плане заметно отличалась от той, что Юра видел воочию. Здесь милиция была в зимнем камуфляже, а тусовище происходило не прямо у ворот посольства, а на фоне какого-то невыразительного фасада.

– Что не так? – спросила Катька, – ты что, его рыла не узнаешь? И лапсердак его, – она ткнула пальцем в фотографию помельче. – Такого лапсердака во всей Москве не найдешь, он его на мусорнике подобрал.

– А это кто ему подобрал? – Юра ткнул пальцем в цепь на большом фото. – Я там был и все видел, не было никакой цепи. Если ее вставили компьютерщики, так у них будут большие проблемы, цепью на мента махать – это тебе не фунт изюму. И камуфляжа на ментах не было, и произошло это больше трех недель назад. Так чего эти падальщики ждали? И как они сделали эти фотки, если только их не впарил им кто-то сильно умный? Они уже дождались, они себя перехитрили, я тебе точно говорю, вор у вора цепь украл.

– Кто у кого? – Бутто непонимающе выкатила голубые глазищи.

– Ну, я не знаю, – сказал Юра, глядя в сторону, – кого тут считать большим негодяем. Не имеет значения, кто сделал цепь и соединил два мордобоя. В любом случае, проиграл тот, у кого эта цепь оказалась на руках. Она имеет все шансы стать золотой, для того, кто выиграл. Возможно, он уже суетится по юридическим конторам и снимет большую деньгу со всей цепочки, по которой эта цепь прошла. Ферштее, дарлинг?

– Нет, – честно ответила Бутто.

– Утром деньги – вечером стулья, – разъяснил Юра, – для господ присяжных заседателей.

– Так он будет сидеть или нет, я не поняла? – спросила Бутто.

– Кто? – спросил Юра.

– Автор!!! – заорала Бутто.

– Автор чего? – спросил Юра.

– Того, кто заварил всю эту кашу! – простонала Бутто. – Тьфу, черт!

– Сомневаюсь, есть ли у него автор, – задумчиво сказал Юра, – и не сомневаюсь, что сидеть никто не будет. Журналюги скажут, что это случайно так получилось, ну, петля времени, лента Мебиуса. Не очень-то и похоже на цепь, просто брак печати. Но под столом переговоров скинутся. А борец за права в петлю не полезет, а возьмет, сколько дадут, и пойдет себе дальше, по зигзагу удачи. Солоно хлебать других умников.

– И никто-никто не пострадает? – тоненьким голосом спросила Бутто.

– Есть тысяча способов безнаказанного отъема денег, – усмехнулся Юра, – и ни одного безболезненного. Совсем, как у дантиста.

– Может, он теперь хоть зубы себе вставит, – сказала Бутто, с новым интересом посмотрев на фотографию родственника.

– Непременно, – кивнул Юра. – Он зарабатывает себе этим на жизнь.

– Он такой дурной или такой умный? – спросила Бутто.

– Первое слово имеет несколько значений, а второе никакого не имеет, – сказал Юра. – Этот, ну, который “карету мне, карету”, он что, умный? Приехать в столицу, нарезать всем правды-матки, со всеми разосраться и быть выпихнутым коленом назад в провинцию, это что, от ума-то горе?

– А ты знаешь, мне нравится этот автор, – вдруг призналась Бутто. – Я уже две книжки прочитала, мне почитатели подарили. И друзьям моим нравится.

– Вы что, всем скопом подсели на Грибоедова? – невинно спросил Юра.

– На Говноедова, – огрызнулась Бутто.

– Хороший псевдоним для автора, – кивнул Юра, – он только этим и занимается, когда не пишет пальцем на стене общественного туалета.

– Правду пишет, – сказала Бутто.

– Правду, – согласился. Юра, – но его правда кружится в объятьях лжи так, что брызги летят. Меня тошнит.

– Ты посмотри, какой чувствительный, – удивилась Бутто, – прям, как Сартр. А что делать, если с какой стороны ни посмотри – везде жопа?

– Это у тебя-то? – ухмыльнулся Юра.

– Нет, у тебя, – огрызнулась Бутто, – вместо головы. Его раскручивать надо, если он становится модным.

– Падающего подтолкни, а на неупавшего обопрись, – кивнул Юра. – Только он и без нас как сыр в говне катается, обопрись на такого.

– А говоришь, что не заразился его фекальным взглядом на вещи! – расхохоталась Бутто. – А ты знаешь, что вы, вообще, похожи?

– Как ты это можешь знать, ссыкуха?! – неожиданно разозлился Юра.

– Вы, мужики, вечно конкурируете и меряетесь ростом, как дворовые пацаны, – сказала Бутто, ничуть не обидевшись. – Даже если вам по сто лет. И не замечаете, что топорщите перья перед собственным отражением, как петухи перед зеркалом, вы вообще ни черта вокруг не замечаете. А если замечаете – так уже сошли с круга. А женщина стоит в центре круга, она смотрит на мужчину, даже если смотрит в зеркало, ты понимаешь это? Ты слушай, пока у меня есть желание открывать тебе тайны, а то так и помрешь девственником. Женщина видит все, но хрен вам скажет, потому что гоняет мужчину на корде, и ей это выгодно. А вы видите только ее жопу, которая и есть ваше лицо, на самом-то деле. Вот это и есть суровая правда жизни – в круге, в квадрате и в кубе. Та самая правда, за которую ты так злишься на себя, на меня и на нашего родственника. Видала я много раз, как за эту правду настоящие мужчины бьют и баб и друг друга и по морде и по жопе, а потом бьются головой об стенку. И не катаюсь я как сыр в счастье, если ты так думаешь. Бабки есть, а счастья нет. А родственник этот гадский, с драной задницей – счастливый! Ну почему у него такая счастливая морда, а?!

В ходе этого монолога Бутто, опытная актриса, накрутила себя достаточно хорошо и даже блеснула слезой в конце. Но и Юра, опытный продюсер, понимал цель и смысл драматизации. Катька была заинтересована, наезд на автора был просто камнем, брошенным с целью стронуть лавину и посмотреть на реакцию Юры. Катька унюхала что-то на своих заснеженных телевершинах – родственник, определенно, пошел наверх.