Текст книги "Портрет художника"

Автор книги: Александр Лекаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Annotation

1.0 – создание файла

Александр Лекаренко

Глава 1.

Глава 2.

Глава 3.

Глава 4.

Глава 5.

Глава 6.

Глава 7.

Глава 8.

Глава 9.

Глава 10.

Глава 11.

Глава 12.

Глава 13.

Глава 14.

Глава 15.

Глава 16.

Глава 17.

Глава 18.

Глава 19.

Глава 20

Глава 21.

Глава 22.

            Глава 23.

            Глава 24.

            Глава 25.

            Глава 26.

            Глава 27.

            Глава 28.

            Глава 29.

            Глава 30.

            Глава 31.

            Глава 32.

            Глава 33.

            Глава 34.

            Глава 35.

            Глава 36.

            Глава 37.

            Глава 38.

            Глава 39.

            Глава 40.

Александр Лекаренко

ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКА 

«Это я – Менекл Пирронец, видящий во всем сказанном одинаковую ценность и открывший для смертных путь атараксии». Античная эпитафия

Глава 1.

К Алеше Ростоцкому приехала мама. Событие было совершенно уникальным в жизни детского дома, поскольку мама Алеши числилась умершей и похороненной три года назад в Марокко, о чем имелись все необходимые отметки, во всех соответствующих документах, сделанные на основании свидетельства о смерти. Папа Алеши скоропостижно скончался год назад, в возрасте тридцати семи лет от инфаркта, в результате чего, мальчик оказался в детдоме, так как никаких других родственников, пожелавших бы позаботиться о ребенке, у него не нашлось. Скоропостижно возникшая мама, предъявила два паспорта, заграничный и общегражданский – с отметкой о браке и о наличии Алеши, собственное свидетельство о рождении, университетский диплом и собственную персону, вполне живую, смахивающую на звезду экрана и моментально опознанную Алешей, по коробке шоколадных конфет в руке. Оставалось только изумиться, нерадивым исламистам, допустившим такую промашку, исполнить мелкие формальности и порадоваться за Алешу, чудесным образом воссоединившемуся с семьей. Восьмилетний, теперь уже, Алеша, довольно смутно помнил маму, которая исчезла с его горизонта, когда ему было четыре года, но кем еще могла быть, эта роскошная, улыбающаяся, великолепно одетая и восхитительно пахнущая женщина, как не его мамой? Правда у мамы, которую он помнил, не было длинной красной машины, но ее не было и у папы, стоило ли предаваться мелочным воспоминаниям, уносясь в светлое будущее, под грохот рока из магнитолы и с лаковой коробкой шоколада, шириной в половину стола для пинг-понга, на коленях?

Будущее оказалось, ярче солнца, бьющего в лицо, слаще и горше шоколада свежее ветра и острее, чем предчувствие счастья.

Шел 1992-й год.

Глава 2.

            Раньше этот теплоход назывался “Генерал Доватор”, и всю свою долгую трудовую жизнь неспешно болтался между Одессой и Поти, возя туда-сюда по черноморским волнам всякие шуры-муры и мешочников с мандаринщиками, но ветры перемен выдули его из наезженной колеи – в голубое средиземноморье под кипрским флагом и с гордым именем “Академик Сахаров” на борту. Сменив прописку, имя и ориентацию, старое корыто, отнюдь не стало, ни изящное, ни комфортабельнее, но Алеше оно казалось настоящим океанским лайнером, несмотря на каюты, чуть побольше стенного шкафа, замызганное железо переборок и постоянную трясучку от изношенного дизеля. Алешина мама, однако, совсем не разделяла его мнения и почти весь путь, от Одессы до Пирея, продержала его, рядом с собой, под тентом, в тихом углу палубы, подальше от тошнотных запахов кухни, смешанных с запахом хлорки из туалетов и пьяных воплей гуляющих путешественников. – Как ты переносишь солнце? – спросила она Алешу, в первый же час плавания. – Хорошо переношу, – жизнерадостно ответил Алеша, всю зиму мерзнувший под тонким сиротским одеялом среди холодных радиаторов детского дома. – Это замечательно, – задумчиво сказала мама, – Это просто чудесно.

Стояла жара, а на теплоходе был бассейн, постоянно забитый голой и орущей публикой, не обращающей внимания на окурки и банановую кожуру, плавающую в воде, но мама запретила Алеше приближаться к этой клоаке. Но зато, каждые три или четыре часа, она принимала душ и заставляла купаться Алешу. В каюте не было ванной комнаты, приходилось ходить в общую душевую, и на этой почве Алеша получил первый урок эллинистического воспитания. Отец никогда не находил нужным помогать сыну купаться, а в детском доме Алеша привык особенно щепетильно относиться к собственной наготе. Поэтому, он уперся, когда мама в первый раз подвела его к дверям душевой. Душевая не была ни мужской, ни женской, она была рассчитана на троих и просто запиралась изнутри тем сексуальным большинством, которое успевало захватить ее на данный момент. Если же большинство оказывалось в меньшинстве, то оно выглядывало через щель и решало, допустить или не допустить жаждущее помывки лицо к свободному соску. Женщина могла простоять полдня под дверью этой душевой, то же самое происходило и с неуспевшим мужчиной.

Итак, Алеша уперся, но в щель уже выглянул чей-то глаз, дверь приоткрылась, и мама вошла внутрь, втолкнув Алешу перед собой. Задвижка щелкнула. Побагровевший Алеша оказался в пространстве величиной с кабину лифта, стоящим перед здоровенной, голой девицей, с ярко-красными волосами. – Ваще, он уже взрослый, – сказала девица. – Ваще, у тебя что, – тут мама произнесла слово, которое Алеша не понял, – ... не там где у всех? – Там, там, – обиженно произнесла девица и повернулась к ним задом. Мама быстро разделась и молча посмотрела Алеше в глаза.

В этот момент Алеша интуитивно понял, что между ним и мамой могут быть какие угодно разногласия, но только не в присутствии третьих лиц. И хотя руки у него тряслись, а уши пылали, он стиснул зубы, содрал с себя одежду и встал под душ. Самая кошмарная проблема заключалась в том, что в узком пространстве и с высоты его роста, куда бы он ни пытался убрать взгляд – взгляд все равно упирался в то самое место, которое казалось ему самым запретным из всех самых запретных мест на свете.

Глава 3.

            В Пирее они задержались ненадолго, переночевав в отеле одну лишь ночь – их путь лежал дальше, на остров Родос, где Алеше суждено было провести последующие восемь лет его жизни, познавая себя и жизнь. Маленькому Алеше поначалу не приходило в голову интересоваться, на каких основаниях и на какие средства они живут в Греции, но, постепенно, он узнал и это.

Они поселились в районе Старого порта, где дома, в штукатурке цвета охры, кубами взбирались на крутой берег и уступами спускались к голубому морю. Здесь улицами были каменные лестницы, возникающие из морских волн и уходящие в небо – там, где начиналось небо, располагались виноградники, где делали лучшее в мире, вино.

Когда-то, здесь находились портовые конторы, еще раньше – крепость, все, что здесь было построено, было построено не позднее начала девятнадцатого века, некоторые дома стояли на фундаментах еще византийских сооружений, неподалеку громоздился православный монастырь, возведенный во времена Юстиниана-Отступника.

Их дом состоял из четырех больших комнат, в которых летом было прохладно, а зимой – не холодно, благодаря старинным стенам толщиной в метр, но в нем имелись все современные удобства и комфорт, включая даже небольшой бассейн с фонтаном, расположенный на террасе, служившей им двориком, и маленький розарий на крыше собственного дома.

Перпендикулярно лестницам на террасах вдоль горы тянулись узкие, асфальтированные дороги, по которым можно было проехать на автомобиле, что решало проблему связи с любой другой частью острова, но ездили здесь, в основном, на велосипедах и роллерах, здесь всегда было тихо и пахло розами, иногда доносился колокольный звон из монастыря.

Как казалось Алеше в последующие четыре года, он ничему не учился, кроме плавания и ныряния в прозрачных прибрежных водах, но как-то так вышло, что за это время он выучился новогреческому и старогреческому языкам, читал Гомера в оригинале, неплохо овладел латынью и ознакомился с началами геометрии и физики по текстам Пифагора и Гераклита. Если бы у Алеши возникла такая нужда, он мог бы узнать, что тот способ, которым он получал образование, лет сто назад назывался классическим и был привилегией высших слоев общества – но у Алеши не было такой нужды. Он рос здоровым, веселым и интеллигентным ребенком, легко обходился без комиксов и телевидения и понятия не имел о том, что большинство его обездоленных сверстников, понятия не имеют о нимфе Каллисто, даже если и живут в двух шагах от голубых волн Эгейского моря.

Они выезжали с Родоса нечасто, ненадолго и необременительно, но вся европейская культура была сосредоточена на узкой полоске средиземноморья, и здесь не осталось ни одного музея, ни одного сколько-нибудь значительного античного места, где бы не побывали Алеша и его мама. Алешина мама, не без оснований, полагала, что тыкать пальцами в кнопки компьютера Алеша обучится за полдня, а вот культуре его не обучит уже никто и никогда, если будет упущено время.

Алешу очень удивляло, как мама заботится о его здоровье, она постоянно спрашивала, – “Как ты себя чувствуешь?“ Но Алеша всегда чувствовал себя прекрасно – он не сидел в душных классных комнатах, его дух не получал пинков от придурковатых педагогов и придурковатых старшеклассников, он много плавал, бегал, никогда и ничего не ел из супермаркета, выпивал в день по два стакана Родосского вина, и никто не бил его по щекам за то, что он мастурбирует в туалете – как еще он мог себя чувствовать?

Однако, к четырнадцати Алешиным годам, ситуация начала небыстро, но самым прискорбным образом, изменяться.

Глава 4.

– Недостаток гемоглобина в крови, – сказал врач. – Избыток порфиринов в моче, кале, подкожной жировой клетчатке. Железодефицитная анемия, – сказал врач, – Железосодержащие препараты, переливание крови, усиленное мясное питание, избегать ультрафиолетовых лучей, – сказал врач.

– Порфирия – это наследственное изменение генов, мутация, – сказала мама, – Когда-то, это должно было проявиться неизбежно. – Ты можешь объяснить мне это простым языком? – спросил Алеша, – Раз уж я должен с этим жить. – Могу, – усмехнулась мама, – Кто-то из наших с тобой предков побаловался со своей сестричкой. Ключевое слово здесь – кровосмешение – в буквальном смысле этого слова. У нас общая кровь, теперь я буду вынуждена давать свою кровь тебе и смешивать ее с твоей, чтобы ты не умер. – А кто дает кровь тебе? – Ее давал мне мой родственник, пока я не научилась выживать сама. – Кто этот родственник? – Не имеет значения. Все порфирогены на свете – родственники. – Я порфироген? – Ты порфироген. И ты будешь кормить кого-нибудь другого, когда придет твое время. – Когда все это началось? – Очень давно и длилось долго. – Кровосмешение? – Кровосмешение. – Алеша замолчал и опустил голову. Он был еще недостаточно взросл, чтобы задать вопрос, который вертелся у него на языке. – Ты все узнаешь в свое время, – усмехнулась мама, – А пока тебе достаточно знать, что пуповина, которая соединяет нас, еще не оборвалась, ты только готовишься к рождению. – Что будет, когда она оборвется? – Ты либо научишься дышать воздухом жизни, либо будешь дышать воздухом смерти. – Что это значит? – Жизнь. Или сумасшествие. Состояние ниже животного. Ад. – Я все равно тебя не понимаю. – Порфирия, – сказала мама, – Это проклятие и благословение, такое же, как и состояние человека. – Как это может быть проклятием я благословением? – удивился Алеша. – Из этого состояния можно подняться выше уровня человека и можно опуститься ниже уровня животного, – сказала мама, – Существо, которое рождается с мозгом человека, не может выжить без чьей-либо заботы и никогда не станет человеком, если до пяти лет будет лишено общества себе подобных. Из котенка в любых условиях вырастет кошка, а из щенка всегда вырастет собака, даже если их воспитывал человек или свинья. Но человек – это единственное существо на планете, которое не превращается гарантированно во взрослую особь того же вида. Человеческий мозг – это таинственная субстанция, в которой может быть отпечатана сущность чего угодно, например – волка или обезьяны. Что и происходит, если человеческого детеныша воспитывают животные. Но в этом случае неиспользованная часть мозга превращается в раковую опухоль, которая давит это несчастное существо и опускает его ниже уровня – волка или обезьяны. У него нет чистых инстинктов животного, и оно лишено человеческого интеллекта. Это – больное животное, не способное жить долго, таких примеров науке известно достаточно, а вне науки их было, и есть – намного больше. – Но как это связано с порфирией? – спросил Алеша. – Так же, как состояние человеческого существа, воспитанного животными, связано с состоянием человека, – терпеливо ответила мама, – Человек использует не более 10% от мощности своего мозга. Остальное давит его. С этим связано все то, что человек называет своей жизненной борьбой – агрессия, страх, неудовлетворенность, болезни и смерть. Человек живет в черном аду своих 10%, не сознавая этого. А если начинает осознавать, то уходит в смерть или превращается в демона. Но иногда стечение обстоятельств размывает почву у него под ногами, и непосильный груз придавливает его еще ниже – в красный ад порфирии – и одновременно он пробивает головой собственный потолок своих десяти процентов. Теперь он – вне пространства человека, ноги его горят в огне, а голова – в ледяной стратосфере небес. – Как это возможно? – спросил Алеша, невольно подбирая ноги. Он не все понял, но был глубоко обожжен весьма натуралистическими метафорами матери. – То, что формирует человеческий мозг, – сказала мама, – Родом не с этой планеты. Эта таинственная сущность, именуемая генетическим кодом – ангел, воспитанный животными, существо, сформированное, чуждой ему биосферой Земли. Ему просто не требуется вся его мощь для того, чтобы быть человеком. А то, что называется человеком – развалится на куски, если эта мощь проснется внезапно. Поэтому, она прожигает его постепенно, и ей нет никакого дела до страданий тела, в котором она живет. А тело за миллионы лет эволюции привыкло к дискомфорту и ощущает его, как неизбежные тяготы жизни. Правда, некоторые, – мама усмехнулась, – Особо тонко сформированные натуры, лезут в петлю от этих тягот, но миллионы живут себе – и ничего. Кто знает, сколько миллионов лет еще понадобится ангелу, чтобы прорасти и расправить крылья. Но, в каком-то отдельном случае и в некие отдаленные времена стечение крови, смешение обстоятельств и чей-то промысел, выдернули ангела за крылья – и он начал ими размахивать, брызжа во все стороны кровью. На этот случай, эволюция или кто-то еще, запасли надежный предохранитель – порфирию, преследующую и уничтожающую всех, на кого капнуло. Но, поскольку, голь на выдумки хитра, – мама успокаивающе похлопала Алешу по плечу, – Она выучилась предохраняться от предохранителя, пользуясь при этом процентами с кровью заработанного капитала. – Как? – жадно спросил Алеша. – Стоя на собственной голове  и плюя оттуда в адский огонь, созданный создавшим предохранитель. – Я тебя не понял, – растерянно сказал Алеша, запутавшийся в метафизических метафорах. -И не надо меня понимать, – улыбнулась мама,  -Всему свое время. А сейчас тебе достаточно знать, что я с тобой, и тебя не брошу. Выпей половину стакана вина, ничего не бойся и иди спать – все будет хорошо.

Глава 5.

На следующий день мама сказала, – Сегодня, Алеша, мы поедем в монастырь, и я познакомлю тебя с одним человеком. -Он священник? -Иеромонах.

Отец Аристарх оказался изящным мужчиной, лет пятидесяти, весьма элегантно выглядевшим в своем черном облачении, оттенявшем белизну рук и лица, слишком бледных, пожалуй, от многих часов, проведенных под толстыми сводами монастырской библиотеки. У него была короткая, черно-седая борода и ярко-зеленые глаза, его блестящие волосы были схвачены на затылке черным, шелковым шнурком.

– Сегодня, тебе предстоит узнать кое-что о себе самом, молодой человек, – сказал отец Аристарх, разливая в бокалы черное вино. -А почему вы не называете меня “сын мой”? -осмелился спросить Алеша, уже имевший опыт общения с духовными лицами. Отец Аристарх рассмеялся, сверкнув белоснежными зубами, – Потому, что не хочу навязывать тебе свое отцовство. Мы все здесь, -он обвел красивой рукой сводчатое помещение, сплошь уставленное книжными шкафами, – Братья и сестры. -Вы имеете в виду, Эпикура, Сапфо и Аристотеля? – замирая от собственной смелости, спросил Алеша, обладавший великолепным зрением. Отец Аристарх остро глянул на него сквозь бокал, темным рубином вспыхнувший в луче солнца, падавшем из узкого окна, – И их тоже. Тебя удивляет подбор книг в монастырской библиотеке?  -Какое я имею право удивляться? -ответил Алеша, опуская глаза. Отец Аристарх посмотрел на Алешину маму, – Ваш сын умен и куртуазен. -У него хорошая кровь, – улыбнулась Алешина мама.

– Как ты думаешь, – спросил отец Аристарх, – Каков самый интимный способ, которым человек может общаться с окружающей средой? -Дыхание, – не задумываясь, ответил Алеша. -Тепло, – согласился отец Аристарх, – А еще? – Принятие пищи, – подумав, ответил Алеша. -Еще теплее, – кивнул отец Аристарх, – А еще? -Секс? -слегка смущенно попробовал угадать Алеша. -И это правильно, – сказал отец Аристарх, – А что получится, если объединить все три способа? – Алеша покраснел и бросил взгляд на маму. Отец Аристарх усмехнулся, – Это очень близко к тому, о чем ты подумал, но еще интимней. Что это? – Алеша покачал головой, – Не знаю.

Отец Аристарх медленно отпил глоток вина и поставил бокал на стол. – Знаешь. Ты просто забыл. И сейчас мы с тобой вместе доберемся до ответа. Этот ответ находится в очень отдаленных временах, но всегда присутствует в каждой капле нашей с тобой крови. В те времена человек не имел орудий, чтобы бороться с окружающей средой. Но тогда, так же, как и сейчас, у него не было клыков и когтей и не было пищеварительного аппарата, приспособленного для усвоения травы, корней или коры деревьев. Чем может питаться существо, которое не может догнать зайца и не может пробить шкуру носорога своим кремневым рубилом? – Оно может питаться падалью, – ответил Алеша. – Падалью и экскрементами других животных, – кивнул отец Аристарх, – Но для этого оно должно стать совершенно безвредным для этих, других, животных, как гриф. Оно не должно составлять конкуренции хищникам, его не должны бояться больные или умирающие животные. Оно и стало таким, оно нашло свою экологическую нишу и безбедно сидело в ней в течение множества лет, и многие из его потомков, – отец Аристарх усмехнулся, – Не избавились от привычки поедать кал и по сей день. Но какой-то катаклизм сдвинул земную ось, и большая часть планеты превратилась в суровую пустыню, большую часть года покрытую снегом, бесчисленные стада животных прекратили питать падалью трупоедов, и грифы улетели в Африку, а человек остался сидеть в своей клетке, со своей прежней неспособностью к охоте, теперь еще и запертый генетически закрепленным запретом на умерщвление животных. Где же был выход? Где? – У него не было запрета на умерщвление себе подобных, – сказал Алеша. Отец Аристарх посмотрел на Алешину маму и медленно покивал головой. – Голь на выдумки хитра, – улыбнувшись, сказала Алешина мама. Отец Аристарх вернул взгляд к Алеше, – И не было другого выхода. Начав с поедания трупов умерших сородичей, человек перешел к охоте на живых. Человек оказался единственной доступной дичью для человека, вооруженного дубиной и каменным топором. В условиях арктической пустыни человеческое тело оказалось единственным источником питания для существа, не умеющего питаться мхом. Вот так, – отец Аристарх печально поднял брови, – Человек научился сливаться душой и телом со своими братьями и сестрами самым интимным образом и с далеко идущими последствиями. Он стал единственным существом на планете, состоявшимся благодаря адельфофагии – систематическому питанию особями своего вида. Таким жестоким путем пошла эволюция или еще кто-то, чтобы создать разум, вырвав человека из цепи, идущей от Солнца и соединяющей все живое, от травы до обезьяны, но прерывающейся на человеке. Паук не претерпел никаких изменений от начала мира, кистеперая рыба существует рядом с селедкой, большинство видов животных за миллионы лет не проявили ни малейших признаков эволюции, и обезьяна не собирается стать разумной. Не человек, замкнутый на самом себе собственным пищевым циклом, оказался в условиях беспрецедентной, внеприродной, внутривидовой борьбы за кусок мяса из собственного тела и был вынужден развивать и оттачивать особое оружие для войны с себе подобными. – Интеллект? – спросил Алеша. – Пока еще нет, – ответил отец Аристарх, – Но то, что послужило базой для интеллекта. Льву не требуется ничего такого, чтобы поймать антилопу, и бабуин не нуждается в изысках, чтобы ускакать от леопарда, но человеку, который охотится на человека, нужна особая оснастка, чтобы не попасть в желудок к своей дичи – любовь к ней. – Вы шутите? – неуверенно улыбнулся Алеша. – К сожалению, нет. Только не забывай, что мы говорим не о Ромео и Джульетте, а о первобытном адельфофаге, который охотится на себе подобного. Его разум находится в зачаточном состояния, но его инстинкты развиты, как у животного. Как животное, он имеет два базовых инстинкта – пищевой и половой – из которых вырастают все остальные. Как животное, он испытывает страх, ярость, агрессивность, похоть – и множество других эмоций, возникающих на почве инстинктов. Как животное, он чувствует эмоции другого адельфофага и реагирует на них. Они в равных условиях. Заметь, что речь идет не о схватке двух первобытных мачо, речь идет о пище – вот о чем идет речь. Охотник не может допустить, чтобы дичь просто убежала. И не может допустить, чтобы дичь превратилась в охотника. Кто станет едоком, а кто – пищей? Это зависит от того, кто сможет скрыть свой агрессивный комплекс и продемонстрировать приязнь на понятном для обоих языке – языке эмоций. Оба адельфофага уже имеют комплекс добродушия, генетически закрепленный в те времена, когда они были пожирателями падали. Теперь пожрет тот, кто сумеет превратить средство маскировки в оружие. Тот, кто сумеет наложить на этот комплекс агрессивность хищника – и задушить противника в своих объятиях. – Вы говорите о чем-то вроде гипноза? – спросил Алеша. – Я говорю о природе любви, – усмехнулся отец Аристарх, – Адельфофаг не может загипнотизировать адельфофага так, как змея гипнотизирует кролика – они оба принадлежат к одному виду и обладают одинаковым психическим аппаратом. Победит тот, кто сумеет использовать свой аппарат так, чтобы воздействовать на соответствующий аппарат противника. Тот, кто на почве полового и пищевого инстинктов сумеет вырастить из своего комплекса безвредности цветок любви, утаив в ном ядовитое жало. Тот, кто научится любить. – Но что толку от такой победы? – озадаченно спросил Алеша, – Они же все сожрут друг друга внутри своего пищевого цикла. – Отец Аристарх посмотрел на Алешину маму и поиграл бровями. Алешина мама улыбнулась. Отец Аристарх повернулся к Алеше, – Вот ты и закончил этот цикл. Сам. Ты уже понял, что из второй эволюционной ловушки, в которую попал человек, должен был существовать выход, если мы дожили до сегодняшнего дня. Популяция, замкнутая на себе пищевым циклом, развивает любовь, как средство охоты и на основе любви развивает социальность – как средство сдерживания особо пылкой любви. Адельфофаги не могут существовать друг без друга, их непреодолимая любовь к ближнему легла в основу всех человеческих институтов – она создала этот мир. – Нет повести печальное на свете... – сокрушенно сказал Алеша, и все расхохотались. – Шекспир мог бы написать поваренную книгу, – заметил отец Аристарх, отсмеявшись и утирая набежавшую слезу, – Повесть о человеке – это история адельфофага, которую он начал писать каменным топором на черепе своего ближнего, и пишет по сей день другими средствами – только теперь он уже не употребляет в пищу его мясо. Ну, почти не употребляет. – Но причем здесь я? – осмелился слегка возмутиться Алеша, – Вы же обещали рассказать мне что-то обо мне самом. – Разве? – отец Аристарх удивленно поднял брови, – Что я могу рассказать о тебе, чего ты не знаешь сам? Но, я вижу, ты умеешь получать по векселям, молодой человек. И постепенно я верну тебе то, что уже принадлежит тебе по праву. А пока, – он встал и, легко поклонившись Алешиной маме, повернулся к Алеше, – Допей, пожалуйста, это прекрасное вино и разреши мне откланяться, – он усмехнулся, – до следующего цикла.

Глава 6.

– Почему отец Аристарх называет людоедство интимным общением? – спросил Алеша.

Они лежали в шезлонгах под тентом на палубе небольшой прогулочной яхты, которую мама арендовала иногда за скромную плату, – Калликандзаридис, капитан и владелец яхты, был их соседом.

– Потому, – ответила мама, – Что в этом случае плоть и кровь человека в буквальном смысле сливаются с плотью и кровью другого человека. Такого не происходит, когда человек употребляет мясо животных. – Почему, не происходит? - Потому, что генетический код животного, не совпадает с генетическим кодом человека. Поэтому, организм человека разбирает плоть животного на составные части и строит из кубиков новую молекулу, такую, какая ему больше подходят. А остальное выбрасывает вон. Ты знаешь, почему некоторые народы не употребляют в пишу мясо свиньи? – Почему? – Потому, что генетический код свиньи наиболее близок генетическому коду человека. Поэтому плоть и кровь свиньи сливается с плотью и кровью человека очень интимно, слишком интимно. Кстати, это является причиной, по которой лекарства, предназначенные для человека, всегда испытывают на свиньях. – Значит ли это, – спросил Алеша, – Что если я буду питаться мясом льва, то стану храбрым как лев? – Не значит, – улыбнулась мама, – Потому, что генетический код льва очень далек от твоего. Поэтому твой организм разберет храбрость льва на части и преобразует ее во что-нибудь другое. Но цивилизованные японцы еще совсем недавно ели печень американских солдат, которые им казались храбрыми. – И это помогало? – Вероятно, – усмехнулась мама, – Судя по тому, как они сражались. Во всяком случае, в этом есть смысл. Во всяком случае то, что глупые крысы становятся умными, пожирая умных, обученных крыс, является научно доказанным фактом. – А почему японцы ели именно печень? – Потому, что печень является кроветворящим органом. Если бы они пили кровь храбрецов, то, возможно, достигли бы еще большего эффекта. – Может, они ее и пили? – Может я пили, – рассмеялась мама, – Кто знает? Может и сейчас пьют. Если можно пить вытяжку из тел нерожденных младенцев, то почему нельзя пить кровь взрослых мужчин? – А почему кровь может дать больший эффект, чем печень? – Потому, что помимо генов, кровь содержит еще много чего, о чем люди знали раньше, но уже основательно подзабыли. Правоверные иудеи сохранили об этом смутное воспоминание, они никогда не едят мясо животных, не выпустив предварительно всю кровь и не промыв мясо в воде. – Зачем? – Чтобы не смешивать свое человеческое жизненное начало с жизненным началом животного, которое содержится в его крови. Но другие люди, например, ацтекские маги, по этой же причине охотились за другими магами, чтобы вкусить от их плоти и крови и приобрести их магические силы. – Это имеет что-то общее с христианским причастием? – Имеет. Причастие – это не символ. Если христианин не верит, что таинство евхаристии в буквальном смысле преображает хлеб и вино в плоть и кровь Христа, то он не является христианином. – Теперь я понимаю, куда делось тело Христа, – рассмеялся Алеша. – Только никому не говори, – рассмеялась мама, – Прости им Господи, им не хватило одного тела на всех.

Калликандзаридис высунулся из рубки, – Чего вы тащитесь? – Мы обсуждаем вопросы теологии, – ответила мама. – А-а-а, – Калликандзаридис поцеловал серебряный крест, болтавшийся на его волосатой груди, ничуть не удивившись такому объяснению, – Вина хотите? Холодное. – А не холодное есть? – спросила мама. – Есть, – Калликандзаридис сверкнул белыми зубами, – для тех, кто знает в этом толк.

Калликандзаридис знал толк в вине и, как всякий грек, умел угостить друзей. Его вино было великолепным, в лучах солнца оно переливалось всеми оттенками красного цвета – от багряного до светло-алого, его вкус и запах нельзя было обозначить в немногих словах, это был букет, созданный многими веками культуры виноделия, восходящей к самому Дионису.

– Тебе нравится? – спросила мама. – Очень нравится, – ответил Алеша, – Оно не хуже, чем у отца Аристарха. Ты даешь мне пить красное вино, потому, что оно способствует кроветворению? – Да. Вино во всех отношениях похоже на кровь. Хорошее вино способствует всему хорошему. А плохое вино способствует всему плохому. – Чему способствует моя кровь? – спросил Алеша. – Прямому знанию, – ответила мама, – Она его содержит. – Значит, твоя тоже? – И моя тоже. Хочешь попробовать? – Ты это серьезно? – Вполне серьезно. Если ты принимаешь мою кровь через систему переливания, почему ты не можешь принять ее, как вино? – А не превратит ли мой организм твое знание во что-нибудь другое? – У нас одна кровь. Мое знание может только увеличить твое. А желудок человека, Алеша – это весьма таинственный орган, а не просто мешок для переваривания пищи. Некоторые физиологи называют его вторым мозгом, он продолжает работать, даже когда связь с головным мозгом прервана. Головной мозг, кстати, является полым органом, как и желудок – а разве не переваривает он информацию так же, как желудок переваривает пишу? Особенно учитывая, что, как полагают ученые, все в мире, является информацией, включая и пищу, которую мы потребляем. Организм человека болеет, если мозг не получает достаточно информации. Организм человека болеет от однообразной пищи, не содержащей новой информации. – Ты предлагаешь мне пищу? – Алеша попытался усмехнуться, – Ты пугаешь меня, мама. – Я не в состоянии тебе ничего предложить, Алеша. Я дала тебе жизнь и кровь, такую, какова она есть – и никто не спрашивал согласия, ни твоего, ни моего. А ты не в состоянии ничего испугаться, несмотря на твое желание быть испуганным. И я отдам тебе все, что у меня есть, а ты примешь это – независимо от наших с тобой желаний. – Это звучит, как рок в греческой трагедии, – невесело заметил Алеша. – Жизнь любого человека, это трагедия, – усмехнулась мама, – Это песнь козла, влекомого на бойню. От рождения до смерти он успевает только пару раз взбрыкнуть ногами и взблеять, чтобы рассказать миру о своих печалях. Рок придает смысл этому бессмысленному действу. Рок присутствует за сценой твоей жизни. Прими себя таким, каков ты есть и не печалься, все равно никто не услышит. – Она встала и потянулась, – капитан Калликандзаридис замер в своей рубке, уставившись в отражение в ветровом стекле и забыв донести трубку до рта. – Пошли вниз, – сказала мама и взяла со стола бокал с кроваво-красным вином.