Текст книги "Пограничник"

Автор книги: Александр Лаврентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Глава пятая
ХРАМ

– Ну вот, собственно, и все! – Иван завершил рассказ и, дурачась, дунул в волосы Марии, которая калачиком свернулась на кровати, положив голову ему на грудь. Он потерся носом о мягкий ежик ее отрастающих волос, потом не выдержал и поцеловал их.

– Так нечестно, – сонно пробормотала она. – А что вы сделали потом?

– Ну… Мы заблудились и умерли.

– Я серьезно!

– Абсолютно серьезно. Мы выбрались из рудника через штреки, которые выходили на берег реки. Вернулись к скале, нашли Бару, который метался вокруг громадной воронки: там целая скала ушла под землю вместе с логовом Хурмаги. Бара пальцы на ноге отморозил – прыгал вокруг воронки этой, как черт, а я – уши. Потом спиртом в санчасти оттерли. Еще бы он не прыгал – двое солдат опять пропали!

А на том месте образовалось небольшое озеро. Представляешь себе: метель, минус тридцать пять и пар снизу валит, как из вулкана! Мы потом купались там летом. Спускались вниз, к озеру – туда в одном только месте можно спуститься. Но вода была ледяная, а цвет у нее был красивый – бирюзовый, говорили, от меди. И затопленные штреки было видно – вода-то прозрачная. Но глубина, я тебе скажу! Дна не видать.

– И тебе дали Звезду Героя за то, что ты убил Хурмагу?

– Нет, на самом деле нет. Через неделю после этого китайцы перешли границу. Бару тогда ранило сильно, а Цырена убило, – Иван помолчал. – Да почти никого там не осталось, мы блиндаж ПВД втроем удерживали.

– А второй Хурмага?

– Что – второй? – не понял Иван.

– А второй Хурмага, он был женщиной, да? Или все-таки нет?

– Нет, хотя… – Иван усмехнулся, нежно погладил Марию по голове, опять поцеловал в волосы. – Кто ж его знает, как было? Никто не проверял, не смотрел. Там потом прокурорские понаехали, допрашивать всех стали. Ко мне в санчасть несколько раз приходили. А мы че можем сказать? Ниче не знаем, ходили, искали Васю Поплавского, не нашли. Майора вообще не видели. Да и куда нам, рвани, до него. Он там, а мы тут. Вместе с майором тогда исчез и его зам по тылу.

– А жена?

– А жена зама по тылу погибла, когда китайцы перед атакой совершили артналет на заставу. Первый же снаряд попал в офицерское общежитие. Там и прокурорские были. Мы тогда дежурили, потушили пожар, много людей из-под обломков вытащили. Половина, где квартира зам по тылу была, сразу обрушилась, а вторая – только частично. Ну вот, думаю, я кого надо из прокурорских работников спас. Они меня запомнили, а потом узнал, что представили к награде. Я тогда далеко оттуда был, на юге.

– Ну хорошо, а квартира-то майора? Что с квартирой? Там что-нибудь нашли? До артобстрела?

– А я-то откуда знаю? – удивился Иван. – Меня ж туда не пустит никто! Что уж там следователи нашли, не говорили, да и не мои это проблемы. Там, как китайцы через границу поперли, не до этого стало. Так что дело с майором замяли, пропал человек без вести, да и хрен с ним. Китайцы утащили или по своей воле поехал на охоту и замерз – большой разницы нет. А был ли он человеком или там уж какой странной зверушкой, там вообще на это наплевать всем. Но я все равно считаю, что награду эту я завоевал именно тогда – в шахтах рудника «КучугуйЛага». А погибших ребят, думаю, списали на китайцев…

– А когда тебя контузило? Тогда? В пещере?

– Снаряд рядом разорвался… Да это потом, на юге было. И приступы потом начались. Я тебя напугал, наверное, тогда в вестибюле? Да?.. Странно, – виновато добавил Иван, – контузило во время боя, а как приступ, так одно и то же: валится эта гора на меня, и все, – Иван замолчал.

…Конечно, рассказал Иван не все. Он не рассказал ей о том, как темные штреки стремительно заливало водой, как они с Цыреном метались по черным коридорам, как на ощупь ползли по вентиляционной шахте, как, измученные, обессиленные и мокрые, они вывалились наконец наружу, в ледяную пургу и едва не заблудились, потому что Цырен, который всегда и без компаса знал направление, в котором надо идти домой, пошел наоборот, от заставы на север, и Ивану стоило много сил и нервов, чтобы с помощью компаса доказать упрямому Цырену, что он не прав.

А еще Иван не рассказал о том, как следующим же летом исчез в этом проклятом бирюзовом озере один из солдат – нырнул да так и не вынырнул. Не рассказал он и то, что неделей раньше, проходя мимо озера, он видел странную большую тень в прозрачной воде. Тень уплыла прочь от него и скрылась в ближайшем затопленном штреке. Но может быть, это ему лишь показалось?.. Далеко было. Да и мало ли какие еще неизвестные науке существа могли жить в этом странном озере, которое много лет подряд оставалось подземным? Быть может, к исчезновению солдата Хурмага вообще не имел никакого отношения – может быть, солдат просто не умел плавать или у него свело ногу, да мало ли еще по каким причинам тонут люди. Например, от страха…

Но зачем пугать хорошенькую, да к тому же и так напуганную девушку? Хотя… Иван с сомнением посмотрел на Марию. Наверное, эта не испугается. Эта сама кого хочешь испугает.

– Знаешь что, Марья? Давай-ка приготовим еще чего-нибудь, а то я есть хочу, как из ружья!..

…Иван проснулся сразу, словно и не спал вовсе. Наверное, хорошо, что он лег на полу, а Марию уложил на кровати, чтобы она как следует выспалась, – так он сразу услышал, что где-то далеко на этаже заскрипели отодвигаемые баррикады из мебели. Ножки какого-то шкафа, скрежеща, медленно, рывками скользили по кафелю. Иван вскочил, схватил дробовик, лежавший рядом, и вышел из номера, как был, в трусах и босиком. Он тихо прокрался по коридору до двери, осторожно посмотрел сквозь узкую щель в холл. Все было спокойно. Но вот откуда-то издали снова донесся скрежет, который его разбудил. Кажется, звук шел со стороны столовой. Иван бесшумно проскользнул по стене до столовой, выключил фонарь, выглянул из-за угла. Где-то в глубине столовой раздавались обычные человеческие шаги. Иван замер, вглядываясь в темноту, по собственному опыту зная, что лучше всего разумная предусмотрительность. Он ждал. Вот в одном проеме мелькнул свет фонаря – кажется, там кто-то искал продукты. Луч света шарил по полкам. Потом замер и метнулся в сторону Ивана. Иван тут же убрал голову, замер, прислушиваясь. Сначала неизвестный продолжил поиски, потом быстрым шагом направился к Ивану, но в последний момент остановился, водя фонариком туда-сюда, и Иван решил было, что его обнаружили, и приготовился передернуть затвор дробовика, но в следующий момент поблизости замяукала кошка, луч света исчез, шаги стали удаляться. Иван еще раз выглянул из-за угла. И сейчас же спрятался, перестав дышать и закрыв глаза, словно это могло его спасти. Потому что на секунду луч света, отраженный от большого зеркала, упал на лицо того, кто был в кафе. И лицо это не было человеческим…

Иван бросился обратно, на цыпочках добежал до номера.

– Тихо!.. – он зажал Марии рот, чтобы она, проснувшись, ненароком не вскрикнула или не заговорила громко. – Марья, у нас гости, – прошептал он. – Хватаем барахло и уходим.

Мария только распахнула глаза и кивнула. Оделась быстро, как солдат, и уже через минуту они крадучись пробирались по коридорам подальше от неожиданного гостя. Похоже, надо было все-таки выбираться из здания «Нового Авалона». Но куда идти и, главное, как, Иван представления не имел. Ну то есть было понятно, что надо выбираться из города туда, где меньше возможных врагов. Но как определить, где их нет? Только разведкой. А разведка в этих обстоятельствах была делом рисковым. Нет, если бы Иван был один, все было бы гораздо проще, но рядом была Мария…

Но Мария словно догадалась о его сомнениях, потянула его в один из боковых коридоров, маленьким ключиком открыла какую-то подсобку, уверено шагнула внутрь. Иван последовал за ней. Они оказались в подсобном помещении со стеллажами, на которых хранились моющие средства и другая бытовая химия. Мария присела на корточки, сдвинула в сторону неожиданно легко поддавшийся плинтус, кончиками пальцев подцепила панель. Панель, которая только что была одним целым со стеной, легко отошла, открывая узкий лаз.

– Я надеюсь, ты пролезешь, – тихо сказала Мария Ивану, – тут недалеко. Давай за мной, – и она привычным движением проскользнула в дыру.

Судя по всему, это был довольно старый лаз для беглецов-конви. Наверняка она проделывала этот путь не раз, а значит, точно знала, куда он ведет. Ивану ничего не оставалось, как лезть следом.

Разгрузку, рюкзак и дробовик Ивану пришлось толкать перед собой, и это весьма замедляло его продвижение по узкому ходу. Несколько раз он чуть не застрял, но все же сумел протиснуться дальше. Он думал об одном: почему судьба его складывается таким образом, что ему все время приходится таскаться по треклятым подземельям? Ну в юности ладно – самому было интересно полазить по пещерам и катакомбам. А в армии? Там пришлось лазать из-за Хурмаги… А теперь? А теперь он лезет непонятно куда, непонятно от кого… Быть может, было бы логичнее расстрелять пришельца? Расстрелять и дело с концом? Ну во всяком случае, попытаться это сделать? Да Иван бы, наверное, так и сделал, если бы не было Марии. Но тогда его остановила не только девушка, его остановил черный кожаный плащ, надетый на незнакомце, майорские погоны и совершенно нечеловеческое лицо… Стоило Ивану вспомнить это лицо, как его руки и ноги сами собой зашевелились быстрее. Впереди ойкнула Мария, видимо, он ткнул ее дробовиком… Иван замедлился и прислушался, но в полной тишине он услышал только собственное сердце. Нет, кажется, еще где-то рядом журчала вода. Канализация? Подземная река?..

Спереди зашуршало, и послышался голос Марии:

– Осторожнее, не ударься, арматура острая…

Протиснувшись мимо арматуры, он понял, что кто-то тащит его вещи вперед, нащупал руки Марии, и ее голос в темноте совсем близко произнес:

– Все, тут невысоко.

Иван увидел слабый свет. Лаз закончился. Иван червяком вывалился из него, нащупал руками пол, покрытый водой и грязью, и встал на ноги.

…Вытерев руки о штаны и посветив фонариком вокруг, Иван обнаружил, что они находятся в довольно просторном тоннеле, где можно выпрямиться в полный рост. Под ногами хлюпало, кое-где по каменным стенам струилась вода. Пахло плесенью и сыростью. Иван надел на себя жилет, закинул за спину рюкзак и взял наизготовку «Сайгу».

– Это водоотводной коллектор, – сказала Мария, которая возилась с сумкой, – мне рассказали, что он на случай подтопления устроен. Лишнюю воду отводит.

– А куда мы идем, Марья? – спросил Иван, светя фонариком вдоль стены. – В катакомбы конви? Да?

Мария кротко вздохнула, помолчала. Из ниши в стене извлекла несколько сухих факелов, подожгла один непонятно откуда взявшейся зажигалкой, вручила его Ивану.

– Держи вот. Экономь. Ты слышал об этом, да? – спросила она и, дождавшись кивка Ивана, продолжила. – Ну, можно сказать, в катакомбы! А куда нам еще деваться, когда вы нас за людей не держите? Отсюда даже облавы БНБ не всегда возвращаются: ловушки кое-где стоят. Только их не наши понаставили, другие, тоже конви, но не такие, как мы, сектанты, в общем.

– Что-то вроде организации «Братья по крови»? – спросил Иван.

– Ну да, что-то вроде этого, хотя «Братьев по крови», вообще-то, не существует…

– Это как?

– Так! – Мария подожгла еще один факел, в тоннеле посветлело. – Нет их. Выдумки БНБ.

– Ага, – не поверил Иван, – а взрывы по всей Москве? Что, БНБ, скажешь, виновато?

– И не только… – ответила Мария. – Наверное, мы все немножко в этом виноваты. Даже я…

– В чем? Во взрывах?

– И не только… – ответила Мария. – Еще мы виноваты в том, что мир такой, а не другой… Разве нет?

Иван решил не вступать в философский диспут с женщиной. Он-то, честно говоря, полагал, что миром правит небольшая горстка людей, а все остальные только пешки в большой игре, которую ведут несколько банкирских семей. И вряд ли в том, что мир такое дерьмо, есть доля вины Ивана. Или его отца, или отца его отца… Все они честно работали, честно жили и, как могли, воспитывали детей. Так что какой смысл спорить об этих вещах? Да никакого!

В конце концов, им надо было покинуть «Новый Авалон», и они его, похоже, покинули. Здесь передвигаться было намного безопаснее, чем поверху, по земле.

– Ладно… Давай показывай, куда идти! Далеко?

– Далеко, – кивнула Мария.

– Зачем же тогда факелы? Они ж прогорят!

– Прогорят – новые возьмем. Там все есть по дороге, даже вода и еда, – Мария чувствовала себя в своей стихии. Ее не волновали ни промокшие ноги, ни скользкое дно тоннеля, ни темнота. – Ну что, вперед? – и она первой пошла по тоннелю вниз.

Иван побрел вслед за ней, освещая себе дорогу факелом, но несмотря на это то и дело спотыкаясь о камни, скрытые под маслянисто-черной водой. Шли по коллектору долго. Когда холодная вода достигла колен, они поднялись по короткой самодельной лестнице на парапет и свернули в узкий, очевидно самодельный, проход, уводящий прочь от коллектора. Ивану даже показалось, что они поднимаются, но потом проход резко нырнул вниз, и они выбрались в небольшой колодец, куда сходилось несколько одинаковых коридоров.

– Теперь вверх! – скомандовала Мария.

Она потушила факел, подошла к стене и поползла вверх, как вначале показалось Ивану, прямо по стене. Иван посветил факелом, усмехнулся. Выступы для рук и ног были практически незаметны. Ловкие конви! «Ну, это и мы осилим!» – решил он, включил фонарик, бросил факел в воду и начал подъем. Лезть было неудобно, потому что небольшие ступеньки не были рассчитаны на человека, ростом подобного Ивану, а вот Мария поднималась с легкостью, привычным путем, не нуждаясь в освещении. Под самым сводом колодца находился горизонтальный проход, невидимый снизу, да и сам Иван обнаружил его только тогда, когда увидел, что исчезла Мария. Иван, движения которого были неуклюжими из-за поклажи, едва протиснулся следом. Впрочем, тесный лаз был всего метров двадцать в длину. Вскоре они очутились в довольно просторном тоннеле, по наклонной уходящем вверх.

Мария вытащила из очередного тайника новые факелы, подожгла один, хотела его отдать Ивану, но тот отказался, объяснив, что фонарик ему привычнее. По тоннелю шли, наверное, минут тридцать. Иван не был в этом уверен, потому что знал: время под землей ощущается иначе, чем на поверхности. А теперь, когда в мире творилось что-то и вовсе непонятное, минуты могли течь бесконечно.

Иван давно уже не представлял, в каком направлении они двигаются. Задавать вопросы Марии он не стал, почему-то ему было не до разговоров. И не потому, что поговорить было не о чем, а потому, что в вопросах собственной безопасности надо было или доверять человеку, или никуда с ним не ходить. Он доверился ей и отчего-то твердо верил, что она не подведет. А об остальном… Об остальном они еще успеют поговорить. Это он знал совершенно точно.

Через полчаса тоннель разделился, и Мария выбрала правый коридор, потом он разделился еще раз, вскоре превратившись в лабиринт узких лазов и коридоров, и Ивану стало не до размышлений – только бы не отстать.

Какое-то время спустя они вдруг оказались перед низенькой металлической дверью. Мария толкнула дверь и отодвинулась в сторону, пропуская Ивана вперед.

– Пришли! Слава тебе, Господи…

Иван на пороге споткнулся: внутри горел свет. Нормальный желтый свет. Иван решил было, что кошмар закончился, что где-то за чертой разрушений существуют электростанции, спасательные отряды, армия… Но вскоре понял, что это свет от пламени множества свечей. Просто он за эти дни совсем отвык от света… А еще это означало, что они были здесь не одни.

Иван хотел что-то сказать, но не нашелся, постоял с открытым ртом, подождал, пока Мария запрет дверь, потом все-таки прикрыл рот и вопросительно посмотрел на нее. Она тихонько взяла его под локоть и подтолкнула вперед.

– Ты не бойся, тут безопасно…

Кажется, она не увидела в происходящем ничего необычного.

– Да я и не боюсь, – буркнул Иван в ответ.

– Ты только каску сними, и оружие вон туда можно… – Мария указала на самодельные вешалки.

Каску Иван снял, а дробовик оставил. Мало ли что. Рюкзак пристроил в угол. Потом наклонился и шагнул в маленькую дверцу – навстречу свету.

И остолбенел: со всех сторон на него смотрели люди. Потом перевел дыхание: люди были нарисованы на стенах.

Он очутился в небольшой комнате с высоким потолком. В комнате было несколько дверей, которые сливались с росписью на стенах, напротив входа высился деревянный, темный от времени иконостас с двумя резными вратами. Вдоль стен стояли большие золотые подсвечники. Иван и не ожидал подобной роскоши от подземной, запрещенной на поверхности церкви. Несмотря на то что в подсвечниках во множестве горели тоненькие желтоватые свечи, в храме было пусто. По крайней мере, Иван никого не увидел.

Но ощущение, что на него смотрят со всех сторон, не исчезло. Смотрели не осуждающе, нет, и не враждебно. Скорее с интересом, с легкой доброй улыбкой. Мол, что, старина, так долго шлялся где-то? А мы тебя заждались. И несмотря на глубокую тишину, в которой, казалось, было слышно, как тает и стекает капельками по тонким ножкам свечей тусклый воск, Ивану в первый раз за все время, что он приехал в Москву, стало легко, словно он из далекого и трудного путешествия наконец-то вернулся домой.

Он посмотрел вверх и увидел огромное паникадило, закрепленное на закопченной толстой деревянной крестовине, врубленной в камень. А еще он увидел, что и оттуда, сверху, на него тоже смотрят люди. Темные лики нависли над ним, словно суровые ратники склонились над неразумным ребенком. И такая от этих людей исходила могучая, великая сила, что Иван полной грудью вдохнул тонкий аромат цветов, разлитый в воздухе, потом сел на пол, прислонился головой к неожиданно теплому, отполированному до него сотнями, тысячами прикосновений желтоватому камню стены и заплакал.

Плакал он молча. Слезы стекали по обветренному, загорелому лицу, и он, стыдясь этих слез, чтобы его не видела Мария, чтобы его никто-никто не видел, закрылся ладонями, словно маленький мальчик…

Мария не стала ему мешать. Она открыла маленькую дверцу справа и исчезла за ней.

О чем плакал Иван? Он бы и сам не смог этого объяснить. Может, о том, что жизнь, которая, казалось бы, только начав налаживаться, дала столь странный крен, и было непонятно, то ли радоваться тому, что он жив, то ли огорчаться по этому поводу? А быть может, о том, что не было его рядом с мамой, когда она умирала от рака, потому что отец отослал его подальше из дома, в какой-то лагерь отдыха для подростков, и он так и не смог попрощаться с единственным человеком, который понимал его по-настоящему? Или он плакал обо всех сгинувших друзьях? О Цырене, о Ваське Поплавском, о близнецах-братьях Савченко, которые погибли во время артобстрела заставы, о хорошем парне лейтенанте Михаиле Баркове, с которым они служили еще три года и который подорвался потом на юге на мине… И о майоре Хенкере, ибо сражался майор в ущелье Иркута с китайцами, как подобает воину, и умер от ран, искупив этой смертью все свои грехи, и что бы там ни делали с его телом: воскрешали, убивали или отдали кому-то страшному и непонятному, была где-то у майора самая настоящая человеческая душа – не карма, не матрица и не тэтана, а живая душа, и душе этой нужно спасение… А еще плакал он обо всем этом сволочном мире, в который родили его, не спросив, хочет ли он этого, и в котором ему приходилось выживать, все время сражаясь то с обстоятельствами, то с врагами, а то и вовсе с самим собой. И все чаще ему казалось, что сражаться с собой гораздо труднее, чем с десятками и сотнями выползающих из-под земли чудовищ… От них в крайнем случае можно было убежать. От себя же не убежишь, не скроешься…

Иван не помнил, сколько он так просидел на полу в тишине храма. В себя он пришел, когда дозиметр начал потрескивать – это счетчик Гейгера реагировал на единичные радиоактивные частицы. Это означало только одно – что дозиметр был рабочим. Иван услышал характерный треск не сразу, а услышав, удивился. Он-то считал, что все приборы вышли из строя навсегда, на веки вечные. Но оказалось не так.

Иван вытер слезы и поднялся. Надо было найти Марию.

Он взял рюкзак, огляделся и толкнул было маленькую, почерневшую от времени дверку, но она распахнулась ему навстречу сама, и тихий старческий голос произнес:

– Ну здравствуй, Иван! Долго же ты сюда добирался…

Иван поднял глаза и встретился с тихим взглядом необыкновенно ясных, чистых карих глаз. И удивился – точно такие же глаза смотрели на него с икон.

– Прошу в трапезную, чадо, стол накрыт. Не обессудь, пища скудная, но и это, по концу наших времен, – праздник…

Тело старика скрывала длинная черная ряса. На груди висело серебряное распятие. Росту старец был богатырского, и, наверное, в молодости он и в самом деле был богатырем, но время истончило его мышцы и убелило волосы сединой. Лицо у него было будто с иконы – темное, как мореное дерево, с таким же удлиненным овалом и тонкими чертами, как лики на стенах вокруг. Он пошатнулся и оперся ладонью о плечо Марии, стоявшей рядом. Мария взглянула на Ивана и неожиданно для него радостно улыбнулась.

– Это отец Евлампий, я рассказывала тебе о нем! Помнишь?

Иван неуверенно кивнул.

Старик перекрестился на иконы и, держась рукой за стену, медленно двинулся вглубь неосвещенного коридора. Он шел и разговаривал.

– Страшные времена настали, дети мои, страшные. Думал я, что еще три дня назад призовет меня Господь к себе, как и положено было. Я уж и рад был, потому что уже тяжко ноги носить, но, видать, у Господа на меня свои планы. Теперь вот вас дождался, теперь скоро. Господь милостив, приберет… – он задохнулся, остановился отдышаться, отмахнулся от Марии, которая торопливо сбегала куда-то и вернулась со стаканом воды, повернулся к Ивану. – Ты, Ваня, в Бога веришь?

Иван заколебался. С одной стороны, выходило, что, раз есть Хурмага, значит, есть и Бог, с другой – Хурмагу он видел, а Бога?.. Да и убили Хурмагу не святой водой и не молитвами, убили взрывчаткой… Впрочем, убили ли?

– Не говори, ничего не говори, – махнул рукой отец Евлампий. – Понял. Еще будет время у тебя убедиться в Его силе и в Его любви… Разум не поможет, сердцем надо смотреть… Как сейчас, в храме.

Иван насторожился.

– Ты, Ванюш, не напрягайся!.. – совсем по-свойски усмехнулся священник. – Тут ведь со многими так. Сила-то какая!.. И ты, друг мой, силу эту почувствовал. А значит, не потерян ты для Бога, нет, не потерян. Ну да у Него для каждого из нас свое уготовано… Сюда.

Они вошли через низенькую дощатую дверку в довольно просторную трапезную, освещаемую свечами. В углах притаилась темнота. Посередине трапезной стояли простые деревянные столы. Иван прикинул, что одновременно за ними могло обедать человек двадцать – двадцать пять, не больше. На крайнем столе стояли простые металлические миски и кружки, кастрюля. И на глиняной тарелке – крупные ржаные сухари. Иван, стараясь не шуметь, поставил рюкзак на скамью, расстегнул клапан, достал банку тушенки, хлеб…

– Ты, Иван, сильно не старайся, – ласково сказал священник, – тебе еда еще пригодится. Путь у тебя будет далекий. Лучше давайте поблагодарим Господа за то, что мы живы и что мы здесь собрались… Пусть защитит нас, детей своих, в эти последние времена, – предложил он.

Иван отодвинул в сторону рюкзак, ожидая, что ему надо будет что-то делать, но старик повернулся к едва видимым в полумраке образам и начал молитву.

– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него… Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна; плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящия во дни, от вещи, во тме преходящия, от сряща и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща и тма одесную тебе; к тебе же не приближится; обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши…

Иван внимательно слушал незнакомые, но странным образом все же понятные слова. «Наверное, в детстве так молилась мама, – решил он, – вот я и запомнил».

– На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою; на аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его, долготою дней исполню его и явлю ему спасение Мое…

После того, как тихий голос отца Евлампия замолк, в трапезной на несколько секунд воцарилась тишина.

– Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящия во дни, от вещи, во тме преходящия, от сряща и беса полуденнаго… – так же тихо повторил Иван эти странные слова. – А кто такой бес полуденный? – спросил он.

И где-то, казалось, совсем рядом, за каменной стеной взревел кто-то громадный. Страшный рев раскатами грома прокатился по коридорам обители, по трапезной… Иван почувствовал, как дрогнула под ним скамья и качнулся стол. Мария вздрогнула, подняла голову, прислушалась. Иван, ожидая нападения, рефлекторно нащупал дробовик, поставленный возле правой ноги, но секунды шли, а рев больше не повторялся.

– Не тревожьтесь, сюда они не придут, тут безопасно, – сказал отец Евлампий, и Иван сразу догадался, что священник скорее успокаивал Марию, чем Ивана.

Но отец Евлампий обернулся к нему:

– Святитель Афанасий Великий, живший в начале четвертого века от Рождества Христова в известном всем городе Александрии, полагал, что это – злой дух лени и беспечности, иные же считали, что это дух уныния. Предаваться ему ни в коем случае нельзя, ибо ведет это к ослаблению души и к отпадению от Бога.

– Ну, Мария, ты тут похозяйничай немного, приберись, а мы с Иваном пока поговорим, – сказал отец Евлампий, вставая из-за стола, и кивнул Ивану в сторону двери: – Пойдем, Ваня, у тебя наверняка есть вопросы. На что смогу – отвечу, а чего не знаю, о том не обессудь…

Вдвоем они вернулись в храм. Отец Евлампий с поклонами трижды осенил себя крестным знамением, подошел к праздничной иконе, приложился к ней, немного постоял в тишине, по-видимому, молился. Потом, тяжело ступая, прошел в притвор, махнул рукой Ивану, чтобы тот помог. Вдвоем они отодвинули от стены две резные деревянные скамьи, потемневшие от времени. Сели напротив друг друга. Старик помолчал, глядя в пол, потом поднял голову, посмотрел на Ивана прямо и ясно.

– Ну, спрашивай, Иван-воин…

Иван помолчал. Вопросов было все равно больше, чем ответов.

– Что случилось? – спросил он. – Куда все подевались? И если это Конец света, то почему центр Москвы полностью уничтожен? И почему я, и вы, и Мария все еще здесь? Ведь все мы должны быть мертвы… И все должно быть завалено мертвыми телами? Или я вообще ничего не понимаю? Скажите мне, отче?

Отец Евлампий улыбнулся.

– А я думал, ты спросишь, есть ли Бог на самом деле? Прости, я не смеюсь, но обычно все спрашивают об этом. Но ты, конечно, знаешь ответ, ибо лично столкнулся с нечистым в облике… в теле офицера. Да?

– Да.

– И все-таки это Конец света, друг мой Иван, Конец света. Его столько ждали, а когда он наступил, оставшиеся в живых не поняли, что случилось. Так и в первый раз было с Мессией – не узнали, не приняли. А тела? Что тела? Главное, что души теперь стоят перед Создателем и отвечают за все, что совершили. А совершили и натворили много… То, что происходит сейчас, – это конец истории, конец времен. Ты же видел, что день не сменяется ночью, а вслед за ночью не приходит утро. Мгла пала на землю, и нет больше времени в нашем понимании. Твои часы не идут, выбрось их, они тебе никогда не понадобятся…

Иван недоуменно глянул на циферблат часов, но снимать их с запястья не стал.

Отец Евлампий заметил его жест и грустно улыбнулся.

– Человек живет надеждой. Даже в эти страшные дни… Дни… Да и дней-то теперь больше нет… И не будет. Остался, наверное, какой-то ветхозаветный Шеол… Странное, сумеречное место. Может быть, и оно вот-вот исчезнет…

– Так почему мы еще живы?

– Кто же его знает? – отец Евлампий глянул в глаза Ивану, и подумалось тому, что он о чем-то не договаривает. – Значит, не все мы еще исполнили, чего ждет от нас Спаситель, не все. Вот призвал бы он тебя к себе еще пару дней назад и что бы ты ему сказал? Прости меня, Господи, ибо не ведал я, что творил? Не знал, кому служу? Все ты, Иван, знал. Знал с того самого момента, когда увидел в небе одного из духов злобы поднебесных.

– Хурмагу?

– Да хоть как его назови, суть не изменится. Знал ты все, но и не хотел знать, потому что так жить удобнее, спокойнее, да и, чего уж греха таить, сытнее. Разве нет? Ведь если признался ты сам себе, что знаешь Истину, то ведь жизнь-то свою надо было бы поменять. Да не просто поменять, а стать… кем? Рабом? Отверженным? Без прав? Без регистрации? Без банковской карты и без каунтера? Не уехать, не приехать, воды и еды не купить. А? Каково? Сразу же вон из общества! И ладно, если в скит, где не найдут, или в тайгу, где не поймают, а как жить тут, внизу, в канализации, когда травят, как крыс, прости Господи, и давят, как тараканов? И только за то, что знаешь, как просто и как мудро устроен мир…

– Жизнь человеческая так коротка и так мимолетна, – задумчиво сказал Иван. – Мне было бы жаль тратить ее на скит… Хочется ведь не только успеть пожрать и сладко поспать, хочется стать кем-то, что-то сделать, ну что-то настоящее, стоящее, для людей, для других…

– Что, Иван? Что? Сделать еще одну бомбу? Выиграть еще одну войну? Еще один бой? Что значит это все – перед лицом вечности? Скажи мне? Стал бы ты выращивать хлеб? Или пшено? Или картошку? И кормить людей? Ведь это так важно – кормить людей. Стал бы ты печь хлеб или варить кашу? Нет… Тебе все равно нужно было бы славы… почета… денег… И чтобы кормил тебя кто-то другой… Гордыня это, Иван, гордыня, и ничего более.

– Верно, отче, гордыня, – согласился Иван. – Но людям же свойственно куда-то стремиться, покорять горы, преодолевать реки, открывать новые земли, заселять новые просторы. Это и есть прогресс. Стремление к нему заложено в нас.

– Грехопадением это заложено, Ваня. Гордыня – гордыня и есть. Сколько земель ни заселяй, сколько денег ни накопи, а конец у нас у всех один – и у олигарха, и у конви. Конец один, а участь после него – разная. А что происходит с теми, кто думает иначе, кто думает, что смерть можно обмануть или вылечить, как грипп, ты сам видел. Лучше уж помереть, чем так… с твоим телом сделают.

– И что теперь?

– Теперь? Не знаю. Я вот теперь тебя должен исповедать и причастить. И тебя, и Марию. А там мне и помереть не страшно. Господь тебе дал последний шанс. Ты уж не подведи, Иван. Ни меня, ни ее…