Текст книги "Пограничник"

Автор книги: Александр Лаврентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– А что стало с майором? – спросил Иван, словно отец Евлампий мог знать все.

– С майором? – Евлампий нахмурился.

– Ну… с душой.

– Так кто же знает? Господь уж сам определил. По вере и по делам. Но думаю, что ничего хорошего с ним не случилось… Если и на земле не хотел быть с Богом, то там уж Господь уважит его пожелание – без Бога так без Бога.

– Значит, в ад? – спросил Иван удивленно. – А как же добрые дела? Он совсем не был злодеем. Исполнял долг, служил Родине, был верен присяге. Разве этого мало?

– Присяге, говоришь? А кому он присягал? – нахмурился отец Евлампий. – Богу? Или помазаннику Божию? Или неодемократии? Деньгам? Мамоне, морду которого ты сам видел? Разве верность этой присяге может быть оправданием?

Иван растерялся.

– А как же товарищи, с которыми он сражался плечом к плечу? Может, он спас кому-то жизнь? Или заслонил своим телом другого?

Евлампий помолчал.

– Господь милостив, Ваня, и, конечно, судит он и по поступкам нашим, и по делам, но еще более судит по намерениям. Прости меня за то, что сержусь… Если майор этот спас кому-то жизнь и взамен ничего не попросил, а, наоборот, собой пожертвовал, значит, зачтет ему Господь и это. Но почему-то думаю я, что не было такого… А вот много другого, черного, греховного, – было. А иначе не вселился бы в его тело нечистый. Нет. Напрочь забыл он Бога. За что и расплачивается сейчас.

– А тела? – вспомнил Иван про свои вопросы. – А взрыв в центре? И почему взрывная волна прошла ровно по шоссе?

Священник задумался.

– Про тела я тебе ничего не скажу, не знаю. Может, так и лучше, что никого не осталось, – чего было бы хорошего в трупах? А про центр отвечу: там жил тот,чей след должен быть стерт! Вот и выжег Господь чистым пламенем не только его, но и все, что служило ему… И поделом! – священник посмотрел на Ивана, чуть улыбнулся, вздохнул. – Знаю, Иван, что не веришь ты мне особо, надеешься, что где-то там, за горизонтом, все осталось так, как было раньше, – и армия, и спасатели, и неодемократия, и банки. Ну что ж, Господь сам тебя вразумит, если надо будет. А пока – добро пожаловать на исповедь… Вот тебе книжка – посиди почитай, а я сейчас приду…

Отец Евлампий тяжело поднялся и направился было в сторону трапезной, но покачнулся. Иван вскочил поддержать старика под локоть.

– Ничего, Ванюша, сиди, читай. Я дойду потихоньку… – отстранил его отец Евлампий и довольно твердыми шагами покинул храм.

А Иван, вместо того чтобы открыть старенькую, растрепанную книжку, на которой вязью было написано «Приготовление к исповеди», задумался. Если все так, как говорил отец Евлампий, то… ужас и ничего больше, потому что все сказанное в голове не укладывалось. То есть подходило по всем параметрам, но все равно не укладывалось. Хоть так эту действительность к словам примеряй, хоть эдак. Разум питался надеждой, но происходящее рядом надежды не оставляло. Зато рядом были любовь и, кажется, вера.

«Ладно, – решил Иван, – время покажет. Правду я все равно узнаю», – и он открыл книжечку.

Вернулся отец Евлампий нескоро, и говорили они с Иваном очень долго…

– Ах, Иван, Иван, – сказал наконец отец Евлампий, – были бы другие времена, лишил бы я тебя Святого причастия лет эдак на двенадцать. Вот только нет у нас с тобой столько времени… А потому… – отец Евлампий встал, знаком велел Ивану следовать за ним, подвел его к аналою в углу… Исповедоваться.

– …Я, недостойный иерей, властью Его, мне данной, прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – перекрестил он голову Ивана, едва касаясь ее перстами. – Целуй, раб Божий Иван, Крест и Евангелие…

Металлические узоры на переплете книги и напрестольный крест были почему-то теплыми. Иван встал с колен, поднял голову и посмотрел в глаза отцу Евлампию.

– И все?

– И все, Ваня. Сейчас дождемся Марию, и буду служить литургию. Надо бы вас обоих причастить Таинств, а то поздно будет. Ты не бойся, это недолго… Марию исповедаю, и начнем… Да, вот еще… – отец Евлампий отошел на клирос, принес оттуда небольшой сверток, бережно завернутый в холстинку. – Думаю, это теперь должно быть у тебя. Здесь это никому не понадобится. Очень давно мне передал это один монах… Сказал, что я должен буду передать это тебе…

– Мне? – удивился Иван.

– Да, тебе. И не удивляйся. Удивительного тут ничего нет. А вот вещь эта и в самом деле преудивительнейшая… Как она к нам в страну попала, не знаю, наверное, привез кто-то с Ближнего Востока, когда опять гонения начались, – отец Евлампий бережно развернул предмет и передал его Ивану.

Это был потемневший от времени наконечник копья.

– Копье судьбы? – желая блеснуть эрудицией, спросил Иван.

Священник улыбнулся.

– Нет, Иван, у меня никогда не было и быть не могло копья судьбы: все эти подделки охранялись пуще зеницы ока. Князья мира сего думали, что даст оно им власть, и деньги, и славу. Думали одно, а происходило не всегда так, как они думали. А это, Иван, на первый взгляд, вещь более простая, но на самом деле – священная. Копье принадлежало великому святому, покровителю нашей страны. Нет, не Евразийского Союза, а России – Святому великомученику Георгию Победоносцу, был он родом из Каппадокии. Этот примерный христианин, или, как вы теперь называете, «конви», что, насколько я понимаю, происходит от английского convinced– убежденный, был умучен за веру императором Диоклетианом. А ведь он был профессиональным солдатом, так же как и ты. Он мог иметь все, потому что, как и майор Хенкер, происходил из знатной семьи, был богат, красив, образован и в двадцать лет был командиром прославленной когорты непобедимых. Но он предпочел мимолетной славе жизнь вечную. Самым известным чудом Георгия является спасение девы из когтей страшного змея, обитавшего в окрестностях Бейрута. Он убил его копьем. Вот этим самым копьем, – отец Евлампий, выпустил наконечник из рук. – Береги его, – он посмотрел в глаза Ивану.

И снова Ивана поразил этот взгляд – бесконечно мудрый и бесконечно добрый. Ему почудилось, что он увидел небо.

– Ты сам знаешь, он тебе пригодится.

От службы в душе Ивана родились покой и освобождение. Он внимал низкому певучему голосу священника, которому вторил грудной, с легкой хрипотцой, голос Марии. Девушка пела на клиросе, и, глядя на нее, Иван думал, что, наверное, пропустил в жизни нечто важное. Не увидел, не почувствовал, а все время думал не о том… Вот мать – та, да, сердцем ведала, где правда, а где ложь…

Несколько раз сквозь толщу земли и стен до них доносился шум – то ли раскаты грома, то ли чье-то глухое рычание, но отец Евлампий не обращал на него внимания. Перестал его слышать и Иван.

– Ангела мирна, верна наставника, хранителя душ и телес наших, у Господа просим! – вдохновенно возносил молитву отец Евлампий, и ее подхватывала Мария:

– Пода-ай, Господи.

– Прощения и оставления грехов и прегрешений наших, у Господа просим.

– Пода-ай, Господи.

– Христианския кончины живота нашего, безболезненны, непостыдны, мирны, и добраго ответа на страшном судищи Христове, просим!

Молитва священника возносилась ввысь, к куполу храма и еще выше.

И не раз и не два взгляд Ивана обращался к невидимому небу, и хотелось ему узреть оттуда хоть лучик света, но его не было, как не было солнца над поверхностью земли. Видать, не найти ему теперь мирной христианской кончины, какая полагалась каждому, кто прожил свою жизнь праведно. Жить надо было как-то по-другому. Совсем по-другому. «Но кто же виноват?» – спрашивал себя Иван, и получалось, что – никто, а значит, виноват был он сам… И главное, что начинать жить по-новому было совсем поздно. Был, правда, еще тот разбойник, что висел на кресте по правую руку от Спасителя… И уверовал, и был спасен, а значит, и для него, для Ивана, еще не все было потеряно.

– Тебе-е, Господи… – плавно выводила Мария.

«Тебе, Господи! – думал Иван. – Тебе! Что могу принести я Тебе, кроме своей души, окаменевшей в боях и в невзгодах? Что увидишь Ты там, кроме желания быть как все и лучше всех? Что хорошего, по-настоящему хорошего, стоящего сделал я? Убил Хурмагу? Но так бы поступил любой, и нет тут моей особой заслуги… Кого-то спас? Ну да – вытащил тогда этих прокурорских, да и пацанов тогда из блиндажа. Но ведь это был воинский долг, это не в счет… Ну, делился последним, но ведь и со мной делились. Что? – Иван думал и не находил ответа. – Что я сделал в своей жизни доброго? От чего я бы не получил пользы и не ждал бы ее? Ведь даже то, что я сейчас чувствую к Марии, на девяносто восемь процентов основано на чистом эгоизме. Получается, что ничего… Ничего за все мои двадцать пять лет! Да-а, Иван, хорошо же ты жил, ничего не скажешь!.. Эта девочка вот, обычная девочка, конви, рабыня, а насколько она самоотверженнее и чище – она спасла меня два раза. Запросто так спасла, а ведь по той логике, по которой жил я, должна была бросить меня, своего врага, да и уйти сюда, под защиту толстых каменных стен. А ведь нет, не ушла, не бросила, а сидела и ждала, пока я приду в себя… Мария… Мария. Мария!»

Иван влажными глазами смотрел на озаренную пламенем свечей девичью щеку, на шевелящиеся губы, на плавную линию шеи, и сердце его пронзала нежность…

Мария, чувствуя, что он на нее смотрит, несколько раз оглянулась на него через плечо, улыбнулась, прижала к губам палец, показывая, что сейчас не надо. И столько неожиданной любви было в этих ничего не значащих жестах, что у Ивана запершило в горле.

К чаше Иван подходил умягченный тем, что его окружало, – песнопениями, святыми, смотревшими на него со стен и с потолка, присутствием Марии, собственными мыслями, потрескиванием свечей и их теплым светом и особенно неповторимой атмосферой самого храма.

После целования креста отец Евлампий вышел из боковых врат, снял с себя епитрахиль, аккуратно сложил ее и положил на аналой.

– Вот и все! – он коротко вздохнул.

В трапезной Мария зажгла газ на маленькой плитке, поставила на нее кастрюлю – подогреть остывшую похлебку. Ивану очень хотелось есть, от еды пахло так вкусно, что у него аж рот наполнился слюной. Чтобы отвлечься от мыслей про еду, Иван еще раз огляделся. После службы в трапезной ему все казалось необыкновенным и родным: и тяжелые резные скамьи, и глиняная посуда, и деревянные ложки.

Когда похлебка подогрелась, Мария подала на стол исходившие паром миски. Иван вскрыл ножом банку с тушенкой, нарезал черствеющий хлеб.

Отец Евлампий с трудом поднялся, прочел молитву на благословение пищи, широко перекрестил стол.

– Ешьте! Остынет, – пригласила Мария и, подсев к столу, пододвинула к себе миску.

Отец Евлампий немного посидел, прикрыв глаза, видимо, опять молился.

Похлебка была жиденькой, но душистой, с сушеными кореньями, и Иван с удовольствием съел две порции с хлебом и тушеным мясом. Мария тоже на аппетит не жаловалась, а вот священник к тушенке не притронулся да и похлебку свою почти не ел, так, побродил по ней ложкой да и оставил.

После еды Мария разлила в большие глиняные кружки настоящий чай. Не чафе, эту синтетическую смесь с кофеином, а именно чай.

– Хранил для особого случая, – объяснил отец Евлампий, – теперь он настал. Более особого случая у меня не будет.

Иван удивленно взглянул в глаза священнику, но встретил твердый, ясный взгляд. Старик был в своем уме и знал, что говорит. Чай священник выпил с видимым удовольствием, отставил в сторону пустую кружку, подождал, пока допьет Иван.

– Ну вот и все, дети мои, – сказал он. – Ты, Иван, прости меня грешного и ты, Марьюшка, тоже прости. В трудное время нам выпало с вами жить – тяжкий крест нести. Да и когда крест бывал легким? Не было таких времен на этой земле… Сейчас я пойду – отдохну немного, а вы уж тут сами похозяйничайте. Ты тут приберись, Марьюшка, прости меня, старика, стар стал, неопрятен, вижу плоховато…

Отец Евлампий медленно поднялся из-за стола, слабо потрепал по плечу Ивана и вышел. Иван, разморенный едой и теплом, идущим от плитки, сонно наблюдал, как Мария убирает со стола.

Она заметила его состояние, рассмеялась, потянула за руку.

– Пойдем, покажу, где можно подремать, меня тоже после причастия всегда в сон клонит.

Она отвела Ивана в маленькую коморку с узкой металлической кроватью, покрытой жестким матрасом, с крохотной тумбочкой и большой иконой Спаса в углу. Затеплила лампадку. Из тумбочки извлекла простынь, наволочку, застелила кровать. Иван еле дождался, когда можно будет лечь. Прежде чем провалиться в сон, он успел ощутить щекой прохладу подушки.

Спал он без сновидений, глубоко и крепко, а проснулся от встревоженного вскрика Марии.

– Иван, вставай! Вставай, Иван! Отец Евлампий умер!..

Иван резко вскочил и спросонья налетел на тумбочку. Лампадка потухла. Зашипев от боли, нащупал фонарь, включил его, обернулся к Марии. Та стояла в дверях со свечой, подрагивающей в ее руке. Иван схватил ее за плечо.

– Где он?

– Пойдем…

Иван не мог как следует разглядеть ее лица – она отворачивалась, но догадался, что Мария плачет.

Отец Евлампий лежал в крохотной келье на такой же жесткой, узкой кровати с голым матрасом. Руки его были кротко сложены на груди, и казалось, что священник просто спит. Но сон его был иным. Иван много перевидал погибших и умерших и прекрасно знал, что есть некие неуловимые признаки, по которым можно безошибочно определить, что человека больше нет. Но лицо священника было на удивление спокойно, мирно, что ли. Таких лиц Иван еще не видел в своей жизни ни разу.

– Я его зову, а он не отвечает, – давясь рыданиями, бормотала Мария, – я дотронулась, а он не отвечает, я зеркало прикладывала – не дышит.

– Дай зеркало – еще раз проверю, – попросил Иван.

Мария протянула карманное зеркальце в простенькой пластиковой оправе. В проверке не было никакого смысла, но Иван оттягивал момент, когда надо будет признать очевидное.

– Да, Мария, он умер.

Мария зарыдала.

Иван постоял над усопшим, потом развернул к себе Марию, обнял, она уткнулась ему в плечо.

– Ты не представляешь, какой он был! – всхлипывала она. – Человечище! А добрый какой… Он иногда мне вместо папки был. У него у самого опричники шестерых детей забрали, мол, денег у тебя нет воспитывать, да и не положено конви детей воспитывать, мол, надо не вере в Бога учить, а общечеловеческим ценностям. Это о том, чтобы Мамоне поклоняться. Матушка его от горя умерла, а он седой совсем стал, сюда вот ушел, сам ушел, здесь служил, нас укрывал, причащал и исповедовал. А скольким он помог, от смерти спас, скольких отмолил. Господи, прими душу усопшего раба твоего иерея Евлампия. Господи… Господи! Надо Псалтирь почитать над ним, Иван! Ваня, слышишь, надо почитать!

– Успокойся! – Иван еще крепче обнял Марию, прижался горячими губами к ее волосам. – Успокойся, я тебя прошу. Как надо, так и сделаем. Слышишь? Я тебя люблю, очень люблю. И никому тебя не отдам, слышишь? Мария! Мария…

Он гладил ее по голове, по мокрому от слез лицу своими огрубевшими пальцами.

– Не плачь… Слышишь? Только не плачь.

Он подхватил ее на руки и вынес из кельи, он укачивал ее, как маленького ребенка, и совсем не ощущал тяжести ее тела. Он целовал ее то в волосы, то в лоб, то в плечо – куда придется – и думал о том, что снова все вокруг зыбко и непонятно, словно выбили у него из-под ног опору… Постепенно всхлипывания девушки затихли.

– Пусти меня… – наконец прошептала Мария, и Иван опустил ее. Они вернулись в трапезную.

– Давай сейчас выпьем чаю и успокоимся, – предложил Иван.

– Не хочу чаю… – устало сказала Мария. – Вообще ничего не хочу сейчас… Зачем он тогда тут остался? Зачем остались мы? Зачем мы встретились? Нет, не говори, ничего не говори, я сама знаю ответы. Но только легче мне от них не становится… – она бросилась на скамью и вновь заплакала…

На этот раз Иван не стал ее успокаивать, а решил дать выплакаться. Он нашел закопченный старый чайник и поставил на плиту.

Они похоронили отца Евлампия в заранее им же самим и приготовленной пещерке. Обо всем подумал священник: и одежду оставил, и гроб себе из упаковочных досок сколотил, и Псалтирь на видном месте положил, чтобы не искали. Иван недоумевал, отчего тело отца Евлампия, во-первых, не исчезло, ведь, если всех призвали на Суд Божий в телах, значит, и отец Евлампий, по идее, должен был явиться туда в теле, а во-вторых, почему нет на этом теле никаких признаков тления. Словно священник не умер, а крепко заснул летаргическим сном.

– Упокой, Господи, душу раба Твоего, новопреставленного иерея Евлампия, прости, Господи, все его согрешения и упокой со святыми Твоими, – произнес Иван над усопшим первую в жизни самостоятельную молитву. – Да будет так!

– Аминь! – тихо сказала Мария.

После похорон Мария сразу ушла в храм, а Иван остался в трапезной. Он решил прибраться, пересчитать припасы, а заодно и поразмыслить, что же им делать дальше. Получалось, что у них было два пути: оставаться здесь, где были чистая вода и запасы провизии, или идти дальше. Ивану очень хотелось добраться до родной деревни Климово под Александровом – грызла тревога за отца. Если он остался в живых, а по лесам и долам бегали толпы голодных мутантов, то выжить он мог только в обустроенном подвале – там хранились запасы еды и воды, да и оружие кое-какое было. Но мало ли где могло застать отца это странное происшествие – например, в поле, в деревне или в ближайшем городке, куда отец иногда по утрам ездил за продуктами на старом-престаром внедорожнике. Иван понимал: шансов, что отец жив, мало, но ему нужно было убедиться во всем самому. Вот он и размышлял, каким бы способом побезопаснее добраться до деревни. Получалось, что в любом случае надо было сначала раздобыть оружие посерьезнее, а потом обязательно – транспорт. И лучше всего хотя бы БТР, а еще лучше – БМП, а то их съедят по пути. Но вот незадача: если все электроприборы вышли из строя, значит, ни один автомобиль, будь он на аккумуляторах, на бензине или на касторовом масле, работать не будет. А следовательно, вся эта авантюра так и оставалась авантюрой… Но Иван понял еще одно: в помещении храма электрика все-таки работала, ведь дозиметр в его кармане ожил! А значит, возможно отыскать действующий автомобиль, если он находится на территории какого-нибудь храма или на освященной земле. Другое дело, что найти неоскверненный храм сложновато, практически невозможно. Еще оставалось неясным, будет ли электрика работать за пределами храма. Если святость места была неким фактором, сдерживающим разрушение в момент Конца света, то, может, и будет, а вот если изменились сами законы физики, то работать больше ничего не будет. Даже дозиметр… Иван вздохнул и принялся мыть кухню. Вдруг он замер, оставил тряпки, вытер руки, прошел в каморку, в которой спал, взял с тумбочки фонарь. Включил, выключил, опять включил, посмотрел на луч света, хмыкнул. Никакой логики в происходящем не было… Свет фонаря был настолько привычен, что до этого момента Ивану и в голову не приходило, что работающий фонарь теперь сам по себе – чудо!

Но это могло означать только одно: шансы найти машину, работающую на аккумуляторных батареях, у них все-таки были. Только не БТР, а так, какую-нибудь городскую модель с низкой посадкой, которая могла ездить только по автобанам. Что ж, это лучше, чем ничего.

«Интересно, а ядерные реакторы по-прежнему работают или спеклись? – подумал Иван, вспомнив о Сколковской опытной модели, которая находилась совсем рядом, – а что произошло с атомными подлодками, которые несли дежурство при полном вооружении? Если экипаж исчез? Должны же они были рано или поздно врезаться во что-нибудь или опуститься на дно? А если взорвется реактор? Что тогда будет с ядерными боеголовками?»

До сих пор мысли об этом как-то не приходили Ивану в голову. Но если ядерные боеголовки на далеких подлодках волновали его слабо, то вот близость к Сколково заставляла задуматься… А еще Тверская АЭС, Костромская, Нижегородская, Саровская… А значит, надо было и в самом деле уходить подальше… «Уходить надо на Рязанщину или в сторону Питера, – размышлял Иван, – лучше на север, тогда можно будет и в Климово заглянуть… Хотя, может, лучше вернуться и рвануть южнее? Потом можно уйти на восток, на Урал – там почище. А пока надо валить подальше отсюда. Отец… Нет, надо будет все-таки заглянуть в Климово, посмотреть, что там. Без этого нельзя».

Иван вылил в канализационный слив грязную воду из ведра, убрал его на место. Все, курорт закончен.

– Мария! – заорал он громко, так чтобы она услышала его в храме. – Мария! Собирайся, мы уходим!

Она не отвечала, и Иван, толкнув дверь, вошел в храм. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: Марии не было!

– Мария! – Иван обежал несколько каморок, находившихся на противоположной стороне, вернулся в храм. Мелькнула мысль, что здесь наверняка имелись тайные ходы и, быть может, Мария куда-то ушла по ним. Но, увидев, что дверь, ведущая в тоннель, приоткрыта, он, похолодев, толкнул ее, вышел в тоннель совершенно безоружный, готовый голыми руками порвать кого угодно, кто мог бы угрожать Марии, но и там никого не было. Под тяжелым ботинком Ивана что-то хрустнуло, он наклонился, посветил, поднял предмет, который увидел в грязи. Он поднес к глазам, желая удостовериться, что это ему не привиделось, маленький серебряный крестик на тоненькой порванной цепочке. Крестик Марии.

– Мария! – Иван закричал в темноту, все еще надеясь, что она откликнется. – Мария!!!

Но его крик эхом отразился от высоких сводов и вернулся к нему. Иван замер, весь превратившись в слух. Померещилось ему или он в самом деле услышал какие-то шорохи?

Иван метнулся в свою комнатушку, схватил каску с фонарем, дробовик, на ходу зарядил его, побежал обратно.

«Никакая тварь внутрь храма зайти не могла, это совершенно точно, тут отцу Евлампию я доверял, доверяю и будут доверять, – лихорадочно соображал он, не в силах понять, что же случилось. – Вокруг кто-то ходит, но сюда не сунется. Тогда что случилось? Может быть, она сама открыла дверь? Но почему? Может, ее кто-то позвал? Услышала знакомый голос? Или померещилось что-то?»

Иван выбежал наружу, свернул направо, туда, откуда, как ему казалось, доносился шум, и побежал. Он был готов ко всему: не страшна ему была сейчас ни стая свирепых шеликудов, ни разъяренная кумора, ни голодный сабардык, но, к своему разочарованию, он не встретил никого из них. Примерно метров через триста он выскочил в большой колодец, куда сходились несколько коллекторов. Стекающая по ним вода исчезала в громадном люке, прикрытым чугунной решеткой. Иван посветил вверх, но своды были так высоки, что свет фонарика терялся, не в силах пробить толщу мрака. Правда, Иван различил на границе света и тьмы черную тень – тьма сгущалась, чернея, словно там, под потолком, на стене, была не тварь, а некая дыра в пространстве, черная дыра.

А еще Иван услышал шипение. До того знакомое, что у него аж под ложечкой засосало.

– Ива-ан… Вот мы и встретились, Ива-ан…

Иван поднял дробовик, чтобы выстрелить, но тут же опустил. Если Мария у Хурмаги, он может ненароком ранить девушку.

– Эй ты, гадина, спускайся вниз! – крикнул он, надеясь разозлить Хурмагу. – Иди сюда и дерись!

В ответ темнота рассмеялась…

Ивану на мгновение показалось, что Хурмага там, во мраке, не один, что их там много, потому что этот страшный смех рассыпался на десятки голосов, гулко прокатился под сводами, а потом словно снова собрался в одно.

– Твоя женщина, Иван, у меня, – прошипело сверху, – лучше ты приходи ко мне. Я жду, приходи…

Послышался шелест громадных крыльев, тень скользнула над его головой, что-то звякнуло, и Иван остался в колодце один. Он заметался, надеясь найти лестницу или потаенные ступени, пытался забраться прямо по стене, но как назло в этом месте она была скользкой как лед, и Иван прекратил бесполезные попытки. Он в ярости кусал губы, бил кулаком в стену… Конечно, выход наверх был и, возможно, где-то поблизости, но найти его в лабиринте тоннелей было невозможно. А значит, действовать надо по-другому. Рационально и обдуманно. Можно было, конечно, от злости на себя разбить голову о стену, но только толку от этого немного.

Только бы Мария была жива!

Иван даже вообразить не смел, что мог сотворить с ней Хурмага… Торопливо он возвращался обратно к храму, держа дробовик наизготове.

«Где же он прячется в Москве? Центр города выжжен… Значит, вспоминай, какие еще небоскребы остались. Так… Все. Знаю, где он может быть: центральный офис „Нового Авалона“, небоскребы Тринити. Это мне с Киевского шоссе надо до Каширки добраться. В одной из высоток размещалась клиника, где эту тварь воскресили, лучше сказать – засунули в тело майора. Точно, это там! По прямой километров тридцать будет. Но это по прямой… Эх… Так и не успели достроить еще одно кольцо под землей…

Ну почему Мария вышла в тоннель? Почему? Почему, Господи? Кто ее позвал? Что она услышала? Крики о помощи? Плач? Плач… Да, тогда в тундре здорово он меня доставал, этот плач, а потом я его больше не слышал… Мария! Мария… Эх, эти женщины, нет бы меня позвать… Мария! Я иду, Мария, ты только живи, ладно? Мария!»

Иван заскрипел зубами – луч фонарика мотался по полу и по серым, шероховатым стенкам тоннеля. Дыхание сбилось: «Так, вот и вход…»

Иван толкнул дверь, ввалился в придел, поднял голову и на какое-то мгновение обомлел: у праздничной иконы, высился, словно облитый светом, незнакомец. Он был огромен, и волосы его разметались по плечам, путаясь с исходящим от него ослепительным сиянием. Иван вдруг услышал сильный шум, будто шорох от десятков крыльев. И на миг ему почудилось, что за плечами неведомого гостя расправляются сверкающие как расплавленное серебро крылья… Иван зажмурился, а когда вновь открыл глаза, то храм был пуст. Он перевел дух, попятился, выставив перед собой ставшее совершенно бесполезным оружие, потом, осторожно ступая по стеночке, добрался до двери справа, толкнул ее, тихонечко, стараясь не шуметь, прикрыл за собой, перевел дух и бросился в свою каморку.

– Чего только не померещится! – бормотал он, надевая разгрузку, затягивая ремни и проверяя карманы. – Видно, глаза так привыкли к темноте, что свет уже воспринимается как нечто диковинное.

Он пересчитал запасные магазины, развернул холстину с копьем Святого Георгия. Еще вчера он надел наконечник на деревянную рукоять с крестовиной, превратив его в подобие ножа. Помедлив секунду, он вложил его в запасные ножны, тщательно проверив, чтобы наконечник не выпал ненароком. Наверняка еще оружием можно разжиться на базе военного батальона ООН, расположенного как раз по пути к Тринити.

– Миу…

Иван удивленно обернулся – в комнату, гордо задрав хвост, ступила белая кошка. Она как ни в чем не бывало подошла к Ивану, потерлась о его ноги, развернулась и потерлась еще раз, теперь другим боком.

– Миу! – кошка задрала мордочку, заглядывая Ивану в глаза.

Иван с удивлением разглядывал ее. Неужели эта та самая кошка, которую он встретил в «Авалон-Компани»? Маловероятно, конечно, но кто знает? Недаром, небось, говорят, что кошки – самые загадочные существа.

– Покормить тебя, что ли? – Иван наклонился, почесал кошку под подбородком. Та изловчилась и потерлась о его руку щекой. Как она все-таки сюда попала? Иван задержался еще на минуту, зашел на кухню, открыл ножом банку с тушенкой. Вывалил содержимое в глиняную миску, миску поставил на пол.

– Давай, существо, лопай!

Кошка принялась за еду, урча от удовольствия.

Иван надел каску, застегнул ремешок, перекрестился на икону Спаса и вышел, не оглядываясь. Ему предстоял далекий путь.