Текст книги "Желябов"

Автор книги: Александр Воронский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Желябов знал о подвиге отважного юноши Сентянина. Сентянин, как уже было упомянуто, предпринял попытку освободить из харьковской тюрьмы политического заключенного Медведева-Фомина. Переодевшись жандармским офицером и подделав бумаги, Сентянин явился в тюрьму с требованием выдать ему арестованного, но тут обратили внимание на мелкую неправильность в бумагах Сентянина, запросили жандармское управление и, не получив подтверждения, арестовали молодого революционера. Он пытался отстреливаться. На допросе отважный юноша заявил:

– Сентянин, секретарь Исполнительного комитета социально-революционной партии.

Желябов знал о подвиге этого смелого человека.

Знал Андрей Иванович и о попытке Перовской, Александра Михайлова, Квятковского и Баранникова отбить у жандармов Войнаральского. Это поистине необычайное нападение было описано в № 4 "Земли и Воли".

…– Из города показалась тройка с жандармами… Мы начали осаживать лошадей и остановились, свернув немного е дороги.

Двое наших быстро выскочили из брички. Одетый офицером, выступив на дорогу, крикнул жандармам:

– Стой!

– Ямщик осадил лошадей, "о они с разбега пробежали еще некоторое пространство.

– Куда едешь?-спросил наш офицер (Баранников), подойдя к кибитке.

– В Новоборисоглебск, – отвечал сидевший против Вонаральского жандарм, делая под козырек.

– Наш второй товарищ выстрелил в него, но промахнулся…

– Что тут? Что это? – крикнул в испуге сидевший по другую сторону Войнаральского жандарм, но пуля нашего офицера свалила его на дно повозки…

– Испуганные лошади жандармов дернули и помчали. Произошло смятение…

Желябов, конечно, знал обо (всем этом и жалел, что жандарму удалось скрыться и увезти Войнаральского.

Он знал, вероятно, и о побеге Перовской с дороги и как она скрывалась в кустарниках.

Знал о невинных людях, о юношах и девушках, которыми набивали тюрьмы и ссылки, – о казненных за отказ давать показания, об областях, отданных на произвол генерал-губернаторам, самодурам и сановным негодяям.

14 мая, незадолго до Липецкого съезда, были повешены Валерьян Осинский, Брантнер, Свириденко. В день своей казни Осинский долго сидел у окна. Против него в камере помещалась София Лешерн, она тоже ожидала казни.

– Соня! – окликал ее Осинский.

– Валерьян! – отвечала она. Больше они ничего не говорили друг другу. Спустя несколько часов Осинский мужественно принял смерть.

Знал Андрей Иванович и о жалкой трусости, о глупости либеральных карасей и премудрых пискарей. Профессор государственного права Градовский после взятия Плевны уговаривал в Петербурге студентов вести себя тихо и не устраивать беспорядков: государь возвращается с войны в благодушном настроении и, можно надеяться, даст конституцию.

Многое знал Андрей Иванович Желябов, что невольно заставляло браться за револьвер, кинжал и бомбу…

… В начале июня землевольцы-террористы собрались в Липецке. Вот имена собравшихся: Баранников, Желябов, Квятковский, Колодкевич, Михайлов, Морозов, Оловянникова-Ошанина, Тихомиров, Фроленко, Ширяев, Гольденберг. В обывательском тихом Окурове собрались одиннадцать заговорщиков. Они никого не представляли, никто их не выбирал на съезд, никто не давал полномочий им. Да, вот так случается в истории: события, о которых трубят во все трубы казенные трубачи, вдруг начинают мельчать, тускнеть, пока не остается от них одно глухое напоминание в каких-то словарях и справочниках. И бывает, что. в свое время незаметное совещание никому неизвестных, гонимых мечтателей начинает расти в своей значимости, поступок, предприятие в конце концов заслоняют собой когда-то прославленные дела, превращаясь в исторические события огромной важности.

В такое историческое событие превратился липецкий слет революционеров.

И здесь впервые во всю свою мощь развернулась богатейшая натура Желябова. Пробил час его. Он вышел из тени. Он заговорил, как человек, призванный решать и вязать, как вожак поколения. Желябов до Липецкого съезда как бы только накоплял нравственные.и умственные силы для трудового своего дела. Случается, в течение нескольких дней человек подводит окончательные итоги, отбрасывает последние сомнения и колебания, выносит решения на всю свою жизнь. Разрозненные мысли вдруг укладываются в систему, цель ясно сознается, воля приобретает упругость, чувства – полноту и гармонию, все как бы освещается новым светом. Фроленко рассказывает:

– Мне мало пришлось видеться с Желябовым после нашего с ним уговора и после того, как он познакомился с Михайловым. Встретился я с ним уже в Липецке и диву дался: Желябов, еще недавно оговаривавшийся и бравший слово, что его не станут удерживать и заставлять участвовать в новых делах, теперь уже сам развивал целую стройную программу боевой организации. Отдельный акт уходил на второй план, на первом – ставилась целая серия актов, которые, ширясь, могли бы закончиться или переворотом, или, по крайней мере, хоть принуждением правительства пойти на уступки и дать конституцию. Говоря о захвате власти, Желябов всегда оговаривался, что захватывать власть можно лишь с тем, чтобы передать ее в руки народа…

Все осветилось новым светом: прошлое, настоящее, будущее… С высокого берега верхнего парка, где высились старинные, корявые дубы и душистые, пышные липы, открывался вид на тихое озеро, вырытое Петром Первым и. по приданиям, выложенное чугунными плитами. За озером – река, за рекой – широкие поемные луга, бор древний, сосновый, прохладные леса. В этих лесах и собирались одиннадцать заговорщиков.

Что делать?

Речь шла о новой партии, с новой программой и тактикой. Надо было уточнить новые взгляды и прежде всего по вопросу о социализме и политической борьбе. – Роль Желябова была очень видная. Он неутомимо совещался и в частных разговорах, и в общих собраниях старался ознакомиться с людьми, сговориться, проводил собственные взгляды и т. д. Что касается этих взглядов, то их можно резюмировать следующим образом: социально-революционная партия не имеет своей задачей политических реформ. Это дело должно бы всецело лежать на тех людях, которые называют себя либералами. Но эти люди у нас совершенно бессильны и, по каким бы то ни было причинам, оказываются неспособными дать России свободные учреждения и гарантии личных прав. А между тем, эти учреждения настолько необходимы, что при их отсутствии никакая деятельность невозможна, Поэтому русская социально-революционная партия принуждена взять на себя обязанность сломить деспотизм и дать России те политические формы, при которых возможна станет "идейная борьба". Ввиду этого, мы должны остановиться, как на ближайшей цели, на чем-нибудь таком, достижение чего давало бы прочное основание политической свободе и стремление к чему могло бы объединить все элементы, сколько-нибудь способные к политической активности… (Андрей Иванович Желябов. Л. Тихомиров).

Вместе со своими единомышленниками Желябов пришел к твердому выводу, что русским социалистам необходимо повести политическую борьбу. Это был огромный шаг вперед. Окончательно отбрасывался

бакунистский анархизм. Еще недавно среди народников решительно преобладал предрассудок, что гражданские свободы, парламенты только содействуют дальнейшему закабалению рабочих и крестьян, ничего им не давая. Большое политическое чутье обнаружил Желябов и в своем утверждении, что русская либеральная буржуазия не способна к серьезной борьбе с самодержавием. Желябов искал для социалистов союза не с либералами, а с крестьянством. Знакомства с либералами не затемнили его революционного сознания. Однако, делая эти вполне правильные заключения, Желябов, по-прежнему продолжал противопоставлять социализму политическую борьбу. Только раньше он высказывался за социализм против политики. Теперь он стал высказываться за политику, отодвигая назад социализм. Морозов в своих воспоминаниях проводит приблизительную программу, принятую на Липецком съезде. В этой программе нет ни грана социализма нет даже о нем упоминания. Ее мог принять любой буржуазный радикал. В программе говорится: – никакая деятельность, направленная ко благу народа, невозможна вследствие царящего… правительственного произвола…-Поэтому мы будем вести борьбу по способу Вильгельма Телля… – И только… надо признать: далеко не все участники съезда были социалистами и Морозов недаром заявляет, что он не помнит ни одного разговора о социализме. Конечно, это заявление подлежит ограничениям. Желябов несомненно был не только революционным, крестьянским демократом, но и социалистом-утопистом, чего уже в то время нельзя было сказать ни о Морозове, ни о Tихомирове. На Липецком съезде, однако, вопрос о социализме, о том, как его понимать, поставлен не был; его заслонила "политика". Если бы участники съезда постарались выяснить этот вопрос, обнаружились бы значительные разногласия.

Надо, полагать, что "программа" далеко не удовлетворяла Желябова: по признанию Морозова, Андрей Иванович, правда, значительно позже, горячо спорил с ним по поводу этой программы и добился того, что была выработана новая, помещенная в № 3 "Народной Воли". По какой линии велись споры, догадаться не трудно: в новой программе о социализме, в крестьянском его понимании, говорится в пространных выражениях. На съезде Желябов, очевидно, не желал обострять разногласий. Он добился единодушия, но дорогой ценой.

Необходимо повести политическую борьбу. Для этого в условиях самодержавного строя нужна подпольная, централизованная партия. В этом признании тоже делался шаг вперед. Но в каких отношениях партия должна находиться к классу, к народу, к крестьянству, к рабочим? Раньше полагали – вывезет бунтарская стихия. Теперь стали, наоборот, говорить: вывезет крепко спаянная организация заговорщиков. Но по прежнему продолжали рассуждать: либо стихия, либо сознательное руководство, либо класс, либо партия. либо народ, либо заговорщики. Желябов говорил (правда, на Воронежском съезде, но это все равно):

– Я знаю очень умных, энергичных общественных мужиков, которые теперь сторонятся от мирских дел, потому что крупного общественного дела они себе не выработали, не имеют, а делаться мучениками из-за мелочей не желают; они люди рабочие, здоровые, прелесть жизни понимают и вовсе не хотят из-за пустяков лишиться всего, что имеют. Конституция дала бы им возможность действовать по этим мелочам, не делаясь мучениками, и они энергично взялись бы за дело. А потом, выработавши в себе крупный общественный идеал, не туманный, как теперь, а ясный, осязательный, и создавши великое дело, – эти люди уже ни перед чем не остановятся, станут теми героями, каких нам иногда показывает сектантство. Народная партия образуется именно таким путем…

Желябов имеет в виду мелких товарных производителей, скорее всего "хозяйственных мужичков", но сейчас нам важнее отмстить другое; получается так: умные и энергичные мужики вмешиваться в борьбу пока не хотят, поэтому за революционное дело должны взяться, так сказать "официальные" социалисты. Они должны свалить самодержавие и тем расчистить дорогу означенным умным мужикам. Партия подставляется вместо класса, подменяет его. Естественно и неизбежно при этом, партия должна пониматься исключительно только как организация заговорщиков, обособленная от народа. Так оно и было. На съезде приняли устав Исполнительного комитета. Устав требует суровой самоотверженности, он превосходно передает суровый и героический дух той эпохи:

– В Исполнительный комитет может вступить только тот, кто согласится отдать в его распоряжение всю свою жизнь и все свое имущество безвозвратно, а потому и об условиях выхода из него не может быть и речи.

– Каждому вступающему читается этот устав по параграфам. Если он не согласится на какой-нибудь параграф, дальнейшее чтение должно быть тотчас же прекращено…

– Комитет должен быть невидим и недосягаем…

– Никто не имеет права называть себя членом Исполнительного комитета вне его самого. В присутствии посторонних он должен называть себя лишь его агентом…

Параграфы устава, повторяем, дышат горным воздухом, но они имеют в виду только Исполнительный комитет, а не партию, со всеми ее низовыми разветвлениями; партия как бы исчерпывается и покрывается Исполнительным комитетом. На деле этого не было и не могло быть: вокруг Исполнительного комитета группировались сотни и тысячи самых преданных сто ройников, нераздельно связавших свои судьбы с "Народной Волей", но при выработке устава участники совещания об этих людях как бы забыли. Произошло это оттого, что, неправильно решив вопрос об отношении класса к партии, они поняли последнюю исключительно только как организацию заговорщиков. Либо класс, либо партия.

Надо сказать, Желябов в то время не был убежденным централистом и влияние его при выработке устава, хотя и было значительным, но не являлось руководящим.

Съезд обсудил вопрос о терроре. Убийство царя было решено в сущности еще раньше. Нужно было только подтвердить это решение в связи с общим решением о терроре, как методе политической борьбы, что съезд и сделал. По словам Морозова Александр Михайлов произнес тогда одну из самых сильных своих речей. Это был страстный обвинительный акт против царя. Выступления Желябова тоже отличались сочностью и яркостью. – Он доказывал, что если партия хоть сколько-нибудь считает своей целью обеспечение прав личности, а деспотизм признает вредным, если она, наконец, верит, что только смелой борьбой народ может достигнуть своего освобождения, то тогда для партии просто немыслимо безучастно относиться к таким крайним проявлением тирании, как тотлебенские и чертковские расправы, инициатива которых принадлежала царю. Партия должна сделать все, что может: если у нее есть силы низвергнуть деспота посредством восстания, она должна это сделать; если у нее хватает силы только наказать его лично, она должна это сделать; если бы у нее не хватило сил и на это, она обязана хоть громко протестовать… Но сил хватит без сомнения, и силы будут расти тем скорее, чем решительнее мы станем действовать… ("Андрей Иванович Желябов"),

Маркс называл социалистов-утопистов социалистами чувства. Доводы Желябова вполне подтверждают это положение: они носят характер нравственных постулатов. Обращает на себя внимание и другое: вопросы политической борьбы свелись на съезде к вопросу о терроре. У народовольцев тенденции демократическая и социалистическая слиты были воедино. На Липецком съезде, где впервые вопросы политической борьбы обсуждались в положительном смысле, надо было решать, как демократия относится к социализму, в каких формах надо вести политическую борьбу, как учесть опыт западно-европейского рабочего движения применительно к России, какое место в политической борьбе занимает террор. Тогда перед участниками съезда встали бы и другие вопросы, в том числе и вопрос о программе-максимум и о программе-минимум. Но приняв партию только за организацию заговора, липецкие подпольщики неминуемо должны были поставить знак равенства между политической борьбой и террором. Правда, единодушия и здесь не было: некоторые считали террор единственным средством борьбы с правительством; другие находили, что терpop поможет добиться известных прав, третьи – основную задачу видели в народоправстве, четвертые, якобински настроенные, считали, что надо захватить власть. Все эти вопросы, однако, были сняты и не только в силу примирительных настроений собравшихся, но, главным образом, потому, что террор фактически покрыл всю политическую борьбу, а следовательно, и все, связанные с ней, вопросы. Дальнейшая практика Исполнительного комитета вполне подтвердила наличие этой подмены.

Желябов, судя по его дальнейшему поведению, по его позднейшим высказываниям считал необходимым захват власти, чтобы в последующий момент передать ее в руки народа; террор же находил хотя и могущественным средством борьбы, но далеко не единственным. Он всегда чувствовал в себе массовика и народного трибуна.

В решениях съезда была заложена одновременно и сила и слабость "Народной Воли". Решения эти помогли народовольцам вписать в историю революционной борьбы единственные страницы, но они же подготовили и гибель "Народной Воли"…

… Желябов на Липецкий съезд приехал видным провинциальным работником. Со съезда он уезжал всероссийским вожаком новой партии, правда, под старым все еще названием.

… Между тем в Воронеж уже съехалось много народников. 24 июня открылся, наконец, общий съезд. Среди "деревенщиков" преобладало отвращение к политике; они считали, что надо попрежнему вести в народе пропаганду.: Желябов уже настолько отошел от "чистых" народников, что не находил с ними общего языка, – Хороши ваши землевольцы!-говорил он,– и эти люди воображают себя революционерами.– Он нисколько не скрывал своих взглядов ни в частных собраниях, ни на самом съезде. – Да ведь он чистый конституционалист, – замечали "деревенщики".

Липецкие заговорщики в первую очередь без особых затруднений провели в члены "Земли и Воли?; Желябова, Колодкевича и Фроленко. Самым опасным противником заговорщиков-террористов являлся Георгий Валентинович Плеханов, завзятый деревенщик. Уже тогда он пользовался широкой известностью и авторитетом в революционных кругах, выделяясь знаниями, эрудицией, логичностью своих построений, блестящей манерой излагать мысли и остро полемизировать. К тому же он был подвижен, неутомим, считался превосходным товарищем и революционером. Теоретически он был, бесспорно, сильнее Желябова. Георгий Валентинович отлично видел слабые стороны новаторов. Он понимал, что увлечение террором грозит отрывом от масс, что заговор противопоставляет себя народной революции. Однако эта его позиция обессиливалась непониманием значения политической борьбы и политической организации. Плеханов и Желябов должны были резко столкнуться друг с другом на Воронежском съезде. Этого не случилось: Плеханов ушел со съезда в самом его начале. По словам Морозова Плеханов, стремясь к исключению террористов, предложил прочитать и обсудить статью Морозова о терроре. Когда ее прочитали, Плеханов будто бы спросил, неужели это – программа народников.

"Наступило тяжелое молчание, продолжавшееся с полминуты. Но вдруг оно было прервано одобрительным возгласом Фроленко, что именно так и нужно писать передовые статьи в революционных органах.

Плеханов побледнел, как полотно, и сказал взволнованным голосом:

– Неужели, господа, вы все так думаете? Не нашлось ни одного голоса, который осудил бы мою статью…

Плеханов некоторое время стоял молча…

– В таком случае, господа, – оказал он, наконец, глухим, печальным, не своим голосом, здесь мне больше нечего делать. Прощайте.

Он медленно повернулся и начал удаляться в глубину леса…"

В эти воспоминания Г. В. Плеханов внес очень существеные поправки. – В воспоминаниях Н. Морозова, – утверждал Г. В., – слишком сильно дает себя чувствовать та ошибка, которая лежит в основе всех его воспоминаний о том времени: он ошибочно считает себя центральной фигурой в среде тогдашних "дезорганизаторов". Вот почему он думает, что если бы стали исключать из общества "Земля и Воля" "дезорганизаторов", то первой жертвой этой строгой меры сделался бы он, Морозов. На самом деле ни о каком исключении "дезорганизаторов" не было и речи, и тем менее могла быть речь об исключении Морозова, роль которого в наших глазах всегда была второстепенной, если не третьестепенной… Я возражал Морозову, что на кончике кинжала нельзя утверждать здания парламента. Я и некоторые мои единомышленники надеялись, что нам удастся привести из Воронежа резолюцию, осуждающую такое неслыханно узкое понимание революционного действия. Но никому из нас не приходило в голову, добиваться исключения Морозова за эту фразу. Оставляя в стороне драматизм той части морозовского повествования, в которой говорится обо мне, я замечу, однако, вот что: Морозов, как нельзя больше, ошибается, воображая, что я – ехал на Воронежский съезд с уверенностью в победе. Нет, этой уверенности у меня тогда не было… Впрочем Морозов – поэт". ("О былом и небылицах" том 24-й).

Несомненно одно: в дальнейших заседаниях съезда Г. В. участия не принимал…

Желябов возмущался "деревенщиками". Участники съезда, однако, были против разрыва и уговорили Желябова не обострять положения. Желябов дал согласие, на заседаниях "е выступал, ограничиваясь частными беседами.

Программу "Земли и Воли" решили не изменять. Революционная деятельность должна иметь в виду прежде всего народ и его насущные, экономические интересы; однако, наряду с пропагандой в крестьянстве, признали и аграрный террор. Вопрос об общем терроре тоже был решен положительно. Признали, что надо устранять не обычных правительственных слуг, вредящих революционной деятельности, а высших агентов. На террор ассигновали одну треть денежных средств, остальная часть отдавалась на деревенскую работу, причем новаторы надеялись, что в деревне делать нечего и деньги пойдут на террор. Настроение на съезде было примирительное, но очевидно потому, что террористы без труда на деле одержали победу по главному вопросу о необходимости политической борьбы путем создания заговорщицко-террористической партии.

Желябова продолжали удерживать от выступлений. Попов сообщает;

– Помню, когда Желябов стал развивать программу политической борьбы, как единственной, соответствующей переживаемому Россией моменту, я возразил ему, что свести всю деятельность нашей организации на политическую борьбу легко, но едва ли так же легко будет указать предел, дальше которого итти социалистам непозволительно.

Но едва Желябов, чтобы ответить мне, успел сказать:-не нами мир начался;-не нами и кончится,– как вмешался Фроленко и сказал:-По-моему и ты, Андрей, и ты, Родионыч, оба вы говорите ерунду, не имеющую отношения к делу. Пред нами вопрос, как быть с раз начатым делом, и этот вопрос мы и должны решать, – а как будет потом, нам скажет будущее. 1

1 М. Попов – «Земля и Воля» накануне Воронежского съезда. «Былое» 1906 г. № 8.

Вопросы, поднятые Желябовым и Поповым, являлись основными вопросами движений но новаторы надеялись на победу и без раскола и потому на съезде избегали споров.

"В кулуарах", однако, Желябов продолжал горячо отстаивать свою точку зрения. Особое внимание уделял он Софии Перовской, которая все еще держалась старых народнических взглядов,.– нет, с этой бабой ничего невозможно сделать, – говорил Желябов приятелям.

Высказываясь за политическую борьбу, Желябов утверждал, между прочим:

– В России стачка есть факт политический. – По поводу этого утверждения Плеханов впоследствии сообщил, что мнение это было высказано А. И. Желябовым при очень своеобразных обстоятельствах. Желябов полагал, что революционерам надо сблизиться с либералами для совместной борьбы за политическую свободу, а чтобы облегчить такое сближение нужно отказаться от всякой мысли о борьбе классов. Тогда ему напомнили о петербургских рабочих стачках. Неужели нужно отказаться и от таких проявлений классовой борьбы? Желябов ответил: В России стачки есть факт политический, и, не сочувствуя борьбе рабочих с предпринимателями, можно поддерживать стачку, как средство, направленное против самодержавия. Плеханов этих слов непосредственно не слышал от Желябова: их ему передали его единомышленники. Сам Желябов, когда Плеханов рассказал ему об этом споре, был очень недоволен и упрекал Плеханова, по его словам, в неконспиративности, не подтверждая, но и не отрицая сказанных слов 1.

1 См Г. В. Плеханов "Неудачная история «Народной Воли».

Со своей стороны, М. Попов отметил, что после Воронежского съезда Желябов предлагал прекратить писать об аграрном вопросе в "Земле и Воле", чтобы не отпугнуть либералов. Эти утверждения противоречат тому, что Желябов говорил на Липецком съезде о либералах, об их бессилии и неспособности бороться за свободную Россию. Из последующей деятельности Желябова также видно, что он полагался не на поддержку либералов, а на совсем иных людей и на совсем иные средства. Не боялся он и аграрного вопроса, решительно высказываясь за аграрный террор. Однако нет оснований отрицать, что подобные противоречия могли существовать в голове Желябова. В своем увлечении новым циклом идей Желябов мог допустить и такие взгляды, о которых упоминает Г. В. Плеханов. Признав необходимость политической борьбы, Желябов попрежнему, по-бакунински, продолжал противопоставлять политику социализму. Противопоставляя их, он думал, что социализм мешает политике; политика есть дело "общенародное". Таким образом, совершенно верное утверждение, что наши либералы неспособны вести активную борьбу с самодержавием, обессиливалось этими другими мнениями Желябова. В практической деятельности Желябова эти мнения развития, повторяем, не получили. Реальных связей Желябов искал среди рабочих, крестьян, среди студенческой молодежи и революционно-настроенных офицеров.

Съезд закончился компромиссом. Как известно, компромиссы никогда ничего не предотвращают, если против них живая жизнь. И действительно, вскоре "Земля и Воля" распалась на "Черный Передел" и на "Народную Волю". Сторонники Плеханова назвались чернопередельцами, потому что в основу своей работы полагали коренной, "черный" передел земли. Сторонники Желябова стали именоваться партией "Народная Воля": они домогались свержения самодержавия с заменой его волей народа. Морозов остроумно выразился: "Землю и Волю" поделили: чернопередельцы взяли землю, народовольцы – волю.

После Липецкого и Воронежского съездов Желябов делается одним из главных вдохновителей Исполнительного комитета и его "предприятий". С прошлым покончено. "Разрезана нить жизни, как мечом". Желябов уходит в недра подполья, беззаветно отдаваясь революционному делу. О покидает семью, деревню, юг.

Россия, мир делаются свидетелями неслыханного, беспримерного единоборства

«НАРОДНАЯ ВОЛЯ»

Партия сложилась к осени 1879 года.

1 октября вышло "социально-революционное обозрение" "Народная Воля". В "обозрении", между прочим, было напечатано такое обращение:

"Во избежание недоразумений, Исполнительный комитет заявляет, что он никогда не был учреждением, члены которого выбирались всею социально-революционной партией, и что в настоящее время он является совершенно самостоятельным в своих действиях тайным обществом".

Подпольную, централистическую организацию создали не народовольцы. Ленин писал в "Что делать":

"Та превосходная организация, которая была у революционеров 70-х годов, создана вовсе не народовольцами, а землевольцами, расколовшимися на чернопередельцев и народовольцев. Таким образом, видеть в боевой революционной организации что-либо специфически народовольческое, нелепо и исторически и логически, ибо в с я к о е революционное направление, если оно только действительно думает о серьезной борьбе, не может обойтись без такой организации. Специфическое заключалось в совокупности новых теоретических и тактических взглядов и положений".

"Народная Воля" была первой, строго подобранной партией, поставившей своею целью насильственное свержение самодержавия во имя ликвидации помещичьего землевладения путем политической борьбы, преимущественно в террористической форме. Впервые ясно и точно было сказано, что ближайшая, конкретная задача – свалить монархию, добиться Учредительного собрания, гражданских прав и свобод. С точки зрения бунтарей-бакунистов требование Учредительного собрания являлось неслыханной ересью: избранное подачей голосов, оно подменяло непосредственные, федеральные органы народоправства, которые мыслились по образцу древнего веча и свободных, суверенных общин. Такими же еретическими для бакунистов являлись и другие политические требования народовольцев.

Члены "Народной Воли" были заговорщики-террористы. Правда, они занимались агитацией и пропагандой в народе. Эта их деятельность оставила заметные следы. В своих программах и тактических высказываниях виднейшие народовольцы не уставали повторять, что террор они считают только одним из могущественных средств в борьбе с самодержавием. Однако свой ум, талант, свою душу и сердце "Народная Воля" вложила именно в террор. Построение организации, ее характер, подбор членов, практика, навыки, психика, были приспособлены прежде всего к быстрым и реши тельным и террористическим ударам. Андрей Иванович Желябов, его сподвижники – Александр Михайлов, Перовская, Кибальчич, В. Н. Фигнер, Фроленко и другие являли собой прежде всего типы неустрашимых борцов-террористов…

Г.В.Плеханов называл народовольцев народниками, потерявшими веру в народ. Бесспорно, народовольцы пережили ряд тягостных разочарований в народе. Уже в программной статье, помещенной в № 1 "Народной Воли", содержатся на этот счет вполне определенные заявления:

– Всякая масса инертна и труслива, она больше всего дорожит спокойствием, и нужно много усилий со стороны правительства, чтобы она перестала предпочитать самое плохое…

– Мы не говорим, чтобы в народе была абсолютнo невозможна пропаганде, агитация, даже чисто бунтовская деятельность; но при настоящих условиях, она слишком затруднена… Мы говорим, что для партии абсолютно необходимо изменить эту обстановку… и создать такой государственный строй, при котором деятельность в народе не была бы наполнением бездонных бочек Данаид… – Далее говорится, что нельзя более игнорировать политическую борьбу и тратить силы на то, "чтобы биться около народа, как рыба об лед"

1 См. Литература партии «Народной Воли». Выпуск первый под ред. Богучарского. «Народная Воля» № 1.

Самодержавие не допускает революционеров к народу. Автор передовой не ставит вопроса, в одном ли этом неудача работы в народе. Может быть, крестьянин, отзывчивый на разговоры о черном переделе земли, делается "непонятливым" и тугим на ухо, едва речь заходит об отмене мелкой частной собственности на средства производства; может быть, он, втянутый в общий промышленно-торговый оборот, предпочитает "поэзию" индивидуального земледельческого труда, а не коммун. Может быть, с пропагандой социализма следует обращаться в первую очередь к другому классу, классу наемных рабочих, к батракам и беднейшим крестьянам. Обо всем этом автор передовой не задумывался.

– Масса инертна и труслива…– Но что же представляет собой самодержавие, которое чинит непреодолимые препятствия народникам, едва они увидят этот самый народ? В номере втором "Народной Воли" утверждается:

– История создала у нас, на Руси, две главных самостоятельных силы: народ и государственную организацию. Другие социальные группы и поныне имеют самое второстепенное значение. Дворянство, выраженное правительством, не сумело сложиться в прочную самостоятельную силу. Буржуазия тоже пока составляет "ничем не сплоченную толпу хищников". – Правда, эта толпа скоро может оформиться: – еще несколько поколений и мы увидим у себя настоящего буржуа, увидим хищничество, возведенное в принцип, с теоретической основой, с прочным миросозерцанием. – Все это будет, конечно, но только в том случае, если буржуазию не подсечет в корне общий переворот наших государственных и общественных отношений. Мы думаем, что он очень возможен, и если он действительно произойдет, то буржуазия наша так же сойдет со сцены, как сошло дворянство, потому что она, в сущности, создается тем же государством…