Текст книги "Желябов"

Автор книги: Александр Воронский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– Теперь для всех очевидно, – заявил он, – что здесь не может раздаваться правдивая речь, что здесь на каждом откровенном слове зажимают рот подсудимому. Теперь я могу, я имею полное право сказать, что это не суд, а пустая, комедия… или нечто худшее, более отвратительное, позорное… более позорное…

Первоприсутствующий:

– Уведите его!…

Жандармы набросились на Мышкина. Подсудимые кинулись защищать товарища. Жандармский офицер, схватив Мышкина, попытался зажать ему рот, но Мышкин успел крикнуть:

…– более позорное, чем дом терпимости; там женщины из-за нужды торгуют своим телом, а здесь донаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества…

Мышкина, Ковалика, Войнаральского, Рогачева приговорили к десятилетней каторге, причем по личному распоряжению царя они должны были отбывать наказание в оковах в центральной тюрьме.

Процесс не удался. Общественное мнение, учащаяся молодежь, многие рабочие сочувствовали смелым выступлениям подсудимых. Для них же суд явился своеобразным общерусским съездом. Подводились итоги работе, обменивались взглядами, спорили, обсуждали, что делать дальше. На Желябова процесс про извел огромное впечатление. Он обзавелся новыми знакомствами, революционно возмужал; он видел воочию и доблестное поведение народников и постыдную комедию суда. Улики против Желябова были ничтожны, Суд оправдал его.

После суда Желябов поселился в Крыму, потом в Подольской губернии. Фроленко упоминает, что в деревне Желябов жил по уговору с товарищами. Сведения, как проводил он это время и здесь очень скудны. Приходилось многое подвергать сокрушительному сомнению: Семенюта пишет:

– Желябов рассказал трагикомическую историю своего народничества. Он пошел в деревню, хотел просвещать ее, бросить лучшие семена в крестьянскую душу; а чтобы сблизиться с нею, принялся за тяжелый крестьянский труд. Он работал по 16 часов в поле, а возвращаясь чувствовал одну потребность растянуться, расправить уставшие ноги, спину и больше ничего; ни одна мысль не шла в его голову. Он чувствовал, что обращается в животное, в автомат. И понял, наконец, так называемый консерватизм деревни: что пока приходится крестьянину так истощаться, переутомляться ради приобретения куска хлеба и средств, необходимых для скромного удовлетворения первейших нужд, – до тех пор нечего ждать от него чего-либо другого, кроме зоологических инстинктов и погони за их насыщением. Подозрительный, недоверчивый крестьянин смотрит искоса на каждого являющегося в деревню со стороны, видя в нем либо конкурента, либо нового соглядатая со стороны начальства для более тяжелого обложения этой самой деревни. Об искренности и доверии нечего и думать. Насильно милым не будешь.

Почти в таком же положении и фабрика. Здесь тоже непомерный труд и железный закон вознаграждения держат рабочих в положении полуголодного волка. Союз, артель могли придать рабочим больше силы. Но тут и там натыкаешься на полицию: ей невыгодно такое положение: легче и удобнее давить в розницу. – Ты был прав, – окончил он смеясь, – история движется ужасно тихо, надо ее подталкивать. Иначе вырождение нации наступит раньше, чем опомнятся либералы и возьмутся за дело. – А конституция? улыбнулся я.-И конституция пригодится. – Что же ты предпочитаешь – веровать в конституцию или подталкивать историю? – Не язви. Теперь больше возлагается надежд на "подталкивание"…

– История движется ужасно тихо, надо ее подталкивать… К такому выводу все чаще приходили народники. Оснований для нетерпения представлялось сколько угодно. В 1877-78 гг. Россия воевала с Турцией. Ходили рассказы о казнокрадствах и хищениях в армии, о глупости и полной неподготовленности командного состава, об авантюристах и авантюристках в тылу и на фронтах. Проходили поезда, набитые изможденными, искалеченными солдатами, а рядом, в особых составах, бездельничали и пьянствовали штабные офицеры, интенданты, поставщики. Повсюду в глаза бросались неурядица, неразбериха, бестолочь, беспокойная суматоха. В "обществе" господствовало недовольство. В земствах рос оппозиционный дух, готовились адреса с указанием на необходимость конституции. В Киеве сплотился "конституционный кружок". Собирался даже съезд либералов-земцев, которые вели переговоры с революционерами. Происходили студенческие волнения. Речи о том, что пора перейти к политической борьбе, раздавались все сильней и сильней, в том числе и среди революционной молодежи.

Кружки бунтарей-народников вступали на путь непосредственной политической борьбы. Аресты, погромы, расправы со стороны правительства усиливались. По московскому процессу 50-ти многих приговорили к каторжным работам. Отдельные приговоры поражали своей жестокостью. Бутовскую за пропаганду приговорили к шести годам каторги, Семеновского – к одиннадцати годам. У Донецкого нашли единственную прокламацию, приговорили " пяти годам. В тюрьмах гноили за обнаруженную при обыске нелегальную книгу, за случайное знакомство с "преступником", за денежную помощь заключенным. Становые, урядники, земские начальники, волостные писаря, кому не лень, хватали по деревням "социалистов", следили за сельской интеллигенцией. Зловещая морока висела над страной. Люди гибли, не успев ничего сделать, в расцвете молодых сил… Не лучше ли собрать воедино разрозненные кружки, сплотиться в крепкую, тщательно подобранную организацию? Не лучше ли дать грозный и боевой отпор?

– История движется ужасно тихо, надо ее подталкивать… Сколько отдано жизней, сколько изведано мук, а попрежнему "с человеком тихо", попрежнему "сплошной", застойный быт твердит тупо:-не суйся! Мечтания мечтаниями, а в жизни – замок, подвал, решетка, замогильная тишина казематов.

Недостатка в поучительных уроках нет. Не только крестьяне, но часто и рабочие не оправдывают надежд. Тихомиров сообщает о деятельности Желябова среди рабочих:

– -После продолжительных занятий в одной рабочей артели., когда он уже мог надеяться, что воспитал несколько социалистов, пришлось ему расспросить одного из них, лучшего: "Ну что, брат, если бы тебе кто-нибудь дал 500 рублей, что бы ты сделал?" -"Я? Я бы пошел в свою деревню и снял бы лавочку". – Тихомиров делает из этого вывод, что организация рабочих артелей не являлась делом Желябова. Объяснение никуда не годится. Все дело было в том, что в условиях капиталистической конкуренции артели неминуемо либо хиреют, либо превращаются в обычные торгашеские предприятия. Соответственную эволюцию переживают и сами производители, участники артели. Однако, неразвитость наших экономических отношений, патриархальные пережитки мешали революционным народникам увидеть то, что впоследствии разглядели ученики Маркса.

Выходы все же усиленно искались. В Одессу и в Киев со всех углов собирались революционеры, обменивались опытом, мнениями. На Юге было легче отказаться от многих предрассудков. На Юге отсутствовала община, капитализм делал очевидные успехи, "конституционная атмосфера" в "обществе" была гуще. Переход от бакунизма к политической борьбе напрашивался сам собой.

Появляется блестящий Валерьян Осинский; он делается горячим приверженцем политической борьбы, приобретая, несмотря на сопротивление северян, все больше и больше сторонников. Происходят первые террористические выступления. В Петербурге Вера Засулич за Богомолова стреляет в Трепова. Суд присяжных ее оправдывает. В Одессе Ковальский при аресте отказывает вооруженное сопротивление. В Киеве Осинский с товарищами организует неудачное покушение на прокурора Котляревского.

У первых террористов между прочим возникает мысль выпустить прокламацию с объяснением, почему они стреляли в Котляревского; воззвание решили подписать от имени группы "Исполнительный комитет". Предполагалось: группа исполняет решения "социально-революционной партии", хотя партии такой тогда не существовало, и комитет никем не выбирался и не уполномочивался. Была сделана печать овальной формы, наверху ее – надпись: "Исполнительный комитет", внизу – "Русская социально-революционная партия", в середине – револьвер и кинжал крест-накрест. С этой печатью и была выпущена прокламация. С точностью нельзя было даже сказать, из кого именно состоял этот комитет…

…Желябов продолжал оставаться в деревне. Мнение, что в это время он просто там отсиживался, неверно. Желябов не примкнул к первым террористам, оставаясь горячим народником-пропагандистом; он еще далеко не был убежден в необходимости террора. Но в деревне он не ограничивался полевыми работами. Об этом теперь имеется свидетельство П. С. Ивановской. Она сообщила:

– Записано мною со слов рассказа Людмилы Самарской, двоюродной сестры Дмитрия Желтоновского. Знакомство Андрея Ивановича Желябова с Дмитрием Желтоновским было твердо закреплено еще во время пребывания обоих в Одесском университете. За два-три года до Липецкого съезда Дмитрий Желтоновский приобрел хутор в Подольской губернии "Вовчек", в близком расстоянии от уездного города Брослава той же губернии. А недалеко от этого хутора снял для себя Андрей Иванович баштан, где жил, кажется, со своей женой, урожденной Яхненко. С баштана Андрей Иванович ходил или приезжал часто в город и там, укрываясь за своими прекрасными дынями, арбузами и огурцами, занимался неустанно пропагандой. Соседи общались с Андрей Ивановичем на баштане весьма охотно и жили в хорошей дружбе, прислушиваясь к твердым словам и. советам деловитого хозяина баштана и умного человека.

В Одессе, в конце Гулевой улицы, у Андрея Ивановича была квартира, где часто собирались товарищи. На одном из собраний, незадолго до Липецкого съезда, к нему съехались Зунделевич, Фроленко, Малеванный, и Мавроган; другое собрание, более многочисленное, состоялось под председательством Вал. Осинского в нынешней гостинице "Одесской" на Преображенской улице против собора; присутствовали на нем Вал. Осинский, А. Квятковский, Н. Волошенко, Желябов, А. Желтоновский, двоюродный брат Дмитрия, и Г. А.Попко. Из последующих заседаний до Липецкого съезда, с выявлением нового курса, который поддерживался и на Липецком съезде, выяснилось, что баштан для Желябова потерял уже тогда свой raison d'etre, как и хутор "Вовчек", где хозяин его, Дмитрий Желтоновский, был уже тогда арестован. Зунделевич, возвращаясь из Одессы на Север, перед самым Липецким съездом, повстречал на пути ехавшего на Юг Алекс. Дмит. Михайлова, которому Зунделевич настойчиво рекомендовал пригласить в Исполнительный комитет Андрея Ивановича Желябова, с которым он недавно познакомился.1

1 П. С. Ивановская – Несколько слов об А.И.Желябове «Народовольцы», сборник 3, 1931 г.

Итак, Желябов неустанно занимался пропагандой в городе. Известно также, что зиму 1878 г. Андрей Иванович провел в Одессе, где обзавелся новыми революционными связями. Заседание под председательством Валерьяна Осинского происходило тоже в 1878 г.; в начале следующего года Осинский был уже арестован.

Расправы над революционерами продолжались. Учащались и террористические акты. В мае 1878 г. в i Киеве происходит убийство жандармского лолковника Гейкинга. С помощью Фроленко в том же Киеве | устраивается (необычайно дерзкий побег из тюрьмы Дейча, Стефановича и Бохановского. В июле под Харьковом пытаются вооруженным путем освободить В'ойнаральского во время перевода его в центральную каторжную тюрьму. В Одессе власти казнят Ковальского, а спустя два дня Степняк-Кравчинский в Петербурге поражает насмерть кинжалом шефа жандармов Мезенцева. Коленкина оказывает вооруженное сопротивление; член кружка Осинского Сентянин является в харьковскую тюрьму для освобождения Медведева. Это ему не удается. Убивают в Харькове генерал-губернатора Крапоткина; следует вооруженное сопротивление в Киеве со стороны Ивичевича, Брантнера. В ответ на убийство Мезенцева правительство опубликовывает сообщение, которым революционеры в сущности объявляются вне закона.

– Ныне терпение правительства, – говорится в этом документе,-исчерпано до конца… Правительство не может и не должно относиться к людям, глумящимся над законом и попирающим все, что дорого и священно русскому народу, так как оно относится к остальным верноподанным русского государя… Правительство отныне с неуклонной твердостью и строгостью будет преследовать тех, которые окажутся виновными или прикосновенными к злоумышлению против существующего государственного устройства, против основных начал общественного и семейного быта и против освященных законом прав собственности… Правительство… считает ныне необходимым призвать к себе на помощь силы всех сословий русского народа для единодушного содействия ему в усилиях вырвать с корнем зло, опирающееся на учение, навязываемое народу при помощи самых превратных понятий и самых ужасных преступлений…1

1 В. В. Богучарский – Из истории политической борьбы 70-х годов

Из этого обращения видно, насколько царизм был ожесточен и напуган начавшимся террором.

В террор шли лучшие, наиболее самоотверженные революционеры. Путь Веры Засулич, Валерьяна Осинского, Степняка-Кравчинского казался все более неотвратимым. Деревенские революционные работники либо хватались правительственными чиновниками, не успевши ничего сделать, либо "оседали", приспособлялись " окружающей обстановке, превращаясь в обыкновенных культуртрегеров. В среде "чистых" народников царила растерянность. Видели, как нищал русский крестьянин, крепнул деревенский кулак, разрушалась община и развивалась русская буржуазия. Кто же поддерживал все это? Исключительно царское правительство, так думали народники, надо скорее покончить с ними, иначе буржуазия укрепится надолго. Были сделаны попытки опереться на крестьянскую стихию, вызвать бунты. Не удалось. Но, может быть, удастся справиться с самовластием по-другому: путем заговора, устрашения, путем захвата власти. В прошлом, в недавнем, совсем не придавали никакого значения сплоченной политической партии. Особенно грешили таким пренебрежением южане. Ошибку следует исправить и как можно скорее. Сил немного, но ведь и правительство опирается только на штыки, оно властвует принуждением. Если соединиться в крепкую, заговорщицкую организацию, если ударить в самое сердце правительства, вызвать панику, поднять в народе дух, вселить смелость, тогда – возможно – правительство дрогнет, не устоит, народ возьмет в руки свою судьбу и, прогнав чиновников, помещиков, кулаков, купцов, предпринимателей, учредит артели и коммуны. Так от преклонения перед стихийностью на родники переходили к прямой противоположности, к преклонению перед заговором, перед узкой подпольной организацией отважных революционеров. Не случайно это движение в пользу заговора и террора началось именно на юге, где бунтарские опыты были проделаны наиболее решительно и смело и где они не менее решительно провалились. Что же такое был терроризм? Лев Тихомиров в своих "Воспоминаниях" пишет: – Терроризм был партизанской войной… это было м а с с о в о е движение в революционном слое интеллигенции… у нас в то время нельзя было более производительно (с боевой точки зрения) употребить имеющиеся ничтожные революционные силы. Впоследствии директор полиции Петр Николаевич Дурново говорил мне: "Вы доказываете, что терроризм нелепость. Однако нужно сказать, что это очень ядовитая идея, очень страшная, которая создала силу из бессилия". Это, конечно, верно. Только это была не мысль, не идея… Они (террористы.-А. В.) действовали не головой, не разумом, а чувствам. Они ни за что не хотели перестать быть революционерами. С этой точки зрения, инстинкт не мог им подсказать ничего более "ядовитого", ничего более "практичного", чем террор… Терроризм это был наиболее "практический" способ временно поддержать "фикцию"… терроризм был только крайним, высшим пунктом развития тех идей и суждений, которые по существу были нелепы.

Бесспорно, терроризм был массовым движением революционной интеллигенции, а не выдумкой группы или кружка лиц, не делам поляков или евреев, как тогда уверяли казенные публицисты. Верно и то, что это было "ядовитое" оружие для поддержания "фикции"; но в чем эта "фикция" заключалась? По Тихомирову она заключалась в идеях и суждениях, которых тогда придерживались народникиреволюционеры. Но многие из этих идей, из этих "фикций", необходимость революционным путем добиться свержения самодержавия, конфисковать в пользу крестьян помещичьи и казенные земли,-были неизмеримо выше и действительнее любых самых "трезвых" мнений и убеждений, каких придерживались представители "общества", профессора, адвокаты, врачи, инженеры. Беда революционных разночинцев, и не малая, заключалась в том, что они были метафизики. Они рассуждали: либо народная стихия – либо заговор, либо класс, либо – партия, либо социализм – либо политика, либо немедленная социальная революция – либо вырождение под знаком капитализма.

Убедившись в неправильности бунтарской тактики, революционные народники, продолжая мыслить по формуле: либо-либо,-стали говорить: стихийные бунты не удались, остается заговор; класс не поднялся, вместо него поднимается на борьбу партия,-социализм не утвердился без политики, надо выдвинуть политику, отодвинув назад, на время, социализм. Эти и подобные ответы и приводили к подлинным "фикциям"; фикции разрешались террористической борьбой, оторванной от массового движения, борьбой в высшей степени героической, но с неминуемым трагическим исходом. Вопрос о фикциях народников по-настоящему разрешается только с точки зрения революционной марксистской диалектики.

Терроризм не был только местью сатрапам; терроризм был политической попыткой идеологов мелкого производителя обойти историю, предупредить путем заговора капитализм в России в его крупнейших формах. Терроризм питался экономической и политической отсталостью России, обособленностью от трудовых масс разночинной интеллигенции, слабостью буржуазного радикализма и либерализма.

Ахиллесова пята тогдашнего терроризма заключалась в том, что он противопоставлялся борьбе масс. Заговор, устрашение, насилие только тогда приводят к положительным результатам, когда они сочетаются с массовым движением. На это без устали указывал Ленин.

– Народники-террористы, противопоставляя заговор, террор стихии, массовой борьбе, не могли сочетать одно с другим. Отсюда – их "фикции".

Как бы то ни было, в русском революционном движений открылась новая страница и в ней запечатлел свое славное, прекрасное имя Андрей Иванович Желябов.

«ЗЕМЛЯ И ВОЛЯ» ЛИПЕЦКИЙ И ВОРОНЕЖСКИЙ СЪЕЗДЫ

О 1878 г. в Петербурге составился небольшой, но крепко сплоченный кружок молодых революционеров. В него вошли: Александр Михайлов, Николай Морозов, Лев Тихомиров, Степняк-Кравчинский, Плеханов, Клеменц, Попов и другие. Кружок в шутку назывался "троглодитами": он был тщательно законспирирован, как бы скрывался в пещере. Позже кружок превратился в общество "Земля и Воля", приступив к изданию своего журнала под редакцией Кравчинского и Клеменца. В первом номере "Земли и Воли" – он вышел в октябре – о терроре пишется еще в духе старого народничества:

– Мы должны помнить, что не этим путем добьемся освобождения рабочих масс. С борьбой против основ существующего порядка терроризация не имеет ничего общего. Против класса может восстать только класс. Поэтому главная масса наших сил должна работать в среде народа.

Однако террористы все же признаются в статье охранительным отрядом. Надо заметить, что в "Землю и Волю" уже входила особая террористическая группа.

Когда был убит Мезенцев, Степняк-Кравчинский выпустил брошюру "Смерть за смерть". В ней он, между прочим, писал по адресу правительства:

– Нас вы не запугаете… И знайте, что у нас есть средства еще более ужасные, чем те, которых силу вы уже испытали; но мы не употребляли их до сих пор, потому что они слишком ужасны. Берегитесь же доводить нас до крайности и помните, что мы никогда не грозим даром.1

1 См. Богучарский – Из истории политической борьбы.

Здесь уже содержится угроза не только пулей и кинжалом, но и динамитом.

Все же на первых порах в "Земле и Воле" преобладает бакунизм с его отрицанием политической борьбы. На этой позиции "Земля и Воля", однако, удержалась недолго. Выстрел Веры Засулич, террористические выступления южан и другие проявления политической борьбы, все больше, все сильней и быстрей сдвигают землевольцев со старых народнических позиций.

После отъезда за границу Степняка-Краачинекого и ареста Клеменца редакцией "Земли и Воли" ведают Морозов, Плеханов и Тихомиров. Mopoзов все больше приближается по своим взглядам к Осинскому; Плеханов отстаивает пропаганду среди крестьян1, решительно высказываясь против политики и в особенности против террора, Тихомиров занимает промежуточную позицию. Разногласия достигли высших пределов, когда Соловьев появился в Петербурге и объявил землевольцам, что он намерен убить Александра II.

Впоследствии в период своего меньшевизма Плеханов в отличие от Ленина не дооценил роли крестьянства в русской революции я, наоборот переоценил силы либеральной буржуазия.

– Собрание было очень бурное, – сообщает Г. В. Плеханов.-Один из народников сказал, что к виду того вредного влияния, которое окажет на нашу деятельность новая попытка "дезорганизаторов", он предупредит ее, посоветовав письмом тому высокопоставленному лицу, на жизнь которого готовилось покушение, не выходить из дому. В ответ на это кто-то из "дезорганизаторов" – если память мне не изменяет – Квятковский,-воскликнул:-Это донос, мы с вами будем поступать, как с доносчиками! – То есть как, – спросил М. Попов, – не хотите ли вы нас убивать? Если так, то не забывайте, что мы стреляем не хуже вас. В этот момент наша внутренняя буря достигла своего апогея. Я пытался успокоить Попова; некоторые "дезорганизаторы" успокаивали Квятковского. Но я не знаю, скоро ли удалось бы нам это, если бы в это время не раздался сильный звонок.– Господа, полиция!-воскликнул Михайлов.-Мы, конечно, будем защищаться? Разумеется! – единодушно ответили ему как "дезорганизаторы", так и "народники". Каждый из присутствующих вынул из кармана револьвер и взвел курок, а Михайлов медленно и спокойно пошел в переднюю, чтобы отворить дверь… Тревога оказалась ложной… Звонил дворник. ("О былом и небылицах", т. 24-й).

Разрыв делался неизбежным. Решили Соловьеву, от имени общества не помогать; "частным же образом" ему помогали Михайлов, Квятковский Зунделевич.

2 апреля Соловьев неудачно стрелял в царя и был схвачен. В № 4 листка "Земли и Воли" революционеры напечатали объявление, в котором говорилось: если Соловьева, по примеру Каракозова, будут пытать, то Исполнительный комитет не остановится перед казнью. Из кого состоял тогда Исполнительный комитет, неизвестно было и самим составителям объявления.

Общество "Земля и Воля" закладывает первые камни тайной, заговорщицкой организации, укрепляет и расширяет революционные связи, объединяет и направляет кружки, обучает подпольным навыкам и привычкам недавних бунтарей, вводит революционную дисциплину, ставит подпольную печатню. Террористические настроения все сильней подчиняют себе землевольцев. Морозов печатает статью; в ней он с горячностью отстаивает новое ведение борьбы "по способу Вильгельма Телля и Шарлотты Кордэ". Способ этот называется "одним из самых целесообразных средств борьбы с произволом в периоды политических гонений". Статья произвела на Г. В. Плеханова столь сильное впечатление, что он, будто бы, даже заявил:– Этот листок "Земли и Воли" -подделка. Я, как один из редакторов "Земли и Воли", ничего не знаю о его выходе и никогда не допустил бы ничего подобного. Главная цель "Земли и Воли" есть не политическая борьба с правительством, а пропаганда социалистических идей и агитации среди крестьян и рабочих. 1

1 Морозов – Повести о днях моей жизни,.т, IV "События в кружке «Земля и Воля».

Террористическое направление на первых порах встретило решительное сопротивление и со сторон Желябова. Попов рассказывает:

– Интересно отметить здесь различие во взглядах на деятельность вышедших на свободу по процессу 193-х и представителей организации "Земля и Воля". За время заключения привлекавшихся по этому процессу, жизнь ушла далеко вперед по революционному пути, и когда на собраниях заходила речь о практических программных вопросах, землевольцы и выпущенные на свободу революционеры первого призыва, если позволительно так сказать, говорили на разных языках. Например, Желябов и Тихомиров приходили в ужас от практической программы землевольцев. Последние представлялись им людьми насильственных мер, а не пропагандистами идей, не людьми, мирной проповедью зовущими народ к новой жизни на социалистических началах. С этого времени вошло в обиход называть землевольцев "троглодитами".– С такими деятелями,– говорили Желябов и Тихомиров – эти будущие яркие представители народовольческой программы, у них, адептов мирной пропаганды, не может быть ничего общего… Это было весной 1878 г., а в сентябре Тихомиров и Желябов явились из провинции в Петербург и оба пошли по одной дороге, оба стали представителями политического террора. 1

1 Попов – Из революционного прошлого. «Былое» 1907 г. № 7.

Разногласия обострились до крайности; тогда решили созвать съезд. Речь шла о самых коренных -вопросах революции, о судьбах нового, политического направления, о перенесении работы из деревни в город, о новых методах борьбы с правительством. Местом съезда наметили сначала Тамбов. Некоторые уже успели туда съехаться, но в одну из прогулок на лодке, по реке Цне, вследствие неосторожного поведения, собиравшиеся были взяты под наблюдение охранниками. Тамбов пришлось оставить. Съезд перенесли в Воронеж. Митрофаньевский монастырь в Воронеже посещало много богомольцев и приезд новых людей, предполагали, пройдет незамеченным. Помимо общего съезда сторонники нового направления решили собраться отдельно, скрывая это тщательно от своих друзей-противников. Местом сборища назначили Липецк. Липецк находился поблизости от Воронежа. Хотя это был небольшой захолустный город, но в нем издавна имелись железистые источники, грязевое лечение и летом на курорт съезжалось немало больных. Фроленко и Попову поручили объехать ряд мест для организации съезда. Фроленко отправился на юг. Любопытен его рассказ о привлечении к Липецкому съезду Желябова:

– Перебирая южан, – сообщает Фроленко, – я упомянул и про Желябова.

– Да ведь он же завзятый народник.– возразил кто-то,-их целая компания после "большого процесса" (процесс 193-х) решила поселиться в деревнях, и он первый отправился к себе на родину, в деревню.

– Все это так, Желябов, действительно, жил прошлое лето в деревне, но зиму он правел в Одессе, и сейчас не слышно, чтобы он собирался вновь в деревню, – ответил я и при этом рассказал, что заставляет Меня предлагать Желябова и почему в нем и в его согласии нельзя сомневаться.

– Когда действовала группа киевских бунтарей, или вспышкопускателей, как их иронически называли на Юге, я принадлежал к ее членам. Желябов и его компания относились весьма Отрицательно!ко многим членам этой группы, перенося такое отношение и на ее программу. Однако это не мешало его личному знакомству с некоторыми членами нашего кружка. Мне с некоторыми бунтарями приходилось не раз; бывать 108

У него на квартире, когда он жил в Одессе, и вести с ним мирные беседы. Программных споров мы избегали и разговор велся на обычные темы. Желябов, как человек живой, разговорчивый, любил попеть, особенно в компании, любил и порассказать. Мне в особенности хорошо запомнились его рассказы про его студенческие похождения, где он вел постоянную войну, и вступал в схватки то с полицией, то с уличными забияками, то, наконец, в бытность уже в деревне, с быком, которого все боялись и который никому не давал спуску. Желябов с вилами в руках пошел один на этого быка и обратил его в бегство, к удивлению всей деревни.

– Да он больше бунтарь, чем мы,-сама собой напрашивалась мысль во время его повествования, и я не раз высказывал это вслух, когда мы уходили от него…

– Мне поручено было поговорить с ним, и если он изъявит согласие на принятие участия в покушениях против Александра II, то пригласить его в Липецк.1

1 Фроленко – Записки семидесятника Липецкий и Воронежской съезды.

В рассказ Фроленко о быке, между прочим, Прибылева-Корба вносит значительные поправки.

– Происшествие… было ему (Желябову. – А. В.) очень дорого, как одно из ярких воспоминаний его ранней молодости. Я. передам его здесь в той безыскусственной форме, в какой слышала его от самого Желябова. Однажды его мать отправилась в поле, и случайно он пошел с нею. По дороге они расстались, и Желябов пошел домой, а мать продолжала итти по полю. Вдруг он услыхал отчаянный вопль матери; он оглянулся и увидел быка, известного в окрестности своими бешеным нравом и страшной силой, мчащегося по полю с опущенными рогами по направлению к матери. Первая мысль Желябова была об орудии борьбы. Он увидел недалеко от себя плетень, подбежал, вырвал жердь, размахнулся ею и попал по коленам рассвирепевшего животного. Бык упал на передние ноги, и мать была спасена. Желябов говорил, что им овладела во время борьбы его с быком одна мысль, что от быстроты, ловкости и силы его движений зависит жизнь матери и эта мысль удесятерила его силы… Ничего торреадорского в событии нет… 1

1 Прибылеева-К о р б а – «Народная Воля». Воспоминания. 1926 г.,

Действительно, объяснения Фроленко представляются наивными. Свойства торреадора тут были совершенно не при чем.

О своих переговорах Фроленко далее повествует: – Из Киева я пригласил Колодкевича, из Одессы – Желябова. Колодкевич согласился без оговорок. Желябов же потребовал слова, что его приглашают только на один этот акт, а дальше он будет уже свободен. Чтобы понять такое требование, необходимо сказать, что Желябов дотоле был заклятым пропагандистом, народником-поселенцем. Только в таком виде признавал он деятельность революционера наиболее продуктивною, только в таком виде он действовал и самолично. Ни бунтарство, ни террор его не соблазняли…1

1 Фроленко – Начало народовольчества. «Каторга и ссылка» 1926 г. № 24.

Признав, что история движется ужасно тихо и что ее надо подталкивать, Желябов к моменту Липецкого съезда убедился в необходимости политической борьбы и согласился принять участие в совещаниях новаторов-террористов; но душа, но сердце старого пропагандиста-народника не лежат к террору. Он -прирожденный трибун, массовик-агитатор, "демагог". Он не хочет отдаться целиком террору. Отсюда-оговорки. На судебном процессе первомартовцев обвинитель Муравьев старался изобразить Желябова атаманом разбойной шайки, преступником-убийцей. Понятно, образ Желябова ничего общего не имеет с этими глупыми измышлениями. Желябов уходит в террор крайне неохотно, только под давлением чрезвычайных событий и обстоятельств, оставляя пока за собой право отказаться от террористической борьбы при известных условиях. В те дни случилось много такого, что толкало революционера взять в руки бомбу и револьвер.