Текст книги "Поклонение огню"

Автор книги: Александр Белов (Селидор)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Конечно, побываю! – охотно откликнулся Белов. – И не только на них. Вулканов на земле великое множество. Есть у них свои тайны, загадки. Вот! – Александр взял у Злобина дипломат, открыл его и достал красочно оформленную книгу. – «Горн Гефеста». Есть такой ученый – Осип Ильич Штернгарт. Эту книгу о вулканах он написал. Очень интересно. Если есть желающие, могу дать почитать.

Желающих ознакомиться с «Горном Гефеста» не нашлось.

– Эх, не понимаете вы в жизни ни черта! – рассмеялся Белов. – Есть упоение в бою, и есть упоение на краю кратера вулкана. Ну и хрен с вами, обыватели! Живете, как черви слепые, ни сказок о вас не напишут, ни песен о вас не споют.

Он раскрыл книгу и, в который раз, принялся рассматривать великолепные иллюстрации любимой книги.

IV

Александр Белов сдержал слово и на следующий день перед работой заскочил в Дом Сорского. Это подведомственное Красносибмету учреждение располагалось на базе дома отдыха комбината, и в том, что Белов заглянул сюда, ничего удивительного не было. Федор сумел раскрутить подброшенную Беловым идею создания ночлежки. За короткое время Лукину удалось превратить заброшенную базу отдыха в процветающий приют, слава о котором шагнула далеко за пределы города.

Во дворе ночлежки бородатый завхоз Шамиль с тремя подростками занимался важным делом. Они загружали в старенький грузовичок выращенные в подсобном хозяйстве приюта овощи. Завидев Белова, ребята бросили работу, окружили его со всех сторон и загалдели:

– Здравствуйте, дядя Саша! Как там наш Иван поживает? Скоро в гости приедет?

Когда-то Лоцман, Тимоха и Ботаник были беспризорниками, а сын Белова, как раз сбежавший из дому, подружился с ними. С тех пор ребята друг друга из виду не теряли. Поддерживали связь через Александра Николаевича, а иной раз и через интернет. Мальчишки жили под крылом Федора Лукина в Доме Сорского. Учились в обычной школе.

– Здорово, братва! – весело крикнул Белов. – У Ваньки все нормально, все так же в Англии живет и учится. Насчет того, чтобы приехать, речь пока не идет. Он же музыкой серьезно занялся, а это как профессиональный спорт. Чтобы дать результат, нужно пахать по-черному.

Подошел Шамиль, сверкнул белозубой улыбкой.

– А ну, брысь, шайтаны! – с шутливой строгостью прикрикнул он на мальчишек. – Давайте за работу быстро! Грузовик простаивает. – Мальчишки упорхнули, а Шамиль, пожимая протянутую руку директора комбината, прогудел: – Здравствуйте, Александр Николаевич, с проверкой к нам заглянули?

Шамиль был бессменным завхозом в Доме Сорского, вся отчетная документация хранилась у него. Жил он на территории ночлежки и занимал с семьей отдельный флигель. Белов отлично знал бородача еще со времен своего чеченского пленения, когда Шамиль помог ему и его команде расправиться с террористом Омаром.

– Да какая там проверка, – добродушно произнес Саша. – По вашим делам, – он кивнул на грузовик, – и так видно, что все идет нормально.

Шамиль степенно, не без гордости ответил:

– Да… развернулись мы. Урожай овощей в этом году такой, что и самим хватит, и кое-что продать можем. На вырученные деньги курятник хотим расширить. Маловат стал.

– Курятник – это хорошо! Звучит гордо, – Белов достал сигареты и закурил. Предложил Шамилю, но тот отказался. – Федор у себя?

Шамиль оглянулся на невзрачное одноэтажное строение в углу двора.

– Да вроде у себя был. Пойдемте, товарищ директор, я вас провожу. Может, позавтракаете у нас?

Белов и завхоз не спеша направились к зданию.

– Да нет, – заговорил Белов, – спасибо, поел дома. Я ж вчера из командировки прилетел, так Катя с Ярославой меня закормили. А вот если чайком угостишь, не откажусь. И это, Шамиль, попроще, давай – без чинов и званий.

Много воды утекло с тех пор, как они впервые повстречались в Чечне. Белов в представлении Шамиля был большим человеком, и он слегка робел перед ним, не зная как себя вести – то ли как с товарищем, то ли как с начальником. Но Белов при встрече всегда подчеркивал к нему свое расположение, а его больную олигофренией дочь любил и всегда баловал подарками.

– Как скажешь, Александр Николаевич, – охотно согласился завхоз.

Белов и Шамиль вошли в строение, миновали узкий темный коридор, вошли в каморку, служившую Федору кабинетом. Лукин сидел за грубо сколоченным из досок столом и читал внушительного размера том Владимира Соловьева. На лице хозяина ночлежки застыло глубокомысленное выражение.

– Бог помочь, Федор! – с порога громко сказал Белов.

Лукину, находившемуся в виртуально-православном пространстве рядом с великим философом, не сразу удалось вернуться к действительности. Он с трудом оторвал взгляд от страницы, отрешенно посмотрел на Белова, наконец, узнал его, и в глазах бывшего бича появилось осмысленное выражение.

– А-а… это ты, чудила грешный, – пробасил Лукин. – Созрел наконец для покаяния или как? – завел он снова свою проповедническую шарманку. – Пора, пора избавиться от погремушек потребительского общества, опутало тебя богатство твое по рукам и ногам, некогда о душе подумать… – он поднял очи горе и скороговоркой произнес: – Боже правый, податель жизни, прииди и поселись в грешнике сем, и очисти душу его от всякаго греха, и соблазна, и спаси, и помилуй… Аминь. Рад есмь видеть тебя, странник Александр. – Федор отложил книгу и покосился на сигарету в руках Белова. – И не кури зелье свое сатанинское здесь, чай, не в кабак пришел, а в обитель благости.

Белов с иронической улыбкой посмотрел на Лукина: мол, ты, Федя, в своем репертуаре, боговед ты наш! Однако сигарету потушил, потом обернулся к стоявшему за его спиной завхозу и попросил:

– Будь добр, Шамиль, чайку организуй, – а когда тот вышел, прикрыл за ним дверь и заявил: – Слушай, Фидель, ты понты свои православные брось, со мной этот номер не пройдет! Прибереги-ка их лучше для своей инвалидной команды, а я сам решу, когда каяться и в чем… И помыл бы ты своих странников. А то видел я двоих во дворе. Воняют, как скунсы.

– Ты, Саша, не путай чистоту тела с чистотой души, – обиделся за своих подопечных Лукин. – Это две большие разницы. Вася и Женя не скунсы, а страдальцы и жертвы перестройки. Великого ума люди…

– Чтобы бухать да на дно скатиться, большого ума не надо! – отрезал Белов.

– Ну, не скажи, не скажи, – сокрушенно покачал головой Федор. – Ученые мужи были, авторы эпохального открытия. Только ведь у нас в России дешев человек, вот и выкинуло их государство на помойку. Ты себя вспомни, на свалке-то кто тебя спас, когда братки подстрелили. Бомжи! Вот то-то и оно!

– Что, правда что ли, ученые? – усомнился Белов. – По виду не скажешь.

Лукин сотворил крестное знамение для подтверждения истинности информации.

– Правда, Саша, правда. Да ты садись, в ногах правды нет, в Боге правда.

Белов сел на один из стоявших у стола стульев и директорским голосом потребовал, чтобы Федор позвал своих квартирантов. Лукин оживился, он знал, что если Белов чем-то интересуется, то неспроста.

– Сейчас, – он встал, открыл окно и громко крикнул: – Эй, Лоцман, позови-ка Васю и Женю.

Едва Федор сел, как открылась дверь, и в кабинет вошел Шамиль. Он принес поднос, на котором были расставлены заварочный чайник, стаканы в подстаканниках и вазочка с печеньем, и незаметно удалился. Пока пили чай, пришли Вася и Женя, похожие друг на друга как близнецы, очевидно, из-за того, что оба были утомлены перманентным пьянством, оба с густыми, давно не стриженными шевелюрами и окладистыми неопрятными бородами.

– Ну, садитесь, братаны во Христе, – сказал Белов, указывая на стулья. – Я ваш новый пастырь, – пошутил он, а когда бомжи уселись, некоторое время изучал их, пытаясь разглядеть в глазах Васи и Жени проблески великого ума, о котором говорил Федор.

Но нет, самые заурядные глаза пьянчуг. В них тупое равнодушие утративших интерес к жизни людей.

– Ну, что, господа бичи, рассказывайте, что там у вас за открытие, и как до такой жизни дошли?

Мужики встревожено переглянулись.

– А он что, из милиции что ли? – спросил у Федора тот бомж, что был помоложе, как выяснилось впоследствии, Вася. – Ты же говорил, что в доме твоем все честь по чести, анонимно и без ментов.

Федор постарался их успокоить:

– Да нет, не мент он, нормальный мужик. Вы расскажите ему свою историю, Александр Николаевич зело интересуется.

Старший по возрасту хмурый с виду бомж Женя посидел немного, помолчал, собираясь с мыслями, затем, с трудом выдавливая из себя слова, заговорил:

– Мы работали на оборонку во времена СССР. Я доктор химических наук, а коллега физик, кандидат. Занимались сверхпрочными материалами, способными выдерживать высокие температуры. Все шло как нельзя лучше, мы изобрели заказанный военными материал с заданными свойствами, и тут СССР развалился, и наше открытие никому не понадобилось. Институт закрыли, мы без работы остались. И без средств к существованию, – горько усмехнулся Женя. – При социализме были в почете, при деньгах, хоть и небольших, и вдруг оказались за бортом. Не смогли приспособиться к дикому капитализму. Ну, и забухали мы с приятелем. Дальше больше. Опускались все ниже и ниже. Семьи наши развалились. Кто ж с такими, как мы, жить будет. Вот мы друг друга с Васей и держимся, так выжить легче. Бомжевать стали. А потом в Красносибирске оказались.

– Давно бомжуем? – поинтересовался Белов.

– Лет десять уже. Сейчас вообще на мель сели, хоть волком вой. Спасибо, Федор вот приютил. Без него вообще бы крышка была.

– Документов, конечно, нет? – думая о чем-то своем, спросил Саша.

– Откуда, – ответил на сей раз Вася. – Давно лишились. Мы же и на Кавказе успели побывать. Заманили нас туда чеченцы, документы отобрали и заставили батрачить. Нас федералы освободили случайно, а документы, само собой, у хозяина остались.

– Да, помытарило вас, мужики, – посочувствовал Белов.

– Грех на Господа Бога роптать, – вставил Федор, – он нас, как Иова многострадального, испытывает, а наше дело терпеть да молиться!

Лукин вознамерился было продолжить свою проповедь, однако Саша осадил его взглядом Юпитера, и тот осекся.

Белов некоторое время сидел молча, размышляя, потом спросил:

– А что, господа ученые, хотели бы из грязи в князи выбраться?

Еще не зная, к чему клонит собеседник, бомжи переглянулись.

– А как? – спросил Вася с надеждой в голосе.

Белов побарабанил пальцами по столу и вместо ответа снова задал вопрос:

– Мозги-то свои еще не совсем пропили?

– Да вроде, нет, – неуверенно произнес Женя.

Пальцы Александра Николаевича перестали выбивать дробь, он хлопнул рукой по столу.

– В общем, так, уважаемые бичи, – сказал решительно Белов. – У меня на Красносибмете есть небольшая лаборатория. Я предлагаю вам возглавить ее и продолжить работу над созданием своего сверхпрочного материала. Все необходимое, в том числе оборудование, я вам дам. Документы справлю, предоставлю комнату в общежитии. Пока все, а там посмотрим.

В комнате на некоторое время установилась тишина – экс-ученые прикидывали, как быть.

– Надо подумать, – блеющим голосом про-тянул наконец Женя.

– Да чего тут думать, черт бы вас побрал, прости меня, Господи, окаянного! – Федор Лукин перекрестился: он был так возмущен, что даже черта помянул всуе, а этого с ним давненько не случалось. – Александр Николаевич вам дело предлагает. Привыкли, понимаешь, непотребствам предаваться, пьянствовать да лодырничать. Давайте, мужики, решайтесь.

Лукин выжидающе уставился на Васю и Женю. Те переглянулись, словно спрашивая друг у друга совета, помялись и, наконец, Вася произнес:

– Можно попробовать.

– А в чем сомнения-то? – Белов, прекрасно понимая, в чем проблема, насмешливо улыбнулся.

– В этом вот, – Женя щелкнул пальцем по горлу в чисто русском жесте, означающем прием на грудь.

– С пьянством придется завязать, – категоричным тоном изрек директор комбината. – Справитесь с собой, заживете как люди, хорошо. Heт, дам пинком под зад. Дармоедов и алкоголиков держать у себя не буду, не те нынче времена. Ну, что, согласны?

– Согласны, – вразброд ответили жертвы перестройки.

Белов пожал обоим бомжам руку и послал в баню – буквально, под приглядом Федора. Пусть начнут свое обновление с бренной оболочки, а там и душу, даст бог, подчистить удастся.

V

Осип Ильич Штернгарт проснулся поздно, в девять часов. Может быть, для кого-то девять часов утра покажется и не таким уж поздним временем, но для Осипа Ильича – да, ибо вставал он обычно на три часа раньше. Ну, а раз представилась возможность поваляться в постели, Штернгарт не преминул ею воспользоваться, тем более, что случалось это не чаще одного раза в год.

Осип Ильич личность известная во всем мире. Даже, можно сказать, легендарная. Он ученый, исследователь вулканов, писатель, директор Института вулканологии и геодинамики. Ему пятьдесят лет, но выглядит он значительно моложе. И не только внешне. Врачи, как-то проводившие медицинское обследование Штернгарта, дали заключение, что физиологический возраст ученого на тринадцать лет меньше календарного. А это означает, что ему сейчас не полтинник, а только тридцать семь. Пушкинский возраст. Кстати, к поэзии Штернгарт имеет отношение, он сочиняет стихи. К бардам – тоже. Пишет к стихам музыку и неплохо исполняет свои песни. Он душа любой компании.

У Осипа Ильича крепко сбитая фигура, широкие плечи, крепкие ноги человека, привыкшего лазать по вулканам и горам. Лицо широкоскулое, обветренное, загорелое. Он мужчина, настоящий мужчина – сильный, отважный, волевой и… ласковый. Поэтому ничего удивительного не было в том, что женщины тянулись к нему. И он не чурался их, а потому пассий у него в жизни было немало. Только официальных жен в разное время у него было три.

Но не только успехами на эротическом поприще мог похвастать Штернгарт. Гораздо больше достижений у него в науке. Он открыл на острове Итуруп месторождение рения – одного из самых тяжелых и тугоплавких металлов. Побывал во многих кратерах вулканов и дал научное объяснение кое-каким загадкам огненного зева Вельзевула. Кроме того, раскрыл множество земных тайн. Вот такой он человек-вулкан.

Штернгарт встал с постели, потянулся, хрустнув косточками, сделал зарядку и направился в ванную умываться. Пять минут спустя, умытый и причесанный, он вошел в кухню.

Жена его Татьяна – высокая симпатичная тридцатипятилетняя женщина, с ясными, удивительно синими глазами, – хлопотала у плиты. Увидев мужа, улыбнулась ему и чмокнула в щеку.

– Не спиться тебе, – проворковала она. – Вчера поздно лег и с утра уже бродишь.

Штернгарт весельчак и балагур. Он приложил палец ко лбу, с умным видом прошелся по кухне и, дурачась, продекламировал:

– И днем и ночью бомж-ученый все ходит по цепи кругом.

– Все шуткуешь, – с деланным укором произнесла Татьяна. – Пора бы повзрослеть! Садись, давай, бомж-ученый, есть…

Во время завтрака Татьяна вспомнила: – А ты знаешь, Осип, я забыла тебе сказать. Вчера Сорочинский звонил.

– А-а… Писатель, который пишет в унитаз, – откусив от бутерброда, изрек Штернгарт. – Чего хотел?

– В гости сегодня приглашал. У его жены день рождения.

Осип Ильич зачем-то взглянул на дисплей микроволновки, на котором высвечивалось время, и поинтересовался:

– В котором часу?

– В семь.

– Что ж, если ты не против, то вечерком сходим в гости.

У Штернгарта был большой круг знакомых. Сила и красота мужчины-вулкана привлекала к нему не только женщин, но и людей искусства. Осип Ильич дружил со многими писателями, поэтами-бардами, с художниками андеграунда. Он с удовольствием общался с ними, а они были рады заполучить в свой дом интересного человека и собеседника. Потому Штернгарт всегда был нарасхват.

Поцеловав жену, Осип Ильич отправился в свой кабинет и сел за компьютер, чтобы проверить почту. Он вел обширную переписку со всевозможными научными учреждениями, издательствами, знакомыми и приятелями. Но сегодня из пяти пришедших на его почтовый ящик писем ничего интересного не было. Четыре спама, одно письмо, по-видимому, от поклонника. Штернгарт надел очки и стал читать.

Уважаемый Осип Ильич. Я директор Красносибирского алюминиевого комбината. Прочитал вашу книгу «Горн Гефеста». Искренне восхищен вашим слогом, знаниями и лично вами. Очень хотел бы с вами познакомиться. С детства увлекаюсь геологией и вулканологией. У меня масса конкретных проектов и предложений к вам касательно исследований вулканов. Если захотите встретиться, сбросьте ответ на мой e-mail. С уважением, Александр Белов.

Осип Ильич посидел некоторое время, раздумывая над письмом, потом выдвинул из стола полочку с клавиатурой и стал писать ответ.

VI

Семейная жизнь со Шмидтом у Ольги Беловой не ладилась. Дмитрий раздражал ее все больше и больше. Участившиеся размолвки стали перерастать в ссоры, а потом и в скандалы. И после каждой такой семейной драмы Ольга все больше и больше убеждалась в том, что Шмидт не тот мужчина, который ей нужен. Нет, никогда он не будет в жизни на первых ролях. Хотя Дмитрий и крутой мужик, бывший офицер спецназа, он исполнитель, прекрасно знающий свое дело, умный, грамотный, но только исполнитель. Ему никогда не достичь тех высот, которых достиг Белов. Тот ведь как ванька-встанька, падает и снова поднимается, строптивый, неугомонный, грубый и нежный Саша Белый.

Ольге было, что с чем сравнивать в этой жизни. И сравнение это было не в пользу Шмидта. С «Фондом Реставрации» дела шли все хуже и хуже. Шмидт не боец в мире бизнеса. Его вытесняли из дела, а он не мог в нем удержаться и сдавал позицию за позицией. Белый давно нашел бы способ разделаться с конкурентами, а по ходу дела прибрать их бизнес к рукам.

Шмидт, конечно, нормальный мужик, он хорошо относится к Ивану, уважает ее, заботится о семье, но он никогда, никогда не сможет стать для нее тем, чем был Белов. Дмитрий всего лишь начальник службы безопасности ее бывшего супруга, а по своей сути – охранник. Человек, которым командовали, не раз помыкали на ее глазах, а потому Ольга никогда не будет уважать его, как бы того ни хотела.

Понемногу и тайно Ольга стала выпивать, чтобы снять стресс, и не заметила, как втянулась. Но напрасно она пыталась заглушить раздражение против Шмидта, а может, против своей не сложившейся жизни, небольшой дозой мартини, досада и недовольство не проходили. Поначалу никто ее пьянства не замечал, и ее беспричинные вспышки гнева вызывали у Шмидта, да и у окружающих, недоумение. Затем все открылось. Однако Ольга пагубную привычку побороть не смогла, наоборот, стала назло Шмидту выпивать открыто. Интима между ними давно уже не было, спали Ольга с Дмитрием в разных комнатах, поэтому поддерживать видимость семейных отношений дальше не имело смысла.

И вот настал тот день, когда Ольга объявила Шмидту, что им нужно расстаться. Дмитрий воспринял сообщение о разрыве как должное, нисколько не удивился, а втайне был, кажется, даже рад тому обстоятельству, что они разбегаются. В тот же день вечером он, попрощавшись с Иваном и Ольгой, покинул ее дом. Единственное, что его удерживало здесь, был Иван, к которому Дмитрий успел привязаться. Но делать нечего…

Расстались цивилизованно, без взаимных упреков и драм. Бизнес Ольга оставила Шмидту, получив взамен огромную сумму отступного. Дом в Москве оставила за собой.

Ольга вновь попыталась вернуться в мир музыки и продолжить карьеру скрипачки, однако время было упущено, и у нее так ничего и не получилось.

Одиночество также не принесло Беловой желаемого удовлетворения. Чувство тоски и безысходности не покидало Ольгу В конце концов, она решила сменить обстановку. Продала дом и, прихватив скрипку Адометти, вместе с сыном отправилась путешествовать. Вскоре осела в Америке.

В маленьком городишке в Аризоне она купила домик и небольшой участок земли к нему. Скучно и однообразно потянулись дни. Пить Ольга не бросила. Наоборот, еще больше пристрастилась к алкоголю. Теперь ее излюбленным напитком стал бурбон. Она не напивалась, что называется, в стельку, однако все время ходила навеселе, хотя определение «навеселе» не очень подходило к ней, ибо, выпив, Белова становилась злобной.

Неизменным аксессуаром у нее стали большие солнцезащитные очки. За ними она прятала свои выдающие состояние опьянения глаза. Если ей приходилось бывать на улице, она старалась держаться прямо, ходила неестественно ровной походкой пьяницы. Чтобы перебить запах перегара, постоянно жевала «Стиморол». Она много курила, мало ела.

Во всех своих бедах винила Белова. Ах, этот Сашка Белый! Она ненавидела его всеми фибрами своей души, ненавидела и… наверное, любила. В этом Ольга боялась признаться даже самой себе.

Иван очень болезненно переживал падение матери. Он смотрел на нее с тоской и жалостью, однако ничего не говорил, боялся окрика. Мама и так часто срывалась на нем. Мальчик ушел в себя. Стал больше уделять внимания музыке. Ольга наняла ему хороших учителей. Неожиданно в Иване открылось то, чего не было в Ольге – талант скрипача. Ольга при желании могла бы, конечно, стать скрипачкой, но только хорошей. Ее же сын, как пророчили учителя, мог стать музыкантом выдающимся.

Белова решила реализовать в сыне то, чего не удалось сделать ей. Чтобы дать мальчику хорошее музыкальное и общее образование, она отправила его учиться в Англию в престижную школу-интернат.

И была еще одна причина, по которой Ольга отправила сына в Англию. Она не хотела, чтобы Иван видел, как его мать опускается все ниже и ниже.

VII

Элитарная закрытая школа для особо одаренных детей располагалась в Нерлоу в замке лордов Чарлвудов. Один из них и основал еще в начале восемнадцатого века училище для детей арендаторов. Со временем оно превратилось в учебное заведение с отличной репутацией, а когда после Второй мировой войны род Чарлвудов угас, по завещанию последнего лорда переехало в его замок. В наши дни школа стала одной из самых престижных в Англии.

Нынешние ее хозяева постарались сохранить в ней дух и обстановку того времени, когда лорд Чарлвуд, собрав под свое крыло детей простых англичан, – стал обучать их наукам и искусству по новой, прогрессивной для своего времени, методике. „Несомненно, сама эта методика давно уже устарела, педагогика как наука продвинулась далеко вперед, но дух здорового консерватизма и изысканности, царившие в те далекие времена, наследникам и последователям Чарлвуда сохранить удалось. Хотя критерий для приема в школу был один – талант учащегося.

И во внутренней отделке и в обстановке замка нынешние его владельцы в лице миссис Уинстон и ее сына мистера Герберта, насколько это возможно, сохранили антураж эпохи лорда Чарлвуда. Были, конечно, комфорт и уют, без которых не может обойтись ни один современный цивилизованный человек, но достижения цивилизации и прогресса не бросались в глаза. Отопительная система была замаскирована, оборудование, компьютеры и бытовая техника стилизованы под старину.

Жили учащиеся по двое в комнате, обучались по общей программе в небольших группах, а по специальным предметам – индивидуально. Не стоит, наверное, говорить о том, что учителя привлекались самые одаренные и высокооплачиваемые в Англии.

Не сразу русский мальчик смог прижиться в чужой ему английской среде. Однако чутьем Иван понимал: как бы не было ему чуждо все западное, а в данном конкретном случае английское, именно здесь, в стенах элитарного учебного заведения Англии, он сможет получить необходимые ему для дальнейшей карьеры скрипача знания и навыки.

Нелегким был путь самоутверждения Ивана Белова в новых условиях. Уже на второй день пребывания в школе щуплого парня подкараулили в туалете трое подростков. Были они на год старше Ивана и учились соответственно на класс выше.

– Ты русский? – спросил плотный большеголовый мальчишка по имени Джон, останавливая Ивана.

– Русский! – с вызовом ответил тот.

Большеголовый презрительно скривил губы.

– Не люблю русских. Вы все сталинисты.

– Это твое личное дело, любить или не любить. Чем ваш Кромвель лучше Сталина, можешь объяснить? – бросил Белов и попытался пройти мимо, однако Джон и двое его приятелей преградили подростку дорогу.

– Эй, русский, ты много на себя берешь! – заявил Джон и фамильярно похлопал Ивана по щеке.

В ответ тот, не долго думая, врезал тому прямым в челюсть, и даже не интересуясь последствиями удара, повернулся и направился к выходу.

– Ничего себе! – возмутился Джон, не ожидавший такого оборота событий, и кивнул

друзьям: – А ну-ка подержите его, джентльмены!

Двое мальчишек схватили Белова. Они были намного сильнее его, и как Иван ни выворачивался, ребята скрутили ему руки. В ходе схватки из карманов Ивана посыпались мелкие предметы: кусочек канифоли для натирания смычка, кое-какая мелочь и уменьшенная фотография, на которой он был изображен вместе с родителями на фоне пирамид.

– А это еще что за трое уродов? – спросил Джон, хотя прекрасно понял, кем доводились Ивану люди с фотоснимка.

От обиды и бессилия что-либо предпринять, Иван готов был заплакать. Сдерживая слезы, он ответил:

– Урод это ты, а они мои родители!

Джон запрокинул голову и рассмеялся зло, оскорбительно.

– То-то я смотрю, они на свет идиота произвели.

Дальше терпеть издевательств Иван не мог. Изловчившись, он с силой пнул обидчика по ноге. Удар был чувствительным. Джон взвыл и наотмашь ребром ладони рубанул Белова в основание шеи. Иван ринулся вперед, но парни держали его крепко. Джон снова ударил, на сей раз по щеке. Избиение прекратил вошедший в туалет воспитатель.

– В чем дело, джентльмены? – спросил он, с удивлением оглядывая отпрянувших от новичка подростков. Мальчишки были взъерошены, как воробьи после драки. – Они что, били тебя? – обратился он к Ивану.

– Извините, мистер Джонатан, – произнес тот, отряхивая порванную одежду. – Мы просто играли!

Джон вместе с приятелями бочком выскользнул из туалета. Воспитателю Иван о конфликте не рассказал, хотя тот и пытался у него выведать подробности состоявшегося знакомства с компанией Джона. Может быть, в Америке и Англии доносительство друг на друга обычное явление, это их проблема, но в России стукач – презренный человек. Так говорил папа. Потому Иван и не заложил новых знакомых.

Однако Джон и его компания восприняли молчание Белова по-своему. Они решили, что это «молчание ягнят», будто им так удалось запугать новичка, что он просто не смеет на них пожаловаться, и продолжали задираться. То в коридоре ножку подставят, то толкнут, то обидное вслед Ивану скажут. В конце концов, после очередного выпада Джона Иван не выдержал.

– Ну, ты, сэр! – сказал он ему, вкладывая в слово «сэр» всю имеющуюся у него в запасе иронию и по-русски добавил: – Хренов. Если ты такой крутой, то давай встретимся один на один и поговорим. Или боишься?

Разговор происходил в присутствии нескольких девчонок, пришедших навестить своих родственников, перед ними, собственно говоря, и рисовался Джон, задирая Белова. Подростку ничего не оставалось делать, как принять вызов Ивана.

– Это я-то боюсь? – со змеиной улыбочкой прошипел большеголовый. – Я с большим удовольствием встречусь с тобой и отверну тебе голову..

– Если я тебе позволю. Это я тебе тыкву откручу! – не остался в долгу Белов. – Чтобы не мешала тебе в двери проходить.

Это намек, вернее, прямое указание на непропорционально большую голову, окончательно вывел из себя Джона. Он дернулся было в сторону Ивана, но дружки его остановили.

– Остынь, Джонни! Не будешь же ты с ним драться перед окнами директорского кабинета.

Драться договорились на следующий день после занятий за территорией школы в парке.

Вечером одноклассник и сосед Вани по комнате, трусоватый очкарик Вильям, завел с Беловым разговор по поводу назначенного на завтра поединка. Слух о том, что русский будет драться с задирой Джоном уже дошел до его ушей. Поскольку они приятельствовали, Билли искренне переживал за своего непутевого однокашника.

– Вот что, Айвен, – сказал он блеющим голосом, – лучше откажись от дуэли.

– Это еще почему? – лежавший на кровати лицом к стене Иван повернулся к соседу.

– Джонни тебя изобьет, – удивляясь непонятливости соседа, сказал Вильям. – Ты же оскорбил его при девчонках. Над ним смеются теперь. А он обид не прощает.

Иван в свою очередь сам искренне удивился тупости Вильяма: ведь кроме боли, надо бояться стыда. Причем стыда в первую очередь, а боли в последнюю.

– Так ты предлагаешь мне встать перед Джоном на колени и попросить у него прощения?

– На коленях, конечно, не обязательно, – рассудительно произнес приятель Ивана. – Но извиниться можно. Может, Джонни простит тебя, и вы подружитесь.

Иван снисходительно посмотрел на соседа по комнате. Нет, не понимает парень простых вещей.

– Но это же трусостью называется, – произнес Иван.

– Пусть так, – охотно признал Вильям. – Зато проблем не будет. Тебе не драться нужно, а учиться. Вот что главное. Мы же с тобой музыканты, – Вильям тоже учился музыке, но по классу фортепьяно.

Белов отрицательно покачал головой.

– Нет, Вильям, прощения просить я не буду. Я же себя потом уважать перестану.

Он повернулся к стенке и накрылся с головой одеялом…

На следующий день в назначенное для дуэли время Иван пришел в лес, начинавшийся сразу за оградой интерната. Желающих посмотреть на то, как Джон отвернет голову русскому, собралось человек пятнадцать. Были среди них ребята немногим старше Ивана, были и младше. Джон стоял в стороне в окружении своих приятелей и вызывающе улыбался.

Белов остановился на крохотной полянке и стал ожидать дальнейшего развития событий. А Джон драться не торопился. Он громко разговаривал о пустяках с приятелями, бросая в сторону Ивана свирепые взгляды. Наконец, кто-то из ребят постарше крикнул:

– Ну, что, Джонни, хватит время тянуть, а то воспитатели могут прийти.

– Давай, давай, Джонни! – сразу с нескольких сторон раздались подбадривающие парня голоса. – Поучи этого русского правилам хорошего тона.

Иван был в стане врагов. Он понимал, что за него никто не вступится, даже если его будут убивать. Однако о том, чтобы попросить прощения или убежать, не помышлял. Он стоял, стиснув зубы и сжав кулаки, настроившись только на победу.

Наконец, Джон отделился от своей компании, подошел ближе и остановился перед Иваном с вызывающим видом.

– Ну, что? Не хочешь попросить прощения? – спросил он срывающимся от напряжения голосом.

– За что, за Сталина? А может, еще за Кальвина попросить? Или оккупацию Европы? Не дождешься. Ты мне еще за расстрел пленных сипаев ответишь, колонизатор.

Иван первым не бил, ждал, когда нападет противник. А Джон все не нападал. Он стоял, покачиваясь взад вперед, с кулаками наперевес, будто прицеливаясь, куда ударить, но не бил. И тут Иван понял: он же трусит! Отчаянно трусит! Джон, тот самый Джон, который давно уже терроризирует его – ноль, полнейший ноль без своих дружков-приятелей, а все его крутые замашки – обычные понты слабого, неуверенного в себе человека, вынужденного доказывать себе и окружающим, какая он значительная личность.