Текст книги "Афганистан идет за нами вслед (СИ)"

Автор книги: Александр Колотило

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

В бою всегда с особым чувством ждешь первый выстрел, и каждый раз он бывает самым громким и самым сильным. А еще – внезапным, хоть и может прозвучать с минуты на минуту. Потом уже не страшно. Дальше – ты не ты. Кто-то другой. Он выпрыгивает из боевой машины, бросается за какой-нибудь валун, ищет в прорезь прицельной планки того, кто может мелькнуть серым силуэтом между камней… И лишь увидит эту фигурку, начнет зло вбивать одну короткую очередь за другой. В мрачный безжизненный базальт, в темные проемы расщелин, в быстрые призрачные тени… «А орудие ли это выстре…» – все-таки попытался усомниться. Но додумать не успел. Рвануло так, что оглох сразу на оба уха. Ма-шина стала. И вдруг заметил: на бедре у Лозинского появилось кровавое пятно.

– Сашка, ты ранен? – закричал Степанов и еле услышал свой голос. Больно отдало в барабанные перепонки.

Лозинский стремительно упал на сидение и захлопнул за собой люк.

– Ты ранен, Сашка? Да что с тобой? – на этот раз Алексей уже отчетливо услышал свой голос. Только он был каким-то чужим и отдавался звоном под самой черепной коробкой.

Быстро перелез к другу и попытался схватить того за рукав комбинезона. Но тут Сашка обернулся. Даже в полумраке Алексей заметил, какое у того бледное лицо.

– Посмотли назад! – картавя больше обычного, прокричал ротный.

Степанов припал к триплексу. Прямо перед стеклом лежали на броне куски серого шинельного сукна и еще чего-то черного, обугленного… Они дымились. Но взгляд на них не задержался. Скользнул дальше, туда, где шла БМД Митрофанова.

Машины не было. Степанов изумленно уставился на взметнувшуюся поперек дороги стену огня высотой в несколько метров. Там стреляло, щелкало, шипело. Словно догоращий пирофакел, что-то прочертило в сторону от дороги яркую короткую дугу…

«Кумулятивный…» – подумал спокойно. И вдруг сердце рванулось с такой силой, что показалось, сейчас выскочит из груди. Стало душно, невыносимо душно…

– Там Митрофанов! – выдохнул с хрипом. – Сашка, там же Володя!..

– Митрофан?.. – склонился в люк Москвин.

Он только что вылез на броню и хотел уже прыгать вниз, как услышал голос Алексея.

А тот, прислонившись к стенке, откинул назад голову и неподвижным взглядом уставился на Лозинского. Все видел, все понимал, только испытывал безразличие и полную опустошенность. Сашка откинул люк, просунул в проем плечи, осмотрелся. Затем, подтянувшись на руках, рывком выбросил свое тело наружу. Через несколько секунд вверху показалась голова ротного:

– Леша, посмотри направо… Солдат наш…

Степанов не знал, что там, но понял: зрелище не из приятных. «Вырвет, если гляну», – подумал. Но все-таки полез в люк. Яркое солнце ударило в глаза. Не оборачиваясь назад, повернул голову направо. С краю у дороги, чуть дальше их боевой машины, лежал, уткнувшись лицом в каменистый грунт, солдат. Его комбинезон щетинился лоскутками, словно специально кем-то надерганными… Они торчали в разные стороны и дымились… Дымились спина солдата, голова, руки… Дымился он весь до пояса. Дальше ничего не было… Взрывом человека перервало пополам…

Алексей спрыгнул в пыль. Медленно подошел к солдату. Заметил ссадину на левом виске, обратил внимание на неестественно вывернутую и откинутую назад руку. Рядом остановились два десантника. Один осторожно взял за руку убитого, посмотрел на запястье. Увидев разбитые часы, проговорил:

– Сержант Мельниченко… Витя…

Офицер вернулся к машине. Бросил взгляд на механика-водителя. Тот неподвижно сидел за рычагами и смотрел куда-то вдаль. Даже не вылез из «бээмдэшки». И Степанов его понял: ефрейтор не мог поверить в то, что друзья погибли. Полчаса назад с ними курил на дорожку. Запомнит их живыми…

После Алексей с Сашкой будут анализировать причины трагедии. Ясно одно – их экипаж уцелел по чистой случайности. Первыми проехали по мине… Машина Митрофанова шла по их следу… А может, спас всех этот ефрейтор?.. Взял лишний сантиметр вправо или влево?..

– Как тебя зовут? – спросил механика.

– Игорем… – ответил тихим голосом солдат.

– Дембель?

– Да, с ними вот собирался в Союз в одной партии…

– Дай, Игорь, на всякий случай твой адрес. Вдруг доведется встретиться?..

Тот продиктовал:

– Москва, улица Зеленодольская… Тимошину…

А потом попросил:

– Товарищ старший лейтенант, есть у вас сигарета?..

Алексей достал из нагрудного кармана пачку «Охотничьих», протянул механику-водителю:

– Оставь себе…

– Спасибо…

Десантник, склонившись на сидении, затянулся так сильно, что не выдержал и закашлялся. Вытирая тыльной стороной ладони выступившие на глазах слезы, сказал, словно обращаясь не к старшему лейтенанту, а к кому-то невидимому, глядя мимо офицера:

– Утром письмо подобрал. Недописанное… Выпало у Сережки Трофимова… Когда садились по машинам… Хотел отдать после рейда… Что же теперь делать?

– Надо бы отправить…

– Сережка не успел адрес записать… Думали, когда на дембель поедем, обменяемся…

– Кто-то, наверное, в роте знает… Хотя бы зампо… – Степанов начал и сразу осекся. Исполнявший обязанности замполита Митрофанов тоже где-то здесь, среди обломков. Если осталось от него что…

Подошел Москвин.

– Боекомплект сдетонировал… Поэтому и два взрыва… А в машине еще везли «вэвэ»…

– У них люки были закрыты… – эхом откликнулся Степанов.

– Страховались от шальной пули… Кто знал, что налетят на этот проклятый фугас… Избыточное давление… Хоть бы один люк был открыт, кто-нибудь, может, и спасся бы… Не все же, наверное, погибли от взрыва фугаса…

Перешли на левую обочину. Отброшенная взрывом метров на тридцать пять башня боевой машины из темно-зеленой стала бурой. Нагнувшись, Москвин подобрал на ходу смотровой прибор. «Пригодится», – сказал. «Для своего оптического прицела», – догадался Алексей. Показалось странным, что сапер может думать и о чем-то другом, обыденном. Около башни лежал штык. С желтой керамической рукояткой и в таких же ножнах. Степанов поднял. Чехол, обычно твердый, как камень, рассыпался в песок. А нож был цел. Сунул за голенище сапога: все-таки оружие. Повертел в руках согнутый, искареженный ствол ав-томата, обрывок пулеметной ленты. Патроны тоже деформированные, по-черневшие от взрыва. Оплавленные…

– Брось, – посоветовал Москвин. – Их теперь только в костер…

– Смотрите… – Степанов нашел у самого основания башни свернутую вчетверо открытку. – «Дембельский комплект»…

Кто служил в армии, знает: перед увольнением в запас солдаты всеми правдами и неправдами достают новенькие значки, чтобы надеть их на свои парадные кителя перед отъездом домой. У десантников комплект состоял из «Гвардии», отличника, классного специалиста, «Парашютиста-отличника» и «ВСК». «Новье, нулевой вариант, муха еще не сидела», – гордились друг перед другом. И вот один из таких комплектов на ладони у Алексея. Развернув шуршащую открытку, которая, казалось, вот-вот рассыплется в прах – так ее всю искромсало, – посмотрел на привинченные к ней значки. «Гвардия» перегнута пополам. «Отличник-парашютист» избит осколками до такой степени, что отлетели эмаль, закрутка, цифра. Знак словно перекрученный. А ведь был «нулевой вариант»… Комсомольский весь выгнут. Даже ему, самому маленькому, достался не один осколок. А сколько хозяину?! И где он теперь…

– Сохрани, – сказал майор.

Степанов молча кивнул. Он тут же завернул находку в платок и спрятал на груди. Орицер сохранит значки в качестве самой дорогой реликвии. Когда полетит в отпуск, не станет, как некоторые, дрожать на таможне за дубленки, «Шарп» или «Трайдент» и прочую дребедень. Таких вещей у него не будет. Вывезет из Афганистана только эти значки и дневниковые записи – самое ценное.

Алексей пошел к догоравшим обломкам боевой машины. Он ужаснулся силе взрыва – от БМД осталось одно днище с двигателем. Но и оно было перерезано наискось рваной трещиной. Глядя на пробоину, поймал себя на мысли о том, что никогда не подозревал о такой толщине днища… Ожидал увидеть также огромную воронку. Но и ее не нашел. В том месте, где машина наскочила на фугас, по всей вероятности он был кумулятивным, оказалась еле приметная ямка.

В десятке метров в стороне наткнулся на Володю Митрофанова. Тот лежал сбоку у дороги. Лицо и голова были целыми. Лишь темные густые и волнистые волосы опалены взрывом. Нога оторвана по самый пах. Как будто ее и не было. И ни кровинки вокруг… Алексею показалось, что голова у погибшего стала меньше… Засмотрелся в широко раскрытые глаза… Лицо товарища было спокойным. Отсутствовал даже намек на гримасу боли – смерть наступила мгновенно.

Кто-то остановился за спиной. Алексей обернулся и увидел сапера Федорова. Вместе в карты играли два дня назад. Тогда Ивановский возмущался, что Митрофанов не организовал ни одного собрания. Теперь уж он ничего и никогда не проведет…

Старший лейтенант снял каску и тоже молча уставился в лицо замполита. И вдруг сказал тихо и виновато:

– Леш… Сколько были вместе, а только сейчас заметил, что у него глаза голубые… Эх, Вовка, Вовка…

Степанов вздрогнул. Защемило сердце. Глаза… «А у моей дочки такие пушистые ресницы, что кладу на них спичку, и она держится…» Когда это было? – В феврале семьдесят седьмого…

В тот день предстояло десантирование. Начались ученья. Но разыгралась метель. Она бушевала уже вторые сутки. Командование решало: ждать летную погоду или вывозить полк в район эшелоном. Ученья на несколько часов приостановили. Степанов сидел с Алешкой Медведем и Володей Митрофановым в тесной мрачной комнатке комитета комсомола, насквозь прокуренной, и коротал время. За разговорами вспомнили о детях. Наверное, оттого, что впереди были стылые ночи зимних учений в глубоких белорусских снегах, а эта комната, по-казенному неуютная и темная, еще больше навевала тоску по домашнему очагу. Алексей молчал. У него тогда еще не было Маши. Больше говорили Медведь и Митрофанов. И вот тогда, застенчиво улыбнувшись, Володя сказал: «А у моей дочки такие пушистые ресницы…» Нет уже на свете Медведя, сегодня не стало и Митрофанова…

– Он меня приглашал в свою машину… – вспомнил Степанов. – Говорил: «Хочу, как лучше тебе…»

– Значит, повезло вдвойне, ты же у Лозинского ехал?

– У него, у Сашки…

– Я пойду, Леша… Мои впереди ищут мины… Как бы чего-нибудь не случилось…

И сапер ушел в голову колонны, где десантники уже щупами и приборами исследовали каждый метр дороги…

Подошел Лозинский, молча покачал головой. За ним – два солдата с носилками. Алексею показалось, что это те, на которых он спал прошлую ночь. Впрочем, последнее не имело никакого значения…

– Уложите замполита… – сказал Сашка и отвернулся.

Не сговариваясь, офицеры направились к своей машине. Степанов увидел на дороге припавшие пылью человеческие внутренности, куски мяса… Только теперь обратил внимание: солдаты что-то собирали. Он понял, что…

Свернув с дороги, подошли к сидевшему на камне, опустив голову на грудь, врачу батальона. Его помощь сегодня никому не понадобилась. Бугристое красноватое лицо капитана было усталым и хмурым. Степанов тоже присел. Посмотрев в сторону, увидел лежащий рядом какой-то орган.

– Володя… – толкнул он доктора. – Это сердце?

Тот равнодушно проследил за взглядом старшего лейтенанта и коротко ответил:

– Почка…

– Ты знаешь, Лешка, за Митрофановым смерть шла по пятам, – сказал к чему-то Лозинский.

– Она за каждым здесь ходит, – угюмо проговори врач.

– Нет, с Митрофановым было по-другому. Помните, в первый день «Семьдесят шестой» в гору врезался?

– Тот, что с бензозаправщиком?

– Во-во. В самолете летел полковой фотограф с портфелем Митрофанова. Володя все сокрушался: «Бог с ними, с вещами… Человека жалко. Хороший был парнишка…» И вот теперь его самого… Сначала портфель, потом его…

Степанову стало невыносимо. Он поднялся и опять пошел к взорванной «бээмдэшке». Что-то тянуло туда… Убитых уже снесли в одно место. Здесь распоряжался Туманов.

– Олег… Степанов… Да, что вы все стоите там, идите оттуда, – крикнул Ивановский. – Солдаты справятся без вас…

Алексею запомнился молодой солдат механик-водитель Сережка Трофимов. Его, видно, ударило о панель… Потом отбросило и – затылком о что-то острое. Лицо, вернее то, что можно было назвать им лишь условно, было изуродовано до неузнаваемости…

Степанов после удивлялся, как это никто не сошел с ума от всего увиденного. Неверное, потому, что в мозгах словно существовала заслонка. Она прятала в глубину сознания все жуткое, обнаженное, несовместимое с обычными человеческими понятиями. Сам Алексей словно бы раздвоился. Он остался в Кабуле. Со всеми эмоциями, чувствами, переживаниями. А бесстрастный двойник воспринимал действительность спокойно и безучастно. Словно это было не наяву, а в немом кино. Как будто не с ними, погибшими, курил ночью на краю пшеничного поля. Лишь подумал:

«Живет человек… Царапнет руку, заботливо смажет ранку йодом… Бережет себя, лелеет, холит свое тело… И вдруг ту руку, изуродованную до неузнаваемости, бросить на дорогу, в пыль… Это нам кажется, что будем жить вечно, что есть какое-то табу – не убий… А все ведь предельно просто. Даже ничего осознать не успели… Большие куски собрали, маленькие привалили камнями…»

Степанову стали ненавистны эта чужая мутная река Кунар, высокие мрачные горы, знойное афганское солнце… Неужели и частица его тела может остаться здесь, на этой проклятой богом земле? Навеки, навсегда… Подумал:

«Нет, только не это… На Родину! Даже мельчайшая клеточка не должна остаться на чужбине. Если сгореть дотла, и то пусть ветер подует и понесет дым в сторону дома…»

12.

Первый выстрел хлестнул совсем рядом. Казалось, метрах в десяти. Дорога мгновенно опустела. Упал за камень, осмотрелся по сторонам: «Кого на этот раз?» Но не услышал ни крика, ни стона. «Кажется, обошлось», – облегченно вздохнул и снял автомат с предохранителя.

– Наблюдать!.. – донесся обрывок команды Ивановского.

До боли в глазах всматривался в каждый валун на крутом склоне горы. Может, бинокль блеснет, оптический прицел… Ну хотя бы камешек покатится вниз… – Нет. Ни звука…

– Товарищ майор! Вижу пещеру! – крикнул старший лейтенант, замкомроты Лозинского.

– В машину! – скомандовал Ивановский. – Два пристрелочных…

Офицер вскочил на броню, юркнул в люк. Сам сел за наводчика-оператора. Послышался звук включенного привода башни. Довернув ее, замкомроты стал наводить орудие в цель. Ствол хищно дернулся вверх один раз, другой… Прогремел выстрел. Осколочный ударил чуть выше пещеры. Теперь уже ее заметил и Степанов. Короткий хобот орудия еле заметно опустился. И вновь выстрел.

«Недолет, – подумал. – Взял в вилку. Молодец… То, что надо…»

Старший лейтенант вбил две осколочные гранаты в едва заметный проем пещеры. Если кто-то там был, Алексей ему не позавидовал. Развернув башню, офицер прошелся еще длинными очередями по склону горы. Больше никто не стрелял. Степанов по-прежнему высматривал притаившегося противника, но ничего не видел. Горы были безмолвны. Замкомроты выглянул из люка.

– Порядок? – крикнул Ивановский.

– Будем посмотреть, – ответил тот уклончиво.

– Командир, вижу несколько человек за рекой, – заметил Лозинский крошечные фигурки на дальнем берегу. – Дайте, я сейчас…

И ротный хотел броситься к своей машине. Майор быстро определил расстояние.

– Стой! – приказал Лозинскому. – Не достанешь. Черт с ними…

Десантники один за другим начали осторожно выходить из-за укрытий. С гор не стреляли. Успокоившись, вновь принялись собирать обломки машины. Саперы, свалив в кучу обрывки пулеметных лент, зажгли костер. И тут стали взрываться уцелевшие патроны. Что-то с шорохом пролетело над головой у Степанова. Он ругнулся и крикнул Лозинскому:

– Саня, давай за БМД!..

Спрятались за броню. И вовремя. По противоположному борту машины несколько раз звонко щелкнуло.

– Идиоты, – плюнул с досады Лозинский. – Почти и самом центре колонны…

Алексей глянул на бедро ротного. Там, на комбинезоне, кровавое пятно уже высохло.

– Я думал, тебя ранило, – сказал другу. – Особенно, когда ты нырнул вниз и захлопнул люк…

– Видел бы, что творилось вверху… Летели обломки, катки, траки… А это, – Лозинский показал на штанину комбинезона, – долетело с той машины…

Степанов вспомнил кусок обгоревшего сукна и еще что-то обугленное, упавшее прямо перед амбразурой на корму БМД. Догадался задним числом…

Разговор был прерван начавшейся стрельбой. Ее вели опять с гор. На этот раз стреляли и с хребта, и со склонов. Дело заворачивалось круто.

Только что к колонне подошла неимоверно разукрашенная афганская грузовая машина. Несколько человек в своих широких хламидах сыпанули из кабины и крытого кузова.

– Кака, протко! (Дядя, ложись!) – крикнул солдат-афганец пожилому мужчине. И оба упали за камень буквально в нескольких шагах от Степанова.

Алексей выглядывал из-за валуна, тщетно пытаясь увидеть хоть намек на что-то живое в горах. Бьют и спереди, и справа, и слева. Но ни вспышки, ни дымка от выстрела. Да что же это такое?!. Даже не дослал патрон в патронник. Только снял автомат с предохранителя.

Оглянулся на афганцев. Солдат, бросив оружие, спрятался за камень и уткнулся лицом вниз. У Алексея потемнело в глазах. Напружинившись, вскочил на ноги и бросился к афганцу. Схватив за шиворот, рванул что есть силы на себя. Тот испуганно перевернулся на спину.

– Оружие, черт бы тебя побрал… – задохнулся от злости. Пытался вспомнить нужное слово и не мог.

А афганец, вытаращив на шурави округлившиеся от страха глаза, бессмысленно смотрел на того и мычал что-то нечленораздельное.

– Васла!.. васля… – прорычал офицер.

Поняв, наконец, чего от него хотят, солдат вскочил на четвереньки и быстро пополз к автомату. Схватив его, опять упал за камень. Спрятав оружие под себя, втянул голову в плечи, словно ожидая удара сзади.

– Дать бы тебе… – проговорил в сердцах офицер и тут же пригнулся. Рядом в камень ударила пуля и с визгом рикошетом пошла в сторону. Брызнула мелкая крошка…

Алексей понял, что надо укрыться. Но не здесь же. Не по соседству с этим еле живым от страха солдатом. В нескольких десятках метров отдавал приказания Лозинский. Перебежками бросился к нему.

Наводчики-операторы и некоторые офицеры заняли места в боевых машинах и открыли огонь из пулеметов по горам. Степанов опять не стрелял. Он так и не выпустит в тот день ни одной очереди. Что значит – воевать с невидимым противником. Офицеру очень хотелось отомстить за Митрофанова, за ребят. Но ни одного душмана так и не увидел. Были лишь стрелящие горы…

Рейд не удался. На перевал идти уже не имело смысла. Утерян фактор внезапности, взорвана машина, убито семь человек экипажа. Доложив по радио обстановку, Ивановский получил приказ вернуться в ущелье Чоукай. И лишь пере– стрелка затихла, колонна ушла назад.

13.

Дело было к обеду. С минуты на минуту ждали вертолеты. Их вызвали из Кабула для эвакуации убитых. Степанов с щемящей болью в груди смотрел, как в тени «сортировали» погибших: «Это нога Мельниченко… Это – Митрофанова…» Носилки с убитыми накрывали простынями, привязывали синие клеенчатые бирки с надписями: «Старший лейтенант Владимир Митрофанов», «Рядовой Сергей Трофимов», «Сержант Виктор Мельниченко», «Ефрейтор Сергей Трофимович», «Рядовой Валерий Нижегородский», «Рядовой Михаил Жуков», «Старший сержант Валентин Зуев»…

Глядя на останки Зуева, вспомнил разговор накануне рейда. Нет, не так мечталось вернуться в родной дом, ставший за последние годы для них тесным, братьям-близнецам. Не будет радостных возгласов, нетерпеливых беспорядочных распросов, когда все говорят вместе, лишь бы выплеснуть счастье от долгожданной встречи… Не доведется матери прижать к груди голову старшенького, родившегося несколькими минутами раньше… Не соберутся все за одним столом. Братья приедут до обещанного срока. Один останется последним утешением родителям, а другого в цинковом гробу, где даже закрашено окошечко, опустят в глубокую могилу, и глухо стукнут по крышке брошенные прощальные горсти земли. Не довелось ступить на нее гвардии старшему сержанту Валентину Зуеву. А сколько раз видел родную Могилевщину солдат во сне по ночам…

Алексея вызвали к Ивановскому.

– Я связался с Пресняковым, – проговорил майор. – Он приказал лететь в Кабул вам. Будете сопровождать погибших. Вот, передайте полковнику Скворцову полевую сумку Митрофанова. Здесь личные вещи и документы экипажа…

Степанов молча кивнул, дескать, все сделаю. А сам подумал: «Личные вещи… Не много-то их… Вместились в одну сумку… Документы, письма, часы… Какой скарб у солдата? Особенно здесь, в Афганистане…»

Вскоре приземлились два «Ми-восьмых». Убитых грузили при вращающихся винтах. Четверо носилок в один вертолет, трое – в другой. Степанов замешкался. Прощался с Лозинским.

– Саня, может, письмо передать? Матери давно не писал? – спрашивал у друга.

– Лети, Леша, лети… Я потом… – торопил Сашка. – Вертолеты ждут… Опоздаешь…

– Мы с тобой еще увидимся, обязательно увидимся… – крикнул на ходу Алексей.

Его уже ругал последними словами Туманов:

– Да быстрее же! Здесь остаться хочешь?..

Побежал к вертолету, согнувшись навстречу воздушному потоку. В траве заметил проводок… «Мина»… – мелькнула мысль. Хотел переступить, но потерял равновесие и чуть не упал. Мина сработала… «И все-таки мне суждено было сегодня подорваться… – подумал, влезая в кабину винтокрылой машины. – Хорошо, что на сигнальной…»

Вертолетчики с удивлением смотрели на взметнувшуюся словно бы из-под земли серию осветительных ракет. Казалось: само ущелье отдает почести погибшему экипажу, отправляющемуся в свой последний полет… Полет в вечность…

Степанов сел у иллюминатора, осмотрелся. В грузовой кабине было несколько старших офицеров. Скользнув мельком по их лицам, сразу же определил: «Не наши… Из Союза». Чистенькая повседневная форма, тщательно выбриты. Лица упитанные и незагоревшие. «Штабисты», – подумал с неприязнью. В эту минуту он забыл, что сам служит в управлении дивизии. Вывело из себя испуганное, беспомощное выражение, граничащее с паническим ужасом, застывшее на лицах большинства офицеров. А еще – маски неприкрытой откровенной брезгливости. Ну конечно же!.. Вместе с погибшими в кабине появился тяжелый запах. Запах обгоревшего человеческого мяса.

Все отвернулись к иллюминаторам. «А вы что думали, на курорт летите?!.» – мысленно адресовал фразу сидящим в вертолете. Прямо перед Степановым стояли носилки с биркой: «Рядовой Сергей Трофимов». Под грязной простыней что-то покачивалось…

Работали со свистом винты. Внизу извивалась река Кунар. Вертолет шел, чуть не задевая заснеженные вершины гор. Некоторые из них были выше уровня летящей на большой высоте машины.

Алексей тоже посмотрел в иллюминатор. Скользнул взглядом вниз. Но глаза, словно магнитом, вновь потянуло в полумрак грузовой кабины. «Рядовой Сергей Трофимов», – опять прочитал на бирке. Это его письмо нашел перед рейдом в ущелье механик-водитель экипажа Лозинского. А может, тому не следует отправлять? Сам солдат приедет домой раньше… Привезут… И вдруг следом письмо, от Сережки еще живого… Как это вынесут родители? Кажется, что-то рассказывал Туманов. Вроде бы мать Трофимова учительница, приезжала в полк… Степанов тогда пропустил слова замполита батальона мимо ушей. Мало ли к какому солдату приезжают… А теперь силился вспомнить и не мог.

Он не знал в те минуты, что почти ровно через десять лет получит письмо от незнакомой женщины. Его принесет в отдел солдат. Будет оправдываться: «Товарищ подполковник, случайно увидел вашу фамилию на дверях… Вспомнил: уже две недели письмо лежит у нас в роте… Для вас. Мы не знали, кому…»

Степанов глянет на адрес. Там все точно. Возмутится: «Да как жа это оно к вам попало? Не на деревню же дедушке Степану Макарычу. И фамилия верна, и литер тоже. Далеко идти? На второй этаж… Вашему почтальону следовало бы всыпать… Разъелись на штабных харчах, как коты. Такие же ленивые. А может здесь что-то важное…»

Обратит внимание на обратный адрес: «Ростовская область, г. Батайск…» Что-то кольнет в сердце – солдат Тонких был оттуда. А также большая партия из его призыва… На мгновение запнется на фамилии: «Трофимова А.Я.» Подумает: почерк женский. Но почему ему? Кроме сестры и матери Степанову никто не писал. А тут – «Трофимова»…

И вдруг осенит: неужели оттуда, из афганского восьмидесятого? Трофимов… рядовой… Сережка… в ущелье по пояс в воде натягивал с Трофимовичем перебитую гусеницу… под огнем… представляли к награде… Носилки, вертолет…

Быстро распечатает письмо. На тетрадном листе в клеточку прочтет:

«Уважаемый Алексей Александрович!

Пишет Вам мать погибшего сына в ДРА Трофимова Сергея Ник. 1959 г. рож. Погиб 13 или 14 – точно не знаю. Свидетельство о смерти 13/4. Извещение – 14/4 – 1980 г. Я была, т. е. ездила к Туманову Олегу Эдуардовичу I декабря 1989 г. Никак не могу поверить, что моего Сережки нет в живых. Разговаривала с Олегом Эд. Он говорил, что Вам напишет обо мне, о матери, которая все ждет своего сына. Уже в апреле будет десять лет, а я не верю, жду. И на кладбище ходим с отцом каждый день. Я к Вам с большой просьбой, пожалуйста, расскажите мне о моем Сережке, а может, есть что-то о нем написано… В какой-то сводке, докладе… Пришлите, пожалуйста, мне копию, прошу Вас. Олег Эд. сказал, что у вас есть, что написать и выслать мне. Вы в то время были там, т. е. в Афганистане, когда Сережка погиб. Прошу: напишите, пожалуйста, мне. С уважением – мать Сережи

Ариадна Леонидовна.

15/12 – 1989 г.»

Степанов только что вернется из Белоруссии. Они, первые, встретятся в родном городе – «столице ВДВ» – Витебске, откуда взлетали десять лет назад. Немногих Алексей там увидит. Но эти офицеры, прапорщики и гражданские люди будут роднее всех на свете. Они опять словно переживут те суровые два года. А кто и больше…

«Афганистан идет за нами вслед…» – вновь подумает Степанов, прочитав письмо. Он все вспомнит до самой последней мелочи… Впрочем, почему «вспомнит»? – Он этого никогда и не забывал.

Вечером, дождавшись, пока жена накормит детей, выпровадит всех из кухни. Закурит сигарету и примется за письмо. Он все расскажет Ариадне Леонидовне. Подтвердит, что Сережа погиб рано утром четырнадцатого апреля восьмидесятого где-то часов в восемь-девять по Москве. Смерть была мгновенной. Его опознают в лицо, и Степанов сам сопроводит погибших в Кабул. Предложит матери помощь – вдруг в чем-то семья испытывает нужду… Сколько таких случаев… Напишет о найденных после взрыва значках. А вдруг они были Сережины? Потом, в самом конце, вдруг вспомнит адрес механика-водителя. Укорит себя: «Три года жил в Москве. А так и не увидел парня…» Офицер не станет сообщать матери Трофимова про найденное перед рейдом письмо. А вдруг тот его отправил? Или затерялось оно… Даст только адрес: «Москва, улица Зеленодольская, дом 27, корпус 5… квартира… Тимошину Игорю.»

«Может, у Игоря остались какие-то снимки. Десантники ведь любят фотографироваться. Игорь с Сергеем хорошо знали друг друга…» – напишет женщине Алексей.

И она ухватится за эту соломинку. Полетит письмо из Батайска в Москву. И ответ придет сразу же. Вернее, его не будет. Тимошин пришлет Ариадне Леонидовне пожелтевшее, потертое на сгибах и не раз промокшее солдатским потом письмо. Сын напишет матери через десять лет после своей гибели:

«Мамочка, ну что ты так волнуешься… Все у меня нормально. Не так давно командир объявил благодарность и даже пообещал представить к награде. Ничего серьезного не было. Так, поломалась машина в ущелье, а мы быстро все отремонтировали. Вот и поблагодарили за это. У нас уже тепло. Даже жарко. Живем неплохо. Хотел бы привезти подарок, да не знаю, что. Нам недавно начали платить чеки. Это как деньги. На них можно купить заграничные товары. Только дома. Здесь все продается на афгани. А обменять не у кого. Да и платят немного. Тут такие интересные дуканы… Магазины по-нашему… Чего только нет.

Мы сейчас недалеко от Джелалабада. Здесь раньше отдыхали богатые афганцы и иностранцы. Так что живем прекрасно. И попугаи есть, и обе-зьяны… Рядом граница, но у нас все тихо…»

Это случится в январе тысяча девятьсот девяностого года, когда набьют оскомину различные откровения о необъявленной войне, появятся новые пророки, завизжат кликуши… Где же они были в то время, когда за шесть тысяч километров Степанов вез страшный груз – семь изуродованных тел? Семь молодых ребят, погибших с верой в Родину, в Отечество. Выполнивших свой воинский долг до конца… С их смертью на свете станет меньше мужчин. Не на семь, а на семьдесят, семьсот, семь тысяч…

Мог ли тогда представить Алексей, что через десять лет в Москве призывников будут искать с милицией?!. В Армении изобьют военкома-генерала. Толпой, дико. Как в эпоху средневековья. Двадцать минут будут истязать генерала… В Закавказье разнесут восемьсот километров границы. Даже иранцы приведут свои заставы в боеготовность… Родину, самое дорогое и неприкосновенное, попытаются растащить по национальным закуткам. Армянские экстремисты накануне трагедии – ужасного землетрясения, – будут грозить устроить в стране второй Афганистан… Кровью обольется сердце у Степанова. В ярости не раз сожмет кулаки подполковник Пашка Борисов, попавший преподавать после академии в высшее военное училище на Западную Украину, когда назначат сначала один срок «резать москалей», потом другой, а редактор журнала «Жовтень» бросит клич: «Всех православных за Збруч!» Его подхватят националисты: «Москалей за Збруч, жидов в Збруч! Утопим жидов в москальской крови!..»

Крови… Многим захочется увидеть, какой у нее цвет.

Это будет в девяностом. А еще через пять лет начнется такое, о чем и в кошмарном сне не привиделось бы: первая чеченская, вторая… Боевики, наемники, теракты, убийства… И счет жертвам пойдет не на единицы, а на десятки тысяч. Многим захочется посмотреть на бывшего соседа в прорезь прицельной планки… «Люди, – будет думать полковник Степанов, попадая в очередную «горячую» точку, – где же ваш разум? Вы реанимировали религию… Вспомнили об общечеловеческом… Но чем больше о них говорите, тем бесчеловечнее поступаете… Где же ваша религия гуманизма? Будьте добрее! Жизнъ ведь такая короткая…»

Все это еще будет… Будет все… А в тот апрельский день восьмидесятого старший лейтенант Степанов сопровождал погибших и еще верил, что это его первая и единственная война в жизни. Но даже этой войны хватит для того, чтобы испепелить души и изломать судьбы миллионам людей. Афганистан будет идти за ними вслед всю оставшуюся жизнь.

Поначалу Алексей, вернувшийся в Союз, будет стараться как можно реже думать о войне, но она станет напоминать о себе постоянно. Степанов будет мысленно ругать себя, материться, плеваться, но ничего не сможет поделать. Начнет кто-нибудь спрашивать – сначала будет отвечать неохотно, односложно: «да» – «нет». А потом постепенно «заведется». Особенно, если услышит какую-то чушь, вроде той, которую сморозит один хлыщ в отпуске, в восемьдесят первом году…