Текст книги "Афганистан идет за нами вслед (СИ)"

Автор книги: Александр Колотило

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

14.

Степанов с женой и дочкой расположится на скамье у входа в вокзал курского городка Льгова и будет ожидать прибытия поезда. До дома останутся каких-то семьдесят километров, а тут эта вынужденная пересадка… Только через два часа подойдет дизель. Пилить ему до одиннадцати вечера – раскланивается каждому столбу. Будет тихий прекрасный вечер. Маша, уже порядком уставшая, – ехать придется с родителями почти сутки, – начнет похныкивать. То ей захочтся водички, то пирожного, то просто не будет сидеться на месте.

Алексей пройдется по перрону. У киоска, где собирался посмотреть дочке книжечку или детский журнал с картинками, будут торговать местные женщины. Продавать горячую картошку, ранние яблоки, соленые огурцы, вишни, редиску… Одна старушка предложит раков.

– Берите, товарищ старший лейтенант. Видите, какие хорошие, свежие? Только сегодня наловили в речке, – станет расхваливать она свой товар.

– Где наловили-то, – спросит Степанов, – в Сейме, что ли?

– Да, сынок, в Сейме, где же еще… Бери, три штуки рубль.

– Да зачем мне три штуки, бабушка? – покачает головой. Алексей. – Один продайте, покажу дочке…

– Тридцать три копейки… – старушка выберет самого крупного.

Это будет не рак, а целое произведение искусства. Большущий, красный, с выпученными глазами и длиннющими усами…

– Зачем? Спрячь, напугаешь ребенка, – запротестует жена, увидев пресноводное чудовище.

– Лина, это же из нашего Сейма, – одно напоминание о реке, на которой прошло детство обоих, должно было растопить сердце супруги.

Так оно и случится.

Однако Маше рак не понравится. Степанов будет уговаривать прикоснуться к нему пальчиком, потрогать за длинные усы – маленькая девочка ни в какую. Начнет прятать ручки за спиной, отодвигаться на краешек скамейки.

– Хватит, – вмешается жена. – Клади его в сумку. Дома разберемся.

Алексей присядет на корточки к стоящим у скамейки вещам. Мельком посмотрит на теснящихся рядом пожилых женщин, на чисто одетого мужчину, который с упоением что-то будет рассказывать им. С незнакомцем попытается спорить седой водитель автобуса – на пиджаке у него будет «птичка», чем-то смахивающая на авиационную или десантную. Только внутри не звезда, как у военных, а рулевое колесо. По орденским планкам на груди можно будет догадаться о фронтовом прошлом водителя.

До Алексея несколько раз донесется слово «Афганистан». Сразу насторожится – как-никак, неделю назад оттуда.

– Перед тем, как вошли наши, в Кабуле вырезали все советское посольство. Что там делалось… – будет говорить с захлебом мужчина.

Лет тридцати пяти, длинный, тощий, изогнутый, как вопросительный знак, он сразу не понравится Степанову. С первого взгляда. Что-то в его облике будет сквозить фальшивое, скользкое, неприятное.

Женщины, слушая тощего пассажира, начнут сочувственно кивать головами, поддакивая. Лишь фронтовик будет кипятиться, но те станут его успокаивать:

– Человек, наверное, знает, что говорит. Слышали и не такое…

– А он сам был там? Все видел своими глазами? Болтает, как баба, – не захочет сдаваться водитель.

Задетый спором за живое, Степанов начнет терять терпение. «Это же надо, – подумает, – вот такие хлыщи и наводят тень на плетень». Целый год не был в Союзе… Вернее – год и три дня. И вот услышал, наконец, что о них говорят дома. Он не знал еще, что через несколько дней после приезда к родителям встретит одноклассника Федю Калинченко. Тот уставится на него толстыми окулярами своих очков, в которых удивленно округлятся глаза, и ляпнет без обиняков:

– Алешка, а говорили, тебя убили… Вроде бы в живот ранили.

– Иди ты, Федя, – ругнется беззлобно Степанов. И добавит с издевкой:

– Сам ты в одно место раненный. А кто говорил, тот, видно, контужен. Мешком из-за угла…

Конечно, Федя не обидится. Они поговорят как старые школьные товарищи, выпьют за встречу. Только царапнет боль по сердцу острым коготком. Алексей подумает о жене: «Каково-то ей доводилось… Слухи наверняка даходили… Кто-кто, а теща их вряд ли пропустила мимо своих ушей…»

– Не надо, – попытается остановить там, на вокзале, Лина, видя, что у супруга загорятся в глазах злые огоньки, – не обращай на себя внимания. Ты же в форме…

Она еще недостаточно узнает, что же изменилось в характере мужа в Афганистане. Тот всегда старался контролировать свои поступки. Наложила отпечаток армейская служба. Немногие будут знать, что под маской внешнего спокойствия, даже вроде бы равнодушия кроется порой такая пепелящая энергия ярости, что не каждый бы отважился испытывать терпение Степанова. Особенно теперь ЕСЛИ ОНА И БУДЕТ выплескиваться иногда, это окажется всего лишь маленькой частицей неистового порыва, теснящего в груди офицера. Его будет гасить он иронической усмешкой, преувеличенно замедленными движениями, какой-то особенной вежливостью, предупредительностью.

Вот и тогда подойдет к тощему и тихо так, ласково спросит:

– Откуда вы все это взяли?

Тот, увидев человека в форме, заюлит. А фронтовик сразу же при-ободрится. Будет рад нежданной подмоге.

– Так вот, слушайте. И Кабуле даже волос не упал с головы ни у одного из работников нашего посольства, – спокойно проговорит Алексей.

– Откуда вы знаете? – взовьется тощий, словно ужаленный скорпионом.

Он посмотрит на женщин, как бы прося поддержки. Те по-прежнему будут дипломатично кивать головами: «Все может быть, говорят всякое…»

Степанов достанет из нагрудного кармана рубашки удостоверение. Вытащит отпускной билет, протянет тощему:

– Читайте!

– Полевая почта номер 13879… – начнет тот. – Город Кабул…

– Еще есть вопросы?.. Я там с самого первого дня. И все знаю. Не надо говорить того, о чем понятия не имеете. Некрасиво это… Не по-мужски…

Алексей свернет отпускной билет, станет засовывать его в карман и вдруг почувствует, что задрожали руки. Чуть-чуть, совсем незаметно. Подумает: «Нервы…»

Седой водитель будет торжествовать. Для него больше не будет существовать тощего. Фронтовик проникнется симпатией к старшему лейтенанту, начнет расспрашивать его, а тот не сможет ничего рассказать. Не будет иметь права. В то время боевые действия будут еще оставаться тайной, о неразглашении которой все дали подписку сразу же по прибытии в Афганистан, через два дня после переворота. «Особисты» сработали четко.

Тем временем тощий исчезнет. Не уйдет. Просто исчезнет. Как-то незаметно для всех.

– Ходят тут всякие, – примутся судачить между собой женщины. – Болтают бог весть что. Ждут, только бы уши развесили…

Уже перед самой посадкой в поезд Степанов увидит на перроне троих подвыпивших парней. Они то и дело будут поглядывать на загоревшего до черноты офицера. Что говорят о нем, Алексею сомневаться не придется.

– А вот возьму и спрошу… Подойду сейчас… – станет настойчиво рваться один из них к Степанову.

– Да не надо, – будут останавливать его приятели.

– Товарищ старший лейтенат, вы извините… – парень все-таки решится. – Вот спорим. Смотрим, десантник. Я говорю, наверное, в Афганистане служили, угадал?

– Служу, – коротко ответит Степанов.

Не захочется ввязываться в разговор, устанет в дороге до чертиков. Только дай повод, сразу начнется: «А как… Вот мой знакомый… Да я сам…» Один из друзей Алексея, посмеиваясь, рассказывал:

– Когда был лейтенантом, все алкаши, хватающие за рукав, представлялись старшими лейтенантами. Стал капитаном, уже выдают себя за майоров: «Капитан… Нет… Э-э… Ты послушай… Я сам служил… Я майор в запасе…»

Компания придвинется ближе. Один начнет рассказывать о брате, который первым входил в Афганистан. Поведает, как тот выбрасывался с парашютом. А каково там было!.. Почти весь батальон положили в день ввода войск.

Алексей промолчит. Будет неопределенно кивать головой. С облегчением увидит показавшийся из-за поворота поезд. Извинившись, с трудом втиснется в плотную массу тел пассажиров, штурмом берущих открывшиеся двери вагона… Подумает при этом: «Бред сивой кобылы. Врет твой брат, а может ты сам. Развелось героев, плюнуть некуда…»

Афганистан будет глубоко сидеть во многих из тех, кто его прошел на самом деле. Внезапной вспышкой ярости на какую-то несправедливость, презрением к опасности – страшнее смерти ничего нет, а с ней встречались лицом к лицу, фантастически гиперболизированными картинами снов – он будет напоминать о себе постоянно.

Когда станет невыносимо трудно, Степанов будет думать о погибших друзьях. Что бы сказали они, если бы вдруг ожили? Как бы отнеслись к его проблемам? Наверное, грустно усмехнулись бы. Оживить Алешку Медведя, Володю Митрофанова… Поднять их из могилы, предложить: «Вы будете помнить все. То, что были офицерами, имели награды, вас уважали, ценили. Теперь ничего из прежней жизни к вам не вернется. Будете заниматься самой грязной работой. Иметь минимум удобств. Работать от темна до темна. Однако вы все рано будете помнить, что когда-то жили по-другому, но были убиты на войне… Согласны на такие условия?»

Согласились бы они ожить или нет, Степанов не мог ответить однозначно. Да и никто, наверное, не сумел бы…

15.

Вертолеты приземлились на аэродроме в Джелалабаде. Не успел спрыгнуть на бетонку, как подошли солдаты в форме ВДВ. И среди них тот сержант-санинструктор, с которым Степанов летел сюда несколько дней назад. Из десантно-штурмовой бригады.

– Видишь, как довелось встретиться… – грустно покачал головой Алексей, пожимая руку знакомому. – Вас прислали в помощь?

– Так точно, товарищ старший лейтенант. Где убитые?

Степанов кивнул на вертолеты и попросил:

– Вы их в тень от самолетов положите. Печет очень…

Десантники быстро вытащили из грузовых кабин носилки. Поставили рядком в тени «Ан-двенадцатого».

– Какой борт летит в Кабул? – спросил офицер у одного из членов экипажа, наблюдавшего за разгрузкой самолета. Видно, этот «Ан-двенадцатый» только прилетел откуда-то.

– Наш, – ответил пилот, – минут через сорок… А что, хочешь сам или с грузом?

– С убитыми… Семь человек…

– Где они?

– Вон, в тени.

Подошли еще два летчика. Начали расспрашивать, как погибли. Рассказал в нескольких словах.

– А кто офицер из них?

– Там на бирке написано. Старший лейтенант Митрофанов.

– Пойдем, глянем…

– Идите, ребята, я уже насмотрелся.

Летчики ушли. Алексей остался с сержантом. Хотелось на что-нибудь присесть, но рядом ничего не было. Солнце прожигало насквозь ткань комбинезона, палило плечи, шею. Пришлось спрятаться под брюхо самолета.

Вернулись авиаторы. Слов у них не было. Лишь сокрушенно качали головами да горестно вздыхали: «Молодые хлопцы… Жить бы да жить».

К самолету подошла группа афганцев в цивильном. Иногда летчики брали гражданских на борт. Подбрасывали в Кабул, другие провинции. Только закончилась разгрузка, как афганцы по сходням стали подниматься в салон и рассаживаться на сидениях. А солдаты пошли за погибшими. Командир корабля, глядя, как те вносят носилки и ставят их на дюралевый пол у самой рампы, о чем-то напряженно думал. По лицу офицера прошла нервная судорога. Он направился к афганцам и проговорил:

– Нет Кабул. Советский Союз… Летим прямо в Ташкент…

И для пущей убедительности сделал красноречивые жесты руками, требуя, чтобы пассажиры покинули самолет. Среди них нашелся пожилой мужчина, понимавший по-русски. Он перевел слова командира спутникам, и те с явным разочарованием на лицах покинули грузовую кабину.

– Пусть по земле ездят в свой Кабул и сами подрываются на своих минах, – угрюмо пояснил командир Степанову.

Тот промолчал, дескать, ты здесь хозяин. Самому и решать.

Взяли только раненого афганского солдата и сопровождавшего его офицера. Видно, врача. Раненого подвезли за несколько минут до взлета. Уложили на пол, сразу же поставили капельницу.

До Кабула летели чуть более получаса. Когда начали снижение, по грузовой кабине пошел тяжелый трупный запах. Приземлившись, летчики раскрыли рампу. Спускались на бетонку в боковой люк по легкой лесенке, сброшенной вниз борттехником. Через рампу не вышел никто. Для того, чтобы это сделать, надо было пройти мимо погибших…

На аэродроме Степанова встретил капитан из медсанбата дивизии. Венеролог по специальности, здесь он занимался эвакуацией убитых и раненых. Высокий, темноволосый, капитан был очень общительным, наверное, как все представители его профессии. Обычно при встрече со Степановым он всегда настойчиво приглашал его к себе в гости, на что последний отшучивался. Дескать, повода нет для визита к тебе, да и дружбу с венерологом некоторые могут понять не совсем правильно.

Капитан, пожав руку Алексею, попытался и на этот раз пошутить.

– С прибытием тебя на землю обетованную! – весело поприветствовал он Степанова.

– Будь она проклята, эта земля… – хмуро откликнулся Степанов. – Вон я тебе привез… Семь человек…

– Сегодня уже было тринадцать из Баграма… Попали в засаду.

У Алексея учащенно забилось сердце:

– Из офицеров тоже кого-то?..

– Да… Ты его, наверное, не знал. Молодой совсем…

Старший лейтенант вздохнул. Значит, не с Пашкой Борисовым. Впрочем, это сегодня. А завтра?.. Его и так уже один раз приласкала душманская пуля…

Попрощавшись с врачом, сразу пошел в полк. Передал полевую сумку с документами лично командиру – полковнику Скворцову, рассказал обо всем, а затем направился в штаб дивизии. Доложил Преснякову. Тот внимательно выслушал, задал вопросы. Потом отпустил:

– Иди отдохни. Досталось вам…

Подходя к своей палатке, Степанов увидел суетившихся у входа в нее Батурина, Мартынова и Седова.

– Живой? Ну что там? Митрофанов, говорят, подорвался на мине? – встретил вопросами Валентин Батурин.

– Потом, ребята… Все потом. Дайте сначала умыться…

– А мы тут кровати достали… С панцирными сетками… – начал было Мартынов.

Алексей откинул полог:

– Да вы нарыли… В полный профиль…

В палатке чуть ли не впритык одна к другой стояли пять кроватей. Ребята срыли лежанку, углубили яму. Земляной пол посыпали песком.

– Будет прохладно, – сказал Батурин. – Вот эта койка твоя. Достанем еще одеяла, простыни, наволочки. Будем жить, как люди…

Прапорщик указал Алексею на одну из кроватей. Тот положил на матрас автомат, снял с измочаленной портупеи подсумок с магазинами.

– Лешка, здорово! А мы все волновались, мы волновались… – просунулся в палатку Терентьев. – Говорят, ты был в передней машине?.. Да, жаль Володю… Ну расскажи. Как же это?..

Степанов понял, что от него не отвяжутся, пока не узнают подробности. Он присел на матрас. Сетка зашуршала и продавилась чуть ли не до самого пола.

– Черт знает что, – проговорил Алексей. – Будешь спать буквой «зю». То-то вам и сплавили эти сетки…

– Ладно, не ворчи, – перебил Батурин. – Скажи спасибо, что хоть такие есть. А то валялся бы еще на земле. Думаю, на вторую зиму мы здесь уже не останемся. Выведут, может… А летом будет что надо.

– Выведут… Кого выведут, а кого и вывезут, – мрачно проговорил старший лейтенант. – Вон только за сегодняшний день двадцать человек…

– Я сейчас был в медсанбате, – откликнулся Терентьев. – Видел тех, кто попал в засаду. Что с ними сделали душманы… Стрелять их надо, стрелять… Это не люди… Я не знаю, как их назвать… Ты бы только посмотрел… И опарыши уже…

16.

На следующий день, когда Степанов работал в штабе над отчетом о командировке, прибежал расстроенный и запыхавшийся Батурин:

– Лешка, пришли зарывать нашу палатку, идем быстрее…

– Кто пришел? Как это зарывать? – недоумевающе посмотрел на прапорщика офицер. – Что ты мелешь?

Они направились к палатке. Там уже «комендачи» уносили разобранные кровати, матрасы. Мартынов и Седов вытаскивали немудреные пожитки и складывали их в сторонке, чтобы не растащили вездесущие соседи. Солдаты уже начали выдергивать колья. Палатка дрогнула, закачалась.

– Стойте, гвардейцы! – крикнул еще издали офицер.

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! – подошел к Степанову с сияющей улыбкой, расплывшейся по всему круглому конопатому лицу, сержант, командовавший «комендачами».

– Что-то я не понял ваш маневр… Кто приказал? – строго спросил Алексей.

– Начальник штаба. Лично.

– А где же мы жить будем?

– Офицеры и прапорщик перейдут в большую палатку. Вон ее уже ставят рядом с клубной. А солдаты – к нам, в роту.

– Вот так номер! Подождите, пойду уточню у полковника Преснякова.

Через пять минут Степанов вернулся и безразлично махнул рукой: «Зарывайте». А Батурину сказал:

– Тогда, в декабре, о нас такой заботы не проявляли… Скажите, на милость – разбогатели. Палатки новые привезли. Да нам эта дороже всех вместе взятых. «Вид лагеря портит… Мы – люди военные… Есть приказ…» – в сердцах ворчал Алексей. – Своя семья была, сколько вместе пережили…

– Ладно, пошли в новую палатку. А то лучшие места займут, – предложил Батурин, быстрее товарища оправившийся от свалившегося на их головы несчастья.

– Кстати, а где Терентьев? – вспомнил Степанов.

– С утра в Кабул уехал. Если ночью вернется – умора будет. Пойдет искать палатку, а ее и след простыл.

– Спросит, где мы. Не в лесу, чай…

– Товарищ старший лейтенант… – подошел к Алексею Мартынов. – Мы так привыкли все вместе… Как же теперь – в комендантскую роту?

– Коля, не печалься, – побратим взял за плечо солдата, посмотрел в его обиженное лицо. – Тебе-то осталось две-три недели. Домой полетишь… Дембель. И нас забудешь на «гражданке»…

– Да вы что, Алексей Александрович!.. Зачем так?.. Я писать буду. Вы же еще в гости обещались приехать…

– Ладно, Коля, прости. Неудачно пошутил. Настроение у самого, знаешь… Не расстраивайся. Все будет, как договорились. Переживем. Куда денешься – приказ…

Так Степанов, Терентьев и Батурин оказались в «молодежной» палатке на другом конце лагеря. Там вместе с ними поселились Ласкин, Кожанов, Нечипорук… А еще – та самая беленькая собачонка Кнопка, которую откуда-то притащили ребята…

17.

Бородатый, грязный, в чалме, широких серых штанах и в одной лишь безрукавке на смуглых худых плечах, он подошел к сваленному в кучу оружию. Вяло и нехотя бросил в пыль свой отполированный до металлического блеска ППШ. Во многих руках побывал автомат, прежде чем его хозяином стал этот душман, взятый в плен десантниками.

– Все, что ли? – посмотрел на переводчика ротный. – Спроси еще раз… Знаю я эти штучки – какой-нибудь нож обязательно припрячут.

– Погоди, у него eщe шашка, – ответил тот.

А затем, уже обращаясь к пленному по-афгански:

– Бросай и эту железку, она тебе больше не понадобится…

– Стой, – подошел к переводчику Алексей, – скажи ему, пусть даст мне…

Пленный, услышав, чего от него хотят, повернулся к Алексею и протянул ему клинок острием вперед. Перебросив свой «пять-сорок пять» в левую руку, Степанов шагнул к душману. Переводчик посторонился, уступая дорогу.

«Ишь, гад, мог бы подать и рукояткой, – подумал об афганце Алексей, потянувшись за шашкой. – Впрочем, о чем это я?…»

Переступая через камень, лежавший на пути к сваленному в кучу трофейному оружию, Степанов только на мгновение отвел взгляд от пленного.

– Назад! – раздался вдруг крик ротного.

Алексей увидел перекосившееся лицо афганца, его темные прищуренные глаза и тут же, вскинув на вытянутых руках для защиты от удара автомат, отпрянул в сторону. Споткнувшись о камень, потерял равновесие и упал на землю. Боковым зрением успел заметить: лезвие шашки прошло у самого плеча.

– Стреляй, – как будто издалека донесся голос ротного. – Стреляй же… Зарубит сволочь!..

Катаясь по земле, Алексей парировал вскинутым автоматом сабельные удары. Но не слышно было ни скрежета металла о металл, не видел он уже и лица нападавшего. Под ударами ржавого лезвия автомат прогибался, как резиновый.

«Сейчас он меня достанет, – билась паническая мысль в голове. – Еще немного, и все. Почему жe никто не стреляет, я ведь не могу…Я больше не могу… Я больше…»

Алексей почувствовал теплое и липкое на кисти левой руки.

«Кровь? Но что это такое шершавое?..»

Застонав, окончательно проснулся. Полная луна светила в окошко палатки. Все спали. А рядом с кроватью стояла Кнопка и, виляя хвостом, с каким-то виноватым видом пыталась еще раз лизнуть руку Алексея…

Глава пятая

1.

Дожили до первого мая. Второго два батальона уходили в рейд. Один из них – в ущелье Бехсуд. Названия населенных пунктов, ущелий Алексей сверял всегда. А это принял на слух: «Бехсуд так Бехсуд». Не стал он получать и карту. Толку от нее в ущелье. Это на тактических полях всякие так высоты – «круглые», «песчаные», «плоские». А здесь скалы – они и есть скалы. Захватил господствующую вершину, значит, уже половина удачи. Опередил враг – попробуй, подступись. В горах важна прежде всего зрительная связь, так как опасность подстерегает отовсюду.

Была еще одна причина, по которой Степанов не хотел ничего запоминать в Афганистане. Казалось: от этого зависит его срок пребывания в чужой стране. До того здесь все было непривычно, дико на первый взгляд для европейского жителя, что внутри у каждого все протестовало против присутствия на этой земле. Раньше бы и больное воображение такого, наверное, не представило. Алексей думал, что вернувшись в Союз, навсегда все вычеркнет из памяти. Не было ничего и никогда. Все это только приснилось. Привиделось в липком горячечном бреду…

Способный к языкам, Алексей в Афганистане специально не выучил ни одного слова. Они оставались в памяти помимо воли…

В тот рейд Степанов ушел «полулегально», за что по возвращению чуть не получил предупреждение о неполном служебном соответствии. Его непосредственный начальник майор Орловский был вне себя от ярости. Как уже упоминалось, он давно уже свалил на заместителя выполнение своих прямых обязанностей. Если в Союзе Орловский еще хоть как-то имитировал свою бурную деятельность, то в Афганистане он на все махнул рукой. Орловский не прочь был пройтись по «большому» или «малому» кругу в лагере. «Большой» – это расположение зенитчиков, самоходчиков, саперов, рембата и медсанбата… «Малый» – тылы. Везде у майора были друзья, которые могли щедро угостить. А работал за него в это время по-прежнему Алексей. Он не раз слышал от Орловского: «В мое отсутствие ты остаешься за меня и сам принимаешь все решения.» Вот этим и воспользовался старший лейтенант. Накануне весь вечер он не мог найти начальника, чтобы отпроситься в рейд. Пресняков же отпустил сразу. Надо было только согласовать с майором. Сбившись с ног в поисках его, Алексей в полночь принял решение. «Коля, – сказал Терентьеву, – работу я всю сделал. Остаешься пока за меня. Справишься. Раз нет Орловского, значит, я за него. Завтра отыщется… Дрыхнет, наверное, где-то, «приняв на грудь»…

В Афганистане майора подчиненные еще больше невзлюбили. Уже упоминалось о том, что он относился к категории таких начальников, которые сами не работали, но умели подбирать способных исполнителей. Те трудились в поте лица, а вершки снимал Орловский. Однако чтобы ни у кого не возникло сомнений насчет его истинных заслуг, начальник потихоньку чернил подчиненных. И получалось: исполнители бездарные, а дело идет, и идет неплохо. Значит, только благодаря усилиям Орловского. Медаль ему за это! Шутки шутками, а награду он в самом деле получил первым. Медаль «За боевые заслуги». За «проявленную доблесть» во время переворота. Именно «переворотом» вскоре десантники в разговорах между собой стали называть ввод войск в Афганистан в декабре семьдесят девятого. Тогда Орловский «доблестно» послал Степанова под огонь искать солдат, которых «доблестно» сам же и потерял вместе с прапорщиком Шиловым, не менее «доблестно» спрятавшимся в окоп и тоже получившим медаль… Когда же Алексея решили представить к ордену Красной Звезды, майор тут же внес свои коррективы. Не в правилах Орловского было допустить, чтобы подчиненный имел более высокую награду. Историю с представлением начальник интерпретировал так: я, дескать, упросил Преснякова, пошлем тебе и Терентьеву на медали.

Вот тут Алексей с Николаем и не выдержали. Они зажали в угол кунга машины Орловского и сказали ему напрямую: «Не работаешь сам, не мешай нам. Мы все сделаем, что надо. Только будь же ты мужчиной, не склоняй нас за каждым углом. Имей же совесть!..»

Так они нажили себе врага на долгие годы последующей службы. Когда Степанов будет поступать в академию, Орловский, пять лет уже не видевший бывшего подчиненного, прознает про это и, используя свои обширные связи, организует звонок. Хорошо, что найдется порядочный человек. Не поверит. И Степанов поступит, доказав потом делом, что его просто оклеветали.

Достанется и Терентьеву. Он заменится в Союз без повышения и потом еще два года будет ожидать назначения на капитанскую должность, пока его не попросит у московского начальства к себе в заместители Степанов.

После окончательного выяснения отношений, происшедшего тогда в машине, майор писал представления к награждению медалями «За боевые заслуги» на своих подчиненных. Какие достоинства Степанова и Терентьева он перечислил, трудно сказать. Ни тот, ни другой так и не узнали. Представления вернулись из Москвы через полгода.

«Вам написал Орловский так, что не поймешь, давать ли награды или лучше наказать…» – с иронией будет говорить кадровик, читавший эти документы. Но Орловского в Кабуле уже не будет. В октябре он заболеет гепатитом и улетит в Союз. «Любил угощаться, – будут посмеиваться в лагере, – вот и угостили… гепатитом.» Майор заболеет единственным из всего штаба дивизии. В Афганистан он уже не вернется. А Степанов с Терентьевым облегченно вздохнут: «Теперь по крайней мере за ту же работу хоть нервы мотать не будут. Да и всем станет ясно, кто по-настоящему тянул воз.» Так до самой замены в Союз Алексей и будет работать за двоих.

После, вспоминая то время, он редко будет думать об Орловском. Тот как-то выпадал из длинной цепи афганских событий, никуда не вписывался. Как будто его и не было в Кабуле.

Вернувшемуся из рейда тогда, в мае восьмидесятого, Алексею придется немало наслушаться от начальника. Конечно, виноват и Степанов – все-таки устав есть устав. Но совесть старшего лейтенанта будет чиста. Он ездил не в санаторий. И Орловскому станет нечем крыть. Он успокоится, выискивая удобный момент, дабы наверняка сразить своего строптивого зама. Не знали они, что пути их скоро разойдутся. Во всяком случае, лет на десять…

Перед самым рейдом, ночью, Степанов, лежа в кровати, разговаривал с Терентьевым.

– Коля, – просил, – сам знаешь: может быть всякое… Случится что – найдешь в портфеле письма от жены. Сожги их. А больше у меня ничего и нет…

– Лёша, что ты говоришь… Как я тогда в глаза буду смотреть Лине? Береги себя. Мы должны вернуться все вместе… – Терентьев расчувствовался, голос его дрогнул.

2.

С рассветом Алексей ушел в полк. Кроме оружия и боеприпасов взял еще сухпаек на сутки. Рассовал банки по многочисленным карманам. Подумал: «Быстрее бы съесть. Меньше мороки было бы…»

Батальон уже стоял с полной боевой. Заканчивались последний инструктаж и проверка. Алексей подошел к комбату, когда тот скомандовал: «По машинам!» Майору было явно не до Степанова. Он поймал за руку пробегавшего вдоль колонны вооруженца старшего лейтенанта Петю Барминова и спросил:

– В твоем «Урале» есть место?

– Есть…

– Тогда возьмешь с собой старшего лейтенанта… Из штаба дивизии.

– Пойдем, – сказал Барминов, и оба направились к загруженному доверху «Уралу».

– Лезь в середку, – пропустил Степанова в кабину вооруженец.

Тот не дал себя долго упрашивать. Сел между водителем и Петром. Спросил, посмотрев на крытый брезентовым тентом кузов:

– Что там?

– Боеприпасы, «вэвэ».

– Много?

– Все восемь тонн.

– Неслабо, – усмехнулся Алексей.

Теперь стало ясно, почему старший лейтенант пропустил его в середину.

«Хочешь выскочить? Дурачок ты этакий, а еще вооруженец, – подумал с сожалением о Барминове. – Да мы здесь все трое повязаны одной веревочкой. Не дай бог рванет… Взлетим выше облаков… И везет же мне…»

Еще свежи были все те впечатления, которые офицер испытал в прошлом рейде. Перед глазами стояли стена пламени, дымящийся у дороги сержант Мельниченко, торчащие на его обмундировании лоскутки, носилки с жутким грузом… Память услужливо подсовывала сознанию одну жестокую картину за другой, словно издеваясь: «Такое может случиться и с тобой… Только вряд ли опознают. И соберут ли что… Подсыпят в ящик этой серой землицы и отправят… А ты останешься здесь, в Афганистане… Как раз то, чего больше всего боишься…»

Степанов погнал прочь мрачные мысли. Успокоил себя – у каждого своя судьба. Десантнику надо хоть во что-нибудь верить. Слишком это противоестественно – прыгать с высоты нескольких сотен метров с мешком за спиной – парашютом… Так что даже в обыденной мирной жизни почти все, кто служит в ВДВ, в той или иной степени фаталисты…

– Ребята, вы завтракали? – спросил Алексей у своих спутников.

Водитель молча кивнул. Барминов не отозвался.

Степанов вынул из кармана ту банку, которая больше всего доставляла неудобства, вскрыл ее. Протянул вооруженцу:

– Давай!

– Неохота. Что-то подташнивает.

– Ты в первый раз идешь в рейд?

– Да…

– Мне тоже поначалу не лез кусок в горло, – проговорил Степанов. – А сейчас ничего. Ну, как хочешь. Я поем. Надавила она мне ногу…

Он съел кашу и попытался задремать. Однако сон не шел. Ехали молча. Алексей рассеянно посматривал по сторонам. Потянулись поля в пригородах Кабула, залитые водой. Они были хорошо ухоженными. Разбиты на ровные квадраты и прямоугольники. Степанов так и не понял – откуда вода. На аэродроме все давно перемололось в пыль, а здесь такое по афганским меркам богатство. Наверное, подумал, работает оросительная система. Кое-какое понятие о ней он имел. Видел, как на поле у дехканина ходил по кругу ишачок, приводя в действие несложное приспособление, качающее из колодца воду. Она поступала из одного арыка в другой. Причем те были устроены так, что вода самотеком шла через все поле и остатки ее возвращались обратно. Если задуматься, то афганский дехканин – величайший труженик. Зной, пыльные ветры, а у него все растет. Каким бы благодатным был этот край, если бы сюда половину наших летних затяжных дождей, порой губящих на корню урожай в целых областях. «И почему в природе все так несоразмеренно?..» – в который раз задал себе вопрос Алексей.

Выехали за город. Неподалеку офицер увидел разноцветные палатки кочевников. Их можно назвать и шатрами, и юртами, и просто шалашами из длинных пестрых полотнищ, натянутых на колья. Здесь было и то, и другое, и третье. С интересом смотрели шурави на кочевников – ни воды поблизости, ни жилья. Только небольшое каменистое горное плато. И, поди ж ты, живут. А одеты-то, одеты как! Жара, но женщины в темных, видно, плотных и тяжелых платьях, на груди и на шее у каждой масса побрякушек…

Часов в одиннадцать дня подъехали к заданному району. От удивления Степанов широко раскрыл глаза – увидел высокие пирамидальные тополя. В одном месте они росли в ряд, как настоящая лесополоса где-нибудь под Киевом. Видно было, посажены руками человека. По пути к колонне присоединились афганцы. Сразу же за «Уралом» пристроился танк «Т-34». Как-то странно было видеть его здесь, в горах Афганистана.