Текст книги "Афганистан идет за нами вслед (СИ)"

Автор книги: Александр Колотило

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

– Значит, тогда в плен попасть боишься? – не унимается Олег.

– А почему ты думаешь, что я могу живым сдаться?

– Ну ладно, тяжело раненным, без сознания…

– От такого никто не застрахован, – отвечаю, – не скрою, не хотел бы… А вообще-то как-то не думал об этом… Скажу честно – боюсь другого… Если где-нибудь подорвешься на фугасе, разметает в разные стороны… Попробуй, собери по кускам… Сам знаешь, видел такое… Большие куски сложат на носилки, а маленькие привалят камнями. Чтобы не съели собаки или шакалы… А я, Олег, не хочу, чтобы даже самая мельчайшая частица моего тела осталась здесь…

– Бррр! – зябко передернул плечами Кожанов. – Охота же тебе об этом думать.

– А я, Олег, привык думать обо всем и все стараться взвешивать заранее. Если я и останусь жив, то, наверное, благодаря дочке. Ну и жене, конечно. Хотя здесь все-таки есть небольшой нюанс. Вот лежишь, бывает, ночью в палатке. Холод, ветер рвет полотнище и так тебе одиноко… Думаешь: убьют – жена погорюет-погорюет, но все равно выйдет замуж. Я не сомневаюсь, что она меня любит. Мы же ведь в одной школе учились, в параллельных классах. Знаем друг друга с детства. Но сам знаешь – жизнь длинная. Ну пять, ну десять лет погорюет – все равно когда-нибудь да выйдет, и станет моя дочка какого-то чужого дядю на-зывать папой. А я, который любит ее, кто маленькой на руках носил, если и буду существовать, то только на фотографии… Вот тут знаешь, Олег, такая злость разберет! «Нет, – думаю, – со мной ничего не случится, я вернусь во что бы то ни стало». И мне, видишь, иногда везет. А вообще-то, если иду в рейд, стараюсь убедить себя, что один на свете. Иначе нельзя. Раскиснешь, начнешь жалеть себя – считай, пропал.

Потом заговорили о женской верности. Вообще-то этого вопроса у нас в палатке почти никогда не касаются. Но сегодня растревожили душу. Рассказываю Олегу, о чем жена в письме написала. Капитан один проходу не дает. Все на что-то намекает.

– Да ты знаешь его, Олег, – говорю. – Из пехоты. Перед Афганом каким-то инструктором пришел в Дом офицеров…

– Вот за это точно бьют рожу… – Олег не на шутку возмутился. – Такой недомерок, такое чмо – и вдруг к твоей жене? Да он ее и мизинца не стоит. Ты напиши ему пару ласковых… Сидят, суки, в Союзе еще и к нашим женам пристают…

– Да зачем писать, – говорю, – жена сама отшила. Она такие вещи не любит. Уж очень серьезная у меня… Я ей верю. Четыре года ждала в училище…

Я не рассказал Олегу главного. Вчера в письме жена поведала такую историю. Идет она вечером с дочкой из садика. А над Витебском пролетает «Ил-семьдесят шестой». Идет на аэродром Северный, или наоборот, взлетел только что. Лина увидела самолет и показывает на него дочке: «Вот на таком, Машенька, твой папа улетел». Маша смотрит на «Ил-семъдесят шестой» и зачарованно провожает его глазами. Только самолет начал удаляться, она вдруг как закричит, как заплачет: «Папа, папа, куда же ты? Не улетай! Возьми с собой Машу…» И еще больше в слезы. Жена – тоже. Стоят на проспекте и ревут обе… Прочитал я эти строки, и глазам стало жарко…

Дочка все чаще и чаще спрашивает, а где же папа. «Вот у Димы, – говорит, – есть, а где мой?» У Димы – это у ее друга в яслях. Лина и отвечает, что ее папа улетел далеко-далеко на самолетике, поэтому вернется нескоро. Вот она и увидела самолетик…

26 декабря 1980 г.

Солнце… Оно сегодня палит по-особенному нестерпимо. Изводит зной. Невыносимо душно… Я бросаюсь в бассейн, плыву в зеленоватой воде, но не испытываю никакого облегчения. Я задыхаюсь. Что-то давит на грудь. В сердце тягучая ноющая боль. Подплываю к краю бассейна, хватаюсь за бордюр. Сзади слышится сильный всплеск: кто-то бросился в воду. Обернувшись, вижу вынырнувшего Медведя.

– Леша! Алешка!.. И ты здесь! Где ты пропадал?.. Мы так давно не виделись… Где ты был все это время?.. – кричу обрадованно. – Давай ко мне!

Медведь, рассекая воду красивыми сильными взмахами рук, подплывает вплотную ко мне. Я хватаю его за плечи и, дурачась, окунаю с головой.

– Что же ты делаешь? – лицо Медведя искажают страдания. – Зачем ты меня топишь? Не надо, Алешка! Я ведь и так убитый…

– Как это – «убитый»? – удивляюсь я. – Ведь ты же…

– Леша, Лешка! Да где же ты? Ну куда ты пропал? Да перестань ты шутить, отзовись сейчас же!..

Но Медведя нигде нет. Лишь расходятся круги по воде на том самом месте, где он только что был.

Я выскакиваю из бассейна на горячий бордюр, кидаюсь к одному из офицеров, оказавшемуся рядом:

– Ты Медведя не видел? Я только что купался с ним… Мы были вместе…

Но офицер молчит. «Господи, да ведь это же Митрофанов», – удивляюсь я.

– Володя, ты Медведя не видел? Ну что ты молчишь? – тормошу Митрофанова.

А тот тихо так отстраняется и уходит, уходит куда-то вниз по лестнице. Я хочу догнать его, но ноги словно приросли к бордюру.

Беспомощно озираясь по сторонам, вижу Рябинина. Тот приближается медленно и неслышно. Словно плывет по воздуху.

«Сережка!» – хочу крикнуть я, и вдруг слова замерзают у меня на устах.

«А ведь Рябинин убит… Убит еще летом… – вдруг вспоминаю я. – Откуда он здесь?.. Его уже нет несколько месяцев…»

По-прежнему нещадно палит солнце. Давит что-то, давит на сердце… Вокруг меня никого. Я один. Один на целом свете… Все ушли, а меня бросили в Афганистане. Оставили навечно…

Вот такой сон приснился мне этой ночью. Все-таки ничего бесследно не проходит. Достал нас Афган. Нет бы – мирная жизнь снилась, а то все одно и то же…

После обеда чистил автомат. У соседей играла музыка, вручали вымпел министра обороны «За мужество и воинскую доблесть». Второй уже по счету. Полк боевой, знаменитый. Таких в Вооруженных Силах сейчас мало.

Вечер. Стемнело. За столом играют вечные картежники. В Кабуле стрельба – душманы празднуют годовщину. Трассеры за аэродромом, как пчелы в саду – плывут целыми роями. Ужалит – и кто-то опять получит страшную цинковую «посылку».

27 декабря 1980 г.

Ходили в баню к артиллеристам. В ней до сих пор не топят. Хотя бы «поларис» зажгли. Намерзлись. Выскочили с посиневшими губами и гусиной кожей. Добежали до своей палатки, разожгли печку, отогрелись.

Ночью на «бээрдээме» с прапорщиком и старшим лейтенантом из полка проверяли боевое охранение. Старшим был я. Ночь выдалась на редкость холодной и ветреной. Небо черное, как сажа. В третьей роте чуть не обстрелял часовой (у них это стало модно). Водитель был новый, маршрута не знал. Вел его я. Раскатали все вокруг, мы и съехали с главной дороги. Неподалеку от позиций ограждение. Смотрим – свалены столбики. Там и проехали. Я предусмотрительно помигал фарой, дескать, свои.

Остановились. Подбежал взводный: «Успел удержать часового. Уже загнал патрон в канал ствола и целится. Не видишь, наши, говорю…» Я поблагодарил: «Спасибо на добром слове. Но ты все-таки скажи солдатам, чтоб впредь не спешили палить. Мало ли кто едет…»

Остальное все прошло благополучно. Хотя ночь была особенная. Год назад такое творилось… К утру стало известно: в Кабуле семь диверсий – нападение на местную радиостанцию, расстрел машины с царандоем… Убито пять полицейских. Но нам повезло, и мы опять проскочили. Приехали в лагерь. В воздухе за-кружились снежинки. В палатке не спали. Кожанов, обрадовавшись моему приходу, сразу насел. Начал «крутить магнитофон»: «Почему ты не такой, как все? Я до сих пор не могу понять – слишком умный или слишком дурной?» Я ответил: «В идиотах вроде не числюсь, остальное решай сам…» Вяло ввязался в спор о музыке, а затем уснул.

28 декабря 1980 г.

Все с утра ждут легендарный самолет. Но он не пришел. Да и какой смысл? Жены ведь не знают, что посылки не получили. Переживем как-нибудь.

Немного прояснилось с Кандагаром, с шестью убитыми и двенадцатью ранеными десантниками. Дело было так: заметив подозрительных людей, начали их преследовать. Те юркнули за дувал. А в кишлаках есть дома почище крепостей. Вот в одном из таких и собрался исламский комитет. Горстка наших ворвалась во двор. А там… Человек двести. Кончились патроны, пошли в рукопашную. Не оказалось штык-ножей и сигнальных ракет. Это и сгубило ребят. Соседняя рота шла на помощь. Но стрельба началась отовсюду, и где свои, куда идти – сразу не сориентировались. Ракетой бы обозначить себя… Когда подоспели – увидели такую картину: с руки убитого десантника пацаненок лет тринадцати снимает кожу. Пристрелили на месте. Взяв погибших и раненых, оттянулись назад. Кишлак накрыли артиллерией. Позже один или два солдата скончались уже в госпитале. Жалко ребят. Погибли же геройски. Оценивая происшедшее, генерал-лейтенант, заместитель командующего ВДВ, сказал: «Это был настоящий десантный бой».

29 декабря 1980 г.

Утром, как всегда, построение. Начальник штаба ругал одного капитана: «В наземные списываетесь, говорите, почки больны… В рейдах за вас другие отдуваются, а сами пьете, как…» Капитан резко возражал Преснякову. Так что к единому мнению оба не пришли.

Пишу дневник на коленях. Подходит к концу последняя тетрадь… Очень неудобно работать. Унесли от нас стол. Насовсем. Мы его брали «в аренду» в радиоузле. Хоть и не весьма (металлический, раскладной, малость покореженный), но был. Сейчас нет и его. Вот такие у нас условия. Ни-че-го… В палатке дрыхнет «Губошлеп», остальные куда-то умчались. Да и бог с ними – все надоели…

А самолет и сегодня не пришел. Что ж, плакать не будем. «Переживем, все переживем, если, конечно, доживем…»

Вместо эпилога

Степанов нашел все-таки еще одну тетрадь. Но вскоре он потерял всякий интерес к дневнику. Начинался 1981 год. Новые испытания, новые потери – все это было еще впереди. Дневник, который Алексей вел осенью 1980-го, сохранился чудом. Он горел в подбитой машине, но записи сильно не пострадали. Перечитывая их по возвращении в Союз, Алексей как-то подумал, что зря он не вел дневник и в 1981-м. Если бы Степанов продолжил свои записи, то в этом скупом повествовании особое место заняли бы события двух дней. Вот как бы рассказал о них Степанов:

22 июня 1981 г.

Последние дни были самыми мучительными. Пришел приказ на замену. Должен ехать в Прибалтику. Вот и все решение вопроса: никакого вывода. Ждали мы его полтора года. Теперь разбросают по свету, как Бог иудеев. Нам постоянно будет не хватать друг друга…

Итак, замена. Можно бы порадоваться: дожил. Но все-таки получилось неожиданно. Подействовало оглушающе. Неужели в разные стороны?!

Не успел прийти в себя, вдруг новая весть: замена приостанавливается. Это касается именно того региона, куда должен ехать я – Прибалтики. Причина понятная. Она, как говорится, не для печати. Седьмая воздушно-десантная дивизия, дислоцированная в Каунасе, «сидит» на боевой готовности. События в Польше. Поэтому можно попасть не в Литву, а куда-нибудь под Варшаву… Наверное, там было бы получше, чем здесь…

По плану положен отпуск. Еще два месяца назад. Но его все оттягивали. Когда пришел приказ, начальник сказал, что теперь-то уж отгуляю после замены. Все было понятным, но и ее в ближайшие дни не будет. Ощущение, словно едешь в трясущемся трамвае. Дергает, бросает, давит на психику… Всю душу измотало. Что за злой рок преследует нас?..

Кое-кто уже уехал. И первым – Коля Сомов. Наш незабвенный «Губошлеп». Этот – в учебную дивизию под Каунас – в Руклу. Забыли все распри, попрощались тепло и сердечно: когда еще свидимся… Кожанов тоже в Союзе. Там же и вечный бродяга Сашка Нечипорук. Его свалил гепатит. Лишь мы трое – я, Терентьев и Батурин – по-прежнему вместе.

Неделю назад «взял за горло» начальника: «Положен отпуск – давайте!» У него тоже нервы сдали: «А я один останусь? Кто будет работать?»

Настроение упало. Руки не поднимаются. Сколько жену можно обманывать? Специально пишу домой: вот-вот, через неделю, через две… ну еще немножко, чуть-чуть… И так тяну три месяца. А сам знаю: раньше конца июня не уеду. Но пусть хоть ей будет легче.

Позавчера вызывает полковник: «А что, Алексей Александрович, езжай ты и на самом деле в отпуск». Я начал было ссылаться на работу и прочее. Но он так по-отцовски, по-доброму улыбнулся и говорит: «Езжай-езжай. Знаю, каково тебе. Сколько не видел семью?» Отвечаю: «Год и три дня». «Вот и дождался. Моих навестишь. Привет передашь. Собирайся».

Что говорить о моем душевном состоянии?! Черт с ним, если придется еще раз сюда возвращаться. Полтора месяца в Союзе! А там пусть будет, как будет.

Вещичек у меня немного. Вместились в портфель. В пять утра получаю паспорт и бегу на аэродром. Спрашиваю, какой борт летит в Ташкент. «Никакого нет, – отвечают, – и сегодня, наверное, не будет». «А этот?..»

Идет посадка «дембелей» в Ту-154. Вижу трех прапорщиков и старлея из нашей дивизии. Они с вещами. «Куда?» – «В Ашхабад. Тоже в отпуск? Давай к нам!»

Бог с ними, думаю, с проездными, выписанными через Ташкент. Главное – оказаться в Союзе. А там доберемся.

Пилоты гостеприимно приглашают в салон. Улыбаются, шутят. Хочется каждого обнять, сказать что-нибудь доброе, хорошее. Пристраиваюсь у иллюминатора. Самолет идет на взлет. Внизу проплывает наш лагерь. Там Терентьев, Батурин. Эх, сейчас бы всем вместе!..

Корабль ложится на крыло. Делает круг над Кабулом. В утренних лучах солнца сверху город кажется мирным и провинциальным. А я же его больше помню ночным. Темным, космически холодным, настороженным. И небо над ним было другое, не это – светло-голубое в дымке, а черное, исчерченное трассерами.

Взгляд падает на крыло. Замечаю, как оно сильно качается. Знаю, это нелепость, но не могу избавиться от мысли: «Вот сейчас отвалится и грохнемся прямо в Кабуле. И никогда больше не увижу Лину, Машу…»

Самолет набирает высоту. Гоним от себя тревожные мысли. Не дай Бог ДШК… Однажды даже «мигаря» сбили. Нет, нормально. Кажется, пронесло. Мы уже на восьми тысячах. Внизу все серое, однообразное. Изредка блеснет извилистая ленточка речушки с зеленой окантовкой, и вновь горы, горы… Закуриваем в салоне. Летим с комфортом. Я ни на минуту не отрываюсь от иллюминатора. Замечаю, что горы становятся уже не такими крутыми. Они постепенно как бы сходят на нет. А вот и пустыня. Сверкнуло солнце в зеленоватом блюдце озерца. У берегов белая кромка – соль. Мы пересекли границу. Но где и когда?

В салоне появляется авиатор: «Ребята, Союз!»

Радуемся, как дети.

Ашхабад. Выходим из салона. Налетает порыв горячего ветра. Удивляемся: «У нас в Кабуле прохладнее…» Всех ведут к небольшому строению. Встречает старичок-таможенник. Смотрю – орденские планки на форменном пиджаке. «Свой, – думаю, – фронтовик».

– У кого крупные вещи – направо. С мелкими сюда…

Подхожу к таможеннику. Подаю паспорт, раскрываю портфель. Он смотрит на красную коробочку с медалью:

– Ваша?

– Моя, вот удостоверение.

– Антисоветской литературы нет?

– Упаси бог.

– А это что за тетради?

– Так, записи. Дневник…

Для верности вытаскиваю одну, раскрываю.

– Хорошо-хорошо, – говорит старичок. – А валюта, золото, наркотики?

Я улыбаюсь: «Откуда?!»

Формальности закончены. У аэропорта машина. В ней получаю деньги. Сотни три. Доехать домой хватит. Поджидаю товарищей. Все четверо проходят досмотр без потерь. Идем к кассе. Там нас сразу ошарашивают: «На Минск билетов нет на пятнадцать дней вперед». Ближайший же самолет через сорок минут. Он полетит в Белоруссию, а мы останемся здесь. Осознавать это – сходить с ума от тоски

– Мужики, нужен бакшиш! – говорит высокий прапорщик с буденновскими усами из медсанбата дивизии.

Демонстративно на глазах у кассира заворачиваем в газету французские очки, агатовые бусы, пару брелоков, сколько-то чеков. Два прапорщика и старший лейтенант – ребята крупные, рослые – загораживают спинами окошечко, подают сверток, проездные документы. Через десять минут билеты у нас в руках. Прапорщики успевают сбегать в продовольственный магазин. Рассовывают по сумкам хлеб, полено вареной колбасы, бутылки с лимонадом. Даже вино раздобыли. Марочное.

Садимся в самолет. Встречают две милые проводницы. Экипаж наш, белорусский. Чувствуем себя, как дома. Только взлетели, усатый «медик» и говорит: «А не пора ли подкрепиться?»

Достаем колбасу, все остальное. Завтракаем. Вскоре приземляемся в Баку. Перекуриваем на бетонке, заглядываем в ресторанчик. Жара. «Пива бы сейчас», – мечтательно говорит старлей.

Опять посадка. В салоне новые пассажиры. Рядом азербайджанец неопределенного возраста с молодой женой. Лететь вместе долго. Знакомимся. Мужчина смахивает на какого-то актера. Вспоминаю: да-да, на этого… из одесской киностудии. Теперь гадаю возраст. Можно дать и тридцать пять, можно и пятьдесят. Встречаются такие люди. Попутчика забавляет, что офицер в затруднительном положении. Он достает паспорт. Все чин чином. Фотография. Печать. Год рождения… Тридцать пять лет. И все-таки меня не оставляют сомнения. Мужчина смеется: «А теперь посмотри вот этот». И протягивает второй паспорт. Все то же: и фотография, и печать. Только год рождения другой. Прикидываю. Пятьдесят один. Качаю головой: «Живут же люди…»

Начинается обычный разговор: «Откуда?.. Что везешь?.. Сколько стоит?.. Продай…» Уступаю настырности азербайджанца, показываю сувениры. Предупреждаю: ничего не продается. Мужчина торгуется. Предлагает пятьдесят рублей. Отрицательно качаю головой. Не отстает. Семьдесят, восемьдесят… Делаю вид, что засыпаю. Назойливый попутчик уже успевает надоесть. Начинаю дремать. Вдруг будит: «Дорогой, сто рублей!»

Хочется зарычать: «Иди ты к черту, отстань! Вот навязался на мою голову!» Но сдерживаюсь. Наконец засыпаю опять. Дает знать пережитое волнение. Сквозь дремоту слышу, что-то объявляют. Улавливаю:

«Грозовой фронт… Минск… Вильнюс…» Сон как рукой снимает. Спрашиваю у своих. Те огорченно подтверждают: «Минск не принимает. Садимся в Вильнюсе».

Литва встречает пасмурной погодой. Холодно. Градусов шестнадцать. Кто-то шутит: «А у нас в Кабуле сорок пять». Предлагаем вернуться. «Что я вам такого сделал?» – отбивается он. Старший лейтенант достает из чемодана китель, набрасывает на плечи девчушке, одетой в легонькое платьице. Она с дедом села в самолет в Баку и теперь посинела от холода. Старик начинает протестовать: «У нас есть, есть, не волнуйтесь». Мы успокаиваем. Пусть хоть до аэропорта дойдет. Пока еще вещи разгрузят… Идем к зданию, а девчушка смешно путается в полах кителя. Он ей чуть ли не до пят.

Проходим в зал ожидания. Вынимаю из портфели тельняшку, прикидываю, где бы переодеться. «В туалете», – подсказывают. Через пять минут уже на привокзальной. Останавливаем такси: «На железнодорожный!..» Все разом уехать не можем. Договариваемся на два рейса. Водитель охотно соглашается. Первыми едут старший лейтенант с двумя прапорщиками, вторыми – я с «буденновцем». Таксист возвращается быстро. Плачется: «Старлей обругал и ничего не заплатил». «Ладно, – говорю, – возместим убыток». Приезжаем на вокзал, расплачиваемся. Даю две десятки. Спрашиваю у попутчиков, что не поделили. Офицер изумленно смотрит: «Мы же рассчитались. Десять рублей заплатили. И ты тоже? Ну, прохвост!..»

Так я и думал. Не могли наши. Не тот народ.

Берем билеты до Орши. Будем в ней утром. Вечереет. Прохожу мимо разговаривающих у входа солдат в форме внутренних войск. Стоят кружком. Человек пять. С девицами. На офицера – ноль внимания. Возвращаюсь: «Ребята, а каким чинам вы отдаете честь? Наверное, начиная с генерала?..» Те сначала рассеянно смотрят куда-то вдаль сквозь десантного старлея, потом вроде бы замечают. Небрежно бросают: «А что? Мы – чекисты…» И тут я взрываюсь. «Тюремщики вы, – говорю, – а не чекисты…» Мысленно вижу раскисшие от непрерывных дождей окопы, слышу знакомый рокот «полариса», в сторону которого обращены грязные босые ноги десантников, отдыхающих после смены на земляной лежанке, накрытой одним брезентом… Вспоминаю пулеметчика Юрия Фокина, вытаскивающего из «зеленки» тяжело раненного старшего лейтенанта. Теряя сознание, солдат в последнюю минуту закрыл своим телом офицера от пуль душманских снайперов. Погиб… Ему бы сейчас тоже вот так стоять с любимой девушкой. Юрий не поскупился бы на приветствие, он отдал за офицера даже свою жизнь…

«Эмвэдэшники» не ожидали такого оборота дела. Они заметно струхнули, особенно когда на помощь к «бешеному» старлею подошли еще три десантника. «Сдадим в комендатуру, – предложил кто-то. – Наши там под пулями, а эти…»

Я быстро остыл. «Не надо, – говорю, – пусть живут». Пошли в вокзал, солдаты следом. Начали извиняться. Простили.

Часов в десять поужинали в скверике. Уже совсем стемнело. Немного выпили. До поезда остался час, но тут один из прапорщиков «завелся»: «Чего пилить всю ночь? Махнем на такси. Две сотни бросим и через несколько часов дома». Мы отговариваем: «Подожди до утра. Билеты ведь взяли». Но нашему спутнику невтерпеж: «Не хотите, еду сам». Как мы не урезониваем – ни в какую. Останавливает такси. Договаривается. Все равно не соглашаемся. «Тогда еду я сам…»

Смотрим со старлеем, прикидываем. Вроде не пьяный. Водитель – мужик ничего. Предупреждаем: «Номер записали, не дай бог что случится…»

Божится, клянется: доставит в целости и сохранности. Соглашаемся: «Езжайте».

23 июня 1981 г.

Вчера ночью думал, что не смогу сомкнуть глаз. Однако сразу же словно провалился в бездонную яму. Спал крепко. Наверное, так бывает только дома.

На подходе к Орше быстро собираем постели, умываемся. И вот она, долгожданная Белоруссия! Утро прекрасное – солнца нет, но тепло. Переходим по деревянному мосту через пути, навстречу молодые парни с пивом.

– Ребята, где покупали?

– А вы откуда? – незнакомцы внимательно смотрят на наши коричневые от загара лица.

– Оттуда… Из Афганистана.

– Мужики, берите… – парни суют бутылки, мы благодарим, лезем в карманы за деньгами, но они обижаются, категорически отказываются.

Приходится взять бесплатно. В душе разливается что-то теплое, липкое. Пощипывает глаза. Хочется сказать: «Родные вы наши! Спасибо за доброту и гостеприимство. Как хорошо, что вы есть, что вы все такие…»

Садимся в такси. Водитель – скромный спокойный мужчина лет тридцати. Акцент выдает белоруса. Цену называет невысокую. Смотрим на обступающий дорогу лес, на зеленые обочины и радуемся. Ни тебе «афганцев», ни безжизненных гор, ни проклятых назойливых мух…

– Давайте остановимся у беседки, – предлагает старший лейтенант.

Выходим из кабины, разминаемся. Пьем за столиком пиво, закуриваем.

– Птицы-то, птицы как поют! – восхищается «буденновец».

– Время, – тороплю, – в машину, ребята!

Въезжаем в город. Говорю: «Сначала за цветами». Все поддерживают. Едем на площадь Свободы к «синему» дому. Теперь уже не водитель ведет нас к цели, а мы его. Показываем дорогу, по которой каждый мысленно прошел сотни раз.

Покупаем самые красивые цветы. Денег не жалеем. Таксист развозит по домам. Каждый дает «сверху». Мужчина смущается, отказывается: «Хватит, хватит… Уже заплатили.» Настаиваем: «Дети есть? Купишь подарки. От нас, десантников».

Я остаюсь один. «Налево… – говорю. – Теперь направо… У последнего подъезда… Здесь!..» Стук сердца, наверное, слышит и водитель. Жму ему руку, даю деньги. Опять отказывается. Но я на это уже не обращаю внимания. «Бывай», – киваю, а сам – к двери подъезда. Ноги становятся ватными. Мне жарко, хочется рвануть ворот, вздохнуть полной грудью. «Сейчас… Вот сейчас… – думаю. – Нажму на кнопку, а дома никого». Долго тянусь к звонку, рука дрожит. Почти теряю сознание и, наконец, решаюсь.

За дверью шаги. Щелкает замок. Передо мной Лина… Если я когда-то и был в жизни счастлив, то именно в этот день, в этот час и в этот миг.

Переступаю родной порог.

«Ребята! Будем жить!!!»