Текст книги "Афганистан идет за нами вслед (СИ)"

Автор книги: Александр Колотило

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Эх, хотя бы ради приличия чего-нибудь на стол, – сокрушенно вздохнул Борисов. – Ты все-таки гость…

– Ничего, Паша, переживем, – Алексей отставил баян. – Вернемся в Союз, тогда мы с тобой… Все вспомним…

Вышли из бункера. Вечерело. Солнце прямо на глазах уплывало за снежную вершину горы. До того она была высока, что все самолеты обходили стороной. Лишь один не свернул. В самый первый день. «Ил-семьдесят шестой». Махина о четырех турбинах, он врезался в эту гору. От сорока семи человек, находившихся на борту, мало что нашли. Альпинисты принесли в штаб несколько военных билетов, писем… Один командир экипажа остался цел – опознать можно было… В грузовой кабине находился бензозаправщик…

Прогуливаясь вдоль бункеров, Степанов и Борисов встретили худенькую средних лет женщину.

– Познакомьтесь с моим другом… – представил ей Алексея Павел. И гостю:

– Наш стоматолог…

«Господи, русская…» – подумал Степанов. Слабо пожал протянутую руку, боясь причинить боль – вдруг не рассчитает.

Они уже четыре месяца видели русских женщин только на экране в клубной палатке. А тут вот стоишь рядом и разговариваешь. Лицо у женщины было некрасивым. Но этого никто не замечал. Было приятно смотреть в ее серые глаза, вокруг которых уже начали собираться мелкие морщинки, слушать ровный тихий голос, говоривший по-русски…

Только солнце исчезло за вершиной горы, сразу начало темнеть. Одновременно похолодало. Попрощавшись с врачом, офицеры вернулись в бункер – завтра вылет. Чуть свет…

3.

Лишь только начала рассеиваться ночная тьма, Степанов простился с гостеприимным однокашником и пошел к вертолетам. У машин собрались все летевшие в батальон. Экипажи были готовы к запуску двигателей. Поеживаясь от утренней прохлады, Алексей закурил, присев на большую авиационную бомбу. Она была оббита по периметру редкими деревянными планочками, такими, из которых обычно делают ящики для фруктов. В любом магазине их навалом… Солнце еще не успело выползти из-за горного хребта, и тот на востоке сиял причудливо изло-манной золотистой кромкой. Отцветающие тюльпаны, гуще, чем в Кабуле, усеявшие баграмский аэродром, еще не раскрылись навстречу ласковому теплу, которое через несколько часов перейдет в палящий зной. Солнце высушит росу на лепестках цветов, на нежно-зеленой верблюжьей колючке, и через несколько дней все обесцветится под безжалостными лучами.

– Слушай, друг… – к Степанову подсел штурман одного из экипажей, – покажи свои «кривые» пули…

У вертолетчиков были «акаэмы», а у десантников – «пять сорок пять» – со смещенным центром тяжести.

Алексей отстегнул магазин.

– Гм, – разочарованно произнес штурман, – какие же они кривые? Разве что калибром поменьше. А мы-то думали…

– … Что и летят зигзагами? – Просто при встрече с препятствием меняют траекторию. Вот и все.

Офицеры разговорились. Они оказались почти земляками. Вертолетчик, вдруг о чем-то вспомнив, спохватился:

– Старлей! Ты же летишь в воюющий батальон. Достань мне хороший карабин – будешь лучшим другом. Я же oxoтник. Поеду к тестю в Сибирь – на медведя… Милое дело.

– Да брось ты. Наживешь неприятностей – незаконный провоз оружия через границу…

– Не волнуйся. Я в вертолете знаю такие места… Никто не сунется. Зато ты будешь моим лучшим другом. Спирт – пожалуйста… В любое время.

– Нет. По мне тюрьма еще не плачет… Я хочу спать по ночам спокойно. Не вздрагивать от каждого звонка в квартиру… Если вернусь, конечно…

– Как хочешь, – обиженно проговорил собеседник и сразу потерял всякий интерес к Алексею.

Вскоре взлетели. На аэродроме присоединились еще прапорщик и сержант. Из десантно-штурмовой бригады. У первого с боку висел на ремешке пистолет Стечкина. Степанов попросил посмотретъ. Двадцатизарядный, бьет и одиночными, и очередями. Деревянный кобур можно использовать как приклад.

– Вещь! – с гордостью сказал пропорщик.

– Этот надежнее, – Алексей, взяв за цевье автотмат, положил его поудобнее на колени. – А для ближнего боя и «пээм» неплох. Надо только уметь стрелять.

Потом разговорился с сержантом. Тот оказался санинструктором. Оба прильнули к иллюминатору, отпуская время от времени короткие замечания по поводу увиденного внизу. Вертолет шел на большой высоте. Видны были заснеженные вершины, лепившиеся у дорог и речек кишлаки. В основном преобладали два цвета – белый и серый. Снег и безжизненные горы. И лишь кишлаки выделялись среди этого однообразия зелеными островками полей и садов. Словно оазисы в пустыне. Только не в песчаной, а каменной.

Через полчаса снизились. Здесь уже местность больше радовала глаз – за бортом проплывали зеленые апельсиновые рощи, блестела вода в apыкаx, изрезавших вдоль и поперек поля, мелькали строения. Степанов ни разу не был в доме у афганцев. А тут увидел сверху большой двор, наглухо огороженный с четырех сторон высоким и толстым глинобитным дувалом. До земли оставалось метров двести. По двору шла афганка. Глянув на вертолет, остановилась и, присев на корточки, накинула на себя паранджу. Алексей повернул голову до боли в шее в сторону уплывающего за бортом дома. Успел заметить: женщина, дождавшись, когда винтокрылая машина стала удаляться, опять откинула за голову паранджу и пошла по своим делам.

– Забитость… Даже вертолету боятся показать лицо, – прокричал на ухо санинструктор.

Степанов ничего не ответил. В знак согласия лишь кивнул головой.

Приземлились на аэродроме. Здесь было значительно теплее, чем в Кабуле и Баграме: поднялось солнце. Да и не только поэтому. Зона субтропиков – вечно зеленые рощи, несколько урожаев в год овощей… Джелалабад всегда был лакомым куском. Не зря в этой провинции шли такие жестокие схватки и тогда, и после.

Не успели остановиться винты, как подошли офицеры-афганцы. Первый и единственный вопрос, услышанный Алексеем, был таким:

– Водка есть?

– Нет, нет, – закрутили отрицательно головами прилетевшие.

Афганцы сразу же отошли.

– Вот тебе и коран, – сказал связист капитан Мясников, – жрут нашу водку, только дай…

– Еще какие любители, – поддержал зампотылу.

Он собирался идти к зданию аэропорта искать машину. Но тут подъехала «шестьдесят шестая». Договорившись с водителем, майор дал команду на разгрузку.

Вертолетчики, Степанов и Мясников присели в сторонке.

– Сейчас назад с афганцами, – уныло проговорил штурман. – Такой народ… Не знаешь, чего и ожидать…

– Все может быть, – согласился Мясников.

– Летите с нами обратно, – пошутил командир корабля. – С вами надежнее…

– Мы бы не прочь и дальше Кабула, в Союз… – сказал Алексей.

– Ребятки, родные вы наши, да хоть сейчас, пусть только прикажут. У самих все это вот уже где… – и командир резанул ребром ладони по горлу.

– Ладно, счастливо долететь, мужики. Нам пора, – Мясников, видя, что разгрузка подходит к концу, поднялся и протянул руку штурману, сидевшему рядом.

– И вам удачи, – пожелали летчики, – смотрите там, берегите себя. Такое возим иногда отсюда…

– Давай, земляк, – подошел к Степанову штурман. – А все-таки о карабине подумай… Лучшими друзьями будем…

– Брось это, – посоветовал еще раз Алексей. – Бывай, коллега. Дай бог, увидимся…

Вошли в здание аэропорта. Примкнувшие к группе в Баграме прапорщик и cepжант-санинструктор тоже были здесь – ждали попутную машину. Вместе обошли здание, нашли буфет, где продавались «Фанта» и «Кока-кола». Афгани оказались только у Мясникова и прапорщика. Где-то обменяли на чеки. Они и угостили остальных.

В одном из уголков зала расположилась станция переливания крови. Среди ее персонала здесь было и несколько женщин-медсестер. Они прямо в зале разложили свои приборы и брали кровь на анализ у оказавшихся поблизости солдат и офицеров, определяли группу, резус – в боевой обстановке знать их совсем не лишне.

– Откуда вы? – спросил Степанов.

– Из Львова, – ответила коротко и равнодушно медсестра, возившаяся с пробирками и стеклышками.

И так это прозвучало обыденно и просто, что Алексей чуть не засмеялся – как будто они были не в далеком Джелалабаде, а где-нибудь в Киеве или Москве.

– Вы знаете свою группу? – спросила женщина.

– Первая.

– А резус?

– Резус?.. Нет, не знаю, – пожал плечами офицер.

– Тогда садитесь, – приказала женщина, – давайте руку…

Степанов подчинился. Торопиться было некуда – из батальона машины еще не пришли. Медсестра брала кровь, а Алексей вспоминал случай, происшедший в начале марта.

Вечером в палатку ввалился Батурин:

– Раненых привезли. Из-под Джелалабада…

Степанов и Терентьев лежали на матрасах и курили. Николай, увидев прапорщика, приподнялся, оперевшись на локоть, и замер так, погрузившись в размышления. Медлительный по натуре, он не успел ничего сказать, как опередил Алексей:

– Им, наверное, кровь нужна?

Тут уж осенило и Терентьева:

– А что, пойдем, ребята, спросим?

И все трое побрели по грязи к палаткам медсанбата, оступаясь и оскальзываясь в темноте.

Это было как раз после той операции в провинции Кунар, которая началась в последний, «високосный» день февраля. Парашютно-десантный батальон выбросили на вертолетах против большого формирования противника, куда входили и военнослужащие бывшей регулярной армии Афганистана, и душманы. Замысел был такой – десантники завязывают бой, а через несколько часов подходят батальоны, усиленные танками и артиллерией. Все просчитали по картам, по аэросъемкам, не учли лишь пару факторов – времени года и реального положения вещей в провинции. Операция разрабатывалась на самом высоком уровне, кажется, в самом генштабе. В результате парашютно-десантный батальон выбросили не туда, куда надо было, и десантники под огнем пробивались к заданному району километров десять. И все под огнем противника. А обещанная подмога – бронегруппа – подошла только через сутки. Мосты через горные речки оказались разрушенными, появились многочисленные завалы. Так что батальон в одиночку дрался в окружении сутки. И все-таки задачу он выполнил. Правда, и потери были немалые – около сорока раненых и столько же убитых. Вот после этой операции у десантников и появились первые два Героя Советского Союза. Один был сапером, взорвавшим миной направленного действия МОН-100 себя самого и тридцать шесть душманов, второй – разведчиком. Тяжело раненный, оставшийся один в полном окружении, он подпустил к себе «духов» и, прижав последнюю гранату к груди, выдернул чеку… Звания Героев были присвоены через несколько месяцев. И оба, конечно же, посмертно…

Так вот, в тот мартовский вечер, когда привезли раненых и Степанов с товарищами пошел в медсанбат, их кровь там не понадобилась. Нужна была третья группа. Дал ее раненому сам начальник штаба медсанбата. Но пришедших поблагодарили, пообещав, что если потребуется, вызовут и их.

Возвращались с чувством неловкости. Не хотелось смотреть друг другу в глаза: там ребята воюют, а они здесь, в штабе. Даже от их крови отказались.

Степанов не выдержал, ругнулся:

– Мать твою… Проявили благородный порыв… Просился же с батальоном. «Нечего тебе там делать, нечего тебе там делать…»

Теперь вот прилетел в этот Джелалабад. Но здесь тихо и спокойно. Даже Женщины по-хозяйски расположились в аэропорту, как будто у себя во Львове…

– Совершенно точно, у вас первая группа крови, – подтвердила медсестра, – а резус… Подойдете часа через два, узнаете…

Алексей вышел из здания. Возле него зампотылу выгрузил на брезент все те же посеревшие от пыли буханки хлеба, банки с паштетом и консервами, мешки, ящики. Сначала здесь была тень, но вот солнце добралось и сюда. Перетаскивать продовольствие в другое место не стали.

«Плохой ты хозяин, – подумал про зампотылу Степанов. – Мог бы что-нибудь придумать».

Тот, словно угадав эти мысли, проговорил:

– А куда денешься? Людей нет… ничего нет… машин тоже… Есть-то ты хочешь?

– Не очень. Жара…

– Все равно поешь. Возьми что-нибудь. Порубайте с капитаном…

– Спасибо, – поблагодарил майора Алексей и выбрал только одну баночку с паштетом.

«Ешь ты этот хлеб сам», – мысленно адресовал пожелание зампотылу.

Банку солнце накалило до такой степени, что ее трудно было удержать в руке. 0фицер сделал в ней дырку штык-ножом. Тут же потекла бурая жижа. Паштет растопился. Попробовал его пить. Глотнул раз, другой – противно. Размахнувшись, с досады зашвырнул банку в кусты, росшие у дороги, и пошел к ним посидеть в тени на камне. Его внимание привлек старик. Он был похож на индуса – до черноты смуглое и иссохшее тело, белый тюрбан или чалма на голове, такие же светлые просторные одежды до колен, седая борода. Бросились в глаза худые старческие ноги. Иссохшиеся икры, венозные узлы… Руки с задубевшей морщинистой кожей выдавали дехканина. «Сколько ему лет? – мысленно задал себе вопрос. – Семьдесят, восемьдесят, сто?!.»

СТАРИК говорил с офицером-афганцем. Рядом стояла маленькая девочка и тщетно пыталась перелезть через поваленное дерево. Симпатичное темноглазое личико, черные волосенки. Одета в цветастые кофточку и штанишки. Одежда напоминала маленькую пижамку. Это сходство дополняли и крошечные босые ножки с розовыми пальчиками. Словно девчушка вылезла из постели и, обнаружив вдруг, что мамы нет, сама вышла из дома поискать ее. Малышке было чуть больше года. Но она уже двигалась уверенно. Вот только дерево никак не могла одолеть. Глядя на босые ножки, Степанов подумал с ужасом: «А вдруг скорпион?!. Апрель месяц…»

Ни офицер, ни старик не обращали никакого внимания на ребенка. А крошка, бросив попытку взять штурмом сваленное дерево, решила его обойти и потопала вдоль ствола. «Как моя Маша, – подумал Степанов, – а смотри ты, самостоятельная. Не чета нашим…» Ему так захотелось взять на руки девочку, приласкать, что заныло в груди.

К афганцам подошла молодая красивая женщина. На руках у нее был грудной ребенок. Совсем крошечный. Одета точно так же, как и маленькая девочка. Даже одна и та же расцветка ткани. И самое интересное, тоже босая. «Наверное, мать», – решил Алексей и не ошибся. Женщина заговорила с офицером, тот попрощался со стариком, по-восточному прижавшись лицом три раза к его впалым щекам – то к одной, то к другой поочередно. И пошли по дороге, не обращая внимания на спешившую за ними девчушку. А старик, оперевшись обеими руками о посох, еще долго смотрел вслед.

«Вот так ходят в Афганистане офицерские жены – босиком. Расскажи нашим – не поверят,» – подумал Степанов. Он даже зимой видел в Кабуле босых женщин и девочек. Муж, сын – те хоть в галоши, пусть на босую ногу, но все равно обуты. А женщины – эти голыми посиневшими подошвами по снегу: «низшая раса»…

4.

Машины пришли к вечеру. Грузовой «Урал» в сопровождении двух «бээмдэшек». Первым соскочил с брони переводчик с большой стриженой под машинку головой. Его Алексей видел в штабе – младший лейтенант. Семь лет учился в «инязе», большую часть времени проводил за границей. В командировках. Поэтому и выпустился позже однокурсников и не лейтенантом, а младшим. В военном институте иностранных языков такие случаи были нередки.

– Где письма? – бросился переводчик к майору.

– Вон три мешка, – равнодушно кивнул зампотылу в сторону груза.

Степанов с удивлением посмотрел на прибывшего: «Неужели будет потрошить все до одного? Подождать не может, что ли?..» Увидев, с какой жадностью младший лейтенант набросился на почту, мысленно пожалел его. Подумал: «Молодая жена, москвичка… Он все по заграницам, она – в столице…»

Переводчик нашел два письма во втором мешке. Трясущимися руками разорвал конверт, впился глазами в белый лист, исписанный мелким почерком. Степанов следил за напряженным выражением лица младшего лейтенанта. Eмy очень хотелось, чтобы письмо, полученное переводчиком, было нежным и добрым. И пожелание Алексея сбылось – лицо офицера посветлело, заулыбалось.

Через две недели младший лейтенант подорвется на мине. Офицер будет сидеть на броне «бэтээра», когда взметнется под передним колесом взрыв и оторвет его напрочь. Переводчика ударной волной отбросит на десяток метров. Получит сильнейшую контузию, но останется жив. Может быть, его спасет от гибели не случайность, а любовь той молодой женщины, которая по ночам молила судьбу уберечь суженого на этой странной необъявленной войне…

Когда погрузка закончилась, тронулись в путь. Степанов занял место комадира во второй БМД, замыкавшей маленькую колонну. В первой был взводный из третьего батальона – молодой лейтенант, прожаренный до костей и как будто высохший под знойным джелалабадским солнцем, одетый в выгоревший до песочного цвета комбинезон.

Шли через весь город. Алексей, сидевший на башне, лихо заломил свой голубой берет, дескать, нам, десантникам, и это не в диковинку – всякое видали… Джелалабад в то время был красивым городом. По-восточному красивым. Особенно если сравнивать с другими крупными населенными пунктами Афганистана. Рассказывали, здесь в мирное время отдыхала вся знать. Немало было различных особняков, еще больше – дуканов, ломившийся от фруктов, овощей, товаров. Здесь продавалось все – от самой последней мелочи до современнейшей японской радиоаппаратуры. Говорили, они доставлялись контрабандными путями. У распахнутых дверей дуканов сидели продавцы. Роль их подчас выполняли мальчишки лет ceми – десяти. Они с интересом посматривали на машины, пылившие и лязгавшие траками в самом центре города, на шурави, высунувшихся по пояс в люки БМД. Казалось, здесь и не было войны. Но когда выехали за город и дорога стала петлять под нависшими над ней высокими горами, к десантникам вернулось чувство реальности. Почти на каждом километре встречались обгоревшие, искареженные взрывами мин остовы машин. Печальное зрелище. А этих километров до ущелья Чоуай было не меньше семидесяти…

Миновали горную речку, несколько кишлаков. Здесь уже зацвели акации. Их тонкий и нежный запах чувствовался на протяжении всего пути. Позже, на Родине, он напомнит Степанову о многом… Будет не таким приятным, каким казался весной тысяча девятьсот восьмидесятого…

В кишлаках, прямо у дороги расстелив свои коврики, совершали вечерний намаз бородатые старики. Рядом у многих Алексей видел винтовки и карабины с отполированными до блеска стволами. «Местная самооборона», – объяснили ему.

Афганцы, стоя на коленях, низко и размеренно кланялись, касаясь головами земли, отрешившись от всего окружающего. «Вояки… Самооборона или душманы? Черт их разберет…» – подумал Степанов.

За кишлаком передняя БМД стала. Взводный, спрыгнувший на дорогу, повернулся лицом к следовавшим сзади. Энергичными широкими взмахами руки произвел дугообразные движения параллельно проезжей части.

– Что это он? – спросил офицер механика-водителя.

– Два часа назад здесь подорвалась грузовая машина, видите, вон дымит… Лейтенант предупреждает, чтобы шли колея в колею, след в след его БМД…

– Мудро…

Алексей как-то совсем не придал значения этому событию. Дорога шла по краю ущелья. У самой пропасти дымились колесо и часть деревянного борта. Все остальное, оставшееся от подорвавшейся машины, или было сброшено в ущелье, или взято с собой теми, кто прошел по этой дороге два часа назад. Особенно, если двигалась колонна. А может, и афганцы все успели растащить. Они мастера на такие штуки…

«Мина так мина, – успокоил себя, – противопехотная для боевой машины, что хлопушка, а противотанковая… Противотанковая, авось, не попадется…»

В горах темнеет быстро. Вскоре колонна шла с зажженными фарами. Узкие пучки света тревожно метались по дороге, прощупывали ее, выхватывали большие валуны на обочинах. Миновали еще один кишлак. Прилепившись к горе, он мрачно возвышался над ущельем – слабый свет пробивался в окнах только в двух домах. Сразу за кишлаком остановились.

– Что случилось? – спросил Степанов у подошедшего командира взвода.

– В «Урале» бензин кончился.

Оба выругались. Из темноты выступил зампотылу, за ним – Мясников.

– Ты вызвал заправщик? – спросил майор у взводного. – Пусть хоть в канистрах подвезут…

– Связался по станции. Сказали – ждите. Придут бензовоз и еще одна БМД. Километров десять осталось…

Степанов посмотрел вверх. Луна еще не выглянула из-за высокого хребта, и он четко выделялся на фоне ночного неба. «Удобное место для засады, – подумал. – Если дать оттуда сверху, сметут в пропасть, как орехи со стола… Кишлак еще рядом… Как будто вымерло все. Хоть бы собака залаяла…»

– Здесь нас прошлый раз обстреляли, – сказал Мясников, уже побывавший однажды в этих местах.

Майор, вспомнив, наверное, о том, что он старше всех по званию, спохватился:

– Рассредоточиться вдоль дороги… Держитесь за машинами. Могут с гор…

Все выполнили команду. Степанов с Мясниковым прислонились к броне «бээмдэшки», прикурили от слабого огонька зажигалки с пьезоэлектрическим элементом. Ее презентовал капитану один советник. Пряча сигареты в рукав, лениво переговаривались:

– Да, организация… Не могли проверить баки у «Урала»…

– Теперь будут гнать еще две машины – БМД и заправщик.

– Парадокс…

– Так точно, порядок-с, ваше благородие …

– Слушай, а что это за фамилия у зампотылу? – оживился Степанов. – Мамонтов… Чуть ли не Деникин…

– Мало их – красновых, калединых, кутеповых… Россия-матушка… Один и знаменитую свою фамилию в грязь втопчет, другой и безвестную сделает знаменитой…

– Есть в Подмосковье, по ярославской дороге, станция Мамонтовская. Родственники там. Красивые места. Сейчас в Подмосковье еще снег. Днем ручьи, вечером ледок хрустит под ногами, как битое стекло. А рядом Клязьма, Пушкино, Москва… Перенестись бы туда сейчас…

– Здесь твою душу могут в два счета отправить в другое место, только не в рай, конечно, ты его не заслужил, – засмеялся капитан.

– Точно, – согласился Алексей. И добавил словами старой расхожей песенки:

«Да разве найдешь святого, который пошел бы в десант?..»

Бензозаправщик в сопровождении боевой машины прибыл через полчаса. Залив в баки горючее, тронулись дальше. Алексей спрятался от прохлады внутрь машины. Сидя справа за курсовым пулеметом, начал дремать под мерное покачивание «бээмдэшки». Никто не будил, но каким-то чутьем угадал, что приехали. Глянув в триплекс, увидел метнувшихся прочь с дороги двух собак. У одной, злобно оскалившейся, зелеными злыми огоньками загорелясь глаза и тут же погасли, как только она выскочила из полосы света. Остановились. Степанов вылез из машины и, разминая затекшие ноги, осмотрелся по сторонам. Его внимание сразу привлекло светящееся полотнище под деревом – батальон смотрел фильм. Показывали картину «Вооружен и очень опасен». У замаскированного в ветвях экрана толпились десантники. Смотрели стоя.

Поправив на плече ремень автомата, пошел к сгрудившимся солдатам. Пристроился с краю импровизированного кинозала и стал тоже смотреть фильм. Он не обратил внимания на тех, кто был рядом: после кино разберется что и как.

– О, Леш, здорово! Какими судьбами сюда? – услыхал вдруг знакомый голос.

– Сань, это ты? – обрадовался Степанов, признав в темноте своего друга старшего лейтенанта Александра Лозинского.

Они познакомились четыре года назад, прибыв служить в дивизию молодыми лейтенантами. И, конечно же, первым шагом к сближению было их суворовское прошлое. Заканчивали разные училища, но это значения не имело.

– Ты молодец, что к нам приехал, – говорил Лозинский и как всегда мило картавил – вместо «р» выговаривал что-то среднее между «р» и «л». – А мы тут даем жару… Перевалы, тропы рвем к чертовой матери… Где остановился? Еще не устроился? Пойдешь ко мне в роту. Согласен?

– Какие eщe вопросы, Саня? А Туманов здесь, в батальоне?

– Что ему сделается? Боевой замполит. Жив, жив, бродяга! Вчера с ним после подрыва перевала спустились вниз и стали лакать воду из арыка, как собаки. И про заразу забыли… Ну и денек был! Олег сбросил бронежилет и говорит: «Больше не одену. Толку от него…» Подожди, вон своей лысиной сверкает у самого экрана…

– Тогда я сейчас… – остановил товарища Алексей и стал пробираться к замполиту батальона.

Старший лейтенант Олег Туманов обрадовался Степанову не меньше Лозинского, тут же представил заместителю командира полка майору Ивановскому, временно заменившему заболевшего комбата.

Алексей коротко рассказал о причине приезда.

– Хорошо, хорошо, завтра утром разберемся. Ночевать устроились где?.. – Ивановский, словно извиняясь, предложил место в своей палатке, дескать, вам, штабникам, она может и не подойти, но чем богаты, тем и рады.

В голосе майора звучала скрытая усмешка. Невысокий, стройный, темноволосый, с приятным смуглым лицом, он, однако, показался Степанову заносчивым и высокомерным красавцем. О таких говорят: вежлив до недоброжелательности. Ивановский прибыл в полк перед вводом войск в Афганистан сразу же после окончания академии. И до сих пор не утратил столичного лоска.

– Спасибо, – поблагодарил Алексей. – Я буду в роте Лозинского.

– Обижаешь, Леш-Саныч, – проговорил Туманов. – Посидим, поболтаем, давно не толковали…

– Успеем, Эдуарыч. Я здесь на несколько дней…

5.

После окончания фильма Лозинский повел друга в свою роту. Его спальные апартаменты не отличались особой претензией на роскошь. Между боевыми машинами, стоявшими метрах в двух одна от другой, был натянут брезентовый тент – укрытие от дождя и солнца, но не в коем случае не от холода. Рядом журчал арык – здесь начиналось большое поле, на котором уже колосилась пшеница. Все это Алексей увидел в свете фонарика, изредка включаемого ротным буквально на считанные секунды – душманы могли бить с гор на вспышку.

– Вот здесь, Леш, ты будешь спать, – показал Александр на брошеные рядом с гусеницей БМД носилками с какими-то темными подозрительными пятнами. – Дам еще одеяло…

– А сам?

– У меня английская палатка, завернусь в брезент, тепло будет.

– Где ж ты ее откопал?

– Боевой трофей… Классная была вещь…

– Почему «была»?

– Да треснула пополам. Когда открыли огонь из «Акаций» по ropaм, а как раз самоходка стала возле моей палатки, так улетела метров на пятьдесят. Нашли. Смотрим – надвое. Теперь можно и подстелить, и укрыться. Cамый раз…

– Сань, а вы тут ничего не развели?

– Ты что? Про одеяло?

– Совершенно верно. Оно-то у тебя, наверное, тоже трофейное?

– Попал в cамую точку. Так же, как и палатка, досталось. Груз перехватили в горах. В одеяле были блохи. Поэтому я его сначала под дождь, потом на солнце. И так целую неделю. Сейчас можешь спать, ничего нет.

Александр зажег от аккумулятора маленькую лампочку и присел на снарядный ящик.

– Можно к вам на огонек? – послышалось совсем рядом.

– Заходите, мужики, – пригласил ротный.

Из темноты выступили два офицера. С одним Степанов был хорошо знаком. Секретарь комитета комсомола полка Володя Митрофанов замещал в роте тяжело раненного замполита. С ним Алексей поздоровался по-приятельски. Второго же видел не раз, но близко сойтись не пришлось.

– Это сапер, закомроты. Володя Федоров, – представил Лозинский.

Старший лейтенант сразу же вызвал у Алексея симпатию. Он был одет в чистый подогнанный комбинезон. Даже в боевой обстановке умел носить форму с особенным армейским шиком. А ведь сапер. Ему выпадало в рейдах не меньше, а подчас и больше, чем другим.

Пошли расспросы о том, что нового в штабе, о чем пишут из дома, когда намечается вывод войск из Афганистана…

Вопрос о выводе войск был самым больным. Он ни у кого не сходил с уст и в палатках солдат, и среди офицеров. Ветераны, участвовавшие в Чехословакских событиях, рассказывали, что вернулись ровно через два месяца. Дескать, дольше десантников за границей держать не имеют права по каким-то международным соглашениям. Поэтому первый срок намечали на двадцатые числа февраля восьмидесятого. Его приурочивали к выборам в Верховный Совет СССР. Однако вывода не состоялось. Не было и выборов. Для них – тех, о ком говорили обтека-емой фразой: «Ограниченный контингент советских войск в Афганистане». Что-то в ней было нелепым, издевательским. В чем «ограниченный»? В умственном развитии? В возможностях простых смертных иметь хоть худую крышу над головой, видеть изредка свои семьи, пользоваться минимумом каких-то удобств?.. Ограниченный в выборе между понятиями – жизнь и cмерть, долг и бесчестье?.. – Третьего дано не было.

Степанов читал раньше: американские солдаты, находящиеся за границей, лишены избирательных прав. Не знал он, что такая же участь постигнет и стотысячную армию в Афганистане. «Для вас будут проведены довыборы», – пообещали «ограниченным». Какие, куда, а главное – когда, – никто ничего так и не узнал. Да их и не было, этих «довыборов»…

Koроче, в феврале вывод войск не состоялся. Все испытали состояние бегущего из последних сил спортсмена, который, собрав всю силу воли, задыхаясь и умирая от нечеловеческиx нагрузок, достит конца дистанции и хотел было остановиться, сбросить напряжение, отдышаться, а ему вдруг сказали: «Ты ошибся. Финиш не здесь. До него eщe десяток километров…»

Словно с ходу налетев на внезапно возникшее препятствие и сильно расшибившись, все чувствовали себя избитыми, измятыми, изжеванными. Руки опускались сами. Хотя каждый по-прежнему двигался, принимал пищу, по ночам пытался уснуть…

Но вот опять забрезжил свет слабой надежды. По лагерю разнеслась весть: «Мужики, выведут пятнадцатого мая. Это уже точно. Еще три месяца продержаться надо…» И все поверили. Иначе и не могло быть. Хотели в это верить. Каждый строил планы на будущее, участники чешских событий рассказывали: «Ровно два месяца прошло. Поднимают нас, и колонной идем к границе. В Белоруссии встречают с цветами. На подходе к Витебску останавливаемся. Километрах в десяти от города. Переночевали, почистились, постирались. Утром идем по Московскому проспекту. Прервали работу на предприятиях, отменили занятия в школах. Дети, женщины – все с флажками, цветами, платочками… Ра-дости… Будто всенародный праздник…»

СЛУШАЛИ солдаты, молодые офицеры рассказы бывалых десантников, и ка-ждый представлял, как его, обожженного афганским солнцем, запыленного, в выгоревшем берете и застиранном комбинезоне, обнимают детские ручонки, незнакомые девушки и женщины целуют, дарят цветы… Мужчины крепко жмут в объятьях. А та, самая родная, самая любимая, о которой столько раз думал в Афганистане, чьи глаза во сне и наяву заглядывали в истерзанную душу, та пытается протиснуться к нему, но не может, и она то смеется, то плачет… Стараясь перекричать радостный шум толпы, гром полковых оркестров, зовет: «Здесь я!.. Я здесь!..» А у него самого что-то подкатывается к горлу, отчего-то щиплет глаза… Он вспоминает тех, кто прилетел раньше, закованный в цинковую броню. Их уже так никогда и никто не встретит… Степанов думает о том, как он посмотрит в глаза жене Алешки Медведя, его сыновьям… Младший, конечно, сейчас ничего не понимает, но пройдет время и он может спросить: «Дядя, а почему ты вернулся, а мой папа нет?»